Дарья Волкова
Я тебя искал. Я тебя нашла
Глава 5
Есть такие женщины, которых видишь, и все – мозг отшибает полностью.
Ваня Тобольцев (Иня)
С той девчонкой, которая не понравилась Сатурну, пришлось расстаться, зато на горизонте появилась новая и, пожалуй, даже симпатичнее. Больше всего в ней Ваню привлекла абсолютная свобода отношений. Погуляли-поболтали и – «Пока, чувак!». В общем, полное его отражение. И Маша, так ее звали, не имела ничего против встреч в подвале. Перед романтической частью решено было заглянуть в супермаркет – купить чего-нибудь вкусного. Пока ходили мимо полок, позвонил Эдик-мажор и обрадовал, что подвал на ближайшие часа два занят.
– Вот блин, – Ваня застыл перед полкой с одноразовой посудой.
И зачем она ему теперь, когда такой облом? Потом взгляд Ини спустился ниже и уперся в порционные пакетики с собачьим кормом. «Если ваша собака гурман», – прочитал он.
А дальше целое меню: и для щенков, и для молодых псов, и для уже старых собак.
– Ты чего тут застрял? – Маша потянула Ваню за руку. – Все равно на ближайшую пару часов любовь не светит.
– Погоди, – он высвободил руку, взял один из пакетиков и принялся внимательно его изучать.
Мягкий, мясо, паштет. Если верить напечатанной на обороте рекламе, сам тает во рту, даже жевать не надо.
Ваня быстро достал телефон и набрал номер. Умник ответил не сразу, но все же ответил.
– Привет, Ваня.
– Привет! Ты дома?
– А мы разве договаривались о встрече у меня?
Вот что за человек! Его спросили: дома или нет? А он вопросом на вопрос. Ваня поставил пакетик на полку и почесал за ухом.
– Да нет, просто я тут корм для собак увидел, для возрастных. Написано, что новинка. Думал купить твоей собаке.
– И какое это имеет отношение к тому, дома ли я?
Да или нет?! Тролль несчастный!
– Ну, я мог бы его купить и тебе завезти. Так ты дома?
– Нет, у меня совместная репетиция. Но ты завези, если можешь, у тебя же ключи есть.
«Йессс», – пронеслось в голове Вани, и он еле удержался, чтобы не сделать характерный жест рукой. Все ништяк!
– Конечно! Вообще без проблем! – жизнерадостно заговорил он в трубку. – Я пока один возьму на пробу, если Сатурну понравится, то еще подкуплю.
Он схватил корм, девчонку и двинул к кассе, по пути захватив еще и шоколадку.
– Ты куда так торопишься?
– Я нашел квартиру.
В квартире повторился прошлый сюжет. Эта тоже раскрыла рот на хоромы умника и стала задавать кучу вопросов. Чья эта жилплощадь? А нам точно ничего не будет? Тут же дизайнер работал! Вау! Какой рояль!
Пока Маша восторгалась, Ваня наслаждался общением с собакой. Сатурн медленно вышел навстречу гостям, и Иня сразу же опустился перед песиком на колени, начал гладить пушистую шерсть:
– Хорошая собака, привет-привет, я тебе вкусняшку принес. Где тут у тебя столовая?
Потом сам же вспомнил, что видел уголок пса на кухне, и прошел туда. В чистую миску наложил только что купленный деликатес и, пожелав приятного аппетита, поспешил в гостиную.
Если вспомнить прошлый раз и то, что Сатурн не дал уединиться, времени у них в обрез. Поэтому надо сразу приступать к делу. Чем Ваня и занялся, стянув с Маши яркую майку и начав целовать. Потом, не переставая целоваться, они избавились от его футболки, ее брюк, и наступил момент, когда ноги уже не совсем держали, хотелось присесть, прилечь… Она потянула его в сторону рояля… Но тут в голове у Вани сработала сигнализация – загорелась маленькая красная лампочка.
– Не, туда нельзя. Там Малер.
– Кто? – Маша застыла.
– Ты его не знаешь, да и неважно. – Лампочка погасла, и Ваня снова начал целоваться и гладить девичью спину, ища пальцами застежку бюстгальтера.
Они оба были настолько заняты происходящим, что не услышали, как в двери поворачивается ключ. Раздавшийся звонкий женский голос по эффекту был схож с ведром ледяной воды, вылитой прямо на голову.
– Через пять минут я войду в гостиную.
Дальше послышались отчетливые шаги, словно кто-то специально топал, давая знать, что направляется на кухню, потом был лай Сатурна, щелчок чайника, звон посуды…
Твою мать…
– Кто это? – шепотом спросила Маша.
– Без понятия. Надо выметаться. Одевайся.
Вот второй раз он в этой квартире, и второй раз не получается нормального секса. Наверное, потому, что здесь рояль и нот целая стопа. Любой монахом станет в такой атмосфере. Умник в прошлый раз сказал, что сам на чужой территории предпочитает встречаться. И Ваня его понимал!
Эта квартира была заколдована. Хоть экстрасенсов вызывай, чтобы сняли с нее пояс этого… как его… воздержания.
Он быстро натянул на себя футболку, Маша от испуга никак не могла попасть ногой в брюки, а когда попала – пальцы дрожали и не получалось застегнуть пуговицу. Ваня это сделал за нее и протянул майку.
Послышались четкие приближающиеся шаги. В проеме гостиной появилась женщина. Нет, не женщина – божество! Божество заговорило красивым глубоким голосом:
– Добрый день. Чай пить будете?
И все. Он пропал. Заколдованный дом, точно…
Ваня ее узнал, это была та самая незнакомка, которую он видел около консерватории. Дама без возраста, похожая на то ли на королеву, то ли на французскую актрису из старых фильмов.
– Буду… ем, – оторопело ответил он.
А Маша рядом сильно сжала его пальцы и прошептала:
– Пошли отсюда.
Но разве теперь это возможно?
– Мы даже шоколадку купили… к чаю, – пробормотал, чувствуя себя совсем пацаном.
– Как мило, – ответило божество, а потом развернулось. – Прошу за мной.
И они пошли. Королевам не отказывают.
– Кто это? – прошептала девушка.
– Не знаю, – прошептал Ваня в ответ.
Наверное, он просто спит. Сейчас раздастся бой часов, или что-нибудь еще в этом роде. И все встанет на свои места. Никакого боя не раздалось, зато навстречу Ване выбежал Сатурн, пришлось наклониться, чтобы почесать песика за ухом.
Единственное нормальное существо в этом доме.
– Добавки нет, прости. В следующий раз куплю больше. Это же мы только пробовали, понимаешь?
Темные глаза-пуговки смотрели внимательно. Точно все понимали.
А богиня доставала из шкафа чашки, блюдца, конфеты и все это вручала своим гостям.
– Поставьте на стол, пожалуйста.
Наблюдая за незваными пришельцами, она вещала:
– Меня зовут Майя Михайловна Королёва. И скажите, кем вы приходитесь моему сыну.
Хорошо, что к этому моменту вся посуда уже была на столе, иначе Ваня точно уронил бы сервиз на пол. Сын? Умник – сын этой женщины?
– Илья ваш сын?!
– Единственный и горячо любимый, – подтвердила она, вручив салфетки. – Будьте добры, помогите сервировать стол.
Вот эта вот… Ване казалось, что от нее исходит сияние, какое-то мягкое и невероятно притягательное. Он чувствовал едва уловимые духи, видел тонкие руки, длинную шею, низкий узел темных волос, она как-то по-особенному поворачивала голову. Он лицезрел такое только на картинах в музеях, куда их с сестрой в детстве водила мама, прививая прекрасное. Ване было скучно, он ждал буфета, и нарисованные красавицы его не интересовали. А тут… ожившая красавица!
И к тому же мама умника! Как у этого… ботаника может быть такая мама?!
– А мы это… ну… – Ваня прочистил горло и закончил увереннее, – друзья! Учимся в одном институте и оба увлекаемся музыкой. Илья даже приходил на мой концерт.
Богиня-мать царственно кивнула, приняв ответ, и пригласила всех к столу. Гости послушно сели, хозяйка чинно разливала чай по фарфоровым чашкам. Прием у английской королевы – ни дать ни взять.
На конфеты Ваня даже не смотрел – вдруг фантик неправильно развернет? Или положит не туда? Лучше просто сидеть, делать глотки. Сразу вспомнились наставления мамы, как-то сразу всплыло из закоулков памяти: локти на стол не класть, спину держать прямо, глотки делать бесшумно.
А богиня Майя Михайловна вдруг взяла его за ладонь. Ваня перестал дышать. Эта женщина в сияющем облаке сама прикоснулась к нему и начала внимательно рассматривать руку.
Ине впервые в жизни стало как-то неловко за свои татуировки. На самом деле они ему очень нравились, но тут, за этим столом, рядом с такой женщиной выбитые темно-синим высказывания про вечность казались наивным штампом.
– Гитарист, – сказала она, касаясь пальцев. – Вы учились с Илюшей на одном курсе в консерватории? И назовите свое имя, пожалуйста.
– Я? Не-е-ет, – богиня не убирала руку, и Ваня плохо соображал.
Он и так-то, как только ее увидел, стал плохо соображать, а прикосновение вообще лишило возможности мыслить. Но надо как-то собраться.
– У меня рок-группа. Умник… то есть Илья, говорит, что песни фигня, а голос хороший. Тут все на любителя. В музыке, я имею в виду. Хотя он, конечно, играет круче.
– У вас есть имя, молодой человек с хорошим голосом из рок-группы?
– Ваня. А это Маша.
Тут Маша впервые подала голос:
– Нам, наверное, пора.
И Ваня сразу понял, что она права. Он, конечно, сидел бы тут до полуночи и ждал того самого боя часов, который расставит все по своим местам, но это уже будет отдавать навязчивостью.
Богиня убрала руку, вернулась к чаю, а Тобольцев вскочил на ноги.
– Да, нам пора. Мы вообще на две минуты заглянули. Я корм покупал собаке. Завез… завезли вот, а тут вы…
Она была очень серьезной, кивнула, давая понять, что верит во все сказанное, а потом тоже поднялась:
– Спасибо за заботу о Сатурне!
И тут Ваня впервые улыбнулся:
– Вы что? Это не забота, это дружба. Да, Сатурн? Мы с ним друганы.
– Дружба – это прекрасно, – последовал ответ.
А потом они спешно пошли в прихожую, исчезнувшее было замешательство вернулось. И вся нелепость ситуации тоже. Ваня стоял, на ощупь пытался всунуть ногу в кроссовку, ничего не получалось.
– Вам подать ложечку?
– А? Нет, не надо! Спасибо за чай! И если что, мы Малера не трогали! Мы знаем, это великий композитор, и он лежит на месте. Всего хорошего. А сын у вас рок играет почти как рокер, – и, наконец обувшись, выдохнул: – Мы пошли.
* * *
За неожиданными гостями закрылась дверь. Можно идти на кухню, чтобы убрать последствия чаепития и начать готовить ужин, как и планировала, к возвращению сына. Но Майя Королёва не двигалась с места, стояла и смотрела на дверь.
Случилось нечто удивительное. Долгожданное и совершенно неожиданное. И она сейчас просто лопнет, если не поделится с кем-нибудь этими новостями. С кем-нибудь совершенно конкретным!
Он взял трубку сразу же. Он всегда брал трубку сразу, если мог говорить. А если не мог – обязательно перезванивал. Муж знал, что по пустякам Майя звонить не будет.
– Дорогой, ты представляешь, у Юни появился друг! Настоящий живой мальчик!
– Ну, вообще, живой предпочтительнее, согласен, – после паузы раздался невозмутимый ответ. Майя прикусила губу, чтобы не рассмеяться. И не припомнить Илье его же собственные, когда-то сказанные слова про Мавзолей. А муж продолжил: – Как ты об этом узнала? Тебе Юня рассказал?
Майя нахмурилась, вспоминая облик юноши. Бритые виски, колечки в брови и ушах, затейливые рисунки на руке. Пожалуй, не стоит пока рассказывать мужу все подробности своего знакомства с другом сына.
– Я познакомилась с ним у Юни дома. Очаровательный мальчик, сокурсник нашего сына, музыкант.
– Про очаровательных сокурсников я знаю почти все. Надеюсь, этот не обоснуется в квартире нашего сына и не будет поедать его ужины.
И тут Майя Михайловна Королёва не выдержала. И рассмеялась. Это было так давно. Когда не было в помине Юни, да и сама Майя носила совсем другую фамилию. Но теперь, после слов мужа, кажется, что это было вчера – занятия допоздна с Севой в квартире Ильи, пирожки Елены Дмитриевны. Будто вчера, да. Но только сейчас у когда-то тощего парня с контрабасом на два года вперед расписан концертный график, да и зовут его теперь не мсье Контрабас, а маэстро Шпельский. А сама Майя – скучный преподаватель консерватории. Да, будто и вчера – и полжизни назад. Лишь Июль – Июль неизменен. Жаркое солнце в зените.
– Конечно, нет! – ответила она, отсмеявшись. – Он же гитарист, а не контрабасист!
– Это обнадеживает, – все так же невозмутимо ответили ей. А потом вдруг иным, более тихим и мягким голосом, каким говорил очень редко, муж добавил: – Я буду очень рад, если у Юни все получится… с дружбой. И если это действительно будет дружба.
Все. Ей сразу стало уже совершенно легко. И захотелось не разговора, а действий. Она же хотела приготовить сыну домашний ужин. Делала это редко, пыталась отпустить мальчика, не лезть, но все равно иногда срывалась. Сегодня как раз такой день.
– И я! Целую твой упрямый ворчливый нос. До вечера!
– Май…
И она замерла. Это было сказано совсем иным, совсем особенным голосом. Уникальной июльской октавой. Как ей не саккомпанировать?
Майя прижала телефон к плечу щекой и повернулась к арке гостиной. Несколько шагов, и вот она уже у рояля. Села на табурет, подняла крышку. И в комнате зазвучал «Шторм» Вивальди.
И когда стихли последние раскаты июльской грозы, Майя снова взяла в руку телефон. Там слушали.
– Для господина из единственного ряда.
И господин из единственного ряда ответил:
– Я люблю тебя.
* * *
Она запорола эфир. Это было очевидно. Самое провальное интервью в ее жизни. Даже в школе, когда только-только постигала азы профессии, подобного не случалось. Неудачи, конечно, были. Без этого никак. Но такого оглушающего фиаско не припомнить.
Таня три дня ждала выговора от руководства, ждала, что продюсер Голованов позвонит ее боссу, а потом… потом, может, будет что-то покруче выговора.
Но три дня прошло, и ничего не случилось, потом прошло еще три, потом шеф вернулся из поездки… А жизнь шла своим чередом. Словно ничего не произошло.
Да и что произошло-то, в самом деле? Так, мелочи, плохое интервью.
Она ему про цветные ноты, он ей насмешливо про пятна. А ведь Таня лично читала, как Илья каждой ноте дал свой цвет. Она не выдумала это! Но кому-то он это рассказал, а с ней не посчитал нужным поделиться.
Или вот утверждение, что играют пальцы. Пальцы – инструмент, но играет же ведь что-то другое, правда? Играет душа.
Таня ходила на работу, исправно вела эфиры, обсуждала в перерывах с Женечкой последние новости, а вечерами, уединяясь в своей комнате, слушала Шопена и Рахманинова.
Перед ней распахивался целый мир – мир чувств, эмоций, переживаний.
Разве это пальцы?
А потом она включала телефон и лезла в инстаграм в надежде увидеть новое небо. Ведь у него там на страничке только небо. Небо без облаков, небо с облаками, небо сквозь ветки деревьев.
Ничего. Никакого нового неба. Илья не обновлял свой аккаунт. Зато каждый раз, как только Таня загружала страничку, ее приветствовали слова Эйнштейна:
«Только две вещи бесконечны – Вселенная и человеческая глупость, хотя насчет Вселенной я не уверен».
Было чувство, что это написано специально для нее. Про ее глупость. Ее слепоту. Ее высокомерие.
Отшила? Что же… твой выбор.
Вот и сиди теперь.
А у него жизнь насыщенная.
Таня жадно читала все, что находила в сети.
«Я люблю спокойное утро, когда сделал себе кофе, не торопясь выпил, зарядил мозг и сел за инструмент».
«Балетная музыка очень иллюстративна. Я могу своим исполнением сделать различные оттенки и акценты, которые дополнят танец, сделают его более выразительным».
«Я был усидчивым ребенком и мог часами заниматься за фортепиано. И это дало свои результаты».
А в их интервью на радио он так не говорил. Это был не разговор, а бой. Мстил? Все время какая-то защита, нападение, ирония. Холод.
Воспоминания все время возвращались. И с каждым разом Таня все больше и больше чувствовала его отчуждение – в интонации, в словах, во взгляде.
А потом ставила музыку и слышала там теплоту и нежность. Разве холодный человек сможет играть тепло? Особенно если, как он сам утверждает, делает это только пальцами. Да еще ногами. Когда нажимает на педали.
Инстаграм не обновлялся. И где-то в личных сообщениях на ее аккаунте хранилось фото букета.
«У этого человека безупречный вкус», – сказала тогда мама.
Ах, мама, если бы ты знала…
В последние дни Таня как-то по-новому стала смотреть на отношения родителей, замечать нюансы, которые раньше проходили мимо ее внимания. Как мама смотрит на отца, как любит его невзначай коснуться. Как он, думая, что никто не видит, обнимает ее со спины и что-то шепчет. Наверное, у них такая легкая, веселая, гармоничная семья потому, что однажды родители нашли друг друга. Между мамой и папой все было легко и весело. И они сумели распространить это на детей и дом.
А у Тани? Как все будет у Тани? И будет ли?
В наушниках музыка Чайковского. «Август», чтоб его.
Таня пила кофе.
Напротив сел Женечка и, показывая рукой на часы, дал понять, что скоро эфир. Таня кивнула.
В наушниках Илья Королёв почти доиграл фортепианную пьесу. Сейчас ТТ сделает последний глоток, поднимется в студию и начнет общение с радиослушателями.
– Добрый день, сегодня за окном отличная погода. Ловите последние вольные деньки, ведь скоро школа, институты, университеты, новые заботы родителям и детям. Мы в свою очередь постараемся поднять настроение тем, у кого оно не очень, и еще больше повысить тем, у кого оно уже с утра отличное. Мы – это Татьяна Тобольцева и Жека Сургучев.
* * *
Рука Элины, когда они вышли на поклон к рампе, была сухой, твердой, крепкой. Удивительно. Она же больше часа летала из одного края сцены в другой, но рука – сухая. У самого Ильи влажные спина и рубашка под пиджаком, а лицо, шею и руки он успел вытереть носовым платком.
Овация нарастает. Второй выход. Они поворачивают друг к другу лица, улыбаются и снова, взявшись за руки, идут к рампе.
Как репетировали. Здесь все другое, и даже выход на поклон публике – другой. Ему объяснили несложные правила, как вести себя на сцене рядом с балериной, и Илья им следует, и ведет Элину так, как если бы он был ее настоящим партнером по танцу.
Хотя накануне премьеры, когда они по обоюдному согласию решили после генерального прогона выпить по чашке кофе, Элина сказала, что она именно так и чувствует. Что он ее партнер по танцу.
– Понимаешь, – говорила она. Они как-то незаметно перешли на «ты», так было удобнее. – Твоя музыка – она несет меня, она меня подхватывает, поддерживает. Так что ты теперь тоже балетный, Илья! – смеется. – Ты и твоя музыка.
– Это музыка не моя, а Фредерика Шопена, – Илью слегка забавляет ее восторженность. И умиляет. Будто это не она старше его на восемь лет, а он.
– Шопен писал для всех, а Илья Королёв играет для меня! – безапелляционно парирует Элина.
Смелое заявление. Но справедливое.
На самом деле, Илье очень импонировало, насколько одинаково они понимали выбранную музыку. Возможно, «одинаково» – не совсем верное слово. Они понимали друг друга – это точнее. А еще Элина красивая, на самом деле красивая, он рассмотрел. И с ней увлекательно разговаривать, она умеет и рассказывать, и слушать. Этуаль без ума от Парижа – ожидаемо. Илья же предпочитает выступать в Новом Свете или Японии. Они спорят, смеются, соглашаются и снова спорят. Наверное, в нее можно было влюбиться. Возможно, это стоило сделать. Если бы он умел.
А он не умеет влюбляться. Вот вздернуть себя на синем в белый горох банте – это запросто.
Третий выход. Элина встает на колено, он сверху смотрит на ее длинную шею. У балерин какая-то особенно красивая шея.
А он вспоминает, как качается из стороны в сторону от шеи хвост длинных темных волос.
Ладно, не на сцене же об этом думать. Илья улыбается, слегка щурит глаза на вспышки камер из зала. Где-то там отец и мать. И Виктор Рудольфович. Перед этими тремя Илье не стыдно. Сегодня он выступил хорошо, он знает это.
Наконец спасительный занавес. Несколько глотков воды. Шумные поздравления, за кулисами уже толпы людей. Элина виснет у него на шее, и, кажется, глаза ее влажны. Это немного неожиданно, но в целом приятно. Вокруг суматоха, поздравления, еще один выход на бис, возвращение за кулисы. У задника сцены довольный Антон с оттопыренным пальцем одной руки. Другой он виртуозно уже что-то постит в инстаграм.
Даже в шуме и гвалте слышен голос профессора Самойленко, окликающего Илью.
– Браво, Илюша, браво! – рокочет он. – До этого дня стоило дожить.
Илья лишь качает головой на это дежурное заявление про возраст. Привык. Его удостаивают дружеского похлопывания по плечу, Илья не слишком жалует бурные объятья по поводу и без. А вот Элина с удовольствием тонет в медвежьих объятьях и комплиментах профессора Самойленко.
Подходит Антон и уже словами выражает свое одобрение. Он был в зале, он видел реакцию публики. Но Голованов слишком давно в этом деле, и он прекрасно знает, как создаются успех и сенсации. Поэтому кует железо, не сходя со сцены Большого. Сейчас – интервью для трех отобранных медиа-порталов. Послезавтра – тематическая фотосессия для промо балета. А через неделю их ждет Северная столица и премьера в Санкт-Петербурге, в рамках благотворительного фестиваля «Северные сердца».
Спустя еще полчаса этот утомительный и волнительный день заканчивается, и наконец-то наступает благословенная тишина салона спортивного «мерседеса». Илья берет телефон. Там два сообщения. Многословное от мамы – но в нем каждое слово не только восторг матери, но и признание профессионала. Второе – от отца: «Я не заснул». Это – на вес золота.
Привычно заглядывает в инстаграм. Там у Татьяны Тобольцевой кипит жизнь – отчеты об эфирах, новости радиостанции. Ничего личного. Но оно там где-то тоже есть.
Гасит экран и трогает коробку передач.
Домой.
* * *
Питер встретил их дождем. Банально, но правда. За окнами машины темные улицы жирно блестели переливами огней в лужах. На плече Ильи мирно сопела Элина. У него впервые на плече спала женщина, и это волновало. Как и город. Последний раз Илья был здесь лет в тринадцать, на олимпиаде по математике. Кажется, это было с другим человеком. Впрочем, нельзя сравнивать ребенка и взрослого. Но тогда и Санкт-Петербург, и Мариинский театр произвели на Илью колоссальное впечатление. Сейчас он словно возвращался на свидание с детством.
Элина на его плече сонно вздохнула. Илья покосился на нее. За несколько выступлений в Москве они сильно сблизились. «Я в тебя немножко влюбилась, – безапелляционно заявила Элина. – Но ты не пугайся, так надо. Даже Тони это понимает». Тони – бойфренд Элины, итальянский тенор. Наверное, она права, так надо. Выступления, может быть, именно поэтому имеют такой шумный успех. «Зал накрывает тончайшая аура любви, сотканная из музыки и танца» – так пишут газеты. Фраза, между прочим, принадлежит Антону, но он не афиширует свое авторство.
Хорошо, наверное, уметь влюбиться вот так. Чуть-чуть. Чтобы появилась магия, но не ломалась душа. Наверное, это талант. Илье он не дан. Он умеет только как самоубийца – с обрыва.
Элина снова ворочается, но не просыпается. Руки ее, сложенные на коленях, разжимаются, и Илья вынимает из расслабленных пальцев красочные буклеты. На первой же странице – фото крышки рояля, на которую небрежно брошены пуанты балерины и бабочка пианиста. Это фото Илье нравится. Другие работы из той же тематической фотосессии – не слишком. Могли бы ограничиться работой с роялем, пуантами и бабочкой. Стильно и элегантно. Но нет же, их с Элиной тоже заставили позировать. Этуаль не привыкать, она позировала спокойно, принимала указанные позы, улыбалась, когда говорили. Илья все эти чертовы полтора часа читал себе наставления о том, что без промоушена в современном мире не сдвинуться с места. И делал дыхательные упражнения. Не очень-то помогло, результатом фотосессии Илья остался недоволен. Но в этом вопросе он был в категорическом меньшинстве. Даже придирчивому Голованову понравилось. А когда Илья почитал комментарии в инстаграме, то тут же потребовал у Антона некоторые удалить. Илья допускал, что его исполнительские трактовки могут прийтись кому-то не по нутру. Но когда про него пишут «парень за роялем такой секси!!!» – это, простите, за гранью добра и зла. Как таким людям играть Рахманинова, если ты для них «секси»?!
Антон в ответ на просьбу разразился лекцией о работе с подписчиками, Илья ее не дослушал и махнул рукой. Он понимал – объективно Антон прав. Сцепи зубы и дыши. Мало ли, может, кто-то к Рахманинову через «секси» приходит. И вообще, мог бы гордиться, что кто-то – и не один человек, между прочим, – считает тебя привлекательным. Да только тебе все эти люди не нужны. Нужен один-единственный, но для него ты – «фото отвратительное».
Элина поднимает голову с его плеча, трет глаза – вне сцены девушка никогда не использует грим.
– Подъезжаем?
– Подъезжаем.
Элина забирает из рук Ильи буклет, разглядывает, наклонив голову.
– Мне нравится.
– Мне тоже, – отзывается Илья. А сам думает о том, что если бы на крышке рояля присутствовал отпечаток женских округлостей, то это придало бы фото новаторский характер.
Так, он же обещал Ване каких-нибудь снимков атмосферных из Питера отправить. Однако трудно будет удивить сына профессионального фотографа.
* * *
Есть какая-то магия в возвращении в места, которые ты посещал ребенком. Зачастую – недобрая, разрушительная. То, что казалось в детстве значительным и удивительным, при повторной встрече тебе взрослому кажется незначительным или даже мелким, жалким. Так бывает с зоопарком или цирком. В детстве это вызывает в тебе неуемный восторг. Взрослым – в лучшем случае недоумение.
Но с Мариинским театром все обстояло не так. Тот детский восторг только приумножился. Илье нравилось все – и старое зеленое здание, и новый футуристический комплекс, и переход над каналом между ними. И два памятника – тот, который сидит, и тот, который стоит, Римский-Корсаков и Глинка. А в Москве отдувается один Петр Ильич. В этом городе все другое, все иначе, и эту инаковость, эту тайну хочется разгадать. Илья дает себе слово вернуться сюда. И обязательно сходить в легендарный концертный зал консерватории – с мамой они тогда не успели туда попасть.
Город услышал эту клятву и принял тепло, радушно, словно наперекор суровым темным домам, моросящему дождику и упругому прохладному ветру с Невы. Кажется, здесь успех был даже сильнее, чем в Москве.
– Здесь более требовательная публика, – согласилась с его мнением Элина, мелким глотком пригубливая шампанское. Их трехдневные гастроли в Северной столице, как и весь благотворительный фестиваль, завершаются балом. Такие мероприятия принято называть балами. Хотя от настоящих балов прошедших веков в них нет совсем ничего, кроме скопления публики, которая сама себя посчитала высшим светом, да желания этого света пустить всем пыль в глаза. Но тут есть и те, для кого это работа. В их числе Илья с Элиной. Медиа постарались: лица пианиста и балерины украшают собой огромный экран прямо напротив Мариинки – из всех участников фестиваля выбрали именно их промо. Потому что они, по мнению организаторов фестиваля, самые фотогеничные. Антон счастлив. Илья же отрабатывает положенное. В конце концов, провести время в красивом помещении с красивой женщиной, постоять пару-тройку минут под вспышками фотокамер и ответить на пару-тройку вопросов – не самый тяжелый труд.
Завтра пути их расходятся. Илья возвращается в Москву, Элина – в Милан, к жениху. Элину ждет аэропорт, а Илья решает возвращаться «Сапсаном». Он предпочитал при возможности наземный транспорт воздушному, не любил взлеты и посадки.
Когда на следующее утро «Сапсан» набрал крейсерскую скорость, пришло сообщение от отца.
Отец: Ты неплохо смотришься на плакате на фоне Глинки.
Сын: Папа, Глинка – тот, который стоит.
Отец: Я помню только то, что сидит Чайковский. Мы тебя ждем. Встретит водитель. Не забудь купить маме подарок.
Илья улыбается. Он вспоминает, и эти воспоминания из детства накрывают вдруг таким домашним теплом, которое он сам – по неразумности, теперь понимает – считал инфантильностью.
Сын: Ты не надумал покосплеить под Эйнштейна?
Отец: Сынок, твой папа слишком стар для этих новых слов. Но если ты про усы – то мама по-прежнему категорически против. Может быть, тебе она это простит.
Илья прячет телефон в карман с широкой улыбкой. А что, может, и в самом деле отпустить усы? И бороду заодно. Как у Петра Ильича, который сидит.
* * *
Илья Юльевич стоял у окна в своем кабинете и смотрел на город. Он простирался внизу – огромный, меняющийся, бурлящий. Город, который несколько недель назад покорил его сын, подняв зал Большого театра.
Теперь это повторилось в легендарной Мариинке.
Что чувствовал он, следя за успехами сына? Много всего и разного. Как отец, был горд. Родителям вообще положено гордиться своими детьми, в случае же с Юней – невозможно было не восхищаться такими успехами. Как у него, у Ильи – дельца и прагматика, мог родиться настолько уникальный ребенок?
Все эти дни были наполнены новостями и их отслеживанием. Больше, чем он сам, – читала, слушала, смотрела Майя. Что чувствовала она, глядя на то, как самозабвенно сын претворял в жизнь то, что не удалось ей самой? Была ли Майя гениальной скрипачкой? Нет. Но мастером она была и при удачной раскрутке, грамотном подходе вполне могла бы выступать с сольными программами и иметь успех. Май отказалась.
Они говорили об этом давным-давно, всего один раз и больше к данному разговору не возвращались. Но Илья помнил. И знал ответ на вопрос «почему». Ему потребовалось несколько лет, чтобы понять это. Он мог бы все устроить лучшим образом, но Майя выбрала семью и его – Илью. А потом и вовсе ушла на преподавательскую деятельность. Так что, кроме материнской любви, чувствует Май, наблюдая за успехами своего ребенка?
Когда по телевизору показывали репортаж о фестивале в Петербурге и триумфальном выступлении Юни, Илья смотрел не на экран, он смотрел на жену, видел, что она почти перестала дышать, слушая репортаж, а потом на секунду прикрыла веки, под которыми прятались слезы.
А когда новости сменил прогноз погоды, Илья подошел, поцеловал Май в макушку и туда же сказал:
– Это была лучшая твоя премьера.
Машины внизу встали в привычную столичную пробку. Сколько времени люди тратят вот так, находясь обездвиженно на дорогах?
И все же… Юня поступил на математический в экономическом вузе. Хотя музыку выбрал окончательно и бесповоротно. Почему? Чувствует свою ответственность перед семьей?
Илья с каждым годом все отчетливее ощущал груз лет и неполадки со здоровьем. Вопрос «кому все передавать, когда настанет время» – не давал покоя.
Он не мог подрезать крылья сыну и тянуть мальчика в семейную корпорацию.
Но и раздать в чужие руки то, что так долго и кропотливо строилось, – тоже не мог.
Наверное, однажды им придется очень серьезно поговорить. Но это позже, не сейчас.
Сейчас Юня должен насладиться своим полетом в полной мере.
Сколько раз ему хотелось спросить: «Ты счастлив, сын?»
Не спрашивал. Не хотел лезть в душу. Илья всегда каким-то внутренним чутьем понимал, что даже у него – отца, есть четкие границы вхождения во внутреннее пространство Юни.
