Данир Дая
Порождение сына
Я всё ещё помнил её совсем другой: яркой, нежной, а всё, что было в «Милосердии», память заблокировала. А теперь… От неё почти ничего не осталось. Я отвернулся и направился к выходу, где уже ждал Коэн.
Мы вышли в курилку. Коэн наблюдал за мной, скрестив руки на груди.
– Что-то ты сам смурной, – пробормотал он.
– Просто молчи.
Он нахмурился.
– О чём ты?
Я посмотрел на него.
– Ты должен прямо сейчас сказать мне, что забудешь все документы, разговоры, записи, которые тщательно собирал для Баварца. Прямо здесь и сейчас ты говоришь мне, что никогда не был ни в каких связях с ГРЖ. Ты лишь Коэн Руона, симпатизирующий идеям «Целом», что работает провизором.
Коэн усмехнулся.
– Почему? Люди должны знать.
Я медленно выдохнул, потирая переносицу.
– Если ты этого не сделаешь, тебя не станет. Не станет не только тебя, но и всех людей, что связаны с тобой.
Коэн прищурился.
– Ты угрожаешь мне, Велки? Какой же ты гондон. Вот так резко врываешься в жизнь моей семьи.
– Она и моя семья.
– Хрен ты их семья, Велки. Однофамилец. Как часто ты общался с Ани после побега из дома?
– Сука, – прошипел я.
Я резко схватил его за грудки и притянул к себе.
– Если ты не заткнёшь свой ёбаный рот, я прикончу тебя, как последнюю шавку. Мокрого места не останется. Вся та ложь, которая забилась тебе в голову, сотрётся вместе с тобой. Ты утопишь не только себя, мудила, ты повлечёшь кучу чёрных пакетов.
Его глаза расширились.
– Я пущу тебе пулю в лоб, – продолжил я, стиснув зубы, – утоплю тебя в кислоте, если ты мне сейчас не скажешь, что никогда не был связан с Йозефом, ебать его в рот, ван Шульцем. Или это сделает Манн. Ты понял меня?
Коэн замолк.
– Понял?!
Коэн кивнул, вытирая воротник.
– О каком мы Йозефе говорим? Какой-то писатель?
Я кивнул ему и отдышался.
– Ты уже не Велки, – шепнул Коэн, осматриваясь. – Ты стал таким же, как они.
Я улыбнулся, но в этой улыбке не было тепла.
– Нет, Коэн. Просто ты никогда не был в тех же обстоятельствах, что и я.
Мы стояли в тишине. Коэн не стал играть со мной в гляделки и направился к жене. Я же ещё постоял, собираясь с мыслями и натягивая маску непосредственности.
Но растягивать момент я не мог. Перед смертью не надышишься, думалось мне. Вернулся в стены здания. Коэн уже стоял у Ани-Мари, которая шокировано расспрашивала, почему он так помрачнел.
Я вошёл в комнату, нежно улыбаясь Ани-Мари, будто всё в порядке. Мы вдвоём сели рядом с мамой, пока Коэн расхаживал по комнате, пытаясь смириться с идеей, что дело его жизни осталось позади.
– Мам, – улыбалась Ани, – это Макс. Твой сын.
Меня позабавило уточнение от Ани, но после я понял, что теперь оно – необходимость.
– Да, мам, – говорил я также нежно с неподвижным телом, жизнь которого выдаёт лишь поднимающаяся грудь, – привет. Как ты поживаешь?
Ответа, конечно же, не было.
– Давно не виделись. Сколько лет прошло? Как много успело поменяться. Я теперь совсем взрослый: жена, ребёнок, квартира и свой дом. Я работаю в крупной компании, мам. Кто бы мог подумать, что отщепенец с Онгевеста на такое способен, м?
Ани-Мари дополняла меня:
– Макса знает вся страна. Так часто его лицо я никогда не видела. Билборды, телевизор, газеты – он теперь везде. Мы с ним часто разговаривали на счёт тебя, – врала Ани, чтобы порадовать мать, – и мы думаем, что ты гордишься Максом.
Я откашлялся, взялся за руку матери – холодную и сухую.
– Мам, я работаю на человека, который обещает, что скоро ты снова сможешь жить, как прежде. Как будто ничего не было. Я сделаю всё, чтобы мы могли поговорить. Всё, чтобы вы оставались под защитой.
– Макс, – сказала мама.
Хилый голосок из её рта удивил не то, что меня – даже глаза Ани округлились от шока.
– Макс, – повторила она.
Я крепче схватился за её руку.
– Да, мам, я здесь, – невольно накатили слёзы.
– Прости меня, Макс.
– Ничего, мам, всё в прошлом. Я давно простил тебя.
– Прости, что поссорила тебя с Богом.
Эти слова стали ударом для меня.
– Прости, что отвернула тебя от цельности нашей. Макс, прости.
Она сожалела совсем о другом. Не о том, чего я бы хотел.
– Да, мам, – согласился я, полностью опустошённый. – Хорошо.
Я отпустил её руку, понимая, что держу давно мёртвого человека. Встал и пошёл к выходу. Меня провожала взглядом Ани-Мари.
– Макс, постой.
– Мне нужно спешить, – сказал я уже у косяка двери.
Мне нужно закончить дело.
***
Мы шли по «Порогу».
Холод резал кожу, снег хрустел под ногами, а тишина давила сильнее, чем любой звук. Я не любил это место – здесь всё дышало неправильностью, застывшей в воздухе, как ржавчина на железе.
Йозеф шёл впереди меня, бодрый, воодушевлённый, словно ему снова было двадцать. Я мог пристрелить его прямо сейчас, но меня напрягало ружьё у него на плече. Или что я не мог так просто сделать это.
– Как в старые добрые времена, а, Макс? – бросил он через плечо, не останавливаясь.
Я не ответил.
– Только представь! – продолжал он, размахиваясь руками. – Мы копаемся в грязи, но на этот раз не в какой-то ерунде, а в самом главном!
Он хмыкнул, словно сам себе не верил.
– Я столько лет ждал этого момента. Думал, что после твоего ухода из ГРЖ уже не найду ничего стоящего… Но, чёрт возьми, Макс, – он обернулся ко мне с блеском в глазах, – это будет мой магнум опус.
Я сглотнул, чувствуя, как пальцы сжимаются в кармане.
Магнум опус. Его великая работа. Последняя истина, ради которой он был готов отдать всё.
Я вытащил магнум.
Прицелился.
– Йозеф, – сказал я.
Он остановился, повернув голову ко мне.
– Чего?
Когда он увидел дуло, его лицо изменилось. Сначала – непонимание. Потом – осознание. И ярость.
– Ты с ума сошёл? – спросил он, не двигаясь.
Я глубоко вздохнул.
– Прости.
Йозеф скрипнул зубами, его руки сжались в кулаки.
– Ты, сука, подонок, – процедил он.
Я молчал.
– Ради чего, Макс? – он шагнул ко мне. – Ради Манна? Ради денег?
Я не отвечал.
– Мы посвятили этому всю свою жизнь! ГРЖ, правда, расследования! И ты готов продать всё наследие за место в офисе Манна?
Он тряхнул головой, как будто пытался выкинуть эту мысль.
– Чёрт, Макс, ты мог бы быть лучше.
Я тяжело сглотнул, но не опустил оружие.
Йозеф дышал тяжело, взгляд его был наполнен отвращением. Я держал его на мушке. Должен нажать на курок. Но почему-то не мог. Не мог поверить, что это может быть так просто.
Йозеф рванул ко мне.
Я не успел среагировать – он ударил меня по запястью, выбив магнум из моей руки. Пистолет упал в снег, и я едва не рухнул следом, но Йозеф не дал мне опомниться – он уже шёл в атаку.
Первый удар я принял на плечо, но второй пришёлся в челюсть – мощный, выверенный, без тени сомнения. У меня хрустнули зубы, в глазах заплясали искры, и я отшатнулся назад.
Йозеф бросился вперёд, снова замахиваясь, но я успел схватить его за воротник куртки и рванул вниз, бросив его в снег. Он глухо ударился, но тут же перевернулся и пнул меня в бок. Я выругался, но не отступил – прыгнул на него сверху, впечатывая кулак в его лицо.
Его голова дёрнулась в сторону, но он тут же ответил. Йозеф был старше, но чертовски силён – его кулак врезался мне в рёбра, выбивая воздух из лёгких. Я закашлял, а он воспользовался моментом, схватил меня за шею и рывком перевернул.
Теперь я оказался внизу.
Йозеф навалился на меня всем своим весом, пытаясь задушить, его руки сжимали моё горло, а в глазах мелькнуло что-то животное, что-то первобытное.
Я хрипел, извиваясь под ним, но его хватка только усиливалась. В ушах звенело, лёгкие горели.
Снег вокруг нас был измят и забрызган кровью – моей, его, чёрт знает чьей ещё.
Я дотянулся до его лица и вонзил пальцы ему в глаза. Йозеф взревел, ослабил хватку, и я тут же ударил его коленом в живот.
Он покачнулся.
Я выбрался из-под него и, едва дыша, дотянулся до магнума.
Навёл.
Выстрел.
Йозеф отшатнулся в сторону – не в грудь, не в голову, а в бок.
Он застыл на мгновение, тяжело дыша.
Потом посмотрел на меня – в глазах была не боль, а разочарование.
Он отступил.
Оставил ружьё.
А затем побежал в лес.
Я поднялся, целясь ему в спину.
Выстрелил.
Щелчок.
Пусто.
– Блядь.
Я схватил ружьё Йозефа и пошёл за ним, шаг за шагом, по кровавому следу, который он оставлял на снегу.
Лес ждал нас обоих.
Красные пятна вели меня вглубь леса, но каждый шаг давался с трудом. Снег был слишком рыхлым, и с каждым шагом я проваливался в него по колено.
– Йозеф! – крикнул я.
Ответа не было. Только эхо моего голоса отразилось от деревьев.
Я споткнулся и упал лицом в снег. Горло сдавило, лёгкие словно отказывались работать. Я поднялся на четвереньки, потом снова на ноги, но уже медленно, почти на ощупь.
Идти становилось всё труднее. Перед глазами начали мелькать тени – искажённые фигуры, напоминающие людей и о том, что я нахожусь в настоящем.
Я мотнул головой, пытаясь отогнать видения, но они только усиливались.
– Ты бросил меня, – послышался детский голос.
Я остановился.
– Что за чёрт? – пробормотал я.
Выглянули фигуры, образы, лица людей, которых я знал. Мать. Ани-Мари мелькнула где-то сбоку, её лицо казалось таким знакомым, но таким чужим.
– Ты предал их, – шептал лес.
Эхо выстрела отдалось в моих ушах. Я снова побежал, спотыкаясь, падая, но продолжая двигаться вперёд.
И вдруг я увидел его.
Йозеф сидел у основания огромного дерева. Он опирался спиной о ствол, дыхание было прерывистым.
Я сделал шаг, но снег под ногами вдруг сменился вязкой грязью.
Каждый шаг тянул меня вниз. Я видел, как он смотрит на меня, но ничего не говорит.
– Йозеф! – крикнул я.
Я направил ружьё.
Мы стояли так несколько секунд. Молчание казалось громче любого звука.
– Ну же, Макс, – сказал он. – Сделай это.
– Почему ты не сдался? – спросил я.
– Потому что это не в моей природе, – ответил он. – А вот в твоей природе – предавать.
Я прицелился точнее, но пальцы не слушались.
– Ты никогда не хотел знать правду, – кричал я. – Ты просто хотел больше денег. Хотел сбежать от себя, от своей семьи, от своих ошибок.
– А ты? – выкрикнул он.
Я сделал шаг вперёд. Болото засосало меня по колено, но я поднял руку, целясь ему прямо в голову. Йозеф долго держал меня на прицеле.
– Делай, что должен.
Я не хотел.
– Ну же!
Оставалось дело за малым. Но не выходило ничего.
– Ты так ничего и не понял, – сказал он спокойно.
– Может быть, – ответил я. – Но это моя жизнь. И мой выбор. Так ты сказал?
Он усмехнулся.
– Если это можно назвать жизнью, Макс, – прошептал он. – Всё, что ты делаешь, – это существуешь.
Нервная дрожь пробежала по моему телу. Я понимал, что сейчас он умрёт от потери крови. Поэтому рванул к нему, подхватывая тело до того, как оно соскользнёт в болото.
– Чёрт тебя дери, – злился я скорее на себя, чем на Йозефа. – Нет, старик, я хочу, чтобы ты сдох от старости, а не от рук человека, которого считал сыном.
Я вот-вот потащил его к выходу из зеркального леса, как неожиданно, из ниоткуда, ко мне подошёл лысый мужчина в чёрной униформе солдат Боров. Он направил на меня пистолет.
– Оставь его.
– Что? – спросил его, не разобрав ни слова в помутнении.
– Оставь его. И я сделаю вид, что ты убил его, ничего не сказав Манну.
Я хотел сделать шаг вперёд, наперекор угрозам, но вспомнил счастливую улыбку Яна. Тело Йозефа рухнуло в болото, расплескав грязь по сторонам.
Боров сунул в кобуру пистолет.
– Не будем растрачивать арсенал, – смотрел он на Йозефа, что утопал лицом в болоте. – Отчитаешься перед Манном и свободен. Тебя ждёт семья.
Я кивнул. Осмотрел Йозефа. Хотел перевернуть его, но знал, что рискую. Рискую улыбкой своего сына и нежными объятиями жены. Мы пошли с Боровом вместе из проклятого леса.
А в голове я перечёркивал все воспоминания о «Пороге» и моём месте в нём.
***
Стеклянные стены здания «Манн инк.» отражали серое небо, словно паря в пустоте. Лифт медленно поднимался, но я чувствовал себя как в ловушке.
Меня трясло, ладони были влажными, под ногтями засохла грязь. Я поправил галстук, но пальцы не слушались.
«Ты сделал это. Теперь всё кончено», – повторял я себе.
На самом деле не закончилось ничего.
Когда двери лифта открылись, я увидел Павла Манна. Он стоял у панорамного окна, заложив руки за спину. Его лысая голова блестела в свете ламп.
– Макс Велки, – произнёс он, оборачиваясь.
Его голос был таким мягким, что от него становилось не по себе.
Я вошёл, чувствуя, как ноги будто сами несут меня.
– Операция прошла успешно? – спросил он, садясь за массивный стол.
Я кивнул, стараясь выглядеть уверенно.
– ГРЖ официально больше не существует. Все документы уничтожены.
На лице Манна промелькнула улыбка, но он быстро спрятал её за вежливой маской.
– Великолепно, – сказал он. – Вы не представляете, как это было важно для нас и для страны, Макс Велки.
Он сделал жест, предлагая мне сесть, но я остался стоять.
– Как я и обещал, вашу дорогую маму переведут в лучший пансионат. Её будут окружать лучшие врачи. Ваша семья, Макс Велки, – он сделал паузу, словно смакуя слова, – никогда ни в чём не будет нуждаться. Ваш ребёнок будет учиться в лучших учебных заведениях, его ждёт совсем другая судьба. Не такая, как у вас, Макс Велки.
Я кивнул, чувствуя, как под горлом сжимается петля.
– А вы, Макс Велки, – его голос стал ещё мягче, – получите место в совете директоров «Манн Инк.». Ваши знания, ваш опыт будут незаменимы.
– Спасибо, – выдавил я, но мой голос звучал так, будто принадлежал не мне.
Манн наклонился вперёд, его глаза блестели от удовольствия.
– Только одно условие, – добавил он. – Нам нужна лояльность. Больше никаких сомнений.
Я молчал, пока не почувствовал, как дрожь поднимается от ног к голове.
– У меня есть одна просьба, – сказал я.
– Конечно.
– Мне нужен «Ратлит».
Манн замер, как будто я сказал что-то невозможное.
– «Ратлит»? – он выглядел озадаченным. – Это странный выбор, Макс Велки. Зачем?
– У меня свои причины, – отрезал я.
Он посмотрел на меня долго, будто пытался проникнуть в самую глубину моего сознания.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Пусть будет так.
Я кивнул, не смотря ему в глаза.
– Возьмите неделю отпуска, – добавил Манн. – Проведите время с семьёй. Это как никогда важно, Макс Велки. Успокойтесь и, – Манн вдохнул полной грудью, – дышите.
Ноги ощущались как свинцовые.
Когда я добрался до лифта и двери закрылись, я впервые позволил себе дышать.
«Ты потерял отца дважды», – подумал я, чувствуя, как по щекам текут слёзы, которых я не замечал.
***
Всё остальное я помню смутно: вернулся домой, пытался натянуть улыбку, извинялся перед Оливией. Через время всё же простила меня. Принимал таблетки, и всё действительно стиралось.
Вся та жуть, которую я успел хлебнуть за свою жизнь, становилась забытым кошмаром. Получал эйфорию и стимуляцию продолжать жить, но, когда эффект проходил, погружался в глубокую задницу.
Меня терзали мысли о своей никчёмности и ошибках, которые я совершил. Всё, что я делал, все мои решения складывались в уродливую картину, которую я больше не хотел видеть. Я пытался стереть её, как грязь, и именно тогда я начал увеличивать дозу.
Поначалу это было просто – чуть больше утром, чуть больше вечером. Всё оставалось под контролем, всё казалось управляемым, но чем дальше, тем больше я понимал, что границы контроля размываются.
Я привыкал к этому состоянию, привыкал к тому, как сглаживались углы, притуплялись эмоции, как всё становилось легче, проще, пустее. Забывание стало моим спасением.
Я больше не видел Йозефа в своих кошмарах, не слышал его голос в своей голове, не вспоминал о том, что произошло в «Пороге». Я вычёркивал его из своей памяти, и это давало мне ощущение свободы. Но вместе с ним я начал забывать и себя.
Я больше не помнил, как звучал мой голос в моменты искреннего смеха. Больше не знал, каким я был до.
Тогда мне этого было мало.
Я начал добавлять алкоголь.
Сначала это казалось естественным – бокал виски, бутылка пива, что-то для расслабления. Потом – ещё бокал, ещё бутылка. Я понял, что алкоголь и «Ратлит» – идеальная комбинация.
Таблетки стирали воспоминания, но алкоголь делал это мягче, превращал забвение в нечто тёплое, уютное, похожее на плотное одеяло, которым укутывают ребёнка.
Но это была иллюзия.
На самом деле я становился отстранённым, безразличным ко всему, что происходило вокруг.
Оливия пыталась достучаться до меня, пыталась вернуть меня, но я не слушал. Её голос звучал как-то приглушённо, словно я слушал его под водой. Ян рос, но я был слишком погружён в себя, чтобы замечать, как быстро летит время.
Я пропустил его детство. Я не мог даже вспомнить, какого цвета была его любимая игрушка.
Работа стала ненужным придатком.
Сначала я стал опаздывать в офис, потом вообще перестал приходить. Я оправдывал это тем, что я – Макс Велки, что мне можно, что мои статьи и так приносят прибыль, что мне не нужно сидеть в душном кабинете.
Но правда была в том, что мне было плевать.
А затем я начал попадать в заголовки.
«Макс Велки устроил скандал в баре».
«Макс Велки послал ведущего в прямом эфире».
«Макс Велки больше не тот».
Я читал всё это с пустым взглядом. Меня не задевало.
А потом начали приходить другие новости.
Редакция «ГРЖ» сгорела.
Пожар начался ночью. Никто не знает причины.
Я помню, как стоял на кухне с бутылкой в руке, читая эти строки, но не чувствовал ровным счётом ничего.
Потом я узнал, что бывшие сотрудники «ГРЖ» умирают.
Один за другим.
Кто-то погиб в автокатастрофе. Кто-то утонул. Кто-то застрелился.
Злитчеполис не расследовал ни одно из этих дел.
Это было не совпадение.
Но я не хотел в это вникать.
Я сидел дома, пил, глотал таблетки и исчезал.
В какой-то момент я начал путаться в собственных воспоминаниях.
Я просыпался с чётким убеждением, что выстрелил в Йозефа.
Что я убил его.
Я помнил, как целился ему в голову.
Как тянул спусковой крючок.
Как он падал, оставляя за собой кровавый след в снегу.
Я помнил это так отчётливо, что не мог не верить.
Но произошло ли это?
Чем больше я был под «Ратлитом», тем меньше мог доверять своей памяти.
Но, возможно, это уже не имело значения.
Потому что если реальность можно переписать, значит, можно переписать и себя.
И я это сделал.
Я стёр всё.
Но самое страшное было то, что я понравился себе таким.
Я не помню, сколько точно времени прошло, прежде чем я добрался до этой точки.
До того момента, когда я стоял в своей спальне, сжимая в руке магнум.
Вокруг была темнота, только уличные фонари пробивались сквозь шторы, отбрасывая на стены длинные тени. В комнате пахло виски и чем-то затхлым, как будто смерть уже проникла сюда и просто ждала, когда я наконец решусь.
Я смотрел на пистолет. Он был холодным, тяжёлым, реальным.
Как долго я к этому шёл?
Я ничего не чувствовал. Ни страха, ни сомнений. Только усталость.
Я поставил дуло к виску, глубоко вдохнул.
И в этот момент дверь распахнулась.
Оливия.
Я замер, но не опустил оружие.
Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но не кричала и не бросалась ко мне. Просто стояла.
И слёзы стекали по её щекам.
Медленно. Беззвучно.
Я сжал зубы.
Она сделала шаг вперёд, тихо, осторожно, словно боялась, что любое резкое движение только ухудшит ситуацию.
– Почему? – её голос был хриплым.
Я почувствовал, как горло сдавило судорогой.
– Потому что я больше не люблю тебя.
Она вздрогнула.
А я понял, что это была ложь.
Я любил её.
Любил до такой степени, что не мог смотреть ей в глаза, не мог дышать, не мог выносить боль, которую причинял ей.
Я опустил пистолет.
Оливия не подошла ближе.
Она просто развернулась и ушла.
Развод.
Это было неизбежно.
Мы не разговаривали. Мы не пытались что-то исправить. Всё было разрушено давным-давно.
Но когда бракоразводный процесс стал достоянием общественности, я понял, насколько хуже всё могло бы стать.
Вся Злитчения трубила об этом.
«Макс Велки и Оливия: конец любви».
«Кто настоящий отец ребёнка?».
«Макс Велки проиграл суд за опеку».
Я знал, что всё это ложь.
Знал, что Оливия не говорила ничего подобного.
Но я уже не был собой.
Я пил. Я был под «Ратлитом». Я уже не различал, что правда, а что нет.
И в какой-то момент я поверил.
Поверил, что Ян – не мой сын.
Что она предала меня.
Что я прожил с ней ложь.
Я начал ненавидеть её.
В зале суда, когда мы подписали бумаги, я смотрел на неё.
Она не смотрела в ответ.
Я вышел из здания, затянулся сигаретой, и что-то внутри меня окончательно рухнуло.
Я продал квартиру.
Оставил всё Оливии и Яну.
Купил новую.
Четыре стены.
Пустота.
Тишина.
Закрылся там.
Перестал выходить.
Три года.
Один.
С бутылкой.
С таблетками.
С самим собой.
***
В дверь постучали.
Я не сразу понял, что этот звук доносится не из моей головы, а снаружи. Он был настойчивым, но не требовательным, как будто тот, кто стоял за дверью, понимал, что я могу не открыть.
Я медленно поднялся с продавленного дивана, на котором провёл чёрт знает сколько времени. Голова гудела, желудок сводило от пустоты и алкоголя, руки дрожали, но не от холода.
Я машинально посмотрел на себя в отражение оконного стекла. Вид был, мягко говоря, не самый привлекательный: грязная футболка в пятнах, мешки под глазами, недельная щетина, всклокоченные волосы, словно меня вытащили из пожара.
Но мне было плевать.
Я повернул ключ в замке и распахнул дверь.
На пороге стояла Ани-Мари.
Она улыбалась – той самой своей улыбкой, которая казалась бесконечно терпеливой, но в уголках её глаз залегли морщинки. Она быстро окинула меня взглядом, задержавшись на опухшем лице и дрожащих пальцах, но ничего не сказала.
Только вздохнула, покачав головой.
– Ну, здравствуй, братишка, – протянула она, откидывая со лба прядь волос и заглядывая мне за спину. – Как всегда, твоя эстетика на высоте.
Я фыркнул и вытер лицо рукой, как будто это могло что-то исправить.
– Чего тебе?
Она шагнула внутрь, невозмутимо стянула куртку и повесила её на спинку стула. Склонила голову набок, задумчиво осматривая квартиру.
Голые стены, шкаф с несколькими книгами, стол, заставленный пустыми бутылками, затхлый воздух, от которого хотелось кашлять.
– Хм, – пробормотала она, притворно приподняв бровь. – Если честно, я ожидала увидеть чуть больше уюта.
Я опёрся рукой о дверной косяк.
– Ну, прости, дизайнерская студия занята.
Ани-Мари кивнула, не переставая улыбаться, прошла в комнату, взяла в руки пустую бутылку из-под виски и покрутила её в пальцах.
– А ты всё ещё пьёшь?
– Нет, – усмехнулся я. – Просто коллекционирую.
Она усмехнулась в ответ, но её глаза оставались грустными.
– Ладно, – сказала она, ставя бутылку обратно. – Я хочу поесть. В более приятном месте, чем это.
Я скептически сощурился.
Через полчаса мы сидели на балконе. На старом складном столике стояли картонные коробки с лапшой, пластиковые вилки и банка с газировкой. Я чувствовал, как прохладный вечерний ветер играет на моих щеках, как воздух наполняет лёгкие, а не отравляет их никотином и перегаром.
Где-то вдалеке гудел город – светились окна соседних домов, доносились обрывки разговоров, кто-то смеялся на улице внизу. Всё это казалось таким далёким, будто я смотрел на жизнь через стекло.
Но Ани-Мари была здесь.
Она наматывала лапшу на палочки, рассказывая что-то забавное о коллеге по работе, и я поймал себя на том, что слушаю. По-настоящему слушаю.
И даже улыбаюсь.
Мы говорили о всякой ерунде, пока не перешли к воспоминаниям.
– Ты же помнишь, – вдруг сказала она, тыча в меня палочкой, – как ты хотел стать каскадёром?
Я фыркнул.
– Я не хотел. Я просто говорил, что мог бы.
– Ага, мог бы. – Она покачала головой. – Каскадёр, который сломал себе нос, когда пытался перепрыгнуть через забор и врезался в почтовый ящик.
Я засмеялся.
– Там скользко было!
– Конечно, – Ани-Мари скрестила руки на груди. – А потом ты ещё обвинял меня в том, что я не предупредила тебя, что почтовый ящик твёрдый.
– Да, потому что это было твоим делом – проверять предметы на твёрдость, – усмехнулся я.
Она покачала головой, но улыбалась.
– А помнишь, как я пыталась научиться водить?
Я громко рассмеялся, вспоминая.
– Это когда ты врезалась в киоск с мороженым?!
– Ну, – она пожала плечами, – зато он тогда не работал.
– О да, конечно, – хохотнул я. – Это просто везение.
Мы оба смеялись, как тогда, в детстве.
Как будто за эти три года ничего не изменилось.
Когда смех утих, я посмотрел на неё, чувствуя, что вопрос уже вертится у меня на языке.
– Так зачем ты пришла?
Она спокойно пожала плечами, продолжая есть.
– Потому что мы семья.
Я положил вилку в коробку, наклонился к столу и облокотился на него.
– После всего, что я сделал?
Она взглянула на меня.
– Тем более после всего, что ты сделал.
Я отвернулся, уставившись на город внизу.
– Ты помог матери, – продолжила она, – хотя и не любишь её.
Я сжал челюсти.
– Люблю, – пробормотал я. – Просто… моя любовь странная. Вымученная. Как неправильно сросшаяся кость. Вроде работает, но иногда барахлит.
Ани-Мари тихо вздохнула, но не перебивала меня.
– Знаешь, – продолжил я, – я всегда считал, что можно просто… отключиться. Сделать так, чтобы всё перестало болеть.
– И?
Я посмотрел ей в глаза.
– Не получается.
Она кивнула, будто и сама знала это.
– Ты не один, Макс. Как бы тебе этого ни хотелось.
Я смотрел на неё.
На единственного человека, который не отвернулся от меня.
Которому я так и не сказал правду.
Которую я и сам уже забыл.
***
Раскалывается голова. Меня, словно пиявку, вырвали от кожи, к которой я присосался. Я в прострации, не понимаю, где я сейчас – в прошлом, настоящем или во вместе взятых.
Но даже спрашивать не пришлось: Манн из настоящего сидит передо мной на корточках, в одном лишь костюме, несмотря на зимний пейзаж и дикий мороз.
Его лысина отражает красное свечение. Его улыбка пугает больше, чем когда-либо.
– Вспомнили, Макс Велки? – спросил он меня, начиная поглаживать мои сальные волосы, что прилипли к мокрому лбу.
– Я… я не понимаю.
– Чистый «Ратлит», как антидот тем таблеткам, что вы пичкали себя всё это время, ведь не были способны принять правду. Выжигает все токсины, включая алкоголь.
Тут он встаёт, подправляет штаны и галстук, отворачиваясь от меня. Но продолжает разговор:
– Эффект неоднозначный, но пробуждает давно уснувшие нейроны. Перестаёт работать на меня, так скажем, – смеётся Манн. – Вот что происходит, когда хочешь стать бездумной массой, Макс Велки. Легко управлять сложными людьми становится скучно. С вами стало скучно. Но вы умеете удивлять.
Только сейчас понимаю: мы у зеркального леса, где когда-то я в последний раз видел Йозефа. Манн кивает мне, приглашая пройти за ним. Я понимаю, что другого выбора у меня нет, встаю и иду за ним.
Мы проходим не так много, проходим чуть глубже двух рядов деревьев. Меня встречает картина: моя безучастная Ани-Мари, перевязанный Коэн, связанный Боров, что когда помог мне с Йозефом, и…
Сам Йозеф.
Постаревший, облысевший и без усов, из-за чего я не сразу узнал его. Но, как узнал, будто стал трезв. Я не мог поверить, что он, живой, стоит передо мной на коленях с сожалением в глазах.
– Ложь, – читает монолог Манн, – какая же это ужасная штука, Макс Велки, когда срываются маски.
Манн проходит мимо Ани-Мари до Йозефа и обратно, держа руки за спиной. Позади них становятся Белый Боров. Те, кого я уже видел.
– Вы требовали у меня чёткой задачи, а после и услуги. Дружеские услуги, пытаясь обмануть меня. Но не только вы обманывали меня.
– Йозеф, – шепчу я старику, не веря, что это именно он.
Йозеф реагирует, качает головой.
– Каждый здесь чуть-чуть, но соврал мне, – говорит Манн, подходя к моей сестре и обхватывая её щёки, – кроме этой прекрасной леди. Она лишь убита горем и болезнью. Какая жалость.
Манн продолжает вальяжно идти из стороны в сторону.
– Но это результат работы недоверчивого Коэна Руона, что не послушал совета своего приятеля по ГРЖ и дал волю эмоциям, пытаясь вступить в ряды «Целом». Не доверять препаратам, что дали бы счастья его жене, лишь из-за собственных убеждений – это невероятное кощунство. Но более меня расстраивают его мотивы.
Выстрел. Коэн падает на землю с пулей в голове.
– Я ведь тоже смею не выполнять обещания, Макс Велки? Не в той полной мере, что и вы. Но не будем отвлекаться.
Манн останавливается у своего подопечного.
– Йозеф ван Шульц, который должен был быть застрелен, но остался в живых при помощи «Целом», что выхаживали его и не дали умереть. Чья вина в его жизни?
Манн поворачивается ко мне.
– Ваша, Макс Велки, или человека, который должен был пристрелить его и вас в случае трусости?
Выстрел. Боров сваливается на землю, из его головы вытекает красная лужа.
– Йозеф ван Шульц, который не смог смириться со своим проигрышем, – подходит Манн к старику, – который решает всё же напомнить Максу про свою жизнь, но не может сделать это прямо? Йозеф ван Шульц, который надеется на сообразительность своего напарника, называя себя Матус? Выходит в сетку вещания, пытаясь заигрывать со мной, узнавая от грязных людей, которые под прикрытием преданности работают на меня, но сливают информацию Матусу, – Манн срывается на крик, – чтобы он мог стать голосом «Целом», угрожающий моему делу?!
– Павел Манн, – обращаюсь к нему я.
– Заткнись! – тычет в меня пальцем Манн.
Он подправляет галстук. И продолжает:
– Макс «Туз» Велки, что вам не хватало от жизни? Правды прошлого? Вы сами охотно сбегали от неё! Зачем же вы так рискнули? Чего вы хотели добиться своим походом? Вы узнали правду? Вам стало легче? Вам стало легче от факта, что Йозеф ван Шульц не мёртв и над вами не висит груз ответственности? Чего вы хотели, Макс Велки?
– Сытый желудок, – признаюсь я, – и крепкую семью.
– Что ж, – ехидно смеётся Манн, разводя руками, – вот результат ваших действий. Надеюсь, вы хотя бы насладились бездумно проглоченной вами едой, компенсируя потерю жены, сына, матери, сестры и отца! Я крайне разочарован вашими деяниями, Макс Велки!
Манн успокаивается, протирает глаза и кивает одному Борову. Боров подходит, передаёт ружьё Манну, а тот – мне, становясь сбоку и приобнимет меня за плечо.
– Что ж, Макс Велки, что по итогу для вас важнее? Жаль нет жены с сыном, чтобы было поинтереснее, да? – мерзко смеётся мне в лицо Манн. – Выбирайте. Вспомните резню в Онгевесте, встаньте на место собственной матери и выбирайте. Ма «Туз», – специально разделяет Манн это имя. – Кем вы будете жертвовать: патологической хронической деменцией вашей сестры или повёрнутым на своём деле псевдо-отцом? Выбирайте, Макс Велки.
– Зачем вам нужен был «Купол»? – уточняю я у Манна.
– Привести в хаос всю страну: таблетки, психозы, эйфория, отмена, бунты, военные действия, неразбериха. Огромная нагрузка на Злитчедом, в которой не сложно ошибиться. А после узурпация. Вам стало легче, Макс Велки? Вам провести ликбез или вы всё же такой же умный парнишка, которым я вас видел, Макс Велки?