Джо Аберкромби
Холодное железо. Трилогия: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна
Гулким сводчатым коридором они прошли в сад, расположенный в центре галерей Сальера, и Коска зажмурился от брызнувшего в глаза яркого света. Все здесь дышало свежестью. Бежала с журчанием вода в маленькие прудики по углам. Ласковый ветерок шевелил цветы на клумбах, ерошил листву аккуратно подстриженных деревьев, срывал лепестки с сулджукских вишен, вырванных из родной земли и перевезенных через море для услаждения взора герцога Виссерина.
Над всем этим возвышалась установленная на вымощенной камнем площадке величественная статуя – в два человеческих роста, а то и больше, – из белоснежного, чуть ли не светящегося мрамора. Обнаженный мужчина, стройный, как танцовщик, и мускулистый, как борец, держал в вытянутой руке бронзовый, позеленевший от времени меч, словно призывая войско штурмовать обеденный зал. Шлем его был сдвинут на затылок, совершенные черты лица выражали властную суровость.
– «Воитель», – пробормотал Коска, зайдя в тень огромного клинка, окруженного ослепительным ореолом солнечного света.
– Да, работы Бонатине, величайшего из стирийских скульпторов. Возможно, лучшая из его скульптур, созданная во времена расцвета Новой империи. Стояла некогда на лестнице Сенатского дома в Борлетте. Откуда забрал ее мой отец – в качестве контрибуции после Летней войны.
– Он воевал? – Монца скривила потрескавшиеся губы. – Из-за этого?
– Совсем недолго. Но дело того стоило. Она прекрасна, правда?
– Прекрасна, – соврал Коска.
Прекрасен кусок хлеба для голодного. Прекрасна крыша для бездомного. Прекрасно вино для пьяницы. Лишь те, кому нечего желать, ищут красоту в куске камня.
– А вдохновил скульптора Столикус, как я слышал, отдавший приказ начать знаменитую атаку в битве при Дармиуме.
Монца подняла бровь.
– И возглавивший ее, кажется? Думаю, по такому поводу он все-таки надел бы штаны.
– Это называется «художественная вольность», – огрызнулся Сальер. – Когда человек фантазирует, он вправе делать так, как ему нравится.
Коска сдвинул брови.
– В самом деле? А мне всегда казалось, что чем ближе к правде, тем больше мастер создает деталей, делающих работу стоящей…
Его прервал быстрый перестук каблуков. К герцогу торопливо подошел офицер с взволнованным, потным лицом, в измазанном с левой стороны сажей мундире. Опустился на одно колено и склонил голову.
– Ваша светлость…
Сальер даже не взглянул на него.
– Говорите, что там у вас.
– Был еще один приступ.
– Сразу после завтрака? – Герцог положил руку на живот и поморщился. – Типичный представитель Союза, этот Ганмарк, почтения питает ко времени принятия пищи не больше, чем вы, Меркатто. Каковы результаты?
– Талинцы пробили еще одну брешь, у гавани. Их отбросили, но с большими потерями. Мы значительно превосходим их числом…
– Да, да. Прикажите своим людям удерживать позиции как можно дольше.
Офицер облизнул губы.
– А… потом?
– Все будет кончено. – Сальер, не отрываясь, смотрел на статую.
– Слушаюсь, ваша светлость.
Офицер поспешил к выходу. Навстречу, без сомнения, героической и бессмысленной смерти, на месте той или другой бреши. Коска неоднократно замечал, что самые героические смерти – всегда бессмысленны.
– Скоро Виссерин падет. – Глядя на величественное изображение Столикуса, герцог прицокнул языком. – Как это… удручающе. Был бы я чуть больше похож на него…
– Худее? – пробормотал Коска.
– Я имел в виду – воинственней, но если уж мечтать, то почему бы и не худее? Благодарю вас за ваш… до неприличия честный совет, генерал Меркатто. У меня есть еще несколько дней, чтобы принять решение. – Отодвигая неизбежное ценой сотен жизней. – Тем временем, надеюсь, оба вы побудете здесь. Как и трое ваших друзей.
– В качестве гостей? – спросила Монца. – Или пленников?
– Каково приходится моим пленникам, вы уже видели. Что выберете?
Коска тяжело вздохнул, почесал шею. Выбор, кажется, напрашивался сам собой.
Мерзкий студень
Лицо у Трясучки почти зажило. Виднелась еще бледно-розовая полоса, тянувшаяся, пересекая бровь, ото лба до щеки. Да и той предстояло исчезнуть через пару деньков. Глаз еще побаливал, но в остальном все было в порядке. На кровати лежала Монца, прикрытая простыней по пояс, повернувшись к Трясучке худой спиной. И некоторое время он смотрел с улыбкой, как двигаются чуть заметно при дыхании ее ребра и то исчезают, то появляются между ними тени. Потом отвернулся от зеркала, подошел, неслышно ступая к окну, выглянул. Увидел горящий город, пламя, бушующее в ночи. Странно, но он почему-то не помнил, что это за город и что сам он здесь делает. Голова соображала медленно. Трясучка поморщился, потер щеку.
– Больно, – проворчал. – Больно, чтоб я сдох.
– Что, вот это больно?
Резко развернувшись, Трясучка отшатнулся к стене. Перед ним, упираясь лысой головой в потолок, с закованной в черный металл одной половиной тела и расписанной крохотными письменами другой, высился Фенрис Ужасающий, и лицо его мелко дергалось, как кипящая овсяная каша.
– Ты же… черт тебя дери, ты же умер!
Великан засмеялся.
– Ну да, черт меня дери, умер. – Тело его было насквозь проткнуто мечом. Рукоять торчала над бедром, кончик клинка выглядывал под рукою с другого бока. Фенрис ткнул могучим пальцем в кровь, что капала с рукояти на ковер. – Хочу сказать, вот это и впрямь больно. Ты волосы обрезал? Мне больше нравилось как раньше.
Бетод показал на свою разбитую голову – месиво из крови, мозгов, костей и волос.
– Шрать на ваш обоих. – Правильно выговаривать слова он не мог, ибо рот у него был вдавлен. – Вот уж што болиш так болиш. – Он зачем-то пнул Фенриса. – Пошему ты дал победишь шебя, тупиша, болван демонишешкий?
– Я вижу сон, – сказал Трясучка, пытаясь как-то объяснить себе это. Боль в лице все усиливалась. – Наверняка сон.
Кто-то запел:
– Я… сделан… из смерти! – Стукнул молоток по гвоздю. – Я – великий уравнитель! – Бац, бац, бац… и каждый звук отдавался болью в лице Трясучки. – Я – ураган в Высокогорье! – напевал себе под нос Девять Смертей, раздетый до пояса, весь в буграх мускулов и шрамах, заляпанный кровью, разрубая на куски труп брата Трясучки. – Значит, ты – хороший человек? – Показал ножом на Трясучку, усмехнулся. – Тверже надо быть, парень. Следовало убить меня, на хрен. Иди-ка, помоги отрубить ему руки, оптимист.
– Мертвые знают, как я не люблю эту скотину, но он прав. – На Трясучку глянула голова брата, приколоченная к штандарту Бетода. – Тверже надо быть. Милосердие и трусость – одно и то же. Слушай, ты не выдернешь этот гвоздь?
– Опять путаешься под ногами? – закричал отец, взмахнув винным кувшином. По лицу его катились слезы. – Нет чтобы ты умер, а он остался жив! Тварь никчемная! Никчемный, мягкотелый, никому не нужный кусок дерьма!
– Чушь все это, – прорычал Трясучка, усаживаясь у костра. Теперь у него болела вся голова. – Полная чушь!
– Что – чушь? – пробулькал Тул Дуру, из перерезанного горла которого текла кровь.
– Да все! Эти люди из прошлого, тычущие меня носом в то, что я и сам знаю! Может, ты чего поинтереснее этого дерьма скажешь?
– Уф, – сказал Молчун.
Черный Доу как будто малость смутился.
– Не попрекай нас, парень. Это же твой сон, верно? Ты обрезал волосы?
Ищейка пожал плечами.
– Будь ты поумнее, может, и сны видел бы поумнее.
Кто-то схватил Трясучку сзади, развернул к себе лицом. Девять Смертей с вымазанным сажей лицом, с прилипшими к окровавленной голове волосами.
– Будь ты поумней, может, тебе глаз не выжгли бы.
С этими словами он принялся ввинчивать ему палец в глаз, все глубже и глубже. Трясучка отбивался, вырывался, вопил, но спастись возможности не было. Все уже случилось.
Проснулся он, конечно же, с воплем. Как всегда в последнее время. Хотя это и воплем-то было не назвать. Голос сорван, в горле словно камни ворочаются, издавая скрежет.
Кругом стояла тьма. Боль терзала лицо, как волк добычу. Трясучка сбросил одеяло, вскочил, бесцельно закружил по комнате. К лицу словно все еще было прижато раскаленное железо. Налетел на стену, упал на колени. Скорчился, стиснул голову руками, боясь, что она расколется. Закачался взад-вперед.
Он выл, стонал, снова выл. Рычал, выплевал бранные слова и плакал навзрыд. Пускал слюни и лепетал какую-то невнятицу. Ничего не соображал от боли, сходя с ума. Руки потянулись к ее источнику, дрожащие пальцы схватились за повязку.
– Ч-ш-ш.
Другая рука – Монцы – коснулась его лица. Откинула со лба волосы.
Боль расколола голову, как топор полено, в том месте, где раньше был глаз, и разум расколола тоже, отчего мысли выплеснулись наружу бессвязным потоком:
– Чтоб я сдох… останови это… дерьмо… дерьмо… – Трясучка вцепился в руку Монцы с такой силой, что та охнула и поморщилась. Но ему было все равно. – Убей меня! Убей. Пусть это прекратится. – Он не знал даже, на каком языке говорит. – Убей меня… чтоб я… – Слезы обожгли уцелевший глаз, Трясучка заплакал.
Монца вырвала у него свою руку, и он снова начал раскачиваться. Боль грызла плоть, как пила дерево. Он ведь старался быть хорошим человеком, разве не так?
– Старался, чтоб меня, старался. Останови это… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
– Держи.
Он вцепился в трубку и жадно присосался к ней, как пьяница к бутылке. Легкие обожгло дымом, но Трясучка, не заметив этого, втягивал его, пока грудь не заполнилась до отказа. Монца обняла его, крепко прижала к себе и принялась покачивать. Тьма расцветилась красками. Сверкающими яркими огоньками. Боль отступила, перестала жечь так яростно. Дыхание выровнялось, тело обмякло.
Монца потянула его вверх, помогла подняться на ноги. Трубка выпала из ослабевшей руки. Качнулось навстречу открытое окно – картинка другого мира – ада, наверное, в котором огонь расписывал ночную тьму длинными желтыми и красными мазками. Кровать придвинулась, проглотила его, всосала в себя. Лицо еще горело, тупая боль подступала толчками. Из-за чего – это он помнил. Помнил.
– О, мертвые… – прошептал Трясучка. По здоровой щеке покатилась слеза. – Глаз. Мне выжгли глаз.
– Ч-ш-ш. – Монца нежно погладила его по этой щеке. – Успокойся, Кол. Успокойся.
Со всех сторон Трясучку обняла тьма. Но, прежде чем в нее провалиться, он запустил руку Монце в волосы и притянул ее лицо к своему, так что она чуть не ткнулась губами в его повязку.
– А должны были – тебе, – прошептал. – Тебе.
Счеты других людей
– Вот оно, – сказал один мальчишка, с язвой на щеке. – Заведение Саджама.
Вела в него заляпанная дверь в заляпанной стене, заклеенной рваными старыми объявлениями, клеймившими Лигу Восьми как сборище злодеев, захватчиков и обыкновенных бандитов. С каждого смотрели два карикатурных лица – жирного герцога Сальера и презрительно усмехающегося герцога Рогонта. Возле двери стояла парочка бандитов настоящих, выглядевших не менее карикатурно. Один – темнокожий, другой – с разукрашенной татуировками рукой. Улицу оба озирали одинаково угрюмыми взглядами.
– Спасибо, дети. Нате, поешьте.
Шенкт вложил в каждую из грязных рук, протянутых к нему, по скелу. Двенадцать пар глаз на чумазых лицах широко распахнулись при виде этакого богатства. Которое мало что изменило бы в их жизни даже на ближайшие несколько дней, не говоря уж о нескольких годах, он прекрасно понимал это. Малолетние попрошайки, воры, потаскушки, уже привыкшие не заглядывать дальше завтрашнего дня. Однако Шенкт сам успел содеять немало зла и потому старался при каждой возможности быть добрым. Понимал и то, что ничего не изменит этим. Но вдруг монетка перевесит на весах чьей-то жизни, вытянет кого-то из роковой трясины, и человек будет спасен. Ведь спасти хотя бы одного – уже благо.
Переходя улицу, он тихонько напевал себе под нос, а два охранника у дверей подозрительно следили за ним.
– Я хочу поговорить с Саджамом.
– Оружие есть?
– Конечно.
Темнокожий уставился ему в глаза.
– Мой острый ум готов разить каждое мгновенье.
Никто из охранников не улыбнулся, но Шенкт этого и не ждал. И не стремился, признаться, вызвать улыбку.
– Что хочешь сказать Саджаму?
– «Ты – Саджам?» Такова будет моя первая фраза.
– Смеешься над нами, малявка? – Охранник взялся за рукоять булавы на поясе, считая себя, конечно, очень грозным.
– Как можно? Я хочу поразвлечься, и деньги у меня на это есть, только и всего.
– Что ж, может, ты и в правильное место пришел. Иди за мной.
Он провел Шенкта через душную, сумрачную комнату, полную дыма и теней, которую освещали лишь фонарики из цветного стекла – голубые, зеленые, оранжевые, красные. Всюду валялись расслабленно курильщики хаски с пустыми бледными лицами. Некоторые бессмысленно улыбались. Шенкт поймал себя на том, что снова начал напевать, и умолк.
Охранник откинул в сторону засаленную занавесь, взору открылась еще одна комната, побольше, откуда пахнуло немытым телом, дымом, тухлой едой и столь же тухлым существованием. У входа восседал на подушке, подобрав под себя ноги, громила в татуировках, прислонив к стене рядышком топор. Еще один такой же сидел у противоположной стены и кромсал ножом неаппетитный кусок мяса на тарелке, возле которой лежал взведенный арбалет. Над головой у него висели старые часы, чьи механические внутренности болтались снизу, подобно выпущенным кишкам. Монотонно отстукивал свое «тик-так» маятник.
На длинном столе посреди комнаты Шенкт увидел все необходимое для карточной игры. Деньги и фишки, стаканы и бутылки, трубки и свечи. Вокруг сидело шестеро мужчин. По правую руку от Шенкта – толстяк, по левую – хиляк, который досказывал, заикаясь, своему соседу какую-то историю.
– И он ее тра… тра… трахнул!
Грубый смех, грубые лица. Дешевое воодушевление от дешевого дыма, дешевая выпивка, дешевая жестокость. Проводник Шенкта, обойдя стол, заговорил с сидевшим во главе его широкоплечим мужчиной – темнокожим, седоволосым, с морщинистым лицом, на котором светилась уверенная хозяйская улыбка. Он небрежно поигрывал золотой монеткой, подбрасывая ее на тыльной стороне руки.
– Ты – Саджам? – спросил Шенкт.
Тот непринужденно кивнул.
– Я тебя знаю?
– Нет.
– Незнакомец, стало быть. Мы не часто принимаем их здесь, верно, друзья? – Ответом ему было несколько натянутых улыбок. – Большинство клиентов – наши хорошие знакомые. И что же, незнакомец, может сделать для тебя Саджам?
– Где Монцкарро Меркатто?
В комнате разом воцарилось тягостное, нехорошее молчание. Затишье, предшествующее буре. Спокойствие, чреватое взрывом.
– Змея Талина умерла, – проворчал Саджам, сощурив глаза.
Шенкт ощутил медленное, едва заметное движение вокруг. Таяли улыбки на лицах, ноги нащупывали точку опоры для броска, руки потянулись к оружию.
– Жива, и ты знаешь, где она. Мне нужно всего лишь поговорить с ней.
– Де… дерьмо, что этот урод о себе во… воображает? – спросил хиляк. Кое-кто засмеялся. Фальшиво и натужно, скрывая напряжение.
– Скажи просто, где она. Пожалуйста. И ничья совесть сегодня не будет обременена лишней тяжестью.
Просить Шенкт не стеснялся. Он давно покончил с гордостью. Поэтому заглянул сейчас каждому в глаза, каждому предоставил возможность дать ему то, о чем он просит. Поскольку старался предоставлять такую возможность всем и всегда. И хотел бы, чтобы ею почаще пользовались.
Но эти люди лишь улыбнулись ему и друг другу. И самой широкой была улыбка Саджама.
– Я свою совесть поднимаю без труда.
Точно так же мог бы ответить старый учитель Шенкта.
– Некоторым удается. Это – дар.
– Но вот что я скажу… кинем жребий. – Саджам поднес монетку, с которой играл, к свету. Сверкнуло золото. – Решка – мы тебя убьем. Орел – я скажу тебе, где Меркатто… – Сверкнули зубы на темном лице. – Потом мы тебя убьем.
Чуть слышно звякнул металл, когда он щелчком послал монетку в воздух.
Шенкт сделал вдох через нос. Медленно, медленно.
Монетка плавно полетела вверх. Переворачиваясь в движении.
Часы затикали, замедляя ход, словно шлепали по воде огромные весла.
Тик… Так… Тик…
Кулак Шенкта вошел в брюхо толстяка, сидевшего справа, рука погрузилась почти по локоть. Лишенный возможности вздохнуть, тот только выпучил глаза. Мгновеньем позже в его изумленное лицо врезалось ребро ладони и раскололо голову, смяв кости, как бумагу. Кровь брызнула на стол, растеклась по нему темными лужицами. И лишь тогда злоба на лицах остальных начала сменяться потрясением.
Шенкт сдернул со стула сидевшего ближе всех игрока и швырнул в потолок. Крик того оборвался при ударе о балку, которая треснула, и искалеченное тело вместе с градом щепок и сбитой штукатурки упало на пол. Но задолго до того, как тело успело коснуться пола, Шенкт головой следующего игрока пробил стол и пол под столом, и во все стороны полетели карты, осколки посуды, обломки дерева и куски плоти. Выхватив из его сжатой руки нож, метнул его через комнату в грудь татуированному громиле, начавшему подниматься с подушки с боевым кличем на устах. Перевернувшись на лету, нож ударил громилу лишь рукоятью, но с такой силой, что значения это не имело. Тот завертелся на месте, подобно детскому волчку, и кровь из раны на груди хлестала вслед за движением по кругу.
Дзинькнул арбалет, тетива вытолкнула стрелу, которая медленно, трепеща древком, поплыла к Шенкту сквозь клубы пыли, как сквозь патоку. Он поймал ее, разрезал наконечником надвое лицо очередному игроку, затем ударом под подбородок и легким поворотом запястья отправил его в полет по комнате. Игрок влепился в стрелка, оба их тела – в стену, пробили ее и вылетели в переулок за домом, оставив в деревянной обшивке рваную дыру.
Охранник, который привел сюда Шенкта, поднял булаву, разинул рот, собираясь закричать, втянул в грудь воздух. Перепрыгнув через обломки стола, Шенкт ударом ребра ладони разворотил ему грудь и подкинул завертевшееся штопором тело вверх. Булава выпала из мертвой руки. А Шенкт сделал шаг вперед и выхватил в воздухе монетку Саджама, которая, вращаясь, падала вниз. Металл шлепнул по ладони.
Шенкт выдохнул, и время пошло с обычной скоростью.
По полу еще катились последние два трупа. Сыпалась с потолка штукатурка. Дернулась несколько раз, стуча по половицам, левая нога татуированного громилы и застыла. Еще стонал кто-то, но длилось это столь же недолго. Сеялась сверху кровь, оседая росой на осколках стекла, обломках дерева, изувеченных телах. Кружились белым облаком в воздухе перья из лопнувшей подушки.
Шенкт поднес к лицу Саджама трясущийся кулак. Оттуда с шипением исходил пар. Затем меж пальцев просочилось расплавленное золото и побежало тонкими струйками вниз по измазанной кровью руке. Разжав кулак, он показал Саджаму пустую ладонь, покрытую кровавыми пятнами и золотыми.
– Ни орла, ни решки.
– Дья… дья… дья… – Где был некогда стол, по-прежнему сидел на месте, сжимая в окостеневшей руке карты, заикающийся хиляк, заляпанный кровью сверху донизу.
– Эй, – сказал Шенкт, – заика. Ты будешь жить.
– Дья… дья…
– Только ты и спасешься. Проваливай, пока я не передумал.
Заика бросил карты, кинулся, подвывая, к выходу, нырнул под занавесь. Шенкт смотрел ему вслед. Спасти хотя бы одного – уже благо.
Когда он повернулся к Саджаму, на него обрушился стул, который разлетелся, ударившись о плечо Шенкта, на куски, с грохотом посыпавшиеся на пол. Напрасный труд – Шенкт даже не почувствовал удара. Ребром ладони он рубанул по руке хозяина притона, сломал ее, как сухую ветку, отчего Саджам завертелся на месте. После чего, не устояв на ногах, упал и покатился по полу.
Шенкт двинулся следом, ступая среди обломков разношенными сапогами без единого шороха. Саджам закашлялся, потряс головой, начал отползать от него на спине, бессильно волоча сломанную, торчавшую под углом вверх руку. Он отталкивался от пола каблуками вышитых гуркских домашних туфель, оставлявших неровные дорожки среди месива из крови, пыли, перьев и щепок, усеявших комнату, как опавшая листва – цвета осеннего леса.
– Большую часть своей жизни человек спит, даже когда бодрствует. У него так мало времени, но и его он тратит совершенно бездумно – гневаясь, печалясь, страдая из-за бессмысленных пустяков. Что делать с переполненным ящиком, который не закрывается… Какие карты достались моему противнику и сколько денег я могу выиграть… Быть бы мне выше ростом… Чем пообедать, если я не люблю зелень… – Носком сапога Шенкт отпихнул с дороги изувеченный труп. – И только в такие вот моменты мы вспоминаем о своих истинных чувствах, поднимаем взор от земли к небу, начинаем жить настоящим. Вот и ты сейчас сознаешь, насколько драгоценно каждое мгновенье. Это мой подарок тебе.
Саджам дополз до стены, держась за нее, с трудом поднялся на ноги. Сломанная рука беспомощно повисла.
– Я не люблю жестокости. – Шенкт остановился в шаге от него. – Поэтому впредь давай обойдемся без глупостей. Где Монцкарро Меркатто?
Саджам, надобно отдать должное его храбрости, схватился за нож на поясе.
Указательный палец Шенкта ткнулся во впадину у него под ключицей. Пробил рубашку, кожу, плоть, и, когда груди коснулся весь сжатый кулак и уперся в нее костяшками, с силой прижав Саджама спиной к стене, ногтем этого пальца Шенкт уже скреб плечевую кость. Саджам взвыл, выпустил нож из ослабевшей руки. Тот стукнулся об пол.
– Обойдемся без глупостей, я сказал. Где Меркатто?
– В Виссерине, это последнее, что я слышал! – хриплым от боли голосом выкрикнул Саджам. – В Виссерине!
– В осаде?
Тот закивал, крепко стиснув зубы.
Если Виссерин еще не пал, подумал Шенкт, это все равно произойдет, пока он туда доберется. Но он привык доделывать свою работу до конца. Поэтому должен считать, что Меркатто уцелеет, и продолжить поиски.
– Кто ей помогает?
– Какой-то северный бродяга, который называет себя Трясучкой! Мой человек, Балагур! Сидевший со мной в Схроне!
– А еще? – Шенкт подвигал пальцем в ране. По руке его вдоль засохших золотых полосок потекла кровь. Закапала с локтя – кап, кап, кап…
– Ай! Ай!.. Еще я свел ее с отравителем по имени Морвир! В Вестпорте… а в Сипани – с женщиной по имени Витари!
Шенкт нахмурился.
– Это женщина, которая может многое! – пояснил Саджам.
– Меркатто, Трясучка, Балагур, Морвир… Витари, – повторил Шенкт.
Саджам отчаянно кивал, пуская слюни всякий раз, как пытался втянуть воздух сквозь страдальчески стиснутые зубы.
– И куда эта отважная компания собирается дальше?
– Не знаю! Ох!.. Она сказала – семь человек. Семь человек, которые убили ее брата! Ай!.. Может, в Пуранти! Опережая армию Орсо!.. Если ей удастся убить Ганмарка, потом она, возможно, попытается добраться до Верного… Карпи Верного!
– Возможно, и попытается.
Шенкт выдернул палец. Плоть чмокнула при этом, и Саджам, скорчившись, соскользнул по стене и грохнулся на задницу. Лицо его, трясущееся, все в поту, искажала болезненная гримаса.
– Пощади, – прохрипел он. – Я могу тебе помочь. Найти ее.
Шенкт присел перед ним на корточки, свесил перемазанные кровью руки с перемазанных кровью колен.
– Но ты уже помог. С остальным я сам справлюсь.
– У меня есть деньги! Деньги…
Шенкт не ответил.
– Я сам собирался сдать ее Орсо, рано или поздно, если, конечно, хорошо заплатят.
Молчание.
– Тебе все равно, да?
И вновь ни звука.
– Я говорил этой суке, что она станет моей погибелью.
– И был прав. Надеюсь, это утешает.
– Не очень. Надо было убить ее сразу.
– Но ты видел возможность заработать. Хочешь что-нибудь сказать?
Саджам вытаращил на него глаза.
– Сказать… что?
– Некоторым в конце хочется сказать что-то важное для себя. А тебе?
– Кто ты? – прошептал Саджам.
– Кем я только не был. Учеником. Вестником. Вором. Солдатом – в давно минувших войнах. Слугой великих сил. Участником великих событий. А сейчас… – Шенкт безрадостно вздохнул, окинул взглядом валявшиеся по всей комнате изуродованные трупы. – Сейчас я, похоже, человек, который сводит счеты других людей.
