Джо Аберкромби
Холодное железо. Трилогия: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна
V. Пуранти
…Ибо наемники честолюбивы, распущенны, склонны к раздорам, задиристы с друзьями и трусливы с врагом; вероломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь настолько, насколько отсрочен решительный приступ; в мирное же время они разорят тебя не хуже, чем в военное неприятель.
Никколо Макиавелли(пер. Г. Муравьевой)
Тысяча Мечей разделилась, и две половины ее изображали сражения между собой в течение двух лет. Коска, пока не напивался так, что не мог уже говорить, хвастливо утверждал, будто никогда за всю историю наемники не зарабатывали столь много, делая столь мало. Казну Никанте и Аффойи они высосали начисто, затем, когда внезапно наступил мир, отправились на север в поисках новых войн, на которых можно было бы нажиться, или честолюбивых нанимателей, желающих их развязать.
Честолюбивей всех прочих был Орсо, новый великий герцог Талина, дорвавшийся до власти, когда старшего брата его лягнул любимый конь. Он просто жаждал подписать договор о найме с Монцкарро Меркатто, знаменитым командиром наемников. Тем более что враги его в Итрии успели уже нанять и поставить во главе своих войск бесчестного Никомо Коску.
Однако заставить сражаться этих двоих оказалось нелегко. Как ходят кругами трусы, не решаясь начать драку, так и они провели целый сезон в разорительно дорогих маневрах, нанося изрядный ущерб фермерам, друг другу же – никакого. И наконец сошлись в спелых пшеничных полях близ городка Афиери, где вроде бы должна была уже состояться битва. Во всяком случае, какое-то ее подобие.
Но утром того дня в палатке Монцы появился необычный посетитель. Не кто иной, как сам герцог Орсо.
– Ваша светлость, какая приятная неожиданность…
– Обойдемся без любезностей. Я знаю, что планирует на завтра Никомо Коска.
Монца нахмурилась.
– Сражаться, полагаю. Как и я.
– Нет, у него другие планы. Как и у вас. Вы оба последние два года дурачите своих нанимателей. Я не желаю, чтобы из меня делали дурака. На притворное сражение могу посмотреть и в театре, за гораздо меньшую цену. Поэтому предлагаю вам двойную плату за настоящее.
Такого Монца не ожидала.
– Я…
– Вы верны ему, знаю. И уважаю это. Каждый должен чего-нибудь держаться в своей жизни. Но Коска – прошлое, а вас я считаю будущим. И брат ваш со мной согласен.
Такого Монца уж точно не ожидала. Она уставилась на Бенну. Тот усмехнулся.
– Ты заслуживаешь лучшего. Возглавить войска.
– Я не могу… и остальные капитаны никогда не…
– С ними я уже говорил, – сказал Бенна. – Со всеми, кроме Верного, а этот старый пес примкнет, когда поймет, куда ветер дует. Им надоел Коска с его пьянством и глупостью. Все хотят долгосрочный договор и командира, которым можно гордиться. Хотят тебя.
За нею наблюдал герцог Талина. И позволить себе выказать нерешительность она не могла.
– В таком случае я согласна, конечно, – солгала Монца. – Тем более что вы платите вдвойне.
Орсо улыбнулся.
– Мне кажется, мы будем полезны друг другу, генерал Меркатто. Жду известий о вашей завтрашней победе. – И вышел.
Едва входной полог опустился, она ударила брата по лицу так, что тот не удержался на ногах.
– Что ты натворил, Бенна? Зачем?
Прижав к окровавленному рту руку, он бросил на нее хмурый взгляд.
– Думал тебя порадовать.
– Черта с два! Себя порадовать ты думал. Надеюсь, удалось.
Но ничего не оставалось, кроме как простить его и смириться. Ведь это был ее брат. Единственный человек, который ее понимал. И с планом были согласны Сезария, Виктус, Эндиш и большинство других капитанов, уставших от Никомо Коски. Поэтому обратной дороги не было. На следующее утро, когда занялся рассвет и началась подготовка к битве, Монца приказала своим людям атаковать по-настоящему. Что еще она могла сделать?
Вечером она уже сидела в кресле Коски, и Бенна сиял, и подчиненные ей ныне капитаны пили за ее первую победу. Все веселились, кроме нее. Она думала о Коске, о том, что он ей дал, чем она была обязана ему и чем отплатила. Праздновать не хотелось.
Кроме того, она была теперь капитан-генералом Тысячи Мечей. И не могла позволить себе веселиться.
Шестерки
На костях выпали две шестерки.
В Союзе этот счет называли солнечным, в честь солнца на флаге. В Баоле – дважды победным, потому что дом платил за него вдвойне. В Гуркхуле – «пророком» или «императором», в зависимости от того, кому принадлежала верность выигравшего. В Тхонде – «золотая дюжина». На Тысяче островов – «двенадцать ветров». В Схроне – «тюремщиком», потому что тюремщик всегда выигрывает. И во всем Земном круге люди этому счету радовались, лишь для Балагура он был ничем не лучше всякого другого. Не принес ему никакого выигрыша. И Балагур снова принялся разглядывать великий мост Пуранти и проходивших по нему людей.
Утратили лица за века и превратились в выщербленные каменные болванки головы статуй на высоких постаментах, истерлась мостовая и растрескались парапеты, но шесть изящных арок все так же гордо парили над мостом, смеясь над головокружительным расстоянием до тверди. Массивные каменные опоры, на которых они покоились, высотою шесть раз по шесть шагов, все так же противостояли разрушительной силе речных вод. Императорскому мосту было уже более шестисот лет, но он по-прежнему оставался единственным путем через глубокое ущелье Пуры в это время года. Единственным путем по суше в Осприю.
И по нему маршировало сейчас войско великого герцога Рогонта. Хорошим строем – по шесть человек в ряд. Равномерное буханье солдатских сапог походило на мощное сердцебиение, сопровождавшееся звоном и клацаньем оружия и брони, командами офицеров, неумолчным бормотанием собравшейся поглазеть толпы и рокотом реки в глубинах ущелья. Рота за ротой, батальон за батальоном, полк за полком. Движущийся лес копий, блеск металла. Запыленные, грязные, решительные лица. Болтающиеся тряпками в неподвижном воздухе флаги. Некоторое время назад прошел шестисотый ряд. Мост миновало почти четыре тысячи человек, и должно было пройти еще по меньшей мере столько же. Шестерка за шестеркой.
– Хороший строй. Для отступления, – послышался голос Трясучки, сорванный в Виссерине до хриплого шепота.
Витари фыркнула.
– Если Рогонт что и умеет, так это отступать. Натренировался.
– Но оцените иронию, – вмешался Морвир, поглядывая на проходивших мимо солдат с легким презрением. – Сегодняшние гордые легионы маршируют по остаткам вчерашней павшей империи. Вот оно, военное великолепие. Высокомерие во плоти.
– Какая глубина мысли! – Монца скривила рот. – Воистину, путешествовать с великим Морвиром означает наслаждаться и просвещаться одновременно.
– Я отравитель и философ в одном флаконе. Но не беспокойтесь, прошу вас, вознаграждение увеличивать не придется. Вы платите за мои глубокие рассуждения, травлю я бесплатно.
– Нет конца нашему везению? – вздохнула Монца.
– Есть ли у него начало? – буркнула Витари.
Все, кроме Балагура, пребывали в большем раздражении, чем обычно. Число их сократилось до шести. Меркатто, прятавшаяся под капюшоном, из-под которого видны были только длинные черные волосы, кончик носа, подбородок и сурово сжатые губы. Трясучка, все еще с повязкой на молочно-белом лице, с черной тенью вокруг единственного глаза. Витари, расположившаяся на парапете, вытянув ноги, прислонясь спиной к треснувшей колонне и подняв к солнцу веснушчатое лицо. Морвир, угрюмо разглядывавший бурные воды реки. Его помощница, облокотившаяся на парапет рядом. И сам Балагур, конечно. Шестеро. Коска умер. Друзья всегда быстро покидали Балагура.
– Кстати, о вознаграждении, – пробубнил Морвир, – нам не мешало бы зайти в ближайший банк и составить расписку. Терпеть не могу непогашенных долгов меж собой и нанимателем. Кислый вкус их портит всю сладость наших отношений.
– Сладость… – пробурчала Дэй, но, поскольку она жевала в этот миг пирожок, трудно было сказать, что она имела в виду, его или отношения.
– Вы должны мне за участие в деле упокоения генерала Ганмарка. Пусть второстепенное, но все же уберегшее вас от упокоения собственного. К тому же мне придется заменить снаряжение, утраченное по небрежности в Виссерине. Вынужден указать еще раз – позволь вы мне устранить, как я предлагал, наших сомнительных фермеров, не было бы…
– Хватит, – прошипела Меркатто. – Я плачу вам не за то, чтобы вы напоминали мне о моих ошибках.
– Полагаю, эта служба тоже бесплатная. – Витари спустилась с парапета.
Дэй прожевала последний кусочек пирожка и облизала пальцы. Все приготовились идти дальше, кроме Балагура. Он так и стоял у парапета, глядя на реку.
– Нам пора, – сказала Меркатто.
– Да. Я отправляюсь обратно в Талин.
– Куда?
– Мне прислал весточку Саджам. Не письмом, правда.
– До Талина долгий путь. Война…
– Это Стирия. Здесь всегда война.
Мгновение она смотрела на него молча из тени капюшона. Смотрели и остальные, не выказывая никаких особых чувств по поводу его ухода. Редко кто их выказывал, когда он уходил, да и сам он этого никогда не делал.
– Не передумаете? – спросила Меркатто.
– Нет.
Балагур успел повидать половину Стирии – Вестпорт, Сипани, Виссерин, саму страну по пути из города в город, – и сил у него больше не было. Сидя некогда в курильне Саджама, он чувствовал себя беспомощным, испуганным и мечтал о Схроне. Сейчас те долгие дни, запах хаски, бесконечная игра в карты, ссоры между игроками, регулярные обходы трущоб и выколачивание денег из должников казались ему счастливым сном. Здесь, где каждый новый день приходилось встречать под другим небом, у него не было вообще ничего. Меркатто являла собою хаос, и он не мог больше оставаться рядом.
– Тогда возьмите. – Она вынула из кармана кошелек.
– Я здесь не ради ваших денег.
– Все равно возьмите. Тут куда меньше, чем вы заслуживаете. Но в дороге может пригодиться.
Она сунула кошелек ему в руку.
– Удачи тебе, – сказал Трясучка.
Балагур кивнул:
– Мир сегодня состоит из шестерки.
– Шестерки тебе тогда.
– Она и будет, хочу я этого или нет.
Балагур собрал кости, бережно завернул их в тряпицу и спрятал во внутренний карман. Потом, не оглядываясь, начал пробираться сквозь толпу вдоль моста, навстречу бесконечному потоку солдат над бесконечным водным потоком. Оставил позади оба и, оказавшись на западном берегу руки, углубился в ту часть города, что была поменьше и поровнее восточной. Чтобы скоротать время в дороге, он будет считать шаги, отделяющие его от Талина. С тех пор как распрощался со спутниками, успел сделать уже триста шестьдесят шесть…
– Мастер Балагур!
Он резко обернулся, хмурясь, готовый схватиться за рукояти ножа и тесака. Увидел человека, стоявшего, небрежно прислонясь к дверному косяку и скрестив на груди руки. Лицо его скрывала тень.
– Каков был шанс увидеть вас здесь? – Голос казался ужасно знакомым. – В шансах вы, конечно, разбираетесь получше меня, но этот – уж точно счастливый, согласитесь.
– Согласен, – сказал Балагур и улыбнулся, узнав его.
– Да у меня такое чувство, будто я выбросил две шестерки!..
Глазных дел мастер
Открылась дверь, звякнул колокольчик, Трясучка вошел в лавку. Монца шагнула следом. Внутри царил полумрак. Единственный пыльный луч света, пробивавший через окно, падал на мраморный прилавок и полки вдоль стены. Позади прилавка, под светильником, подвешенным к потолку, стояло большое кожаное кресло с подушечкой на спинке для головы. Уютное с виду, когда бы не ремни для привязывания сидящего. На столике рядом были аккуратно выложены разнообразные инструменты. Ножички, иглы, зажимы, щипцы. Орудия труда хирурга.
Возможно, раньше вид всего этого вызвал бы у него холодную дрожь, оправдывающую имя. Но не теперь. Трясучке выжгли глаз, и жил он для того, чтобы учиться. Вряд ли что-то в мире еще могло его напугать. Он даже улыбнулся, подумав о том, сколько у него прежде было страхов. Боялся всего и ничего… Но шевеление мышц потревожило рану под повязкой, отчего загорелось все лицо, и Трясучка перестал улыбаться.
Звон колокольчика вызвал хозяина. Нервно потирая руки, из боковой двери к ним вышел маленький темнокожий человечек с несчастным лицом, больше опасавшийся, похоже, что его явились грабить, чем прихода не столь уже далекой армии Орсо. В Пуранти сейчас все выглядели несчастными, все боялись потерять свое имущество. Кроме Трясучки. Ему терять особо было нечего.
– Господин, госпожа, чем могу быть полезен?
– Вы Скопал? – спросила Монца. – Глазных дел мастер?
– Я Скопал. – Он нервно поклонился. – Ученый, хирург, врач, специалист во всем, что имеет отношение к зрению.
Трясучка развязал узел на затылке.
– Это хорошо, – сказал и начал разматывать повязку. – Дело в том, что я потерял глаз.
Хирург мгновенно оживился.
– О, не говорите «потерял», друг мой! – И двинулся вперед, к окну. – Не говорите «потерял», пока я не увидел повреждение. Вы изумитесь, узнав, каких успехов можно добиться! Наука ежедневно скачет вперед!
– Такая прыгучая скотина?
Скопал неуверенно хихикнул.
– О… да, весьма подвижная. Мне удавалось частично возвратить зрение людям, которые считали себя ослепшими навсегда. Они называли меня волшебником, представьте! Называли… э-э-э…
Трясучка обнажил лицо, ощутил прикосновение холодного воздуха к горячей коже. Шагнул к Скопалу и повернулся левым боком.
– Ну? Что скажете? Способна наука на такой большой скачок?
Тот виновато потупился.
– Мои извинения. Но я и в области замены сделал великие открытия, не бойтесь!
Трясучка сделал еще полшага вперед, навис над ним.
– Похоже, что я боюсь?
– Нет-нет, конечно, я имел в виду… э-э-э… – Скопал бочком отошел к стенным полкам. – Мой последний метод окулярного протезирования – это…
– Чего, на хрен?
– Речь о фальшивых глазах, – сказала Монца.
– О, это гораздо, гораздо большее! – Скопал вытянул с полки деревянный поднос. В углублениях на нем покоилось шесть металлических шариков, блестевших, как серебряные. – Вот эти совершенные сферы из прекраснейшей срединноземельной стали вставляются в глазную впадину, где остаются, будем надеяться, навсегда. – Поставил на прилавок другой, круглый поднос и эффектно развернул его перед ними.
Там лежали глаза. Голубые, зеленые, карие. Цвет, как у настоящих, блеск, как у настоящих. На белке у некоторых имелись даже красноватые жилочки. И все равно на настоящие глаза они походили не больше, чем вареные яйца.
Скопал с превеликим самодовольством повел рукою над своими изделиями.
– Изогнутая эмаль тщательно расписывается в точном соответствии со вторым вашим глазом, затем вставляется между металлическим шариком и веком. Она со временем изнашивается, увы, и подлежит замене, но результаты, поверьте, вас поразят.
Фальшивые глаза таращились, не мигая, с подноса на Трясучку.
– Выглядят, как глаза мертвецов.
Последовала неловкая пауза.
– Лежа на подносе – конечно, но на живом лице…
– Думаю, это хорошо. Мертвые не врут, верно? Хватит с нас вранья. – Трясучка прошел за прилавок, сел в кресло, вытянул и скрестил ноги. – Делайте.
– Прямо сейчас?
– Почему бы и нет?
– На то, чтобы вставить шарик, уйдет час или два. На изготовление эмали потребуется недели две, самое малое… – Тут Монца со звоном высыпала на прилавок горсть серебряных монет. И Скопал покорно наклонил голову. – Сейчас и вставим… а остальное будет готово завтра вечером. – Зажег светильник, такой яркий, что Трясучка вынужден был прикрыть здоровый глаз рукой. – Придется сделать несколько рассечений.
– Чего несколько?
– Разрезов, – сказала Монца.
– Конечно, придется. Без ножичка ничего в этой жизни путного не сделаешь, верно?
Скопал порылся в инструментах, лежавших на столике рядом.
– И несколько швов, после удаления бесполезной плоти…
– Вырвать сухое дерево? Я только за. Начнем с пустого места.
– Могу я предложить трубочку?
– Черт… да, – услышал Трясучка шепот Монцы.
Сказал:
– Предложите. Что-то боль мне в последнее время надоела.
Глазных дел мастер снова наклонил голову и принялся набивать трубку.
– Вспоминаю тебя в цирюльне, – сказала Монца. – Дергался, как овца на первой стрижке.
– Хе. Верно.
– А сейчас так и рвешься глаз вставить.
– Один мудрый человек сказал мне как-то, что надобно быть реалистом. И когда им становишься, меняешься так быстро, что даже удивительно, правда?
Она нахмурилась.
– Не меняйся слишком сильно. Мне нужно уйти.
– Смотреть неохота, как глаз вставляют?
– Надо возобновить знакомство кое с кем.
– Со старым другом?
– Старым врагом.
Трясучка усмехнулся:
– Еще лучше. Постарайтесь, чтобы вас не убили, ладно? – Откинувшись на спинку кресла, туго затянул на лбу ремешок. – Мы еще работу не кончили.
Потом закрыл глаз. Свет был так ярок, что веко просвечивало розовым.
Принц благоразумия
Штаб-квартиру великий герцог Рогонт устроил себе в Купальном зале. Здание это до сих пор оставалось одним из самых величественных в Пуранти, и тень его покрывала половину площади с восточной стороны старого моста. Но, как и весь город, оно знавало лучшие дни. Часть огромного фронтона и две из шести могучих колонн, что некогда его поддерживали, давно обрушились, камень растащили на строительство домишек поменьше и попроще. Выщербленные стены обросли плющом и травой, из кладки умудрились пробиться даже два маленьких стойких деревца. Купания явно ценились выше в те времена, когда зал этот только строился и жители Стирии еще не пытались истребить друг друга. Счастливцы – величайшей заботой их было подогревать воду до нужной температуры. Теперь полуразрушенное здание, шепчущее о славе былых веков, могло служить печальным свидетельством затянувшегося упадка Стирии.
Если бы Монцу интересовало это дерьмо.
Но на уме у нее было другое. Дождавшись просвета между двумя отрядами отступавшей армии Рогонта, она заставила себя распрямить плечи и пересекла площадь. Вышагивая с былой непринужденностью, вопреки жгучей боли, которую причиняла ходившая ходуном в суставе кривая бедренная кость, поднялась по разбитой каменной лестнице Купального зала. Откинула капюшон и уставилась на стражника – седого ветерана шириною с дверь, со шрамом на бледной щеке.
– Мне нужно поговорить с герцогом Рогонтом, – сказала.
– Пожалуйста.
– Я – Мон… что? – Она готовилась к объяснениям. К тому, что ее поднимут на смех. А то и вздернут на ближайшем столбе. Но уж никак не пригласят войти.
– Вы – генерал Меркатто. – Он скривил бледные губы в каком-то подобии улыбки. – И вас ждут. Но мне нужен ваш меч.
Монца, отдавая оружие, нахмурилась. Расставаться с ним хотелось еще меньше, чем быть спущенной с лестницы.
В мраморном зале за входом находился большой бассейн, окруженный высокими колоннами, грязная вода в котором воняла гнилью. Старый враг Монцы, великий герцог Рогонт, одетый в светло-серый мундир, разглядывал, сосредоточенно сжав губы, разложенную на складном столе карту. Вокруг толпилась дюжина офицеров, чьих золотых галунов хватило бы на оснастку галеона. Монца двинулась в обход вонючего бассейна, и двое повернулись к ней.
– Она, – сморщившись, сказал один.
– Мер… кат… то, – процедил второй с таким видом, словно само имя ее было отравой.
И было, конечно, – для них. Этих самых людей она оставляла в дураках несколько последних лет подряд. А чем большим дураком является человек, тем меньше ему хочется таковым выглядеть. Но, как писал Столикус, «генералу, чьи силы меньше, следует всегда наступать». Поэтому она подошла к ним без всякой спешки, небрежно уперев в бок перевязанную левую руку, словно купальня эта принадлежала ей и сама она была увешана оружием с ног до головы.
– Никак это принц благоразумия, герцог Рогонт?.. Приветствую, ваша осторожность. Экие гордецы вокруг вас собрались… и не скажешь, что провели семь лет, отступая. Ну, хоть сегодня вы не отступаете. – Она сделала паузу. – Ой, погодите. Отступаете же.
Несколько офицеров гневно вздернули подбородки, еще несколько раздули ноздри. Но сам Рогонт лишь неторопливо поднял на нее, оторвавшись от карты, темные глаза – немного усталые, может, но по-прежнему вызывающе красивые и спокойные.
– Генерал Меркатто, какая радость! Хотелось бы мне встретиться с вами после великой битвы, желательно, как с павшей духом пленницей. Но победы мои, увы, немногочисленны.
– Редки, как снег среди лета.
– А вы в ореоле славы. И под вашим торжествующим взором я чувствую себя совершенно беззащитным. – Он глянул в сторону входа. – Но где же нынче ваша неодолимая Тысяча Мечей?
Монца цыкнула зубом.
– Ее позаимствовал у меня Карпи Верный.
– Без спросу? Экий… невежа. Боюсь, вы во всем воин, и недальновидный политик. А сам я, боюсь, наоборот. Может, слова и наделены порою большей силой, чем меч, как говорил Иувин, но на своем горьком опыте я узнал, что бывают времена, когда острый металл ничем не заменишь.
– Такие, как Кровавые Годы.
– Именно. Все мы пленники обстоятельств, и обстоятельства в очередной раз не оставляют мне иного выбора, кроме горького отступления. Благородный Лирозио, герцог Пуранти и хозяин этой прекрасной купальни, был самым верным и воинственным союзником, какого только можно представить, когда армия герцога Орсо находилась еще за лиги от неприступных стен Масселии. Слышали бы вы скрежет его зубов, видели бы меч, рвущийся из ножен и жаждущий пролить горячую кровь.
– Поговорить о сражениях многие любят. – Монца обвела взглядом мрачные лица советников Рогонта. – Некоторым нравится еще и рядиться в мундиры. Но вот кровью их марать – это уже другое дело.
Павлины вновь принялись гневно задирать подбородки, но Рогонт только улыбнулся.
– К такому же печальному выводу пришел и я. Теперь в неприступных стенах Масселии пробиты бреши. Благодаря вам Борлетта пала. Благодаря вам и Виссерин горит. Армия Орсо, которой помогают ваши бывшие соратники, Тысяча Мечей, подобралась к самому порогу Лирозио. И энтузиазм отважного герцога изрядно поугас. Сильные мира сего непостоянны, как текущая вода. Мне следовало выбрать союзников послабее.
– Несколько поздно об этом думать.
Герцог надул щеки.
– Слишком поздно… слишком поздно – такова будет моя надгробная эпитафия. К Душистым соснам я прибыл с опозданием на два дня, и торопыга Сальер успел сразиться и проиграть без меня. Поэтому Каприле остался без защиты перед вашим многими засвидетельствованным гневом. – То была версия дураков, но Монца придержала свое мнение при себе. На время. – К Масселии я прибыл со всем своим войском, готовый защищать от вас великие стены и блокировать брешь в обороне Этриса, и обнаружил, что город вы захватили днем раньше, успели вычистить его и защищаете стены уже от меня. – Снова оскорбительная ложь, и снова Монца промолчала. – Затем Высокий берег, где меня всячески придерживал покойный ныне генерал Ганмарк. В то время как тоже уже покойный герцог Сальер, который принял твердое решение не дать вам оставить его в дураках во второй раз, был-таки оставлен вами в дураках во второй раз. И войско его рассеялось, как мякина на ветру. Поэтому и Борлетта… – Он ткнул большим пальцем в пол, высунул кончик языка и изобразил неприличный звук. – Поэтому и храбрый герцог Кантейн… – Провел пальцем по горлу и повторил звук. – Слишком поздно, слишком поздно. Скажите, генерал Меркатто, как вам удается всегда попадать первой на поле боя?
– Встаю рано, до рассвета, знаете ли… проверяю, в ту ли сторону я иду, и никому не даю себя остановить. Да… еще я и в самом деле стараюсь туда попасть.
– Это вы о чем? – спросил юнец рядом с Рогонтом, чья физиономия была еще кислей, чем у прочих.
– О чем? – Монца вытаращилась на него с видом деревенской дурочки, потом повернулась к Рогонту: – О том, что вы могли добраться до Душистых сосен вовремя. Но предпочли замешкаться, зная, что гордый жирный Сальер описается, не успев снять штанов, и растратит, скорей всего, все свои силы, независимо от того, выиграет или нет. Он проиграл и выглядел дураком, а вы – более мудрым партнером, на что и надеялись. – Настал черед Рогонта хранить осторожное молчание. – И до бреши вы могли добраться вовремя. Но для вас было удобнее опоздать и позволить мне преподать тот самый урок гордым массельцам, который был в ваших интересах. То есть заставить их покорно слушать вашу благоразумную светлость.
В зале, пока она говорила, стояла абсолютная тишина.
– Когда вы поняли наконец, что время истекает? Что ваши опоздания привели к тому, что союзники стали слишком слабы, а Орсо – слишком силен? На Высокий берег вам наверняка уже хотелось успеть вовремя, но помешал Ганмарк. Прикидываться хорошим союзником к тому времени было… – она подалась вперед и шепнула: – …слишком поздно. Ваша политика заключалась в том, чтобы утвердить себя как сильнейшего из партнеров ко времени выигрыша Лиги Восьми и стать среди них первым. И замысел был неплох, и исполнение тоже. Если не считать того, конечно, что выиграл Орсо, а Лига Восьми… – Монца высунула кончик языка и адресовала неприличный звук всему собравшемуся здесь цвету мужественности. – И кончено с вашим «слишком поздно», засранцы.
К ней, сжимая кулаки, шагнул самый отчаянный из всего выводка «храбрецов».
– Не желаю больше этого слушать! Вы… вы – дьявол! У меня отец погиб при Душистых соснах!
Похоже, причины мстить нашлись бы у каждого человека на земле. Но Монца так настрадалась сама, что сострадать другим сил уже не имела.
– Спасибо, – сказала она.
– Что?
– Поскольку ваш отец наверняка был в стане моих врагов, а цель сражения – их убить, смерть его я воспринимаю как комплимент. И вряд ли требуется объяснять такие вещи воину.
Лицо его пошло пятнами.
– Будь вы мужчиной, я бы убил вас на месте.
– Будь вы мужчиной – хотели вы сказать. Что ж, поскольку я отняла у вас отца, будет только справедливо, если дам что-то взамен. – И Монца плюнула ему в лицо.
Он кинулся на нее – неуклюже, голыми руками, как она и предполагала. Всякий человек, которого нужно долго раззадоривать, будучи доведен наконец до крайности, обычно забывает об осторожности. Монца легко уклонилась, схватилась за верхний и нижний края его золоченой кирасы, подтолкнула вперед, одновременно подставив подножку. Он споткнулся, начал падать, и тут она, схватившись за рукоять меча у него на поясе, выдернула его из ножен. Мальчишка плюхнулся в бассейн, подняв фонтан сверкающих брызг, взвизгнул, а Монца быстро развернулась к остальным – с клинком наготове.
Рогонт закатил глаза.
– О, прошу вас…
Вся свита его ринулась к Монце, спешно выдергивая мечи, сыпля проклятиями и чуть не свалив в своем усердии стол с картами.
– Клинки в ножны, господа, будьте так добры, клинки в ножны!
Мальчишка, которого тянула ко дну тяжесть собственных разукрашенных доспехов, все же всплыл кое-как на поверхность, забарахтался с плеском. Двое бросились вытаскивать его из бассейна, остальные же принялись отталкивать друг друга в стремлении добраться до Монцы первыми.
– Разве вы не отступаете? – прошипела она, пятясь к колонне.
Один вырвался вперед, попытался достать ее мечом.
– Умри, проклятая!..
– Довольно! – взревел Рогонт. – Хватит! Хватит! – И все они насупились, как напроказившие дети, призванные к ответу. – Никаких фехтовальных упражнений в купальне, прошу вас! Будет ли конец моему позору? – Он тяжело вздохнул, после чего повелительно махнул рукой. – Оставьте нас наедине!
У того, что стоял впереди, от ужаса встопорщились усы.
– Как, ваша светлость, с этой… с этой подлой тварью?
– Не волнуйтесь, выживу. – Он поднял бровь. – Плавать я умею. Вон отсюда, все, пока сами себя не поранили. Кыш! Проваливайте!
Они неохотно попрятали мечи в ножны и, ворча, потянулись к выходу из зала. Мокрый насквозь юнец гневно топал сапогами, в которых хлюпала вода. Монца бросила его золоченый меч в бассейн и, когда тот с плеском ушел в воду, усмехнулась. Победа, может, и маленькая, но теперь приходилось радоваться и таким.
Рогонт молчал, пока они не остались вдвоем, потом тяжело вздохнул.
– Ты говорила, что она придет, Ишри.
– Хорошо, что мне никогда не надоедает быть правой.
Монца вздрогнула, увидев вдруг темнокожую женщину на подоконнике высокого окна в паре шагов над головой Рогонта. Та лежала на спине, задрав скрещенные ноги на стену и свесив с узкого выступа вниз руку и голову, так что лицо ее было запрокинутым.
– Ибо это происходит часто.
Женщина соскользнула с подоконника, в последний момент перевернулась в падении и ловко, как ящерица, приземлилась на руки и на ноги.
Монца не могла понять, почему не заметила ее сразу, и рассердилась на себя.
– Вы кто? Акробатка?
– О, ничего столь романтичного, как акробатка. Я – Восточный Ветер. Можете думать обо мне как об одном из множества пальцев Божьей правой руки.
– Жрица, судя по всему этому вздору?
– О, ничего столь скучного и пресного, как жрица. – Она закатила глаза к потолку. – Я – пылкая верующая, по-своему, но мантию носить, благодарение Богу, могут только мужчины.
Монца нахмурилась.
– Агент гуркского императора.
– Агент… звучит слишком уж закулисно. Император, пророк, церковь, государство… Я бы назвала себя скромным представителем Южных сил.
– Что для них Стирия?
– Поле битвы. – Ишри широко улыбнулась. – Гуркхул и Союз могут быть в мире, но…
– Сражение продолжается.
– Всегда. Союзники Орсо – наши враги, поэтому его враги – наши союзники. Нас объединяет общее дело.
– Падение Орсо, великого герцога Талина, – проворчал Рогонт. – Дай-то, Господи.
Монца презрительно усмехнулась:
– Ха. Вы теперь молитесь Богу, Рогонт?
– Всякому, кто услышит, и от всей души.
Гурчанка выпрямилась, поднялась на носки, потянулась, вскинув вверх руки с длинными пальцами.
– А вы, Меркатто? Не являетесь ли вы ответом на отчаянные молитвы этого бедного человека?
– Может быть.
– А он, возможно, – на ваши?
– В сильных мира сего я разочаровывалась часто, но не теряю надежды.
– Вряд ли вы будете первым другом, которого я разочарую. – Рогонт кивнул в сторону карты. – Меня называют графом осторожности. Герцогом проволочек. Принцем благоразумия. Станете вы, несмотря на это, моим союзником?
– Взгляните на меня, Рогонт, я почти в таком же отчаянном положении, как и вы. «Великие бури, – писал Фаранс, – приводят нежданных спутников».
– Мудрый человек. Чем я могу помочь, в таком случае, моей нежданной спутнице? И, что еще более важно, чем она может помочь мне?
– Мне нужно убить Карпи Верного.
– И зачем нам смерть вероломного Карпи? – Ишри, не спеша сделав несколько шагов вперед, лениво наклонила голову набок. Потом ниже и еще ниже… видеть такое и то было неловко, не говоря уж о том, чтобы сделать. – Разве в Тысяче Мечей нет других капитанов? Сезарии, Виктуса, Эндиша? – Угольно-черные глаза ее были пустыми и мертвыми, как расписные эмали глазных дел мастера. – И никто из этих печально знаменитых стервятников не займет принадлежавшее вам ранее кресло, спеша попировать на трупе Стирии?
