Джавид Алакбарли
Чёрная мадонна
Бабушка прослезилась. Но благословила. Так началась их семейная жизнь. После защиты диплома, она благополучно родила дочку. Съездила с Аликом в Баку на похороны отца. Слушала иронические Алика комментарии на тему о том, что не надо переживать о том, что она теперь круглая сирота. Он хоть и серый волк, но по иронии судьбы, «Волк», влюбившийся в Красную шапочку. А это уже другая сказка. Ещё не написанная, но уже, проживаемая ими. Такая искренняя любовь, приправленная изрядной долей юмора и бесконечных подтруниваний над ней, конечно же заставляло трепетать её сердце и задуматься о том, что оказывается быть счастливой это так легко и просто. Казалось, их семейную идиллию счастье ничто не способно нарушить. Но беда была уже не за горами.
Тем ранним утром в воскресенье они приехали на поздний завтрак к его родителям. Те обычно в пятницу вечером забирали малышку из детского сада. И субботу, и воскресенье она проводила с ними. Она была удивительно самостоятельным и рассудительным ребёнком. Обычно девочки, похожие на своих отцов, даже очень красивых мужчин, просто уродливы. Их малышка была красива той хрупкой красотой фарфоровой куклы, которая так очаровывает всех и вся. Во всяком случае, и в детском саду, и в семье она была окружена атмосферой всеобщего обожания.
Они уже сели за стол, когда мама Алика пошла звать отца. На её крик все сбежались в спальню, чтобы убедиться в том, что его уже нет в живых. Теперь, спустя много лет, она понимала, что, видимо, это была не совсем обычная смерть во сне. Он знал что-то, что указывало на ту трагедию, которая со всеми ними потом произошла. Трудно ли врачу обеспечить себе безболезненный уход из жизни? Конечно же, нет. Он своей смертью хотел, как будто, взять всю «вину» на себя и оградить их от большой беды. Увы, это не помогло.
Вернувшись домой с кладбища, они обнаружили у дверей квартиры наряд милиции. Алику был предъявлен ордер на задержание и обыск. Квартира ещё вчера казавшаяся оплотом уюта и спокойствия, превратилась вдруг в поле боя. Больше всего удивляла та бесцеремонность, с которой они рылись во всех их вещах, книгах, шкафах, выискивая неизвестно что. Следом за обыском, начался об стук стен. А к двенадцати ночи с пола был снят весь паркет в поисках каких-то тайников. Всех членов семьи сразу отделили друг от друга. Их просто рассадили по разным комнатам. В два часа ночи Алика увели. Попрощаться им не разрешили. Выходить из квартиры тоже.
В течении всей следующей недели, ситуация потихонечку стала выясняться. С ними никто не желал вступать в прямые контакты. Где-то краем уха она услыхала, что совсем недавно расстреляли всех участников «группы валютчиков». Земля слухом полнится. В определённых московских кругах, где, как правило, доподлинно всё знают, поговаривали, что во время встречи Никиты Хрущёва с Джоном Кеннеди тот без обиняков говорил о «чёрном рынке» в СССР, не имеющем себе равных в мире.
После этого разговора поступила жёсткая команда: найти и наказать. Нашли и наказали. Суд был жёстким. И все получили довольно приличные сроки. Руководству страны этого показалось мало. Оно жаждало крови. Было принято решение об ужесточении наказания за валютные операции, вплоть до расстрела. И сколько бы не кричали советские и зарубежные юристы о том, что закон не имеет обратной силы, именно эту статью применили к осуждённым валютчикам. Они были расстреляны. Но видимо, «улов» показался высшим руководителям слишком уж «жидковатым». Чтобы избегнуть гнева самого-самого-самого стали искать новых преступников на всех фронтах и по всем направлениям.
Где валюта, там и золото. А кто работает с золотом? Конечно же, ювелиры и стоматологи. После первой волны арестов наиболее известных лиц, оказывается, отца Алика приглашали для профилактической беседы. Безусловно, все знали, что он никогда в жизни не работал с золотом. Он гордился тем, что его фарфоровые коронки обеспечивали видимость натуральных зубов настолько блистательно, что его пациенты саму мысль о золотых коронках отметали в корне. Но он был настолько авторитетным человеком среди стоматологов, что знал о них, практически, всё. От него требовали информацию. Давать её он отказался. В ход пошли угрозы. Начали с того, что обещали закрыть любые выезды за рубеж и доступ к редким медикаментам, а закончили угрозами в адрес сына и его красавицы жены.
И тут оказалось, что у его сына огромное количество врагов. Ему припомнили блестящее знание иностранных языков, глубокие знания в области искусства и контакты с иностранцами. Даже такая безобидная вещь, как официальные экскурсии на английском языке по архитектурным шедеврам Москвы, была преподнесена, как попытка фарцовщика наладить связи для создания почвы для купли-продажи валюты. То, что в доме не было найдено ни золота, ни иностранной валюты, никоем образом, не воспринималось ими как доказательство их невиновности. Скорее всего, это приводило к ещё большей озлобленности по отношению к ним.
Когда ей разрешили покинуть квартиру, она поехала в Матвеевское. Там её уже ждали. Схема была та же: обыск и арест. Все её мольбы о том, что она не может оставить свою малышку, столкнулись с жёстким ответом:
– Ничего. За ней присмотрит бабушка. А если не сможет, то её отдадут в детдом.
В одиночке она просидела полгода. По идее она должна была умереть там. Тюрьма явно не была тем местом, где могут выжить такие хрупкие и беззащитные девушки. Но, как оказалось, она была сильнее чем думала. Спасала поэзия. Она никогда не подозревала, что знает наизусть столько стихов. Спасало искусство. Она воспроизводила в памяти свои любимые картины и пыталась делать их искусствоведческий анализ. Спасала гимнастика и простые рутинные упражнения.
Она потеряла счёт дням. Больше всего её мучил холод. Он пронизывал всё её существо, мешал спать, дышать, отнимал у неё остатки сил. Регулярно её водили на допросы. Множество людей, с которыми она один или два раза сталкивалась где-то на выставках или музеях, или, которых вообще никогда не видела, в подробностях и деталях рассказывали о том, что Алик выступал экспертом для многих иностранцев, желающих купить произведения искусства.
Они сбивались в своих показаниях, лгали и явно пытались угодить тем, кто их допрашивал. Больше всего её рассмешил, неприметный как моль, работник комиссионного магазина, который утверждал, что какой-то француз хотел купить у них картину Шагала, а случайно зашедший туда с друзьями Алик в два счёта доказал, что это не Шагал. Ответом на её смех была жёсткая реплика следователя:
– Напрасно смеётесь. Вам бы поплакать не помешало бы.
Её голова совершенно опухла от такого количества ненужной информации. Она совершенно не знала, как ей реагировать, что говорить. Она просто молчала. Потом ей объясняли, что на самом деле она избрала очень правильную тактику. Тогда она об этом даже не подозревала. Следователи кричали на неё. Но справедливости ради надо сказать, что никто ни разу не поднял на неё руку. Лишь похотливые, грязные, сальные взгляды глубоко ранили её первые два месяца. Потом она превратилась в живой труп. И, конечно же, этот мешок с костями не вызывал ни у кого никакого желания.
Наконец, наступил день, когда её выпустили из следственного изолятора. Привезли её туда в лёгком платье и босоножках, а сейчас на дворе стояла зима. У неё не было с собой ничего. Ни копейки денег, ни зимней одежды, ни понимания того, куда же сейчас она может поехать. Она не знала куда ей идти, где найти пристанище, как искать дочку, как жить дальше Кто -то сжалился над ней в пункте получения вещей и ей выдали какие-то валенки и старую телогрейку. Каково же было её удивление, когда она увидела у ворот друга Алика. Она знала, это была крепкая дружба, перешедшая по наследству. Дружили их отцы, а тесное общение их сыновей в детстве перешло потом в настоящую мужскую дружбу. Алик иногда её шутливо упрекал, что из-за неё он видится с Максом только на работе в их архитектурном бюро.
