bannerbannerbanner
Жанна д\'Арк

Дмитрий Мережковский
Жанна д'Арк

Полная версия

XLIX

Герцог Филипп Бургундский по просьбе сира Люксембургского, который, боясь внезапного нападения французов, не был спокоен за пленницу, велел в конце сентября отвезти Жанну еще глубже в страну, в город Аррас.

Новый торг начался о выдаче Девы. Тщетно герцогиня Люксембургская, кинувшись перед мужем на колени, умоляла его не бесчестить себя предательством. После долгой торговли согласился он на предложенную «цену крови» – 10 000 ливров золотом и в середине ноября выдал Жанну англичанам, а те отвезли ее в Руан, где заключили в старый замок короля Филиппа Августа, на склоне Буврейльского холма. В том же замке жил в те дни и английский король Генрих VI, больной девятилетний мальчик, тоже невинная жертва.[309]

Очень умно решили англичане судить Жанну не военным и не гражданским, а церковным судом, за «ересь» и «колдовство». «Если, – думали они, – Церковь признает, что вела войска и венчала в Реймсе Карла Валуа в короли Франции одержимая бесами ведьма, – какой будет для него и для всей Франции позор!»[310]

L

«In nomine Domine. Amen. – Incipit processus in causa fidei contra quondam quamdam mulierem, Johannam, vulgariter dictam la Pucelle».

«Во имя Господне. Аминь. – Суд начинается, по делу веры, над неким – некоей, в народе именуемой Девою».[311] «Некий – некая» значит: «неизвестного пола существо под видом женщины».

Этот приказ был подписан 3 января 1431 года королем Англии, больным девятилетним мальчиком: жертва судит жертву, невинный – невинную.

Два главных судьи – епископ Бовезский, Пьер Кошон, которому обещают англичане архиепископскую митру в Руане, и доминиканский приор, брат Жан Лемэтр, наместник великого Инквизитора Франции.[312]

«Мы хотим, чтобы суд наш был образцовым», – говорит епископ Бовезский, предвкушая то, что будет.[313]

«Это не наших рук дело, а Божьих: Бог покарал французов за грехи», – говорил английский король Генрих V, после страшной Азинкурской бойни, глядя на груды голых окровавленных тел. «Я вел святую войну с благословения Церкви», – скажет он и на смертном ложе.[314]

Надо было англичанам осудить и казнить Жанну, «во имя Господне», чтобы доказать, что с ними Бог, а не с французами. Если король Франции с Жанной – от дьявола, то король Англии – от Бога, и наоборот.[315]

Франции душа бессмертная – Дева Жанна – в цепях у англичан; но ошибка их в том, что эту бессмертную душу могут они умертвить.

– Если меня англичане убьют, – говорила Жанна, – то я, после смерти, буду вредить им больше, чем при жизни, и, сколько бы меня ни убивали, все, для чего я пришла, – исполнится![316]

LI

Очень боялись англичане, чтобы французы не освободили Жанну внезапным нападением или хитростью; но, может быть, еще больше боялись, что «ведьма» знает освобождающее от цепей волшебное «слово», «заговор».[317] Жанна в цепях была им так же страшна или даже страшнее, чем на полях сражений. Вот почему посадили ее, как хищного зверя, в железную клетку, такую низкую, что в ней нельзя было стоять, и еще приковали к ней цепями за шею, за руки и за ноги.[318] И потом, когда уже выпустили из клетки, – днем надевали ей на пояс, а ночью на ноги двойную, прикрепленную к стене тюрьмы железную цепь.[319] И глаз не спускали с нее пять тюремщиков из тех английских ратных людей, настоящих разбойников, которых французы называли «кошелерезами», спавших в той же тюремной келье, где Жанна.[320]

Английские вельможи и рыцари обращались с нею не лучше, а может быть, и хуже этих разбойников.

Когда герцогиня Бедфордская, вместе с другими «опытными» женщинами, исследовала девство Жанны (по той же причине, как некогда пуатьерские судьи: потому что дьяволом растленное девство – несомненный признак «ведьмы»), то герцог Бедфордский, регент Англии (конечно, не без ведома супруги, потому что оба были слишком добродетельны, чтобы могло быть иначе), подсматривал в щелку.[321] А когда Жанна, не на суде, а в тюрьме, забывши, должно быть, с кем имеет дело, однажды воскликнула: «Будь во сто раз больше Годонов, они не получат Франции!» – то один из английских «благородных людей», «джентельменов», сэр Гемфри, констебль Англии, выхватив из ножен шпагу, ударил бы скованную девушку, если бы другой «джентельмен», граф Варвик, военный градоначальник Руана, главный тюремщик Жанны, не удержал его за руку, потому что за нее было «слишком дорого заплачено», не английской кровью, а золотом.[322]

 

LII

21 февраля 1431 года, в восемь часов утра, в часовню Руанского замка, в присутствии монсиньора епископа Бовезского, Пьера Кошона, брата Лемэтра, наместника главного Инквизитора Франции, Генриха, герцога Бедфордского, архиепископа Винчестерского и кардинала Англии, а также множества французских и английских епископов, аббатов, священников, архидиаконов, каноников, мèонахов бенедиктинского, доминиканского, францисканского и других орденов, докторов и бакалавров богословия и законоведения, – введена была для первого допроса Жанна, с цепями на ногах, в мужском платье, казавшемся судьям ее невиданным «бесстыдством и мерзостью».[323]

– Жанна, думаете ли вы, что посланы Богом? – спрашивает ее епископ Бовезский.

– Лучше бы я хотела быть четвертованной, чем прийти к людям, не будучи посланной Богом, – отвечает Жанна так, как будто не судима, а судит. – Вы говорите, что вы – мои судьи. Но берегитесь… ибо я воистину послана Богом… Я знаю, что англичане будут изгнаны из Франции… я это знаю так же несомненно, как то, что вижу вас перед собой… Если бы этого Господь не говорил мне каждый день, – я умерла бы давно![324]

LIII

Дольше, упорнее и хитрее всего, со множеством судейских и богословских ловушек, допрашивали ее о посланном королю «знаке» и об открытой ему Жанной «тайне» в их первом Шинонском свидании. Сразу поняла Жанна, что судьям нужно об этом допытаться для того, чтобы обвинить не только ее, но и короля в крайнем отступлении от Церкви и в ереси злейшей – колдовстве. Тонко и твердо отличая «тайну» от «знака», говорила она только о нем, чтоб оправдать короля, а о тайне молчала, слова не проронила до конца.

– Не был ли тот знак венцом золотым, серебряным или из драгоценных камней? – спрашивали судьи, пытаясь подойти через «знак» и к «тайне».

– Этого я вам не скажу, – отвечала Жанна и, как будто смеясь над ними и дразня их, прибавила: – Знак вам нужен один, – чтоб освободил меня Господь из ваших рук: это и будет для вас вернейшим знаком![325]

– Не было ли Ангела над головой короля, когда ваши Голоса указали вам на него? – подходят судьи с другой стороны.

– Будет об этом! – отвечает Жанна так спокойно и властно, как будто не судьи, а она сама ведет допрос.[326]

– Вы должны говорить все, что знаете, – настаивают судьи.

– Нет, всего я вам не скажу, лучше отрубите мне голову! – говорит она так, что все чувствуют: как говорит, так и будет; умрет, а всего не скажет.[327]

LIV

Множество законоведов и богословов ученейших, – всего Парижского университета и всей Римско-католической церкви цвет, – собралось на эту безграмотную сельскую девочку, почти ребенка, и ничего не может с нею сделать. Ловят ее, в каждом вопросе ставят ей западню; но она неуловима для них, как птица – для гончих.[328]

– Говорит ли св. Маргарита по-английски?

– Как могла бы она говорить по-английски, не будучи на стороне англичан?

– Значит, святые англичан ненавидят?

– Любят они тех, кого любит Бог, и ненавидят, кого Бог ненавидит.

– Значит, Бог англичан ненавидит?

– Этого я не знаю; знаю только, что англичане изгнаны будут из Франции!

– Не являлись ли вам св. Катерина и св. Маргарита, у Фейного дерева?[329]

В этом вопросе, как будто невинном, – тоже западня: мнимые святые, – может быть, действительные Феи, духи нечистые.

– Как от них пахло, хорошо или дурно?

Это значит: «Не пахло ли адскою серой?»

– Очень хорошо пахло, очень хорошо! – отвечает Жанна детски просто и доверчиво. – Я их обнимала и целовала…

И вдруг опять, как будто смеется над судьями, дразнит их:

– А больше я вам ничего не скажу!

– Был ли Архангел Михаил одет или гол?

– Думаете ли вы, что Богу нечем его одеть?

– Как же вы узнавали, кто вам является, мужчина или женщина?

На этот вопрос, гнусный и глупый, – жалкий лай гончих на улетающую птицу, – Жанна могла бы совсем не ответить, но отвечает опять детски просто и невинно:

– Я узнавала это по голосам, лицам и одеждам.

– Длинные ли у них волосы или короткие?.. Нет ли чего-нибудь между волосами и венцами?

Это значит: «нет ли у них бесовских рогов?» Искренне, может быть, думают святые отцы-инквизиторы, что это могло быть; не знают наверное, было или не было; ставя ей западню, сами в нее попадаются, а она только смеется над ними.[330]

LV

Вот когда эти мудрые старцы могли бы понять, что значит: «из уст младенцев устроил хвалу»; «утаил сие от мудрых и открыл младенцам».

Этот почти непрерывный шестимесячный допрос, поединок Юной, Безумной, Святой, с грешными, умными, старыми, – как бы непрерывное, воочию перед нами совершающееся чудо Божие.

Так же неуязвима и радостна Жанна под огнем перекрестных вопросов, как под огнем пушек на поле сражения, и радость эта искрится в ее ответах, как светлое вино родных шампанских и лоренских лоз.

Эта «простенькая», «глупенькая» девочка приводит этих всегда молчаливых, спокойных и сдержанных людей в такую ярость, что вдруг вскакивают они и говорят все вместе, перебивая друг друга, не слыша и не понимая сами, что говорят.

– Тише, отцы мои любезные, тише! Не говорите же все вместе, – останавливает их Жанна, с такой веселой улыбкой, что все они, вдруг опомнившись и застыдившись, умолкают.[331]

– Слыша Голоса, видите ли вы свет? – спрашивает кто-то.

– Свет исходит не только от вас, мой прекрасный сеньор! – отвечает Жанна так быстро и живо, что многие невольно усмехаются.[332]

– Я уже на это раз отвечала… Поищите в ваших бумагах, – говорит она одному из письмоводителей.

Тот ищет и находит.[333]

– Ну вот видите. Будьте же впредь внимательней, а не то я вам уши надеру, – шутит она так весело, как будто это не суд, а игра.

– Жанна, хорошо ли, что вы дрались под Парижем, в день Рождества Богородицы?

– Будет об этом! – отвечает она, потому что знает, что они все равно не поймут, что это было хорошо.[334]

– Видели вы, Жанна, как льется английская кровь?

– Видела ли? Как вы осторожно говорите! Да, конечно, видела. Но зачем же англичане не уходили из Франции?

– Вот так девка, жаль, что не наша! – восхитился кто-то из английских рыцарей.

– Молчите! – кричит на него епископ Бовезский и продолжает, обращаясь к Жанне:

– Вы и сами убивали?

– Нет, никогда! Я носила только знамя.[335]

Почему в Реймсе, на королевском венчании, не было ни одного знамени, кроме вашего?

– Кому труд, тому и честь, – отвечает она, и все на минуту умолкают, точно ослепленные молнией: так прекрасен ответ.[336]

 

LVI

Многие ответы ее на самые темные и сложные вопросы богословской схоластики – чудо детской простоты. Кажется иногда, что не сама она говорит, а Кто-то – через нее:

Будет вам дано, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух (Мт. 10, 19–20).

– Будете ли вы, Жанна, в раю или в аду? Что вам говорят об этом Голоса?

– Буду, говорят, спасена, и я этому верю так, как будто я уже сейчас в раю!

– Эти ваши слова большого веса, Жанна.

– Да, это для меня великое сокровище![337]

– Думаете ли вы, что находитесь в состоянии благодати? – спрашивает ученейший доктор Парижского университета, мэтр Жан Бопэр.

Ропот возмущения проносится между судьями. Кто-то из них замечает, что подсудимая может не отвечать на такие вопросы.

– Молчите, черт вас побери! – кричит епископ Бовезский.

Но Жанна отвечает так, что все удивляются:

– Если я еще не в состоянии благодати, – да приведет меня к нему Господь, а если я уже в нем, – да сохранит. Я была бы несчастнейшим в мире существом, если бы не надеялась на благодать Божью.[338]

«Сам дьявол внушает этой бестыжей девке такие ответы», – полагают судьи.[339] Дьявол или Бог – в этом, конечно, весь вопрос.

– Я полагаю, – говорит один из судей, – что Жанна в таком трудном деле против стольких ученых законоведов и великих богословов не могла бы защищаться одна, если б не была вдохновляема свыше.[340]

«Жанна слишком хорошо отвечает», – думает все с большей тревогой мессир Пьер Кошон. В самом деле, юность, слабость ее и беззащитность внушают к ней судьям такое участие, что во время допросов они потихоньку делают ей знаки, как отвечать.

– Зачем ты помогаешь ей знаками? – кричит граф Варвик в бешенстве на доминиканского монаха, брата Изамбера. – Если не перестанешь, негодяй, я велю тебя бросить в Сену![341]

– Этот суд недействителен… я не хочу больше на нем присутствовать, – говорит мэтр Жан Логиэ, именитый клерк Нормандский, покидая Руан. И многие другие признавались впоследствии: «Мы хотя и были на суде, но все время думали только о том, как бы убежать.[342]

– Что ты думаешь, сожгут ее? – спрашивает один из певчих замковой часовни тюремного пристава, священника Жана Массие.

– Я ничего не видел от нее, кроме доброго и честного, но каков будет конец, не знаю, – отвечает тот.

Варвик, узнав об этом ответе, остерегает Массие:

– Берегитесь, чтоб не дали вам напиться воды в Сене![343]

309Procès. III. 136–137. – Albert Sarrazin. Jeanne d'Arc et la Normandie au XV-е siècle. Rouen: L. Gy, 1896. Ch. V. – Vallet de Virville. Hist, de Charles VII. Vol. II. 198. – François Valentin Bouquet. Notice historique et archéologique sur le donjon du château de Philippe-Auguste, bâti a Rouen en 1205, aujourd'hui tour Jeanne d'Arc. Rouen: E. Auge, 1877. P. 7 et suiv. – Bouvreuil.
310Valerandus Varanius. De gestis Joannae Virginis, Francae egregiae bellatricis; poeme de 1516 remis en lumière, analysé et annoté par E. Prarond. Paris: Picard, 1889. Civ. IV. 100. – France. II. 201–202.
311Amiet. 3.
312Amiet. 66.
313Duff et Hope. 226. – «Nous avons intention de faire un beau proces».
314Hanotaux. 126. – Azincourt. – «Ce n'est pas nous qui avons fait cette tuerie, mais Dieu tout-puissant pour les péchés des Français». – Rabbe. Jeanne d'Arc en Angleterre. 13. – «Ma guerre est été appronvée par les saints prêtres».
315Michelet. 226, 235.
316Amiet. 103. – «…Si les Anglais la faisaient mourir, elle leur nuirait plus après sa mort que durant sa vie, et… malgrè sa mort, tout ce pourquoi elle été venue, s'accomplirait».
317Amiet. 46–47.
318Procès. III. 155; II. 132.
319Procès. II. 18.
320Amiet. 73. – «Houcepaillers».
321Procès. III. 155, 163. – Sarrazin. 40.
322Procès. III. 121–123. – Sir Humfrey. Comte Warwik. – «Quand ils seraient cent mille Godons de plus… ils n'auront pas le Royaume».
323Procès. I. 35, 40–42. – Amiet. 71–73. – «Difformitate habitus».
324Procès. I. 74–75. «J'aimerais mieux être tirée à quatre chevaux que d'être venue en France sans congé de Messire». – Procès. I. 62, 154. – «Vous dites que vous êtes mon juge; faites attention, car je suis, en verité, envoyée de par Dieu». – Procès. I. 84. – «Les Anglais perdront tout en France… je le sais aussi bien que je vous sais maintenant devant moi».
325Procès. I. 120–122. – «Quel est le signe qui vint à votre roi?.. Est-ce or, argent ou pierre precieuse, ou couronne?». – «Je ne vous en dirai autre chose… Le signe qu'il vous faut, à vous, c'est que Dieu me délivre de vos mains, et est le plus certain qu'il vous sache envoyer».
326Gasquet. 146. – «Passez outre!».
327Procès. I. 93. – «Il faut dire ce que vous savez». – «Plutôt de dire tout ce que je sais, j'aimerais que vous me faissez couper le cou!».
328Procès. I. 178. – «De 1'amour ou haine que Dieu a pour les Anglais… je ne sais rien. Mais je sais bien qu'ils seront boutés hors de France». – Amiet. 96.
329Amiet. 94.
330Amiet. 94–95. – «…Fleuraient-elles bon?». – «…Elles fleuraient bon… Je les ai accolees… Mais vous n'en aurez autre chose…». – Procès. 97. – «Saint-Michel était-il nu?». – «Pensez-vous que Dieu n'ait pas de quoi le vétir?». – Procès. 98. – «Comment savez-vous si ce qui vous apparait est homme ou femme?». – «Je les reconnais a leurs voix… Je vois leurs faces, et toujours dans le même habit…». – Procès. 95. – «Leurs cheveux sont-ils longs?.. Y a-t-il quelque chose entre leurs couronnes et leurs chevelures?».
331Gasquet. 160. – «Ne parlez pas tous à la fois, beaux pères!». – Amiet. 79. – «…Faites 1'un après l'autre…».
332Procès. I. 74–75. – «Toutes les lumières ne viennent pas à vous, mon beau seigneur!».
333Petit de Julleville. 124. – «Ne vous trompez plus comme cela, ou bien je vous tirerai les oreilles!».
334Gasquet. 156. – «Passez outre!».
335Gasquet. 152. – «Vous avez done vu le sang anglais se repandre?». – «En nom de Dieu! si je 1'ai vu? Comme vous parlez doucement! Que ne partaient-ils de France et n'allaient-ils dans leur pays?». – «La brave fille! Que n'est-elle Anglaise!» – «Silence! Mais vous. avez-vous frappé?». – «Jamais! Je portais ma bannière…».
336Petit de Julleville. 133. – «Pourquoi votre étendart fut-il porté au Sacre, plutôt que ceux des autres capitaines?». – «Il avait été à la pleine… il fut à 1'honneur!».
337Procès. 156 – «Je crois… ce que mes Voix m'ont dit que je serai sauvée, aussi fermement que si j'y fusse déjà (au Paradis)». – «…C'est là une répouse de grand poids». – «Qui, et c'est pour moi un grand trésor!».
338Procès. I. 65. —Jean Beaupère: «savez-vous si vous êtes en grâce de Dieu?». – Amiet. 163. – «Taceatis in nomine diaboli!». – «Si je n'y suis pas, Dieu m'y mette, et si j'y suis, Dieu m'y garde. Je serais la plus dolente du monde, si je savais ne pas etre en grâce de Dieu».
339Gasquet. 149. – «C'est le Matin qui se mêle de dicter les résponses de 1'effrontée ribaude».
340Duff et Hope. 235. – Guillaume Manchon: «à mon avis, il était impossible que, dans une cause aussi difficile, Jeanne suffit a se défendre elle même contre si grands docteurs, si habiles maitres, si elle n'eût été inspirée».
341Petit de Julleville. 126–127. – «Pourquoi done aides-tu à cette méchante en lui faisant tant de signes? Par la morbleu, vilain, si j'aperçois plus que tu mettes peine de la deliver… je te ferai jeter en Seine!».
342Procès. III. 138. – Jean Lohier. – Procès. II. 359. – «Nous assistâmes au proces, mais nous fûmes dans la pensée de fuir».
343Gasquet. 155–156. «Que te semble, sera-t-elle arse?». – Massieu: «jusque ce jour, je n'ai vu que bien et honneur en elle, mais je ne sais quelle sera la fin». – «Prenez garde… qu'on ne vous envoie pas (à la Seine) boire de 1'eau plus que de raison…».
Рейтинг@Mail.ru