Джейн Корри
Я отвернулась
Памяти моей мамы: самой сердечной, самой доброй бабушки из всех.
А также моему мужу, детям и внукам – и моей веселой озорной компании подруг, недавно ставших бабушками.
И наконец, мои крепкие объятия Дорис – нашей горячо любимой бабушке, которая жила с нами все те годы. Нам с сестрой приходилось называть ее по имени, так как она считала, что обращение «бабушка» ее старит!
Серия «Психологический триллер»
Jane Corry
I LOOKED AWAY
Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London
Перевод с английского А. Воронцова
Компьютерный дизайн В. Воронина
Печатается с разрешения Penguin Books Ltd. и литературного агентства Andrew Nurnberg.
© Jane Corry, 1982
© Издание на русском языке AST Publishers, 2021
Не стоит спешить.
Но, замешкавшись, я стану движущейся мишенью.
Каждой клеткой тела я боюсь внезапно почувствовать чью-то руку на плече. Рывок за запястье.
Машины проезжают мимо. Слишком близко к обочине и медленно, словно сверяясь с дорожными знаками. Я застываю в ужасе. Вдруг они кого-то ищут?
Иду дальше. Сажусь на мокрый асфальт.
«Пожалуйста, помогите! – молю. – Дайте поесть!»
Возможно, мой живот ненадолго наполнится. Но что дальше?
Вы бросите меня на улице?
Бен Вествуд, поэт и автор книги «Стихи беглеца».
ДЕЙЛИ ТЕЛЕГРАФ
РЕБЕНОК ПОГИБ В РЕЗУЛЬТАТЕ «ТРАГИЧЕСКОГО ПРОИСШЕСТВИЯ»
Маленький мальчик погиб в «трагическом происшествии», как описывает это полиция.
Никаких подробностей пока не сообщается.
Пролог
Элли
Оксфордшир
Суббота семнадцатого августа две тысячи девятнадцатого года. Дата, которая навсегда высечена у меня на сердце, хотя я и не знаю времени с точностью до минуты. Сейчас это просто знойный летний день, как и предсказали синоптики. У нас с Роджером впереди вся оставшаяся жизнь. Так сказала семейный консультант, когда мы выходили из ее кабинета. Вы согласились позволить себе начать все заново. С чистого листа. Не оглядывайтесь назад.
Я и пытаюсь следовать ее совету, но не могу не обращать внимания на невидимый шрам, который всегда со мной. Постоянная ноющая боль внутри.
«Занять себя чем-то» помогает. Вот почему я шагаю в город в новых бирюзовых босоножках с золотистой отделкой – они мне нравятся – чтобы купить любимый «волшебный» увлажняющий крем. Я не пытаюсь состязаться с сетевым сообществом «Гламурные бабушки», но получаю настоящее удовольствие, когда люди удивляются: «Что? У вас четырехлетний внук? Вы выглядите слишком молодо для этого». В свои сорок девять я наконец-то чувствую себя комфортно по сравнению с тем временем, когда была неуклюжим подростком. Теперь у меня есть семья и собственные интересы, а также волонтерская работа при тюрьме. Это не дает бездельничать. Помогает отвлечься от прошлого.
– «Большая проблема», свежий номер! – зазывает покупателей женщина, сидящая на тротуаре у магазина «Бутс» [1]. Голосом, исполненным надежды, но без просящей интонации, свойственной прочим бездомным, встречающимся в округе. Я регулярно покупаю у нее журналы, несмотря на то что она иногда кажется грубоватой, хотя на самом деле довольно мила.
Она появилась на нашей главной улице года полтора назад в своих фиолетовых «хипстерских» штанах (того фасона, что пузырятся по бокам и сужаются к лодыжкам), с вытатуированными на шее серебряными и золотыми звездами, в мешковатой темно-синей ветровке, с серьгами-затычками, бритой головой и обветренным лицом, на котором читалось от сорока и больше лет. Увидев ее несколько раз, я стала оставлять ей на еду немного лишних денег, которые она быстро прятала в один из объемистых карманов. «Пасиб», – всегда коротко благодарила женщина. Потом потирала ладони одна о другую, словно счищала с них невидимую грязь, оставшуюся после денег. Еще у нее была привычка тихонько напевать, хотя разобрать мелодию удавалось с трудом.
Однажды я спросила, давно ли она бездомная. «Время от времени», – ответила она неопределенно. Это положило начало коротким беседам, которые мы вели всякий раз, когда я покупала журнал. Однажды она даже рассказала, что ее зовут Джо (хотя произнесла она это, заставив меня заподозрить, что при рождении ей дали другое имя) и что она «не заморачивалась учебой» в детстве. («Но имейте в виду, я очень много читала в тюрьме», – добавила она.) Я задумалась: интересно, за что она сидела, но не стала спрашивать. В другой раз мы с увлечением поспорили, способны ли новые правительственные инициативы по борьбе с бродяжничеством действительно помочь людям на улицах.
Когда погода портилась, я беспокоилась о ней и даже пыталась подыскать место для ночлега – хотя из этого ничего не вышло. Возможно, я приняла ее чересчур близко к сердцу, но такова уж моя натура – помогать. Плохо, что в наши дни все еще существуют люди без еды и крыши над головой. Но несколько месяцев назад, когда старые подозрения насчет Роджера вновь обрели почву, я увидела, как вдрызг пьяная Джо шатаясь выходит из паба. Меня не расстроила пустая трата моих денег, скорее обидела мысль, что меня водят за нос. И конечно, я не одобряю алкоголь. Не с моим прошлым.
С тех пор, признаться, я стараюсь ее избегать – иногда перехожу на другую сторону улицы и притворяюсь, что не замечаю Джо. Но именно сегодняшним знойным августовским утром я почему-то чувствую, что надо остановиться.
– Спасибо, – говорит она, глядя в свою грязную ладонь. Это точная сумма за журнал. От ее разочарования мне становится неловко. Есть в этой тощей бритоголовой женщине с квадратной челюстью что-то придающее ей одновременно и уязвимый, и суровый вид. Я ловлю себя на том, что лезу в сумку за дополнительными деньгами.
А потом я вижу ее. Кэрол.
Какое-то мгновение стою, замерев на месте и вглядываясь в женщину, чуть не разрушившую мою семью. Я не из тех, кто много ругается, но с удовольствием прокляла бы эти стройные загорелые ноги в тонких колготках и кремовых туфлях на шпильках, бесстыже выставленные напоказ. Короткое платье с пояском (гораздо более стильное, чем мои летние джинсы) подчеркивает тонкую талию так, что я удивляюсь: ест ли эта женщина вообще. Сама я могу набрать четыре фунта, просто посмотрев на шоколадный батончик.
Я отмечаю, что руки Кэрол обнажены – она моложе меня и ей нет необходимости прикрывать некоторую дряблость, подкравшуюся ко мне несколько лет назад, ближе к сорока пяти. У моей соперницы длинные темные волосы (вьющиеся, а не безжизненно-прямые и мышиного цвета, как мои), которые якобы естественным образом струятся ниже плеч, но я точно знаю, что каждую среду она делает горячую укладку. Одна моя подруга ходит в ту же парикмахерскую. Наш средних размеров дремотный оксфордширский городок – всего двадцать минут неспешной ходьбы до центра – того сорта, где все всё обо всех знают. Господи, вот бы никогда не видеть этого места. Или эту женщину.
Кэрол идет вдоль главной улицы прямо ко мне, уверенным шагом, темно-синяя сумочка болтается на плече. Темные солнцезащитные очки вздернуты на макушку, скорее с целью продемонстрировать дизайнерский бренд, нежели с какой-либо практической. На губах яркая кораллово-оранжевая помада. Того же оттенка, что я нашла на рубашке Роджера сразу после Рождества. «Он мой!» – словно прокричало мне это пятно.
Сама я предпочитаю безопасные спокойные оттенки. Либо полупрозрачный блеск для губ, либо – в особых случаях – бледно-персиковый. Только вот что толку с этой «безопасности»?
От одного вида этой женщины у меня подкашиваются колени. Я взмахиваю руками, чтобы удержаться на ногах, и роняю сумку. Монеты звенят по тротуару. Что она здесь делает? В последний раз, когда я проходила мимо симпатичного кирпично-каменного коттеджа с жимолостью вокруг двери, там висела табличка «Продано». Роджер поклялся, что Кэрол вернулась в Лондон. Однако вот она – идет прямо на меня.
«Это помада Кэрол, – признался муж, когда я приперла его к стенке, размахивая рубашкой. – Прости, Элли. У нас с ней всё по-настоящему. Мы уже внесли депозит за совместное жилье в Клэпхеме. – Он застонал, будто от боли. – Дело в том, что я люблю ее».
Нет! Он не может так поступить! Я не допущу этого! Конечно, у Роджера и раньше случались интрижки, но он никогда не употреблял в связи с ними слово «любовь». Оно принадлежит только нам! Нашей семье.
Я схватила его за лацканы, притягивая к себе. Муж по-прежнему носил коричневые твидовые пиджаки даже дома, как во времена, когда читал лекции.
«Как ты можешь пускать псу под хвост двадцать восемь лет брака? – рыдала я. – Я думала, что мы состаримся вместе! А как же дети?»
«Ради всего святого, не надо, Элли, – ответил он, отстраняя меня, словно не мог вынести моего прикосновения. – Дети уже взрослые».
Но детям в любом возрасте нужны оба родителя. Кому, как не мне, это знать?
Страх сменился гневом. «А как же тогда Джош? – выпалила я. – Ты что, действительно хочешь, чтобы мы сказали ему, что дедушка бросил нас ради другой женщины? Что он подумает о тебе, когда вырастет?»
Роджер пожал плечами. «Для него я никуда не денусь. Кэрол любит детей. Всегда их хотела. Она не станет возражать, если он будет приезжать на выходные».
«Ты не можешь так поступать! Я не позволю!»
Он отступил еще на шаг, глядя на меня как на чужую. «Давай посмотрим правде в глаза, Элли. С тех пор как я узнал, что ты сделала, просто не могу смотреть на тебя как раньше. И мы не настолько старые, чтобы не начать все заново. В общем… – Казалось, он колеблется. – Я хочу развестись».
Оставалось только одно. Много лет назад я пообещала, что больше так не буду. Но старые привычки неискоренимы. На удачу, кухонные ножницы оказались под рукой.
«Господи, Элли! – закричал он, хватая кухонное полотенце, чтобы зажать кровоточащую рану на моем запястье. – Что ты творишь?»
Мне внезапно почудился голос мачехи.
«Да что с тобой не так, Элли?»
Я не могу вспоминать об этом без содрогания.
После того как меня зашили в Рэдклиффе, Роджер сказал (с тоскливым выражением на лице), что он поразмыслил и, возможно, я права. Он не может рушить нашу семью. Он останется. Будет ходить в семейную консультацию, если я твердо пообещаю никогда больше не причинять себе вреда. Он уже поговорил с Кэрол, и она «приняла это».
– Ага, вот вы куда закатились!
Голос продавщицы газет ворвался в воспоминания, возвращая меня в настоящее. Она сидит на корточках возле моих ног, собирая разбросанные по тротуару монеты. – Вот, все здесь! Не сомневайтесь!
Смутившись, я наклоняюсь и протягиваю руку, чтобы принять от нее горсть мелочи. Потом замечаю краем глаза кремовые туфельки. Ощущаю навязчивый тошнотворный аромат духов. Над ухом раздается голос Кэрол. Достаточно тихий, чтобы только я могла его слышать. У нее тоненький тембр маленькой девочки – из тех, что так раздражают взрослых женщин и на которые, однако, постоянно западают некоторые мужчины.
– Я думаю, вы должны знать, что мы все равно встречаемся, – шипит она.
Сердце колотится, когда я поднимаю на нее взгляд.
– Роджер хочет, чтобы его семьей была я! Кстати, вашему внуку понравился новый домик для игр?
Откуда она об этом узнала? Роджер купил его в подарок Джошу и установил в нашем саду. Должно быть, муж виделся с Кэрол, не сказав об этом мне, и упомянул домик в разговоре. У меня пересыхает во рту. А может, она стояла рядом, когда муж его выбирал?
Меня тошнит от этой мысли. Вдруг персонал магазина подумал, что это она настоящая бабушка моего внука.
– Оставьте меня в покое! Вы лжете! – говорю я дрогнувшим голосом.
Она наклоняет голову набок, словно изучает меня.
– Да неужели? А я слышала, что именно вы занимаетесь этим всю жизнь. Кое-кто считает, что вам нельзя доверять детей…
Неужели Роджер предал меня? Или она узнала от кого-то другого? Возможно, видела где-то мое имя. Сохранились записи. Что делать, если все откроется?
– Как вы смеете… – пытаюсь я сказать, но слова застревают в горле. Прежде чем мне удается их выдавить, Кэрол исчезает на главной улице, растворившись в толпе покупателей с шикарными сумками.
– Я вернулась! – кричу я. Все еще дрожащими руками запираю за собой дверь и аккуратно кладу ключи в сине-белую чашу веджвудского фарфора на столике в прихожей, рядом со связкой Роджера, к которой прицеплен брелок «Дедушка» – подарок от дочери на прошлое Рождество. Мы стали чрезвычайно щепетильны в вопросах безопасности, когда в прошлом году по нашему району прокатилась волна грабежей со взломом, а на соседа даже напали. Однако сейчас меня больше тревожит встреча с Кэрол.
Кое-как мне удается заставить голос звучать нормально. Но во рту все пересохло от страха. Я иду к холодильнику, чтобы налить стакан «бузины сердечной» – травяного чая, который делаю сама каждое лето из растений в нашем саду. Богатые травами клумбы и обширные лужайки – одна из причин, по которой мы купили этот дом на окраине, прекрасный особняк времен королевы Анны, с бледно-лимонными наружными стенами, скользящими рамами и изящными дымоходами. Здесь есть и несколько деревьев, под которыми я посадила маки и незабудки в память о маме.
Вы никогда не повзрослеете достаточно, чтобы перестать нуждаться в матери. Даже спустя столько лет я по-прежнему вижу мысленным взором ее милое, заботливое, доброе лицо и ощущаю аромат роз от нежной кожи. До сих пор чувствую прикосновение ее щеки к своей. В ранних воспоминаниях я сижу рядом с ней на корточках в ее любимом саду, а она пропалывает клумбы, пока не устанет и не присядет рядом отдохнуть. Я гуляю с ней по проселочным дорогам. Это она научила меня названиям всех полевых цветов и кустарников. Мы собирали их и сушили между страниц детской энциклопедии «Британника», а потом доставали и делали гербарий, подписывали каждую страницу, сверяясь с моей изрядно потрепанной книгой о дикорастущих растениях.
Больше всего мама любила незабудки. Моим же фаворитом была коровья петрушка, также известная как «кружево королевы Анны». Однажды я тронула пальцами нежный белый цветок и расплакалась, когда он распался в моих руках на лепестки. «Все в порядке, – сказала мама. – Здесь полно других, которые можно собрать». Это одно из немногих сохранившихся у меня воспоминаний о детстве, так что я цепко держусь за него и боюсь потерять. Как бы она любила своих внуков! Наверняка обожала бы Джоша…
– Я выйду через несколько минут! – отзывается Роджер из кабинета.
Радио надрывается на кухне, советуя, как правильно готовить идеальное сырное суфле. Я всегда оставляю радио включенным, даже когда выхожу из дома. Его бормотание успокаивает, за исключением новостей, из-за которых я сразу перехожу на другой канал. Мне и без них хватает волнений.
Над двойной керамической раковиной я мою руки любимым лавандовым мылом и ставлю чайник на плиту. А мысли все крутятся в голове. Говорить ли Роджеру, что я видела Кэрол в центре – хотя он и уверял, что она переехала? Ужасно хочется сказать. Но в семейной консультации советовали не выдвигать никаких обвинений. Нужно вести себя, как будто я доверяю мужу. Я даже притворилась обрадованной, когда он в прошлом месяце ни с того ни с сего подарил мне серебряный браслет. Неужели он и вправду решил, что подарок может искупить грехи?
«Папа вел себя отвратительно, но он раскаивается, – заявила дочь, когда все выплыло наружу. – Неужели ты не можешь его простить? Я не хочу быть девочкой из семьи, в которой родители не разговаривают. Мои подруги постоянно твердят, что мы счастливые. И Джош так сильно любит вас обоих».
Джош! Вот истинная причина моего терпения. Я не могу поверить, что моему единственному внуку уже четыре года – даже почти пять. Теперь невозможно представить жизнь без него. «Буля!» – возбужденно кричит он, когда приходит в гости. Обычно он зовет меня так, потому что ленится выговаривать «бабуля», и это прозвище ко мне прилипло. Официально «день Джоша» – понедельник, тогда я присматриваю за ним, пока дочь работает. А просто так я вижу своего драгоценного внука каждый день. И только попробуйте мне запретить! С той самой минуты, как впервые взяла его на руки, – я словно таю. Такой сильный прилив чувств даже меня удивил. Это было – осмелюсь заметить – даже сильнее любви к собственным только что родившимся детям. Как такое могло случиться?
Когда Джош стал постарше, я еще больше опьянела от счастья. В мире нет ничего дороже его слюнявых детских поцелуев; мягких, пухлых, теплых рук вокруг моей шеи; радостного изумления на его лице, когда мы дуем на одуванчики или протаптываем дорожку в снегу; его невероятной серьезности, когда он произносит сложенные из кубиков слова (М… А… М… А…) или помогает печь хрустящие шоколадные пирожные, стоя на своем специальном маленьком табурете в нашей кухне.
Но любимое развлечение Джоша – стоящая теперь на туалетном столике швейцарская музыкальная шкатулка, подаренная мне мамой. После ее смерти эта вещь утешала меня, давая ощущение, что мама по-прежнему рядом. Это деревянный ящичек с вырезанным на крышке цветком. Нужно дважды повернуть ключ, а затем поднять крышку. «Закрой глаза!» – часто говорю я Джошу. Он моментально зажмуривается с полнейшим доверием, которое есть только у детей. Звуки «Эдельвейса» наполняют воздух. А затем я говорю: «Открывай!» – и его глаза всегда полны удивления.
«Магия, буль!»
Мой внук сделал так, что жизнь снова стоит того, чтобы жить. И я не позволю Роджеру или бесхозной разведенке вроде Кэрол разрушить его судьбу так же, как мачеха сломала мою.
«Ты всегда можешь приехать сюда, мам, если тебе нужно время подумать», – предложил мне сын по скайпу, когда я рассказала ему о последнем романе Роджера. «Сюда» – означало в Австралию; самое далекое место, куда он смог сбежать от отца, чьи «похождения», как выразился ребенок, «вызывают тошноту». Но идея расстаться с единственным внуком на недели, а быть может, и на месяцы, казалась невыносимой.
Так же как и вероятность разделить заботу о нем с другой женщиной.
Разве я могу позволить Джошу расти, называя Кэрол бабушкой? Она была бы «гламурной» бабушкой, а я – маленькой, серой, невзрачной мышкой. Она засыпала бы Джоша подарками, чтобы завоевать его любовь. Я почти вижу, как она ведет его в зоопарк или в цирк. Он мог бы – и при одной этой мысли я вздрагиваю от боли – вырасти и любить ее больше, чем меня.
– Привет. – Муж выходит из кабинета и прикасается своими губами к моим. Я стараюсь не думать, что этот рот недавно целовал Кэрол. Эти руки ласкали сокровенные части ее тела. Этот голос говорил, как любит ее. Возможно, это происходит до сих пор. Но я решила, что ничего не имеет значения, раз он решил остаться с семьей.
– Привет. – Я отступаю на шаг, ощущая себя второстепенным персонажем пьесы. В общем-то, Роджер смотрелся бы неплохо в главной роли, и не только потому, что его реплики такие веские. Он красивый мужчина, мой муж. Волосы по-прежнему густые, несмотря на возраст (шестьдесят пять лет). Доброжелательная вальяжность того рода, который проистекает от общения со стайками очаровательных студенток на протяжении долгих лет. Потребность в слушателях и природный дар смешить людей, хотя обычно он приберегает его для публики, а не растрачивает на меня. Рост шесть футов три дюйма, представительная фигура и умение держаться с достоинством в униформе лондонских окрестностей – легких бежевых брюках и рубашке с открытым воротом. Сегодня слишком жарко для твидового пиджака.
– Ну что, хорошо провела время в городе? – интересуется он.
Я почти нарушаю зарок не упоминать Кэрол, но вовремя останавливаюсь.
– Да, спасибо. – Наша сдержанная вежливость кажется неестественной, но, по крайней мере, это лучше прежних ссор. – Чем занимался? – спрашиваю я.
В нормальных отношениях это обычный вопрос, но после измены я слишком хорошо усвоила, что все сказанное, увиденное по телевизору или прочитанное в газетах наполняется новым смыслом. Так что мое «Чем занимался?» легко можно воспринять как: «С кем переспал сегодня?»
– Да так, мастерил кое-что, – отвечает он. – Я не в восторге от проводов к колонкам в кабинете, поэтому купил кабели потоньше, которые не будут так навязчиво бросаться в глаза.
Роджер всегда был практичным человеком. Это одна из черт характера, которые привлекли меня, когда мы встретились много лет назад. Если он умеет чинить вещи, мелькнула мысль в моей наивной восемнадцатилетней голове, – тогда, быть может, он сумеет «исправить» и меня?
– А еще заходили новые соседи – сказать, что переустраивают сад. Хотели убедиться, что нас это не беспокоит. Мы разговорились, и они пригласили меня выпить кофе, но тут позвонила Эми. Там у нее какая-то запарка по работе, и она спрашивала, можем ли мы взять Джоша на пару часов.
О да! Внезапно день стал намного лучше. Когда наша дочь объявила, что они с мужем решили переехать из Лондона поближе к нам, я почувствовала небывалый всплеск любви и благодарности. Видимо, я создана для выращивания внуков. У меня есть «работа», но, если честно, я рассматриваю ее скорее как хобби. Изготовление странного мозаичного столика для ярмарки рукоделия в благотворительных целях вряд ли можно назвать полноценной занятостью. Так что когда детям требуется дополнительная пара рук – вот как сейчас, во время летних каникул перед тем, как Джош пойдет в «настоящую» школу, – они уверены, что я всегда на подхвате.
Есть что-то особенное в ребенке, который появился у вашего собственного ребенка. Кажется чудом, что дочь, которую я родила, теперь сама имеет малыша, частично сформированного из моих генов. Это будто связывает нас невидимой пуповиной.
Мой внук Джош не просто любит меня. Он доверяет. Он боготворит – а не указывает в покровительственной манере, которую обожают на себя напускать взрослые дети, что мне можно, а что нельзя. Он никогда не предаст меня, как поступил его дед (а возможно, продолжает так поступать до сих пор). И не менее важно, что он действительно мой шанс начать все заново. На этот раз выстроить правильную семью. Я не повторю ужасных ошибок, которые совершала раньше.
Стараясь выбросить Кэрол из головы, я прикидываю распорядок дня. Мы весело пообедаем втроем, и нам с Роджером не придется вести за столом вымученную вежливую беседу. По настоянию дочери я открою для Джоша бутылочку сока, «не содержащего сахара», не содержащего вообще ничего, а муж выпьет бокал белого вина. Я же не стану изменять своей обычной минеральной воде с ломтиком лимона. А после обеда мы поиграем в саду. Идеальный день.
И тут Роджер все портит.
– Я не буду обедать, если ты не возражаешь. Лучше продолжу переделывать провода.
– Ну ладно, – отвечаю я, помедлив и вспомнив советы консультанта. Пусть будет занятым. Выход на пенсию – это стресс, если предаваться безделью.
Он тянется к моей ладони и стискивает ее, как будто ищет подтверждения. А у меня стоят перед глазами те длинные волосы, длинные ноги. Я сжимаю руку мужа в ответ, но невидимая незаживающая рана внутри меня горит и ноет.
Снаружи хлопает автомобильная дверь. Маленькие ножки бегут по дорожке. Стучит дверной молоток. Раздается голос дочери:
– Джош, дождись маму!
Внук, одетый в красную футболку, которую я купила ему на прошлой неделе, прыгает в мои объятия. Ого! Он уже слишком тяжелый, чтобы держать его на руках, – но я держу, втягивая носом его запах. Джош – это доказательство того, что я все сделала правильно, сохранив свою небольшую семью.
– Бросай, буля! Бросай!
Мой внук в один прекрасный день выйдет играть в крикет за сборную Англии. Я уверена! У него удивительный глазомер и чувство мяча.
– Слишком высоко!
Я пробую еще раз.
Бум! Джош отбивает мяч пластиковой крикетной битой, привезенной из нашего весеннего внепланового мини-отпуска на островах Силли.
– Отлично!
– Еще! Еще!
Я смотрю на небо. Солнце скрылось за тучами. В воздухе духота, он ощущается тяжелым и плотным, стало быть, гроза неминуема.
– Только один разок!
Отбитый мяч свистит в воздухе над моей головой и улетает к дому.
– А ну, кто быстрей, буль!
Я нарочно отстаю, позволяя ему выиграть. И когда притормаживаю – замечаю Роджера через доходящее до пола французское окно кабинета. Что-то в его поведении кажется странным, я понимаю это даже с такого расстояния. Он с телефоном возле уха ходит взад-вперед по комнате, размахивая руками, словно с кем-то спорит. Он ведь говорил, что собирается чинить провода?
Подозрения шевелятся во мне неприятными холодными змеями. «Мы все равно встречаемся».
– Мяч у меня, буль!
Я совершенно не хочу ссориться с мужем на глазах внука.
– Давай проверим, как далеко ты сможешь его бросить, дорогой. Тренируйся пока, я вернусь через минуту.
Я иду к дому. Роджер теперь стоит спиной ко мне. Затем поворачивается боком. По его лицу текут слезы. И в тот же миг я все понимаю, хоть и не слышу его слов. Мой муж разговаривает с Кэрол. Он все равно тоскует по ней. Хочет уйти от нас. И все мои решения – это лишь попытка закрыть глаза на проблему.
В ярости я дергаю ручку окна. Заперто. Но муж вздрагивает от шума. На его лице появляется виноватое выражение. Он пытается скрыть его, однако уже слишком поздно.
Он шевелит губами, делая знаки, что это неотложный звонок. Да уж, не сомневаюсь. Но мне плевать.
– Открывай, ты, ублюдок! – кричу я. (Здесь следует добавить, что я обычно не произношу таких слов.)
А он опять поворачивается ко мне спиной!
Я снова дергаю ручку. На этот раз так сильно, что она едва не отрывается от створки. С неохотой, или мне так кажется, он кладет телефон в карман и открывает окно.
– Это она, да? – требую я ответа, врываясь внутрь.
– Ты о чем?
– Ты прекрасно знаешь, о чем я, черт побери! Дай мобильник.
Он инстинктивно прикрывает рукой карман:
– Не надо. Прошу!
Поздно. Я уже подскочила и выхватила телефон, и теперь лихорадочно пытаюсь посмотреть, с кем был последний разговор, но муж отбирает у меня трубку. Я выдергиваю телефон из его рук, и он снова отнимает его. Лицо мужа красное, глаза испуганные.
– Кэрол была с тобой, когда ты выбирал этот сраный игровой домик, да? – ору я. – Ну, давай! Признавайся!
Роджер колеблется. Всего секунду. Но этого достаточно.
– Все совсем не так, как… – неуверенно начинает он.
– Ах ты, сволочь! – кричу я. – Ты все равно этого не стоишь! Ты все разрушил. Все. Молодец, возьми с полки пирожок! Ступай к ней, она с радостью тебя примет. Но не думай, что у тебя останется и семья! Я позволю ей строить из себя бабушку только через мой труп!
И тут я вспоминаю. Джош! Где он? О господи. Как я могла оставить его без присмотра? Проклятый Роджер. С возрастающим чувством ужаса, от которого волоски на руках встают дыбом, я осознаю свою вину.
На лужайке пусто. Паника подступает к горлу, мешая дышать. Я пытаюсь рассуждать, пока несусь в дальний конец сада. Ребенку отсюда не выбраться, так? После рождения внука мы укрепили забор между нами и соседями. Джош не сможет перелезть через запертую на висячий замок боковую калитку, выходящую на дорогу. Она слишком высокая. Его нет на деревянной горке и качелях, которые мы купили ему к четвертому дню рождения. В игровом домике, может быть? Я бросаюсь туда и заглядываю внутрь. Стул и столик с книжкой-раскраской, наполовину изрисованной. Больше ничего. В беседке его тоже нет.
Бьют церковные часы.
И тут у меня замирает сердце. Когда люди так говорят, они подразумевают, что это просто оборот речи. Но мое сердце действительно перестает биться в момент, когда я заглядываю за игровой домик и вижу выломанную доску в заборе. Как такое могло случиться? Мы все проверяли на прошлой неделе. Теперь здесь щель. Достаточно большая, чтобы туда мог пролезть ребенок…
Я отрываю занозистые доски, царапая ладони, не чувствуя боли, пробивая путь на соседний участок. И в этот момент вспоминаю слова Роджера. «…Заходили новые соседи – сказать, что они переустраивают сад».
Здесь пруд. Большой пруд с причудливыми чашами для фонтанов в центре.
И на поверхности воды плавает маленькая красная футболка.
