Джавид Алакбарли
Чёрная мадонна
Дед не вынес смерти дочери. Через полгода, после смерти её матери, его не стало. Из их дома исчез уют и порядок. Бабушка вся ушла в творчество, издавала всё новые и новые книги, а дом превратился в захламлённую берлогу. Она любила приходить сюда, но ей трудно было называть это место домом. Удивительно, но в этой безликой квартире в Матвеевском, она впервые поняла, что такое тепло родного дома. Наконец-то, в этом холодном мире у неё тоже появилось своё гнёздышко.
У них была очень скромная, но красивая свадьба. Просто, но безумно элегантно. Свадьба, отражающая стиль жизни её мужа. Он так и не признался ей в любви. Не произнёс столь долгожданных слов. Просто смотрел на неё своими бездонными глазами, полными любви и обожания. Мать Алика накрыла стол в лучших советских традициях. Хрусталь, свечи, крахмальные скатерти и салфетки. Икра, чёрная и красная, и множество закусок. А потом, они уехали к себе.
С шутливого напутствия Алика: «Ну всё мадмуазель, пора становится моей женщиной и моей женой» и началась их семейная жизнь. В тот вечер она у него так ничего и не спросила. А хотела спросить лишь о том, любит ли он её. Она, всё-таки, была дочерью своего отца и говорить о своих чувствах и эмоциях просто не умела.
Она вспоминала, что, когда поступила в университет, первое, с чем ей пришлось столкнуться, это было просто безграничное мужское внимание. С этим что-то надо было делать. Оно отравляло всё её существование и превращало её жизнь в борьбу за выживание. Она упорно не желала быть ни чьей-то протеже, ни чьей-то любовницей, ни чьей-то женой только потому, что какой то мужчина счёл её достойной своего внимания.
Она нашла прекрасную форму защиты. Никто не рискнёт ухаживать за девушкой, которая нелепо выглядит. Её свитера, связанные из остатков разноцветной пряжи, её мини платья, сшитые из лоскутков, её сарафаны, украшенные косичками всевозможной длины и яркими пуговицами, шокировали всех. Когда же она явилась на факультете в платье, сшитом из старого мешка из- под сахара бабушку, пригласили в деканат. Она, как всегда, поставила вопрос ребром:
– А что же вас шокирует? У моей внучки нет времени и средств, чтобы найти себе другую одежду. Подручные материалы, спицы, крючок и старенькая машина Зингер позволяют ей выглядеть только так.
И вот тут-то прозвучало это странное слово «эпатаж». Оказывается, после того как она перестала раздражать преподавателей своими рассуждениями об искусстве, выбивающимися из жёстких советских канонов, она опять ухитрилась отличиться своим неподобающим советской студентке внешним видом. С точки зрения декана всё её поведение и эта странная одежда были всего лишь желанием выделиться. Показать, что она не такая как все. Одним словом, эпатаж. Дома бабушка вынесла ей суровый приговор:
–Займи свои мозги чем ни будь. Иначе ты доиграешься и тебя выгонят из университета. Человеку без диплома трудно выжить.
Вечером того же дня, сменив гнев на милость, бабушка повела её в гости к своим друзьям художникам. Это были две мастерские, объединённые общим коридором. Здесь отмечали чей-то день рождение. Её поразила прежде всего высота потолков. А где-то высоко-высоко висели работы, которые удивляли и цветом, и формой. Когда она подняла глаза кверху, чей-то насмешливый голос сказал:
– Нравится? Конечно же, нравится. Не может не нравиться. Ведь это русский авангард.
Потом он задал ей вопрос, сразивший её наповал:
– Помогает?
– Что?
– Все эти тряпки на тебе. Это ведь форма защиты. Я сразу понял, почему ты вырядилась огородным пугалом. Но это защита только от дураков. Такую красоту скрыть невозможно.
Она покраснела. Его нахальство и проницательность не могли не шокировать. От этого человека за версту несло опасностью. Очень притягательной опасностью
Говоривший представился Аликом. Кивнув в сторону бабушки, спросил:
– Мама или бабушка?
Пришлось отвечать:
– Мама давно умерла. Бабушка.
Оставив её, он подошёл к бабушке, поцеловал ей руку и представился. Она сразу заметила, что бабушкины глаза сверкнули недобрым огнём. И тут же объявила, что они должны уходить. Но избавиться от молодого человека оказалось не так уж просто. Он уже был внизу, рядом со своей машиной. И предложил довезти их до дома.
Вот таким банальным образом начался её роман с этим ослепительным молодым человеком. У него было столько ума, обаяния и чисто мужского шарма, что он очаровывал всех лишь только одним своим появлением. Что уж говорить о какой-то студентке.
Она, наверно, никогда в своей жизни ни с кем столько не разговаривала сколько проговорила с ним. Он был всего на 5 лет старше неё, уже успел закончить Суриковский институт. Честно признавался, что он весьма посредственный художник. Больше всего он подшучивал над самим собой. Его же знания в области искусства просто поражали. При этом сам он с сарказмом говорил, что именно его познания привели к тому, что он не способен создать что-то по- настоящему талантливое.
– Понимаешь, я в любой работе вижу влияние тех, кто уже успел сказать своё слово в искусстве. Знания сковывают мои фантазии. И чтобы я ни сделал – я всегда вторичен. А это просто трагедия.
Алик её воспитывал. Без нажима. Ненавязчиво. С чувством, толком и расстановкой. В его глазах плясали черти. Он всё время улыбался и говорил то, что она никогда ни от кого не слышала. С ним московские музеи переставали быть хранилищами «мёртвого искусства». Иногда он совершал провокационные поступки. Например, заставлял её зажмуриться. А потом, какими-то переулками, вёл её к дому Мельникова и приказывал:
– Открывай глаза.
Он мог говорить о великих художниках просто и обыденно. Поражали детали. Например, рассказывая ей о супрематизме, он мимоходом замечал, что когда Татлин пришёл на похороны Малевича, то сел в первый ряд и свистящим шёпотом сказал:
– Притворяется сволочь.
И навзрыд заплакал.
Алик знал где продают самые вкусные сосиски в Москве, где самые красивые пирожные, где можно купить горячие, посыпанные маком бублики. Он знал всё. Он мог забрать её с занятий, уже выстроив какой-то хитроумный план того, как он будет её развлекать, просвещать и даже кормить. Её стандартный распорядок дня: дом- университет – дом, полетел в тартарары. Домой она приходила только ночевать. В один из таких поздних приходов бабушка, застав её в ванной, опять задала один из своих каверзных вопросов:
– А ты знаешь, что у него репутация очень опасного человека с сомнительными связями? О его отце ходят легенды непонятного толка. Ну и, наконец, он известный бабник и сердцеед. Как говорят у нас в деревне, он всего лишь красавчик из категории «поматросит – бросит».
Все её попытки убедить бабушку, что их ничего не связывает кроме дружбы, вызывали у неё лишь иронический смех:
– Посмотрим, посмотрим. Жизнь покажет.
Таков был её приговор.
Через пару месяцев бурного общения Алик пригласил её к себе домой. При этом само приглашение выглядело весьма специфически. Он сказал, что в воскресенье его мама приглашает их с бабушкой на обед. И хитро-хитро улыбаясь, он добавил:
–Папа тоже будет.
Она была уверена, что бабушка откажется. Она согласилась. Нехотя, сказала: «Да».Отец Алика оказался знаменитым стоматологом. В эпоху, когда люди могли себе позволить лишь металлические коронки, он радовал своих пациентов обеспечивая им белоснежную улыбку фарфоровых зубов. Он был душой любой компании. Дома у них бывали разные люди – от генералов КГБ до певиц и писателей. И конечно же, он заставил улыбаться даже её, истекающую скепсисом и иронией, суровую бабушку. Ужин завершился весьма необычно. Отец Алика, обратившись к её бабушке, сказал:
– Вы знаете, мой сын при всех своих видимых и невидимых недостатках, хороший человек. Недавно с ним произошло то, что нас с матерью безмерно обрадовало. Он влюбился. Сегодня мы имели честь познакомиться с его избранницей. Она поразила нас. Умом, красотой, тактом. Можно много ещё чего перечислять. Из её близких мы знаем лишь вас. Не могли бы Вы благословить молодых?
