Данир Дая
Порождение сына
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЛИШЬ МАЛЕНЬКОГО СЧАСТЬЯ
Сыро и темно. Я будто находился в утробе, насколько напоминали условия: склизко и сыро. Чувствовал себя неважно: подташнивало, а мозги прилипали к стенкам черепа.
Свет с улицы, проползающий в щель, рисовал знакомый контур головы стоящего передо мной. Мурашки бегали по коже. Мужчина протянул мне руку. Она скользнула из тени: шершавая и жёсткая.
– Пришёл в себя? – послышался голос Йозефа.
Ветер завывал, проносил в подвальное помещение пушистые снежинки. Бушлат на мне сменился дублёнкой, которую я носил в вылазки: измазанная моторным маслом, грязью и застывшей кровью.
На чёрной кляксе растеклась улыбка, обнажая белые зубы. Я схватился за кисть Йозефа, и он потянул меня вперёд, чтобы я встал.
– Какого хрена ты вообще побежал в зеркальный лес? – спросил меня Йозеф.
Его бархатный голос лип к моим ушам. В моей голове произошло короткое замыкание, боли в животе, будто я проглотил целый дом. Кулаки дубинные, будто после отжиманий или суровой драки.
Я вспоминал, что в этот раз сон пытается мне припомнить, какой это отрезок биографии. В голове щёлкнуло: раз уж я знаю, что это сон – сплю ли на самом деле?
Йозеф не дал мне порефлексировать вопрос. Мы встали вровень. В груди грелось чувство родного. Как сгусток волос над губой способен стать отличительной чертой.
Однако чувство, что это всё неестественно, отрывисто и началось не с самого начала, а где-то посередине, как бывает во сне, никак не отступало. Размышляя, я потянулся к бороде, причёсывая её.
Рука застыла, сжавшись у щёк: в момент, когда Йозеф ещё есть, а не был, я не пустил бороду и не возымел привычки постоянно её расчёсывать.
– Чёртовы наёмники, – Йозеф рассматривал через щель обстановку на улице. – Белый Боров. Надо же взять себе такое название. Кастраты, твою мать.
Я улавливал момент: это происходило – именно происходило, а не происходит – в промежуток, когда я уже устал от работы в ГРЖ и когда не ушёл в свободное плавание.
Это происходило за семь или десять лет, когда я полностью исчерпал себя как человек и не физически, но ментально убил себя. Я был в этом моменте, когда со мной не произошло ничего, но был собой, когда произошло всё.
Ощущение, что я проходил путь, но пройду его ещё раз. В той же обстановке, с абсолютно теми же словами – я всех их знал наперёд. Прошлое врезалось в настоящее. Перепутье миров, граница, галоклин.
Я где-то между, я нахожусь в промежутке – тонком и натянутом, умело балансируя на нём. Я был собой «после» в моменте, где был «до». Это ещё больше загружало мою голову, и я не был способен разложить по полкам всё полученное в некой суперпозиции.
– «Толчок» поймал? – спросил меня Йозеф.
Он начал тщательно разглядывать мои зрачки и уже доставал фонарик, но я вовремя это пресёк, отмахиваясь от него рукой. Йозеф пожал плечами и вытащил из баула полторашку воды, передав её мне.
Я кивнул в качестве благодарности.
– Забываешь, что тебе уже далеко за тридцать, да?
– Подумаешь, Баварец, – вырвалось неожиданно из меня, – решил сократить путь.
– Ты постоянно сокращаешь. Так и без мозгов останешься.
Я из уважения предложил ему выпить воды, которую он мне передал. Отказываться не стал, но сам пить не хотел: сделал маленький глоток, отнял у меня крышку и засунул воду обратно в баул.
– Вроде чисто, – осмотрел улицу Йозеф в очередной раз.
Он вальяжно пробрался к двери. Схватился за ручку и пару раз со всей силы тянул её на себя. Дверь поддалась только с третьего раза. Ещё больше света хлынуло в подвал, отчего глаза резало.
Вместе со светом – свежий и морозный воздух. Когда я привык и смог разглядеть выход, Йозеф уже поднялся по лестнице. Я понимал, как же здесь мерзко пахнет, но как внутри подвала безопасно.
Но всё равно тело не слушало меня. Двигало меня без моего участия. Я сопротивлялся, но ноги всё равно поднимали меня выше.
Припорошённый снег сдавился свежими следами тяжёлых ботинок Боровов. Очевидно, они искали нас, но довольно лениво, нехотя.
Йозеф достал микрофон, щёлкнул запись.
– Первое марта 2016 года, – сказал он, словно сообщал что-то вечно актуальное. – Вылазка в «Порог» с целью проверки информации от анонимного источника. Сообщения об эксплуатации людей в исследовательском центре и появлении новых «толчков».
Запись закончилась. Йозеф повернулся ко мне и кивнул, как бы говоря, что нам пора идти. Я механически кивнул, а это повлекло некий импульс: смесь пустоты и навязчивого присутствия.
Я сделал грудь колесом, чтобы ворох негатива не сдавливал меня. Каждый шаг повторялся, и я не понимал, почему не могу отойти хоть на миллиметр в сторону. Не мог сделать ничего против.
– Не засыпай, Туз, – окликнул Йозеф.
– Я не сплю.
– Я вижу. Но ощущение, что ты ещё не проснулся.
Он на секунду замер и пристально посмотрел на меня, достал из кармана кусок шоколада и протянул его мне. Я хотел отказаться, но Йозеф просто сунул его мне в руку.
Я вяло кивнул и развернул обёртку. Мы пошли дальше.
– Ты молчаливый сегодня, – заметил Йозеф.
– Моя жена вот-вот должна родить, а я тусуюсь с дедом. Тебе бы понравилось такое?
– Это наш крест.
Йозеф пытался отшутиться, но я не издал ни звука. Всё также был погружен внутрь себя. Йозеф сделал виноватый вид и по-отцовски приобнял меня.
– Жалеешь, что вообще устроился к нам?
– Я думаю, – подбирал я слова. – Думаю, может, стоило взять неоплачиваемый отпуск.
Йозеф грустно улыбался, понимая, как важно мне было находиться рядом с женой в такой щепетильный момент.
– Если бы наша работа не была так важна для общества, я бы сказал тебе, что ты прав, – тихо произнёс он. – Но, знаешь, Туз Велки, иногда нужно пожертвовать чем-то для великого дела.
Ближе к границе леса страх стал нахлынывать на меня всё чаще. Хоть мы прошли зеркальный лес, нас ждал ещё один, подобный. Но его никак не обойдёшь. Возможно, был секретный путь, но отражения леса создавали некий мираж.
Йозеф подбодрил меня, зная, как мне тяжело даётся путь через аномалии и что за долгое время работы в ГРЖ я так и не привык к подобному. Под его поддержку мы пробрались вглубь.
Воздух становился всё тяжелее, а свет, пробивающийся через редкие ветви, дробился на куски, становясь ярче, словно фонарь маяка. Каждое дерево отражало и искажало то, что ты видишь перед собой.
Я ловил собственное отражение в гладкой коре. Лицо вытягивалось, глаза становились бездонными, как у существа из кошмара. Хотелось не смотреть, но избегать этих деревьев было невозможно.
– Макс, – вдруг позвал Йозеф, не оборачиваясь. – Успокойся.
– Я спокоен, – ответил я, не совсем понимая, что он имел в виду.
– Лес знает, что ты врёшь, – сказал он, слегка обернув голову.
– Ты ещё скажи, что «Целом» не ебанутые на голову, – откровенно бесился я.
Мы шли дальше, пытаясь избегать ловушек. Одна из них – круги вокруг деревьев, которые уводили в никуда. Мы оставляли следы на снегу, прокладывая себе путь, но снег под ногами словно пытался их стереть.
В какой-то момент я остановился, заметив движение слева.
– Не смотри, – резко сказал Йозеф, заметив, куда направлен мой взгляд.
– Да я стараюсь, Баварец! – рычал я.
Йозеф выдохнул, потянул меня за рукав, заставляя двигаться дальше. Он продолжал тянуть, продолжал идти напролом, не поддаваясь моему сопротивлению. Я может и хотел следовать ему, словно собачка на поводке, но тело решало за меня.
Когда мы добрались до исследовательского центра, то лес внезапно разошёлся, напоминая развёрнутую книгу. На наши глаза упала плоская площадка – парковка перед огромной коробкой.
Старая вывеска с выцветшими буквами напоминала о своей заброшенности, но уставленные друг за другом грузовики говорили об обратном. Мы залегли в кустах, спрятавшись за мёрзлой травой.
Йозеф достал бинокль и протянул его мне. Я увидел, как полураздетых людей выводят из грузовиков и строят в шеренги. У каждого на шее был ярко-жёлтый ошейник с мигающими огоньками. Их загоняли в центр, словно скот.
– Белый Боров, – прошептал Йозеф, указывая на людей в чёрных костюмах.
Они стояли у КПП, проверяя документы водителей. Один из наёмников поднял руку, и грузовик тронулся вперёд, скрываясь за бетонным забором.
– Они всех свозят сюда? – задал Йозеф риторический вопрос.
Я посмотрел на него.
– И что теперь?
Йозеф убрал бинокль и снова включил диктофон.
– Информация подтвердилась. Наёмники Белый Боров свозят на грузовиках толпы людей. Негуманное отношение к похищенным. Цели не ясны. Проверить источники.
Конец записи. Йозеф напрягся, нахмурил брови и долго строил теории в своей голове, что и почему. А я думал уже не только о том, что попал в странное смешение прошлого и настоящего.
Теперь я думал о том, как хочу увидеть Оливию. Успеть увидеть её живот. Увидеть мальчишку, которому мы обязаны дать имя вместе, после суток от его рождения.
***
Мы вернулись в редакцию глубокой ночью. Здание встретило нас своей привычной тишиной – те немногие журналисты, которые ещё работали на ГРЖ, давно разошлись.
Боров, как мы его называли между собой, дремал за своим столом, положив голову на сложенные руки.
Йозеф щёлкнул выключателем, и люминесцентные лампы, от которых всё казалось ещё более серым, с лёгким гулом осветили помещение. Бронислав дёрнулся и чуть не свалился со стула.
– Вы что, с ума сошли? – пробормотал он, зажмуриваясь от света. – Я только задремал.
– А ты что, здесь живёшь? – усмехнулся я, садясь на край стола.
– Ну не домой же идти, – пробурчал он, потирая глаза. – Там жена.
– Справедливо, – кивнул Йозеф, снимая бушлат.
Бронислав оглядел нас, чуть нахмурился.
– Вы выглядите так, будто опять вляпались в дерьмо.
– Мы видели кое-что, что тебе даже в кошмарах не приснится, – сказал я, откидываясь на спинку стула.
Бронислав зевнул. Я добил его:
– Сидишь и сопли жуёшь, пока мы дерьмо разгребаем.
– Эй, – возмутился Бронислав, – поуважительнее! Ты тут, потому что я заступился за тебя!
Бронислав тут же остыл, спросив:
– Что, опять Злитчедом виноват?
– Да, – отрезал я.
– Нет, – одновременно сказал Йозеф.
Мы переглянулись, и я почувствовал, как внутри закипает раздражение.
– Конечно, Злитчедом, – продолжил я. – Кто ещё может догадаться устроить такую чёртову катастрофу?
– Это не Злитчедом, – Йозеф качнул головой. – Это Боровы.
– А ты откуда знаешь?
– Логика, – он пожал плечами, вытаскивая из сумки диктофон. – У них достаточно сил, чтобы провернуть это самим.
– Логика? – я прищурился. – Старик, у тебя логика барахлит. Это политика, а не война.
– Старик? – Йозеф ухмыльнулся. – Да у меня больше мозгов в мизинце, чем у тебя во всей башке, мальчишка.
– Конечно, – я развёл руками. – Именно поэтому мы сейчас спорим, а не решаем, что с этим делать.
– Господи, – простонал Бронислав, поднимаясь. – Пойду заварю себе кофе.
Он скрылся за дверью, оставив нас вдвоём. Йозеф снял шапку, провёл рукой по лысине и глубоко вздохнул.
– Макс, я понимаю, что ты устал.
– Да ну? – я чуть повысил голос. – Тебе-то легко говорить. У тебя нет беременной жены, которая ждёт, что ты вернёшься хотя бы раз вовремя.
Йозеф нахмурился, но не сказал ни слова.
– Ты не понимаешь, что это такое, – продолжил я. – Быть всё время на грани. Пытаться выбраться из этого дерьма, но всё равно тонуть.
Он наклонился вперёд, его глаза блестели в свете ламп.
– Макс, если бы я не понимал, я бы давно бросил всё это.
Мы смотрели друг на друга несколько секунд, пока он не откинулся на спинку стула.
– Слушай, – сказал он тише. – Возьми отпуск.
– Что?
– Я серьёзно, – продолжил он. – Иди к жене. Ты заслужил хотя бы неделю.
Я усмехнулся, качая головой.
– Ты, значит, один всё сделаешь?
– Не один, – сказал он, вставая. – С людьми, которые готовы говорить.
Йозеф подошёл к вешалке, снял с неё чистую рубашку, быстро натянул её, застёгивая на ходу.
– Ты и так сделал больше, чем кто-либо.
– Это всё? – спросил я, глядя, как он собирает документы в сумку.
Он посмотрел на меня через плечо.
– Ты же знаешь, Макс, правда всегда была важнее нас обоих.
Я молчал.
Он встал у косяка двери, обернулся и сказал:
– Ты ведь серьёзно тогда говорил? Что я буду крёстным?
Я нахмурился.
– Что?
– Когда ты был пьяным, – пояснил он. – Ты сказал, что я стану крёстным твоего сына.
– Старик, – я усмехнулся, – я найду кого-то помоложе. Кто не сдохнет в очередной вылазке.
Йозеф рассмеялся, но в его смехе был странный оттенок грусти.
– Ладно, – сказал он. – Но если вдруг передумаешь…
– Йозеф, – перебил я его, – ты лучший вариант.
Он замер на секунду, потом коротко кивнул.
– Береги себя, Макс.
Он исчез за дверью, оставив меня одного. Я провёл рукой по лицу и вдруг понял, что думаю о нём, как о родном человеке. Как о человеке, который заменил мне отца.
***
Я поздно вернулся домой. Температура опустилась до минус тридцати – аномально для нашей местности. Вяло вошёл в дом, приветствуя консьержа.
– Какая на этот раз? – спросил консьерж.
На его экран светил голубой экран телевизора. Он постоянно следил за происходящем в стране через призму «ЗлитчеТел», где Манн, только укрепляющий свой бизнес, пробовал себя в медийной роли в качестве эксперта экономики.
Консьерж считал нашу деятельность опасной, некультурной и непатриотичной, но прямо не говорил: закатывал глаза, хоть и говорил любезно, думая, что я не замечаю его неприязни.
– Посмотрите в интернете.
– Ну, этим вашим интернетом я не пользуюсь, он мне не нужен. Попрошу внука.
– Вам понравится. Там будет про ваших, – я указал на экран.
Это немного смутило консьержа.
– Как это «наших»? Они и ваши.
– Злитчения – не Злитчедом. Доброй ночи.
– Доброй ночи.
Наш спор всегда был пассивным и не разгорался, ведь затухал в самом начале. Как спичка, у которой сгорает только головка с серой. Я побрёл дальше, к лестнице, чтобы окончательно добить себя кардио и уснуть без задних ног.
Окна нашей с Оливией квартиры – я глянул перед тем, как войти в парадную – не горели, поэтому приходилось максимально тихо прокручивать замок. Между щелчками я отсчитывал десять секунд и крутил ещё.
Плавно сдавливал ручку и также плавно открывал её. Когда свет вывалился в квартиру, я заметил вдали, у барной стойки, с накинутым верхом от пижамы, но без штанов, Оливия хомячила сэндвич, собранный на скорую руку.
Её вид был до предела комичен, но я не смел издать звука, хоть как-то напоминающего смех.
– Проголодалась?
Она закивала с надутыми губами и полным крошек ртом.
– Главное – это кушать, – соглашался я с выбором Оливии.
Я оставлял баул на полу, не разгребая содержимое. Успею за неделю. Стоило сразу сказать Оливии и обрадовать её, но для начала я решил обнять её и утопиться носом в её шею.
– Вкусно? – мычал я в шею.
– Да, – мычала она с набитым ртом.
– С чем хоть?
– Помидоры.
– Что еще?
– Хлеб.
Я поднял голову и удивлённо посмотрел на Оливию.
– И всё?
– Очень хотела помидоры.
– Понимаю, – сдавливал я смех.
Я положил голову на её плечо и стал наблюдать, как растекается мякоть помидора по серой тарелке.
– Ты чего такой грустный? – беспокоилась Оливия.
– Как я могу быть грустным рядом с тобой? Нет, я просто…
Я хотел рассказать ей, что именно произошло, но решил, что ей не так интересно, какая жуть творится вокруг. Никогда не мог перебороть это чувство, перепрыгнуть через порог, где мог стать ближе к Оливии.
– Голова разболелась. Устал.
– Ложись. Завтра рано вставать, не так ли?
– Завтра я могу спать сколько захочу.
– Вот это подарок, – воодушевилась Оливия.
– Я тебе больше скажу, я могу высыпаться хоть всю неделю.
Счастью Оливии не было предела. Она отодвинула меня, резко повернувшись.
– Серьёзно?
– Всем бы такую жену, которая радуется недельному отгулу мужа.
– Нет, это…
Оливия схватилась за живот: малыш решил потренировать коронный пинок.
– Всё в порядке?
– Да. Рвётся наружу.
Я ухмыльнулся.
– Пойдем полежим? – предложил я.
– Если сделаешь массаж ног.
Я раскинул руки, как бы спрашивая: «А может быть иначе?».
Оливия улыбнулась, но глаза её светились усталостью. Мы медленно дошли до спальни, она осторожно опустилась на кровать, а я сел рядом, бережно взяв её ногу в руки.
– Знаешь, – сказала она, пока я начинал разминать ей ступню, – ты отлично справляешься.
– С чем именно?
– Со мной, – она посмотрела на меня с улыбкой, но я видел, как ее лицо стало серьезнее.
– Кто бы мог подумать, что это такое сложное задание, – отшутился я, продолжая массаж.
Оливия мягко шлёпнула меня по плечу.
– Я серьёзно, Макс.
– Я тоже.
Она покачала головой, будто видела, что я избегаю темы, но не стала давить.
Меня разбудил слабый толчок в бок. В первый момент я решил, что это просто сон, но, открыв глаза, увидел силуэт Оливии, стоящей у края кровати.
– Макс, – тихо сказала она, – кажется, началось.
Я подскочил, как ошпаренный.
– Что началось?
– Роды, Макс, – ответила она терпеливо.
Я огляделся, быстро пытаясь сообразить, что делать.
– Ты в порядке?
Она посмотрела на меня так, будто я спросил что-то совершенно глупое.
– Нет, Макс, я просто намочила кровать. Обычное дело.
– Хорошо, хорошо, – я уже метался по комнате, собирая одежду и ключи.
Я помогал Оливии, поддерживая её под руку, пока она морщилась от боли. Мы добрались до родильного отделения, где медсёстры быстро подхватили её, но она категорически отказывалась отпускать мою руку.
– Ты идёшь со мной, – проговорила она сквозь сжатые зубы.
Я кивнул, хоть и не был уверен, что смогу быть полезным.
Когда всё началось, я почувствовал себя совершенно беспомощным. Оливия кричала, её хватка на моей руке была такой сильной, что я всерьёз подумал, что она может раздробить мне кости.
– Никогда! – она сжала зубы и простонала. – Никогда не оставляй нас, Макс.
Я молчал, пытаясь дышать синхронно с ней, как советовала акушерка.
– Макс! – голос Оливии был полон боли, но в нём звучала и сталь. – Ты слышишь? Обещай!
– Хорошо, – кивнул я.
– Громче!
– Боже мой! – кричал я в ответ. – Да, сэр, так точно, сэр, я обещаю, – произнёс я, ощущая, как её пальцы сжимаются ещё сильнее.
Оливия вскрикнула, и в тот момент, когда я думал, что это не кончится никогда, в воздухе раздался первый крик ребёнка.
Мальчик. Его завернули в одеяло и передали Оливии. Её лицо засияло от счастья, когда она впервые посмотрела на сына.
Я стоял рядом, не находя слов. Мой взгляд был прикован к этому крохотному существу, которое каким-то образом всего за минуту нашего с ним знакомства стало центром всего моего мира, отвергая весь прошлый опыт.
В этот момент я понял, что больше не хочу возвращаться в тот мир, где рисковал собой ради денег и сомнительной правды. Всё, что мне нужно, было здесь – в этой комнате.
– Что думаешь? – с волнением спросила Оливия.
– Ян, – отрезал я. – Ян.
– Ян, – повторила за мной Оливия.
Теперь, глядя на этого крохотного человечка, я не мог представить, что его могли бы звать иначе. Ян. Моё всё.
Он спал, уткнувшись маленьким носом в одеяльце, грудная клетка медленно поднималась и опускалась. Иногда он вздрагивал, издавая короткие звуки, будто проверял, не ушёл ли я. И я не уходил.
Я сидел рядом, наблюдая за ним часами напролёт, забывая о времени. Оливия говорила, что мне стоит хоть немного поспать, но как можно спать, когда перед тобой нечто такое совершенное?
Ян был не просто моим сыном – он был чем-то большим. Ответом на вопросы, которые я боялся себе задавать. Каждый его вдох, каждая морщинка на крошечном лице делали мой мир ярче и сложнее одновременно.
Дни сливались в один, заполняясь новыми звуками, запахами и ощущениями. Я вставал с первым криком, менял подгузники, готовил смесь, покачивал Яна на руках, напевая что-то, что даже не мог опознать.
Я даже не подозревал, сколько песен хранилось в моей голове. Детские мелодии из прошлого, отрывки старых хитов, которые я слушал в юности, смешивались в странную колыбельную, пока я ходил взад и вперёд по комнате, укачивая малыша.
Ян словно подстраивался под меня. Он перестал плакать ночью, когда я подходил к его кроватке, и постепенно начал узнавать мой голос.
Каждый раз, когда он открывал глаза и смотрел на меня, я чувствовал, как во мне рушится очередная стена, возведённая за годы работы и одиночества.
Оливия пыталась помогать, но я видел, как усталость берёт верх.
– Ложись, – говорил я, забирая Яна у неё. – Ты уже сделала сверх нормы.
Она смотрела на меня с улыбкой, в которой смешивались благодарность и недоверие.
– Ты точно справишься? – спрашивала она.
– Конечно, – отвечал я.
Она вздыхала, соглашаясь, хотя я знал, что она всё равно будет краем глаза следить за нами.
Оливия изменилась. В её взгляде появилась мягкость, которую я не замечал раньше. Она стала похожа на тех матерей, которых показывают в фильмах, где всё идеально. Хотя я понимал, что это не так.
Иногда она просто садилась рядом, молча наблюдая за тем, как я кормлю Яна из бутылочки или аккуратно укладываю его в кроватку.
– Ты справляешься, – сказала она однажды, осторожно поглаживая мою руку.
– С трудом, – отшутился я.
Хотя на самом деле её слова значили для меня больше, чем я готов был признать.
Как бы я ни готовился, я не был готов к ребёнку. Никто не бывает готов. В книгах, которые я читал, всё выглядело упрощённо: «кормление каждые три часа, сон, прогулки». Реальность же оказалась совсем другой.
Каждый шаг превращался в испытание, но с ним приходило и удивление – как это возможно, что я вообще справляюсь?
Ян был одновременно самой простой и самой сложной задачей в моей жизни. Каждый его вдох, каждый взгляд, каждый тихий звук напоминали мне, что я в ответе за что-то большее, чем себя самого.
Неделя тянулась, как тягучий мёд. С одной стороны, дни были наполнены хлопотами, а с другой – я не хотел, чтобы она кончалась.
Я не мог дозвониться до Йозефа. Его телефон молчал, а редакция была закрыта. Может, он снова ушёл на вылазку, может, просто решил дать мне отдохнуть.
Я сидел рядом с Яном, наблюдая за ним. Его пальчики сжимались в кулачки, иногда он смешно морщился во сне.
– Ты удивительный, – шепнул я, хотя он меня не услышал.
Иногда я вспоминал разговоры с Йозефом, его слова о правде и долге. Но теперь всё это казалось мне далёким. Правда не могла быть важнее этого маленького человека, лежащего передо мной.
Оливия часто смотрела на нас с Яном, улыбаясь.
– Ты стал другим, – сказала она однажды, когда я забирал Яна, чтобы она могла вздремнуть.
– Лучше?
– Нет. Ближе.
Я ничего не ответил, но внутри почувствовал тепло.
Когда неделя подходила к концу, я начал ощущать тревогу. Мысль о возвращении к работе, к грязи «Порога», к смертям и интригам вызывала отвращение.
Я не хотел возвращаться.
С каждым днём я всё больше убеждался, что этот дом, эта семья – это единственное, что имеет значение. Когда я смотрел на Оливию, на Яна, я понимал, что, возможно, впервые в жизни я нашёл то, что искал.
Вдруг, на следующий день, как неделя отпуска закончилась, телефон завибрировал на столе, вырвав меня из бытовых обязанностей. Я схватил трубку, мгновенно ответив.
– Какого чёрта ты не отвечал? – начал я без прелюдий.
– У тебя была неделя отпуска, так отдыхал бы! Что ты на меня сейчас срываешься, сынишка?
– Привет! – кричал я также.
– У меня нечто невероятное, – отвечал Йозеф. – Это тебя точно заинтересует.
Говорил он торопливо, с какой-то детской радостью в голосе.
– Нет. Йозеф…
– Слушай, – перебил он, не дав мне вставить ни слова, – мне передали некоторые документы. Не уверен в их оригинальности, но они открывают картину. Вершина айсберга, господь мой!
Я закрыл глаза, чувствуя, как раздражение растёт внутри.
– Йозеф, пожалуйста.
Йозеф замолк. Даже дыхания не слышалось.
– Что-то случилось с Оливией?
– Нет. Я теперь… твою мать, ты ведь даже не знаешь.
– Скажи мне!
– Ян. Мы назвали его Ян.
В трубку мне послышалось тяжёлое дыхание, а потом резкое ликование, что оглушило меня.
– Просто давай поговорим.
– Хорошо, конечно.
– Как друзья.
– Да, Макс, – соглашался он с каждым моим словом в эйфории. – Подъезжай к редакции, когда сможешь. Я буду ждать.
– Нет, Баварец. Где угодно, но не в редакции.
– Да, безусловно. Надо ведь пропустить по кружке! Помнишь ту пивнушку, где я тебя подобрал однажды? Голодного и холодного щенка.
Я рассмеялся.
– Да пошёл ты. Да, помню.
– Буду ждать там. Оливия ведь не против?
Я посмотрел в сторону спальни, где Оливия укачивала малыша, положив подушку на ноги, и двигала ими, лишь бы Ян успокоился и уснул.
– Я спрошу. Жди.
Йозеф сбросил трубку. Я же прилёг на косяк, смотря на дорогих мне людей.
Оливия обратила на меня внимание, сжала губы, улыбаясь.
– Я ненадолго, – шепнул я, чтобы не беспокоить Яна.
Оливия кивнула.
– Ты делаешь всё правильно.
– Я знаю. Знаю.
Я пошёл к выходу, подбирая ключи от машины.
***
Я припарковался чуть вдали от здания. Проехал его с удивлением. Здание ресторана выглядело совсем иначе, чем я его помнил. Вместо облупленных стен и тусклого света – строгая вывеска, стеклянные двери, секьюрити в смокингах.
«Может, и Милосердие стало центром моды», – пошутил я и сам же посмеялся.
По дороге в ресторан меня не покидало чувство, что я всё ещё нахожусь в своём новом мире – мире отцовства. Улицы были пусты, но как только я свернул на главную, стало оживлённее. Люди толпились у киосков, выбирали фрукты на лотках или стояли в очереди за свежим кофе.
Первым меня окликнул пожилой мужчина с бородой, одетый в тёплый бушлат. Он махнул мне рукой с той стороны дороги и перешёл, несмотря на поток машин.
– Макс Велки! – прокричал он, задыхаясь, когда оказался рядом. – Ну надо же, сам Макс Велки.
Я натянул улыбку.
– Это я.
– Я читал вашу статью про коррупцию в «Целом». Это что-то! Вы в этих, как их…
Он замялся, щёлкнув пальцами.
– В сектантских делах, – подсказал я.
– Вот именно! Вы в этом мастер. Прямо метко.
Я поблагодарил его коротким кивком и двинулся дальше. Через пару шагов меня догнали двое – парень и девушка. Оба выглядели так, будто только что вышли из книжного клуба или интеллектуального кафе.
Парень, с растрёпанными волосами и очками, посмотрел на меня с восторгом.
– Макс Велки! Я вас узнал. Это правда, что у вас пробила голову сумасшедшая сектантка?
Я остановился, глядя на него с лёгким изумлением.
– Пробила голову?
– Ну да, в вашей статье было что-то об этом.
Девушка толкнула его в бок, нахмурившись.
– Это не «сектантка», – поправила она. – Это была верующая из «Целом». Вы не должны так говорить.
Парень ошарашенно моргнул.
– Ладно, верующая. Какая разница?
– Разница есть, – сказала она твёрдо, а потом обратилась ко мне. – Вы ведь понимаете, что такие слова формируют восприятие?
Я посмотрел на неё, отметив, как она держит себя – уверенно, но не вызывающе.
– У меня в голове только факты, – сказал я, улыбнувшись.
Она закатила глаза, но ничего не ответила.
Парень снова начал задавать вопросы, но я сослался на спешку и ушёл, пока разговор не зашёл в глухой угол.
У входа меня снова узнали. Молодой парень в униформе ресторана, явно новичок, смотрел на меня с нескрываемым восхищением.
– Вы – Макс Велки? – спросил он, хотя ответ был очевиден.
Я кивнул, и парень чуть не выпалил что-то, но вовремя остановился, заметив строгий взгляд старшего коллеги.
– Приятного вечера, – сдержанно сказал он, хотя энтузиазм всё равно просвечивал.
Внутри меня встретила хостес – высокая девушка с безупречно уложенными волосами и улыбкой, которая явно стоила больших денег.
– Добрый вечер. Вас кто-то ждёт?
– Йозеф ван Шульц, – ответил я.
Она кивнула, её улыбка стала чуть теплее.
– Пожалуйста, следуйте за мной.
Я шёл за ней, оглядывая интерьер, который поражал своим богатством. Ресторан был явно рассчитан на элиту. Высокие потолки, массивные люстры из кристаллов, мягкий золотистый свет, отражающийся от зеркал в резных рамках.
Пол из чёрного мрамора блестел, как поверхность воды, а стены были украшены картинами, скорее всего, настоящими произведениями искусства, а не банальными репродукциями.
Я невольно вздохнул, почувствовав себя неуместно в своей обычной одежде.
Живая музыка добавляла атмосферности – пианист за белым роялем тихо играл что-то из классики, а неподалёку певец с мягким баритоном пел джаз. Я узнал его мгновенно.
Арност Фелки. Сейчас он выглядел лучше, чем когда я видел его в последний раз – лицо свежее, взгляд ясный. Ему явно пошло на пользу, что он выбрал другой путь: без наркотиков и «Тревожной массы…».
Я на мгновение задержался, слушая его голос. Это был Арност, но уже другой – более уверенный, зрелый, спокойный.
– Прошу, – тихо сказала хостес, указав на столик в углу зала, где уже сидел Йозеф.
На его усах красовалась пена от пива. Я уже тянул руку, чтобы отодвинуть стул и сесть, как Йозеф резко поднялся, протягивая руки вперёд. Его медвежьи лапы обхватили меня так крепко, что я почувствовал, как воздух выходит из лёгких.
– Эй, выруби режим соковыжималки, – буркнул я, пытаясь вывернуться из его объятий.
Йозеф расхохотался, отступил на шаг и хлопнул меня по плечу, словно проверяя на прочность.
– Ты стал отцом! Такой оболтус, как ты!
Йозеф уже махнул официанту, не дожидаясь меню.
– Нам нужно самое лучшее пиво, – сказал он, а потом махнул рукой, перебивая сам себя. – Нет, не так. Принесите нам лучший виски на всю Злитчению.
– Сейчас узнаю, сэр, – сдержанно ответил официант и удалился.
Йозеф сел напротив меня, лицо его сияло от радости.
– Ну как ты? Как Оливия? Всё прошло нормально?
– Да, всё хорошо, – коротко ответил я.
– Ты выглядишь уставшим, но счастливым.
– Скорее первое.
Он снова рассмеялся, но заметил, что я не разделяю его настроение.
– Что-то случилось? – спросил он, наклонившись чуть ближе.
Я сцепил пальцы в замок, стараясь подобрать слова.
– Йозеф, – начал я. – Спасибо, что пришёл.
– Ради тебя – всегда, – кивнул он.
Йозеф прищурился, его взгляд стал внимательным. Я выдохнул, чувствуя, как эти слова наконец готовы выйти наружу.
– Я больше не могу работать в ГРЖ.
Его лицо на мгновение замерло, будто он пытался убедиться, что правильно услышал.
– Ты серьёзно?
– Да.
Он молчал, смотрел на меня долгим взглядом, в котором читались и вопросы, и понимание.
– Почему?
Я опустил глаза на стол, потом снова поднял их на него.
– Я дал обещание. Я видел эти маленькие ручки, видел счастье в глазах Оливии. Я прожил ужасную жизнь, пробиваясь. Я не хочу, чтобы мой сын вырос мной. Я понимаю, что могу сделать больше в ГРЖ для его счастливого будущего, но… Я лишь хочу маленького счастья. Такое эгоистичное желание.
Он нахмурился, но промолчал.
– Понимаешь, раньше я думал, что правда – это всё, что у нас есть. Единственное, что имеет значение. Но сейчас… – я остановился, подбирая слова. – Сейчас я думаю, что правда не стоит тех, кого мы теряем на пути к ней.
Йозеф долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.
Я сделал паузу, пытаясь сформулировать мысль.