Давид Львович Голинков
Крушение антисоветского подполья в СССР. 1917–1929 годы
На будущее декрет устанавливал правила, определяющие условия закрытия газет. «Закрытию, – говорилось в декрете, – подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению рабочему и крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно наказуемого характера».
Контроль за печатью осуществляли Петроградский военно-революционный комитет и назначенный им комиссар по делам печати член большевистской партии старый полиграфист Н. И. Дербышев (со второй половины ноября – большевик А. Е. Минкин). В дальнейшем помимо комиссара по делам печати в состав ВРК входили контрольная комиссия над печатью и институт комиссаров типографий, реквизированных и конфискованных органами Советской власти. Все это объединялось в специальный отдел, который по документам ВРК значился как отдел печати и информации. Отвечал за его работу член ВРК В. А. Аванесов. Отдел печати и информации Петроградского ВРК был первым специальным органом, который проводил мероприятия по подавлению буржуазной прессы.
Наряду с закрытием контрреволюционных газет ВРК прибегал и к таким мерам, как временное запрещение издания газет, задержка печатания отдельных номеров, запрещение публикации контрреволюционных воззваний, призывов и других враждебных документов. С этой целью проводилась проверка типографий, в которых печатались буржуазные и мелкобуржуазные издания. Так, проверке подверглись типографии газет «Копейка», «Народное слово», «Север», «Единение» и др. Представители ВРК обнаружили, что печатавшиеся здесь газеты содержали контрреволюционные материалы. Правоэсеровская газета «Известия Всероссийского Совета крестьянских депутатов» (типография газеты «Копейка»), например, поместила в очередном, 147-м номере приказ Керенского и воззвание бывшего Временного правительства. В типографии «Народное слово» печаталось антисоветское воззвание ЦК партии народных социалистов, в типографии «Севера» готовился номер черносотенной газеты «Мира, хлеба и свободы». ВРК приостановил работу над этими изданиями и задержал выход в свет очередного номера газеты «Единение».
Такие же меры подавления контрреволюционной прессы принимались и местными органами революционной власти.
В Харькове 9 декабря 1917 г. были закрыты буржуазный «Южный край» и черносотенная «Русская жизнь».
Совет Народных Комиссаров Туркестанского края 12 декабря 1917 г. закрыл газету «Туркестанский вестник» и конфисковал типографию «за нарушение декрета о печати рабочего и крестьянского правительства, выразившееся в призыве к открытому сопротивлению и ниспровержению рабочего и крестьянского правительства… из-за сеяния смуты путем явно клеветнического извращения фактов…».
Вскоре после Октября для наблюдения за прессой были учреждены специальные комиссариаты по делам печати. Они получили право принимать административные меры в случаях преступного использования прессы и передавать такие дела на рассмотрение следственных комиссий и революционных трибуналов.
По указанию Военно-революционного комитета Следственная комиссия произвела расследование по делу об опубликовании некоторыми газетами («Утренние ведомости», «Речь», «Единство», «Воля народа», «Трудовое слово», «Рабочее дело») воззвания подпольной группы бывших министров Временного правительства, которые призывали к антисоветской демонстрации «в защиту Учредительного собрания». 17 ноября 1917 г. Следственная комиссия арестовала виновных в этом члена редакции газеты «Воля народа» правого эсера А. А. Аргунова, члена редакции газеты «Трудовое слово» народного социалиста С. В. Дмитриевского, заведующего информационным отделом той же газеты В. Я. Яроцкого, издателя и редактора ряда кадетских журналов члена ЦК кадетской партии Д. Д. Протопопова, но уже через несколько дней они были освобождены, а дело прекращено.
23 декабря 1917 г. в Петроградском революционном трибунале было рассмотрено дело газеты «Революционный набат», которая, незаконно называя себя органом Всероссийского ЦИК, систематически распространяла контрреволюционную клевету и призывала к борьбе с Советской властью. Дело возникло в связи с привлечением к суду народного социалиста Л. М. Брамсона.
На суде Брамсон вызывающе заявил, что он «от всей души сочувствовал лозунгам газеты и солидарен с нею…». Революционный трибунал признал, что «Брамсон, зная о направлении и приемах борьбы газеты «Революционный набат», не протестовал против включения его имени в списки участвующих и этим самым проявил свою солидарность с такими приемами борьбы», и постановил «выразить ему от имени революционного народа общественное порицание и презрение». Одновременно трибунал решил закрыть газету «Революционный набат», а имущество ее конфисковать в пользу Российской республики.
В Москве революционный трибунал 8 января 1918 г. начал свою деятельность с рассмотрения дела о преступном использовании печати в антисоветских целях редактором буржуазной газеты «Утро России» В. К. Садковым и издателем И. О. Родионовым. Заседание открыл председатель революционного трибунала большевик Я. А. Берман. Он произнес речь о задачах нового революционного суда. Затем назвал имена 24 заседателей, избранных Московским Советом, и приступил к жеребьевке, чтобы отобрать из них шестерых для участия в рассмотрении данного дела. Заседатели заняли свои места за судейским столом.
В качестве обвинителей на суде выступали большевики И. С. Кизельштейн и С. А. Степняк, а защитником «из публики» оказался адвокат, в прошлом председатель чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве Н. К. Муравьев[16].
В. К. Садков и И. О. Родионов обвинялись в том, что они в контрреволюционных целях опубликовали в двух номерах газеты ложные сведения. В одной из заметок сообщалось, что Народный комиссариат по военным делам отдал распоряжение о демобилизации некоторых категорий военнослужащих, в другой – что в боях между советскими войсками и войсками Украинской Центральной рады под Харьковом с обеих сторон было около 17 тысяч убитых и раненых, а «два большевистских полка перешли на сторону Рады». Ложный характер заметок, помещенных в газете, доказывался показаниями свидетелей. Защитник Н. К. Муравьев произнес на суде громкую, напыщенную речь «в защиту свободы печати и слова», которую якобы нарушают большевики.
Московский революционный трибунал признал Садкова и Родионова виновными в опубликовании «заведомо ложных сведений, имевших целью вызвать панику в населении и разрушить фронт русской армии», и приговорил: первого – к двухнедельному аресту, а второго – к штрафу в 15 тысяч рублей с заменой в случае несостоятельности осужденного тремя месяцами тюрьмы.
Между тем возникла мысль о необходимости рассмотрения дел о контрреволюционном использовании печати в специальном суде. 18 декабря 1917 г. эта идея была воплощена в постановлении Народного комиссариата юстиции (наркомом тогда был левый эсер И. 3. Штейнберг) об учреждении при революционном трибунале особого революционного трибунала печати для расследования и рассмотрения дел о «преступлениях и проступках против народа, совершаемых путем использования печати». Постановление предусматривало, что этот трибунал будет рассматривать дела и применять наказания в отношении «произведений печати»: налагать на произведение печати денежный штраф, выражать общественное порицание, приостанавливать издание или изымать его из обращения, конфисковать типографию или имущество издания. Наказание лиц, виновных в преступном использовании печати (авторов, редакторов, издателей) не было в нем предусмотрено; лишь говорилось, что «привлечение произведения печати к революционному трибуналу печати не исключает общеуголовной ответственности виновных лиц»
Революционный трибунал печати начал свою деятельность в Петрограде в январе 1918 г. под председательством левого эсера А. А. Шрейдера. В первые же дни своего существования этот трибунал обратился в Совет Народных Комиссаров с письмом, в котором, толкуя постановление НКЮ от 18 декабря 1917 г. в том смысле, что за преступное использование печати привлекаются к ответственности «не лица, а произведения печати», просил дать указания всем следственным комиссиям (в том числе Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией) об освобождении ими лиц, арестованных по таким делам, и о передаче в революционный трибунал печати всех дел, связанных с преступным использованием печати. Совет Народных Комиссаров, рассмотрев письмо на заседании 24 января 1918 г., разъяснил, что революционный трибунал неправильно толкует постановление НКЮ о трибунале печати, что это постановление, в частности, не исключает «права Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и других органов власти подвергать аресту лиц, выступления которых в печати свидетельствуют о наличии активной контрреволюционной борьбы с их стороны».
Совнарком решил исправить недостатки постановления НКЮ от 18 декабря 1917 г. и 28 января 1918 г. издал новый декрет «О революционном трибунале печати». Теперь в нем было указано, что в сферу компетенции революционного трибунала печати входит суд не только над произведениями печати, но и над совершившими преступления путем использования печати, которые могут быть приговариваемы им к лишению свободы, лишению прав и другим наказаниям.
В ряде случаев хорошо поставленные судебные процессы в революционных трибуналах печати имели большое воспитательное значение.
24 марта 1918 г. московская буржуазная газета «Русские ведомости» опубликовала статью Бориса Савинкова под названием «С дороги», наполненную гнусными измышлениями. «Большевики, – писал Савинков, – служили и служат немцам». Он призывал «бороться с немцами и бороться с большевиками». По постановлению Комиссариата по делам печати редактор газеты П. В. Егоров за опубликование этих измышлений был привлечен к суду, а издание газеты до решения суда прекращено. 4 апреля 1918 г. дело рассматривалось в Московском революционном трибунале печати, образованном в марте 1918 г. Н. В. Крыленко, выступивший обвинителем на процессе, убедительно показал лживость инсинуаций Савинкова, виновность редактора в опубликовании клеветы и дал резкую отповедь защитникам «свободы печати». Трибунал печати постановил закрыть газету «Русские ведомости», а редактора приговорил к общественно-принудительным работам на три месяца. Но ввиду преклонного возраста Егорова это наказание было заменено ему тюремным заключением на тот же срок.
На процессах по делам о преступлениях в печати обвинителем выступал в ряде случаев член президиума Петроградского Совета и комиссар по делам печати, пропаганды и агитации В. Володарский, раскрывавший в своих пламенных речах суть буржуазной «свободы печати». 27 мая 1918 г. в речи по делу петроградской газеты «Новый вечерний час» В. Володарский, проанализировав содержание отдельных номеров этой газеты, показал, что она распространяла лживые, провокационные вымыслы, вызывавшие в стране «страстное, нервное, жгучее настроение». Высмеивая ссылки обвиняемых и их защитников на «ошибки», «опечатки» газеты, он говорил: «Припомните такой случай, когда бы вы ошиблись в пользу Советской власти. Смешно говорить об ошибках и промахах, делать оскорбленный вид… Процесс прессы превращают в процесс опечаток!.. Но когда опечатки приносят колоссальный вред Советской власти, я говорю: либо вы не умеете владеть оружием, которое у вас в руках, и тогда его нужно вынуть из ваших рук, или вы сознательно пользуетесь этим оружием против Советской власти».
Отклонив демагогические заявления защитников о «свободе печати», В. Володарский показал, что подлинная свобода печати для трудящихся была обеспечена лишь в результате победы Октября. При буржуазном же строе ее нет и никогда не было. «Ее нет ни в Англии, ни во Франции, ни в Соединенных Штатах. Я бы мог назвать имена закрытых газет и имена редакторов, моих близких товарищей, которые сидели в тюрьмах и в Англии, и во Франции, и в Соединенных Штатах. Вы все великолепно знаете, какая была свобода печати до того момента, когда мы пришли к власти… Не вам напоминать, товарищи рабочие, какую вакханалию отплясывали эти господа 3–5 июля… Вспомните весь тот ужас, который мы переживали в течение этих месяцев. Вспомните закрытие «Правды», закрытие рабочих газет[17]. О, эти господа тогда не говорили о свободе печати, они тогда ничего не говорили о свободе печати, они отплясывали дикий канкан на трупах тех, кто пал, на трупах тех газет, которые были закрыты. Да, они плясали! Они тогда не знали удержу, не знали ни чести, ни совести! Ничего у них не было. Они видели красный призрак надвигающегося коммунизма. Все средства тогда были хороши: ложь, клевета, бешеная слюна – все было пущено в ход… чтобы нас оклеветать. И это у них свобода печати? Да, теперь они держатся иначе… Они другим оружием действуют… Они могут нанести нам удар в спину, могут каждый день изобретать какую-нибудь сенсацию, которая колеблет умы, подрывает основы нашей власти. И они это великолепнейшим образом делают».
Заканчивая свою речь, В. Володарский говорил: «Я считаю, что то обвинение, которое мы выдвинули – систематическое сообщение ложных слухов, сеющих панику и клевету, – вполне и безусловно доказано… В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет нас по нервам, красть это спокойствие, позволять кому бы то ни было подходить и подкладывать поленья в костер, на котором мы уже достаточно жаримся, это колоссальное преступление перед революцией и перед… народом…
Я не сомневаюсь, что вы, как представители революционного трибунала, как представители народа, скажете – нет, граждане, больше слухов мы не хотим, дайте нам честную информацию, или вы не будете больше существовать!»
По имеющимся данным, за четыре месяца, с момента победы Октября и до конца февраля 1918 г., было отдано под суд революционных трибуналов 19 газет, наложено штрафов на газеты на сумму 142 тысячи рублей, арестовано 18 редакторов и сотрудников газет (они наказывались штрафом и краткосрочным арестом). Эти меры мешали контрреволюционерам использовать органы печати, находившиеся под их влиянием, в антисоветских целях.
Первые крупные политические процессы
3 ноября 1917 г. в штабе Петроградского военного округа красногвардейцы задержали 17-летнего юнкера Кавказского ударного батальона Евгения Зелинского, который пытался выкрасть бланки штаба. Его доставили в Смольный, в Следственную комиссию. Член Военно-революционного комитета Н. В. Крыленко и член Следственной комиссии А. И. Тарасов-Родионов допросили его.
Зелинский рассказал, что в августе был произведен генералом Корниловым в прапорщики и прибыл в Петроград с фронта. Оставшись после Октябрьской революции без средств, он отправился в общежитие офицеров за помощью. Там какой-то прапорщик предложил ему вступить в монархический союз и привел к В. М. Пуришкевичу. Тот завербовал его в офицерско-юнкерскую организацию, готовившую вооруженное выступление против Советской власти, и поместил в оплачиваемую монархистами гостиницу «Россия», где уже жили другие офицеры и юнкера. По заданию этой организации Зелинский и пытался выкрасть бланки в штабе Петроградского военного округа.
Крупный помещик Бессарабской губернии В. М. Пуришкевич был в свое время главарем черносотенного «Союза русского народа», а с 1907 г. – столь же реакционного «Союза Михаила Архангела». Речи Пуришкевича в Государственной думе вызывали возмущение всех честных людей, а его имя стало синонимом воинствующей монархистской реакции.
С нескрываемой враждой Пуришкевич встретил революцию; он не мог примириться даже с буржуазным Временным правительством. После Октября Пуришкевич жил по подложному паспорту на имя Евреинова и был настроен, как свидетельствовал Зелинский, весьма агрессивно. Участникам своей группы он говорил: «Необходимо… ударить в тыл и уничтожать их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами».
Было решено арестовать контрреволюционную группу, о которой рассказал Зелинский. В номерах гостиницы «Россия» задержали несколько участников заговора, в том числе Пуришкевича. Там же было найдено оружие, заготовленное заговорщиками. На квартире некоего И. Д. Парфенова, являвшейся местом сборищ монархистов, нашли пачку подложных удостоверений на бланках различных воинских частей и список лиц, связанных с штабс-ротмистром Н. Н. де Воде, начальником штаба тайной организации. На столе лежало еще не отправленное, но подписанное Пуришкевичем и де Воде письмо к генералу Каледину. Пуришкевич писал: «Положение Петрограда отчаянное, город отрезан от внешнего мира и весь во власти большевиков…
Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870–1920) – русский политический деятель правых консервативных взглядов, монархист, черносотенец
Организация, во главе коей я стою, работает не покладая рук над спайкой офицеров и всех остатков военных училищ и над их вооружением. Спасти положение можно только созданием офицерских и юнкерских полков. Ударив ими и добившись первоначального успеха, можно будет затем получить и здешние воинские части, но сразу, без этого условия, ни на одного солдата здесь рассчитывать нельзя… Казаки же в значительной части распропагандированы благодаря странной политике Дутова, упустившего момент, когда решительными действиями можно было еще чего-нибудь добиться. Политика уговоров и увещаний дала свои плоды – все порядочное затравлено, загнано, и властвуют преступники и чернь (так монархистский зубр Пуришкевич отзывался о революционном народе и его вождях. – Д. Г.), с которыми теперь нужно будет расправиться уже только публичными расстрелами и виселицей.
Мы ждем вас сюда, генерал, и к моменту вашего подхода выступим со всеми наличными силами. Но для того нам нужно установить с вами связь и прежде всего узнать о следующем:
I. Известно ли вам, что от вашего имени всем офицерам, которые могли бы участвовать в предстоящей борьбе здесь, предлагается покинуть Петроград, с тем якобы, чтобы к вам присоединиться?
II. Когда примерно можно будет рассчитывать на ваше приближение к Петрограду? Об этом было бы полезно нам знать заблаговременно, дабы сообразовать свои действия».
В. М. Пуришкевич создал контрреволюционную монархистскую группу еще при Временном правительстве, в октябре 1917 г. В ее состав входили: доктор В. П. Всеволожский, генерал Д. И. Аничков (которым удалось скрыться), полковник Ф. В. Винберг, упомянутые барон де Воде, Парфенов, капитан Д. В. Шатилов, несколько гвардейских офицеров, юнкеров и студентов из аристократических семей города (бывший председатель монархистского союза студентов-академистов И. О. Граф, юнкера Д. Г. Лейхтенбергский, С. А. Гескет). Заговорщики вербовали офицеров и юнкеров, закупали оружие, создали «контрразведку» и готовились к вооруженному выступлению.
После ареста Пуришкевич заявил, что он не готовил вооруженного выступления, «ибо не видел в России в данный момент для этого никакой почвы». «Письмо мое к генералу Каледину от 4 ноября я писал, имея в виду присоединиться к нему с несколькими моими единомышленниками в случае, если бы Каледин вступил со своим отрядом в Петроград… Цели же, преследовавшиеся мною и руководившие мною при попытке создать организацию из единомышленников, заключались единственно в том, чтобы добиться водворения в России твердой власти и порядка, чего не может быть при власти большевиков. Но власти Советов раб. и солд. депутатов и советских комиссаров я не признаю…».
Среди членов организации Пуришкевича оказались лица, принимавшие участие в юнкерском восстании 29 октября. Пуришкевич отрицал какую бы то ни было связь с этим восстанием и «Комитетом спасения родины и революции». «Юнкера, которые были в нашей организации в распоряжении Боде, – утверждал он, – были двинуты для занятия телефонной станции, Михайловского манежа и Инженерного замка вопреки распоряжению моему и Боде и подчиняясь только провокационным приказаниям полковника Полковникова и «Комитета спасения родины и революции», с коими я лично не имел никаких сношений».
Суд по делу Пуришкевича и 13 его сообщников, происходивший с 28 декабря 1917 г. по 3 января 1918 г., был первым крупным политическим процессом о монархистском заговоре против молодой республики Советов. Дело вызвало огромный интерес. Зал судебного заседания был переполнен. Пришло много друзей и близких подсудимых. Защищать монархистов «из публики» вызвались видные петроградские адвокаты, в том числе В. М. Бобрищев-Пушкин, его сын – А. В. Бобрищев-Пушкин и другие. Обвинителями были Д. 3. Мануильский и другие большевики.
Подсудимые и их защитники стремились, хотя и безуспешно, превратить процесс в политическую демонстрацию против Советской власти. Они утверждали, что никакого монархистского заговора не было, а существовала лишь «группа единомышленников», которая собиралась якобы «для бесед на политические темы». В. М. Бобрищев-Пушкин даже заявил, что «монархический заговор есть плод воображения большевиков и старания следователя Тарасова», а судебный процесс об участниках юнкерского восстания «незаконен», так как будто бы «большевики и юнкера восставали одновременно. Существующей в то время властью было Временное правительство, и если большевики победили, то все же нет оснований судить побежденных». Вместе с тем Пуришкевич и его сподвижники не только не скрывали своих монархистских убеждений и целей, но и декларировали их со скамьи подсудимых. Полковник Винберг заявил, что всю жизнь посвятил подавлению революции и нисколько в этом не раскаивается.
Подсудимые и их адвокаты на суде приложили все усилия для дискредитации личности Зелинского, по показаниям которого была раскрыта организация Пуришкевича. Своими распространенными через буржуазные газеты заявлениями о том, что Зелинский является «предателем», «провокатором», они довели этого морально неустойчивого человека до истерии. Зелинский кричал на суде, что отказывается от всех ранее данных на следствии показаний, и забился в истерике.
Обыгрывая этот инцидент, родственники и адвокаты потребовали судебно-психиатрического освидетельствования подсудимого, и «эксперты» дали заключение о том, что Зелинский «страдает нравственным помешательством».
Закатывала обмороки на суде и жена Пуришкевича.
Но пролетарские судьи, под председательством И. П. Жукова, выдержанно, спокойно, объективно и справедливо рассматривали дело. Даже некоторые органы буржуазной печати в конце концов вынуждены были отметить эту выдержку судей и обвинителей.
Обвинения, выдвинутые против подсудимых, подтверждались не только показаниями Зелинского, но и многими другими доказательствами: красноречивым письмом Пуришкевича и де Воде к генералу Каледину, фактами покупки оружия для вооружения офицеров и юнкеров, чего не отрицал и сам Пуришкевич, участием некоторых членов организации в юнкерском восстании.
Революционный трибунал объявил такой приговор: «Именем Революционного Народа! Заслушав дело о монархической организации, возглавляемой Владимиром Митрофановичем Пуришкевичем, Революционный трибунал, приняв во внимание данные дела и судебного следствия, пришел к заключению, что организация, как таковая, существовала, и отвергая наличие заговора с целью немедленного восстановления монархии и считая, что монархическая организация Пуришкевича преследует контрреволюционные цели, достижение которых в каждый подходящий момент может вылиться в кровопролитие, – постановил: Владимира Митрофановича Пуришкевича подвергнуть принудительным общественным работам при тюрьме сроком на четыре года условно, причем после первого года работ с зачетом предварительного заключения Владимиру М. Пуришкевичу предоставляется свобода, и если в течение первого года свободы не проявит активной контрреволюционной деятельности, – он освобождается от дальнейшего наказания». На таких же условиях, как и Пуришкевича, революционный трибунал осудил на три года принудительных работ барона де Боде, полковника Винберга и Парфенова. Остальные подсудимые были осуждены на срок от двух до девяти месяцев, а юнкера Лейхтенбергский и Гескет по молодости вовсе освобождались от наказания и отданы «под надзор родственников». Зелинского суд решил поместить в психиатрическую больницу для подробного освидетельствования, причем суд определил: в случае, если Зелинский окажется здоровым, заключить его в тюрьму сроком на один год.
Через два с лишним месяца Пуришкевич и его сподвижники оказались на свободе. 17 апреля 1918 г. председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский и комиссар юстиции Петрограда Н. Н. Крестинский разрешили временно освободить Пуришкевича из заключения в связи с болезнью его сына. Он дал такую подписку: «Настоящим обязуюсь своим честным словом явиться по истечении определенного мне срока, т. е. 25-го с. м., в Ревтрибунал в 12 часов дня. В течение этого времени обязуюсь не принимать никакого участия в общественной жизни, не выступать публично. Удостоверяю, что прошу временного освобождения с исключительной целью ухаживать за больным сыном. Вл. Пуришкевич».
Вскоре в Совете комиссаров Петроградской коммуны обсуждался декрет об амнистии в ознаменование дня международной пролетарской солидарности – 1 Мая. Представитель Комиссариата юстиции А. И. Свидерский указал, что освобождению подлежит и Пуришкевич, в политических настроениях которого в последнее время будто бы замечался перелом. Пуришкевич (находившийся в то время по милости советских людей на свободе), узнав о выступлении А. И. Свидерского, «обиделся» и опубликовал в газете опровержение, в котором, между прочим, заявил: «Не вхожу в подробности прений, касавшихся моего освобождения, оставляя на ответственности говоривших все, что ими было сказано обо мне. Скажу кратко: я не Рузский, не Гучков и не Шульгин, чтобы лягать отказавшегося от трона бывшего государя… И я менее, чем кто-либо, способен быть «апологетом» Советской власти… Я остался тем же, чем был, само собой разумеется, не изменившись ни на йоту».
И все же этот любитель «твердой» монархистской власти был по амнистии освобожден. Так же как Краснов, Пуришкевич по-своему оценил великодушие народа. Он отправился на юг, в стан монархистской контрреволюции, и продолжал бороться против революции вплоть до своей смерти в 1920 г.
Крупным политическим процессом был и суд над Доррером в Ташкенте.
В ночь на 28 октября 1917 г. попытку предотвратить переход власти в руки рабочих и солдат предпринял Туркестанский комитет Временного правительства. По приказу генерального комиссара Временного правительства генерала П. А. Коровиченко отряд юнкеров и казаков окружил в Ташкенте «Дом свободы» и арестовал находившихся там председателя Совета рабочих и солдатских депутатов и некоторых членов исполнительного комитета. Одновременно были произведены нападения на казармы революционных 2-го и 1-го Сибирских полков и на гарнизон крепости. Юнкера разоружили солдат 2-го полка и заняли крепость. Солдаты 1-го полка оказали вооруженное сопротивление нападавшим. Возмущенные контрреволюционной диверсией рабочие, красногвардейцы и революционные солдаты Ташкента поднялись против контрреволюционеров. Сражение длилось четыре дня. На рассвете 1 ноября юнкера сложили оружие. Власть перешла в руки Совета. Главари мятежа были арестованы.
30 ноября Совет Народных Комиссаров Туркестанского края постановил образовать Временный революционный выборный суд присяжных и передать ему на рассмотрение дело о вдохновителях, руководителях и активных участниках контрреволюционного выступления 28 октября – 1 ноября.
3 декабря в зале Военного собрания Ташкента открылось первое заседание народного революционного суда. Слушалось дело арестованного 1 ноября помощника генерального комиссара Временного правительства в Туркестанском крае графа Г. И. Доррера.
Судейская коллегия постановлением Совнаркома Туркестанского края от 30 ноября была утверждена в следующем составе: председатель – представитель адвокатуры И. В. Чарковский, товарищи председателя – Агапов (комиссар внутренних дел Туркестанского края) и Агеев (представитель исполкома Совета), члены суда – Солдатов (от Центрального бюро профессиональных союзов) и Беловицкий (от Совета крестьянских депутатов Ташкентского уезда).
15 присяжных заседателей были избраны Ташкентским Советом рабочих и солдатских депутатов, Центральным бюро профсоюзов, полковыми комитетами 1-го и 2-го Сибирских полков, первой, второй и третьей дружинами, саперной ротой, тремя артиллерийскими батареями и Советом крестьянских депутатов. Это были преимущественно участники боев за Советы.
Общественными обвинителями выступали: видный деятель большевистской организации, председатель Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов И. С. Тоболин и товарищ председателя Совета, меньшевик-интернационалист Вайнштейн. Союз адвокатов города назначил двух защитников – Шермана и Штейн (женщину-адвоката).
Открывая заседание суда, председатель И. В. Чарковский разъяснил в своей речи собравшимся, чем новый суд отличается от старого, дореволюционного суда. В народном революционном суде, сказал он, дело рассматривают коллегия судей в составе 5 человек и 15 присяжных заседателей – представителей народа, которые решают «не по букве закона, а по совести». Решение их обжалованию не подлежит. Коллегия судей должна лишь следить за тем, чтобы судебный процесс протекал правильно, чтобы строго соблюдались интересы как обвинения, так и защиты.
Председатель сообщил также, что в новом суде, как суде народном, помимо обвинителей, защитников, свидетелей может выступить любое лицо из публики – как на стороне обвинения, так и на стороне защиты.
Далее Чарковский разъяснил, что революционный суд может применять в качестве наказания лишение политических прав, лишение свободы на срок от одного года до 20 лет, а в особых случаях приговаривать к пожизненному заключению и лишению всех прав.
После этого председатель суда призвал присяжных заседателей при рассмотрении дела быть внимательными и беспристрастными, судить по совести и потребовал от них торжественного обещания выполнять эти указания. Народные представители торжественно обещали судить по совести.
Рассмотрение дела, по существу, началось с выступления общественного обвинителя председателя Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов И. С. Тоболина, который также подчеркнул роль и значение нового суда и прежде всего его подлинную народность «Обвиняемого, – заявил он, – будет судить в этом суде сам народ, и не по писаным законам, а с точки зрения общественной». Тоболин привел факты контрреволюционной деятельности Доррера, представил суду ряд документов, подтверждающих, что подсудимый является одним из вдохновителей и организаторов попытки подавить народное революционное движение. Характеризуя личность подсудимого, обвинитель отметил, что за свою антинародную деятельность Доррер по требованию общественных организаций был отстранен в Ашхабаде от должности комиссара Временного правительства. Оставшись не у дел в Ашхабаде, Доррер связался с генералом Коровиченко, посланным Временным правительством в Ташкент с карательной экспедицией, и стал его помощником в подавлении революционного движения в Туркестане. Доррер, в частности, принимал активное участие в руководстве контрреволюционным выступлением 28 октября. Обвинитель представил суду доклад Доррера Временному правительству, написанный им, когда он находился уже под арестом. Доррер призывал Временное правительство немедленно прислать войска в Ташкент для подавления революции. Обвинитель потребовал приговорить Доррера к лишению свободы на 20 лет.
