Дмитрий Всатен
Книга 1. Людомар из Чернолесья
– Боги… боги, – повторяла девушка, окропляя свою грудь большими слезинками. И если бы кто-нибудь из знавших ее прежде, увидел бы Лоову плачущей, никогда бы ни один не поверил в то, что она в своем уме. – Папа… папа… – выдавила она из себя и окончательно потеряла возможность говорить.
Людомар прижимал ее к себе. В его глазах не было слез, ибо людомары не знают, что такое, плакать. Но на душе у охотника было тепло и спокойно.
***
Наемник ревел, как раненный бык. Он слонялся из одного угла делянки в другой и мычал, раскачиваясь на ходу.
– О, Танвер, бог мой и покровитель! Я не сумел уследить за ней, и разглядеть его. О, Танвер, изничтожь меня. Нет мне оправданья! – Слуга Танвера выхватил из-за пояса нож и занес его над собой.
– Разве ты убил его? – Донеслось до ушей наемника. – Как смеешь ты распоряжаться собой, когда не исполнил веления моего.
Рука с ножом замерла в воздухе, и рипс медленно обернулся. Один из убитых дикарями воинов-стражников, сидел невдалеке от него и смотрел на него единственный невытекшим глазом. Нижняя челюсть его безвольно свисала на шею, перерезанную в двух местах. Кровь, булькая и пенясь, стала вытекать из раны, когда мертвец снова заговорил:
– Опусти длань свою и следуй велению моему.
– Танвер! – Наемник бросился ниц перед трупом. – Укажи путь, и я…
– Замолчи. Я указывал тебе путь, но ты не уследил ни за девчонкой, ни за людомаром. Я предупредил себя, следи за той, кого я уклоню от удара твоего, но ты закрыл глаза на слова мои.
– Прости меня, Танвер…
– Заткнись. Теперь надлежит тебе самому найти его, иначе Безвестность поглотит тебя, и не будешь знать ты ни света, ни тьмы, ни радости, ни горести – канешь в Ничто, и лишь рана твоя будет болеть в бесконечности.
– Он в лесу. Мне не найти его.
Мертвец молчал. Затем шея его снова надулась и исторгла вместе с кровавой слизью:
– Возьми соурра. В нем частица меня. Он приведет тебя к нему. – Раздался краткий визг и из-за веток поднялся, шатаясь, пес. Одно из его ушей было отрезано, а на боку у задней лапы зияла огромная рваная рана. Шерсть лоскутом свисала до самой земли, являя взору плоть и кости.
Раздался звук падающего тела. Рипс посмотрел на звук и увидел, что мертвец лежит на спине, слегка подрагивая.
Наемник поднялся на ноги. Пес подбежал к нему и ткнулся мордой в бедро.
– Ищи, Слуга Танвера, ты знаешь кого. Ищи же!
***
– Как ты пропал, мама сказала мне, что мы уйдем с донада, который ты оставил нам. Мы собрались и пошли к донаду Светлого, но его йордон оказался пуст. Мы нашли части донада у его корней. – Лоова впилась зубками в свежее мясо и откусила кусок. Не прожевав, она проглотила его. – Мы более не вернулись в Чернолесье. Мама повела меня в рощу, что за Оволаргом. Там мы нашли свидигу с большим дуплом. Я спала в дупле, а мама где придется. Иногда она уходила от меня в Чернолесье и возвращалась не скоро, но всегда с едой. Так мы и жили. – Людомар сидел подле нее и, нахмурившись, смотрел прямо перед собой. – Когда становилось нам совсем плохо, я ходила в ларг и нанималась на работу. Швеей я не могу, не приучена, но убиралась хорошо и пшено перебирать – нет никого лучше меня. Через несколько зим, мама ушла в лес, а когда вернулась, долго плакала и смотрела на меня. Она что-то шептала мне, но я не слышала. Я сильно болела. Она оставила мне лечебностей разных и еду. Я съела, а когда проснулась, то была в доме у одного пасмаса.
Он сказал мне, что нашел меня у тракта. Я лежала в снегу и почти замерзла. Не знаю, зачем мама оставила меня умирать, но больше я ее не видела.
От пасмасов я сбежала, едва выздоровела и вернулась в Чернолесье. Там и жила. Лес хранил меня, ведь я твоя дочь. Все время в нем и прожила. А когда началась война с оридонянами и… всеми. Нет… когда холкуны на Чернолесье посягать начали, я стала убивать их… Нет, не убивала, я… прогоняла их. – Лоова вдруг всхлипнула. – Не смогла убить. Но стражников я убивала. Вот этим… Где Ражеван? Где мой Ражеван, людомар?
– Кого ты зовешь?
– Мой топор.
– Он остался там.
Лоова, тело которой напряглось так, что стал заметен трепет каждой жилки, обмякла:
– Мы пойдем туда, правда… после, пойдем?
– Да, Лоова, мы вернем твой Ражеван. – Людомар разжевал несколько листьев и сунул их на наросты у своих кистей.
Девушка облегченно выдохнула и улеглась на ворох листьев. Она повернула голову набок и глубоко вдохнула аромат листвы.
– Ежели меня лишить этого, – она нежно погладила увядавшие листья, – я умру. Без ран умру, папа. – Сын Прыгуна внимательно смотрел на нее. Неожиданно Лоова улыбнулась: – Я долго тебя ждала, – она старательно отводила стыдливые глаза, – уже почти перестала верить, но… – Вдруг ее глаза распахнулись в ужасе и уставились за спину охотника.
– Не убоись меня, дитя, – провозгласил голос, казалось, с самих небес. Людомар развернулся всем телом. В руках его тут же оказались мечи.
– Доранд?
– Да, Маэрх, это я. – Белесая туманность приобрела черты еле различимой фигуры.
– Месаза…
– Молчи… молчи, Маэрх… Танвер идет за тобой, потому и отослан я к тебе. Не будет вам покоя, пока пес и рипс идут за вами. Нет смерти ни первому, ни второму, ибо смерть уже внутри их. Спасайся от них.
– Я буду драться с ним. И я одолею его.
– Нет, Маэрх. Ты должен бежать, ибо меньшее это из того, что придет за тобой. Коли победишь ты их, то сильнее врагов подошлют. Лучше уж этих сторониться… Помни, ты Последний Страж у врат Месазы, у врат Владыки. Ты еще ничего не знаешь, и ничего не понял, а потому тяжело тебе будет. Но доверься словам моим, и безропотно храни вход во врата, неизвестные тебе, ибо я знаю, что ты хранишь последнее, что спасет Владию.
***
Соурр мчался без передышки вот уже два дня. Наемник валился с ног от усталости, хотя и провел все это время на спине у зверя. Мощные лапы, проросшие кошачьими когтями, умело цеплялись за почву у кореньев лесных гигантов, и, хотя лес всякий раз подставлял под ноги мчавшемуся животному то сучки, то лианы, соурр умело подмечал их и обходил.
Закат угасал на горизонте, когда соурр зарычал и сдал резко вправо, впрыгнув на нижние ветви ближайшего мека. В два прыжка он оказался вдруг с деревянной комнате, выломав своей мордой одну из ее частей.
Дагеен тут же слетел со спины зверя и ощетинился мечами-рипсами. В помещении было пусто. Наемник и зверь медленно обошли все три комнаты.
– Это же донад, Слуга! – произнес наемник, переложивший свое имя на пса. – Людомарский донад. Я много слышал о них, но никогда не бывал. Ар-р-р! – неожиданно ощерился он, заметил ворох листьев. – Чуешь. Здесь лежала эта девчонка. Пахнет ее кровью. – Он поднял ворох листьев и понюхал их. – Она еще поранена. Хе-хе! Где же чудодейственные людомарские штучки, которые ставят на ноги, прежде, чем Владыка не сокроет огненный глаз? – Он сплюнул.
***
Шмуни работали своими крылышками изо всех сил. Сине-зеленое море Великолесья медленно плыло под ногами. Ветер овевал лицо Лоовы, лаская ее ушки и щечки. В восторге распахнутые глаза девушки с изумлением и неверием смотрели на землю сверху вниз. На алых устах играла улыбка.
Людомар летел рядом с ней, но не осматривал окрестности. Он внимательно следил за шмуни.
– Пора дать им отдых, Лоова.
Они опустились у небольшого озерца, заросшего высоким камышом. Лес шумел над их головами. Был самый разгар весны. Лягушки, притихшие поначалу, возобновили булькающий концерт.
Девушка, как можно выше держа перевязанную ногу, осторожно опустилась в мягкую весеннюю траву. Плащ отца защитил ее тело от колкого сухостоя, оставшегося с прошлой осени.
Сын Прыгуна опустился рядом. Он был одет в плащ наемника. Этот плащ был точно таким же, какой оказался на его плечах, когда охотник очнулся у Синего языка – реки в Немой лощине у Боорбрезда. «Прав был Тикки, когда сказал, что я, должно быть, убил какого рипса». Людомар в который раз оглядывал плащ. Тот, который был на Лоове, оказался старее того, который людомар украл у наемника. Девушка наотрез отказалась ходить в одеянии своего врага, а потому людомару пришлось отдать ей свой плащ. Кроме плаща на ее теле ничего не было, т.к. шкура, в которую Лоова была одета до боя с рипсом, оказалась рассечена в нескольких местах и залита кровью.
Не смущаясь людомара, Лоова сбросила с себя одежды и попросила плащ. Сын Прыгуна также нимало не смутился, ибо людомары не находили в наготе ничего предосудительного.
Шмуни, покоившиеся на руках, голове и плечах охотника и девушки, еще несколько раз «жикнули» и окончательно успокоились. Лоова деловито задрала им крылышки и посмотрела на попки.
– Они не устали, папа, – сказала она.
– Я знаю, но пусть отдохнут. Дальше унесут нас.
Перед закатом, птицы разошлись во всю. Их трели разносились высоко над кронами деревьев, наполняя лес благостным дыханием. Людомар осторожно передал Лоове своих шмуни и направился на охоту.
Вернулся он затемно и нашел девушку спящей. Заметив это, он уложил рядом с ней тушку зверька, и опустился на колени. Порывшись в лежавшей рядом с ней котомке, охотник вытащил оттуда несколько стебельков и тщательно разжевал их. Собрав сок в ладонь, он осторожно обмазал им губы девушки. Она несколько раз чрезвычайно глубоко вдохнула, дернулась, и дыхание ее снова выровнялось.
Сын Прыгуна еще некоторое время посидел рядом с ней, а после осторожно распахнул ее плащ. Нагое тело девушки открылось его взору и взору небес. Людомар вытащил из-за пазухи листья и траву, и стал медленно водить ими по телу Лоовы, словно бы отирая ее полотенцем. Покончив с этим, он снова скрылся в зарослях.
Рассвет еще только начинал разгонять тьму на востоке, когда охотник разбудил Лоову, и они снова взмыли вверх. Летели недолго, и приземлились у реки.
Сын Прыгуна вошел в воду по грудь и что-то утробно запел. Он пел, не открывая рта, но так сильно, что от груди его стали расходиться круги.
– Папа! – закричала Лоова, когда вокруг Сына Прыгуна стала кипеть вода. Охотник продолжал пение. – О-о! – не сдержала восклицания девушка, когда увидел, как тело ее отца стало медленно подниматься над водой. Оно поднималось до тех пор, пока под гладью реки не остались лишь его ступни ниже щиколоток.
Людомар опустился на колени и поцеловал воду – так показалось Лоове. Потом он повернулся и вышел на берег. Из куста поблизости он вытащил небольшой плотик и бросил его в воду. Плот, вдруг, ожил, и сам поплыл к тому месту, где лежала девушка.
– Не противься им, – сказал он, поднимая Лоову на руки, – они не причинят тебе зла. Они знают тебя. И ты познай их. И не противься. Следуй тому, что они укажут тебе. – Людомар осторожно опустил дочь на плот.
Она закрыла рот руками, чтобы в ужасе не закричать. Вода под ней была покрыта сплошным покрывалом из резров – рыб-жуков. Людомар приложил палец к губам, не кричи.
– Куда ты? Ты бросаешь меня, папа… как мама? – Она вцепилась в его одежды.
– Нет. Я прибуду с тобой, когда река выведет туда, куда должно ей.
– Поклянись, папа.
– Клянусь… дочь – Он впервые назвал ее дочерью. – Я не оставлю тебя… никогда. – Лоова увидела, как людомар моргнул быстрее, чем обычно, и в его глазах мелькнул какой-то огонек. Она ему поверила.
Плот медленно поплыл против течения. Лоова заплакала, и даже шмуни на ее теле зашевелились от растройства.
Сын Прыгуна надел на себя шмуни и взлетел в воздух. Он опустился ровно там, где в прошедшую ночь остановился, обмазывая листья и ветви запахом девушки. Охотник огляделся и втянул носом лесные запахи. Нет, он не почувствовал ни наемника, ни мертвечины, ни чернецкой магии. Значит, у него еще есть время.
Оридан
Колонны из бледно-серого камня с темно-зелеными прожилками и сверкающими вкраплениями кварца переливались в лучах солнца, находящегося в зените. Каждый порыв ветра, каждое движение деревьев во дворе, где стояла величественная постройка, приводило к непредсказуемым переливам отсветов на ее стенах. Для тех, кто никогда здесь не был, строение, похожее на храм, казалось волшебным. Несмотря на то, что оно было создано каменным, мастерам удалось преобразить камень в такие воздушные формы, что никому никогда бы и в голову не пришло подумать, что дворец выстроен из увесистых монолитов.
Всякого могла поразить постройка, но не Кина, ибо Кин бывал здесь не единожды. Ему был знаком каждый закоулок. Он знал, что, несмотря на внешнюю малость, Круг Клинков был целым комплексом зданий и помещений, уходивших глубоко в гору, к которой он примыкал своей северной стороной.
Скала Воинов – разве есть на земле, на всей этой проклятой тверди место, которое бы он мог считать роднее для себя. Это его урочище. Это его колыбель.
– Кин, благодать на плечи твои, как же я рад тебя видеть!
Оридонец вздрогнул и обернулся на звук голоса. Не успел он толком рассмотреть подошедшего, как оказался в его крепких объятьях, а нижние руки его оказались зажатыми в нижних руках приветствовашего. Макушка, подставленная его взору, также мало способствовала узнаванию.
– Не узнал? Олкрагбар. Олк, помнишь ли?
– Олк! – Кин улыбнулся. – Я слышал, что ты сгинул в Красноземье.
– То слухи все. Мы прорвались, хотя зажатыми оказались у Сухих утесов. От ронги моей ничего не осталось, кроме меня да еще пары калек. Меня, как видишь, боги пооберегли. Два пальца потерял. Считай, пощупали меня и все. Орид Гимрагбар-диг отыскал меня среди выживших и привез сюда. С тех пор здесь я. На этом все обо мне. Хочу тебя услышать. Дурные вести из Владии достигли нас, так ли?
– Не все так плохо, – посерьезнел Кин. – Со мной все, кто был изначально. Не страшны сечи там.
– Хо-хо, и не ждал от тебя о них услышать. Что могут эти животные? Укусить нас? Ха-ха!
– Да, они жалки в своих желаниях. Часто напоминали мне червей, копошащихся в грязи.
– Ты зачем сюда?
– Орид Кодрагбар-диг призвал меня.
– Если так, то буду первым, кто тебя поздравит.
– С чем?
– Не знаешь, разве?! Он назначен Советом Хранителем Чинов и Наград. Улыбнись же! Владия изменила тебя. Не улыбаешься, когда приятное слышишь.
– Да, те земли поменяли меня, Олк. Сам знаю это. Орид Кодрагбар-диг дарует мне чин? Это ты верно знаешь?
– Вернее, чем то, что завтра будет новый день. Хорошо, видать, служил Оридонии и Совету, когда такое тебе дадут. Но это будет потом, а теперь иди со мной. Я хочу тебя угостить. Пойдешь ли?
– До завтра мне здесь делать нечего. Пойду. Веди.
Воины пошли по направлению к Кругу Клинков, но потом резко отвернули в сторону и спустились вниз по узенькой лестнице, начало которой терялось за опрятными кустами сада, примыкавшего к зданию. Лесенка вела вдоль фундамента Круга Клинков, а затем резко ломалась вправо, выводя путников на небольшую открытую веранду, с которой открывался прекрасный вид на огромный город, расположившийся внизу.
Веранда покоилась на выступе скалы и утопала в цветах и орах – растениях, листьями которых предки оридонцев придавали себе сил и боевого задора. Мало кто знал, что большинство битв выиграли не мечи и палицы, но ор в желудках оридонских воинов. Со временем солдаты стали украшать себя венками ора, дабы в пути подпитывать их листьями свои силы. Их завоевания позволили создать Оридан – столицу империи, а затем и саму Оридонию. За это воины были прозваны оридами.
– Фаз, посмотри, кого я нашел прямо перед Кругами, – обратился Олк к оридонцу, сидевшему к ним спиной. Тот повернул свою вытянутую книзу голову и внимательно посмотрел на Кина своими желтыми с черной окантовкой глазами.
– Не узнаю тебя, – сказал Фаз, – кто ты?
– Тот, кто однажды дал тебе хорошего пинка, когда ты умудрился разбить кое-что, о чем мы поклялись не говорить никогда, – проговорил Кин. Он сдерживал улыбку.
– Кин! – Фаз подскочил на своих небольших ножках и предстал перед старым товарищем обрюзгшим и несколько болезненным. – Не смотри на меня так, – отвел он взор, когда заметил удивление в глазах Кина, – сам себя ненавижу, но ничего не могу поделать. Проклятье рагбарово на мне сказалось, как ни на ком другом.
– Рагбар ты? – удивился Кин. Здесь, среди своих он не боялся выдавать эмоций. Это там, во Владии оридонцев считают холодными, но на самом деле оридонцы веселы и, часто, беспечны. Они любят пошутить и побездельничать. Со всем этим Кину предстояло познакомиться вновь, ибо за годы службы во Владии он позабыл об этих приятных привычках. Ему отчего-то подумалось, что Цур, старый Цур, к которому он питал ненависть, был, на самом деле, неизменным оридонцем, и что именно он, Кин, изменил своей природе, став угрюмым и деятельным.
– … так и дадено мне теперь. Рагом меня теперь возможно называть. Если хочется тебе. Но это все не то. Раньше мне лучше было, – закончил Фаз монолог, который Кин прослушал, погрузившись в свои мысли. – Надолго ли к нам? – спросил Фаз, бывший всегда рагом– горожанином, и ставший вдруг воином – оридом.
– Ненадолго, – ответил за Кина Олк. – Погляди на него, он до сих пор серьезно на тебя смотрит. Так, вроде бы ты ему секреты выдаешь, а он слушает. Словно его тайный агент ты. Кин, ты слышишь нас?
– Да, – едва заметно вздрогнул оридонец. – Я тебя слышу.
– Отведай с нами. Здесь подают прекрасные ребрышки. Когда ты меня спросишь, что лучше пить, то не отвечу, ибо пойло здесь аховое. Но после мы пойдем к Дойю и там уж напою тебя до отвала. Забыл, неужто, как быть здесь, а?
– Забыл, – натянуто улыбнулся Кин.
– Пойду с тобой, Фазрагбар, хочу… – Кин не дослушал, чего хочет Олк. Он подошел к краю веранды и оперся на резные перила.
Когда-то давно, ранее того времени, когда даже он был молод, эти перила были красивы. Наверное, они блестели на солнце, отливаясь желтыми жилками дорогой древесины, из которой были сделаны. Но от многих лет, проведенных здесь, блеск их и лоск померкли, а после, то тут, то там стали появляться царапины. Сперва это были случайные ранки, но затем их стали наносить намеренно, увековечивая свои глубоко личные воспоминания. Перила были испещрены именами и датами, и короткими словами. Где-то здесь и Кин оставлял свое имя. Он поставил после него жирную черту, чтобы никто не смог приписать что-то еще к его имени.
Кин поискал. Да, вон оно его имя. Он возвел глаза к небу. Тогда оно было таким же: голубым, глубоким и безмятежно-беспристрастным. Оно смотрело на него в те годы весело, а не так, как сейчас. Оно много обещало. Оно звало. Сейчас же это просто небо. Голубое небо над его родным городом.
Оридонец опустил глаза долу.
Оридан лежал у его ног. Как и в молодости, город курился вверх тончайшими ароматными дымами. Вот чего не хватало Кину там, во Владии. Ему не хватало запаха дыма. Струйки доносящей в нос все, что связано с домом: уют, тепло, ожидание встречи, нежные объятия жены, радостные крики детей, улыбку матери и отца, кудахтанье биггиса. Ему не хватало вида ориданских улиц – широких и богато украшенных статуями и колоннадой, и ориданских переулков – потайных и грязных, где во множестве копошились бедные раги и рабы, которым хозяева запрещали жить при их домах.
Оридан – столица империи, созданной предками Кина, лежала у его ног величественная и, в то же время, разбитная, покошащаяся всеми видами копошений и озабоченная всеми видами забот. За каждой дверью здесь покоились счастье и беда, тайна и разоблаченье, – и все, что творилось в городе было, неизвестно откуда, знаемо торговцами на городских рынках, откуда в разные стороными разносились кумушками слухи и домослы.
Вот, чего действительно не хватало Кину во Владии – мирного копошения; мирных забот и тревог, – того, что свойственно жизни на своей земле, в своем городе, среди своего народа!
Кин вздохнул – даже и сейчас мысли его тяжелы и грустны.
– Иди к нам, Кин. Мы первые отметим твое восхождение, – позвали его со спины.
«Беззаботные дураки!» – неожиданно пришло в голову Хмурому, и он невольно смутился правдивости внутреннего возгласа.
Оридонец в последний раз окинул величественную панораму большого сплошь светло-каменного города, где даже дома бедняков были двухэтажными, и подошел к столу, за которым сидели воины.
Оба улыбались.
– Навалилось, да? – спросил Фазрагбар. Он почесывал свое внушительное брюшко и с обожанием смотрел на жареные ребрышки в густом бежевого цвета соусе. – А мне обрыдло! – признался он. При этом обожательское выражение его лица никуда не исчезло. – Хотя и не хочется более никуда отсюда. Устал я.
– Ориды отведают нашего вина? – подошел к ним согбенный служка-пасмас.
– Нет, пшел вон, – отмахнулся от него Фазрагбар и посмотрел на Кина: – Говори, интересно. Я люблю за едой послушать интересное. Приказываю тебе, как рагбар.
– О чем хочешь услышать, орид, – приложил ладони к лицу в знак почтения к вышестоящему по званию Кин.
– Обо всем. Бери вот, – Фаз придвинул к нему жаркое. – Как там во Владии? Не был там, не доводилось. В Красноземье пребывал все эти годы. Там и проще, и сложнее. Правда ли, что во Владии невозможно добыть огонь?
– Правда. У дикарей есть легенда, что древние колдуны – они их называют богами – наложили заклятье на Владию. Горели ее леса часто, от того и уберегают ее боги.
– Гхы!.. – поперхнулся Олк. – Большей глупости не слыхал. А что у них за боги?
– Поклоняются Владыке, а он у них во множестве лиц является на твердь. За всем следит.
– Один?
– Да.
– Как же это?! Даже жена моя, вот уж на что расторопная она у меня, да и она не углядит за всем, – Фаз подмигнул друзьям. Они поняли его и улыбнулись.
– Дикари верят, что Владыка этот… разорвал себя на части и с тех пор каждая часть его обратилась в бога и надзирает над чем-то своим.
Олк замахал всеми четырьмя руками: – Оставим это. Не хочу даже думать про такое. Дикари – на то они и есть! Угадывать движения их дикости. Не наше это… не наше!.. Расскажи, как устроена Владия?
– Погоди, Олкраг, – остановил его Фаз. – Сказать хочу. На ум пришло, что слышал где-то здесь, – он покрутил пальцем над своей головой, подразумевая слухи в Кругу Клинков, а после отер губы жирные от еды, – что беллеры погрузили Владию во мрак. Не знаю, отчего так, но слышал про это.
– Беллеры эти – они кто? – спросил Олк.
– Загорские колдуны, – ответил Фаз. – Как на карту Владии взглянешь, то Загорье будет сверху.
– Доувены, разве?
– Загорье – оно за доувенскими горами. Хотя, доувены может и есть беллеры. Не силен я в этих премудростях, – сознался рагбар.
– Беллеры служили владянам. Они от чернецов ведут свой род, – сказал Кин. Его собеседники внимательно слушали, продолжая уплетать еду в столь больших количествах, что у Кина невольно вырвалась отрыжка. – Доувены… гым… не беллеры они, хотя и прародители их.
– Покончим с этим, – хлопнул по столешнице Олк. – Интересное перескажи. Приходят вести о войне во Владии. Из-за чего сцепились дикари?
– Не знаем даже мы про то, но… – Кин вовремя прикусил язык. Не те это оридонцы, с которыми мог он говорить откровенно.
– Куда движемся мы с такими знаниями?! – вскипел вдруг Олк. – Мы никогда и ничего не знаем. Никогда ни к чему не готовы. Когда такое в Красноземье – оно понятно. Не дураки там против нас воюют, но во Владии. Кто такие владяне? Дикари, место которых у наших ног. Где они живут? Слыхал, что города их похожи более на поля изрытые норами. И эти грязные жуки, эти червяки имеют наглость нас обманывать?!
– Спокойнее, орид, спокойнее, – похлопал его по плечу Фазрагбар. – Хотя и горячишься ты, но я с тобой согласен. Какой прок нам в войсках во Владии, когда они не способны утихомирить этих немытых букашек? Ответь мне, Кин. Что проку нам в войсках там?
– Войска, – усмехнулся оридонец. – Когда б вы видели, что это за войска. – Он снова хмыкнул.
– Чего сказать хочешь? Говори же!
– Там даже и тысячи оридонцев нет. Все наши войска во Владии – салат из… дикарей, – перешел на местные определения Кин, – которые, чуть что, разбегаются во все стороны и не хотят воевать за нас. Им важнее набить свои животы требухой, запить ее вином и целый день валятся в грязных лужах вдоль крепостной стены.
Воины переглянулись. По их лицам было видно, что они поражены сообщенными им сведениями. Кин знал, что уже к вечеру его слова, густо сдобренные несказанными им подробностями и кучей вымыслов, пойдут гулять по Кругу Клинков, а после перемахнут через высокую стену академии и выльются благодатным для желающих чудес ушей потоком на улицы Оридана.
Друзья просидели за яствами до вечера, несколько раз сменив блюда и сами заведения. Всего яснее в свой первый день пребывания в Оридане Кин понял, что бывшие друзья больше никакие ему не друзья. Он вдруг отчетливо осознал, насколько далеки они теперь от него – эти погрязшие в городском болоте, в этом состоявшем из тщеславия, слухов и напускном благополучии болоте, где они были всего лишь слизняки. Они верили всему, что им говорили; они не удосуживались включить хотя бы частичку мозга, когда Кин говорил с ними о трагедиях оридонцев во Владии. К концу дня Кин невзлюбил их. Он невзлюбил Олка и Фаза потому, что они презирали его. Презирали и даже не сумели скрыть это. Их слова о том, что оридонцы во Владии полные бестолочи и неспособны даже биться, были невыносимы вдвойне еще и по причине того, что слышать такие слова от воинов, которые были таковыми только по чину, но уже много лет как не поднимали в руках ничего тяжелее трапезного ножа, – слышать это от них было оскорблением. Оскорблением лично для Кина; оскорблением памяти тех его товарищей, которые пали в битвах во Владии и за Владию.
Домой он вернулся поздно ночью.
– Ты пришел, муж мой, – поднялась ему навстречу Смана.
Завидев ее, Кин улыбнулся. Слава всем богам, которые существуют под этими небесами, что самое дорогое для него существо не изменилось ни капельки.
– Смана-Кин, ты ждала меня? – он подошел к ней и обнял.
Она обвила свои руки вокруг его шеи.
– Жаль, что у нас нет столько рук, как у вас, – промурлыкала она. – Я бы хотела чувствовать тебя не двумя, а четырьмя, шестью, десятью руками. – Смана прижалась к Кину и облегченно выдохнула. – С тобой пришли в дом радости, – она отстранилась и заглянула ему в глаза.
– Как долго ты со мной, но еще находишь чему радоваться, – сказал он.
– Лишь считанные дни с тобою мы, муж мой, – она прильнула к нему. – Когда ты там, я не живу.
– И даже дети не отрывают тебя от мыслей обо мне? – Кину было приятно от ее слов и оттого потеплело на душе.
– Даже и они. Еще сильнее думать начинаю, когда на них смотрю. Уто-Кин так похож на тебя, заметил ли?
– Нет. Не похож. Уж вглядывался.
– Похож. Я знаю. Вот здесь, – она дотронулась до подбородка. – Все точно так же. А когда злится, то, как и ты смотрит, вот так и губы тянет вверх.
Они рассмеялись.
Да, страсть прошла. Она ушла бесследно, исчезла, испарилась. Кин думал, что далее, после нее уж ничего не будет, но пришло нечто новое и еще более прекрасное. Пришла любовь во всей ее красе. Пришло чувство, обрамленное заботой друг о друге, покоящееся на уважении, ласке и теплоте.
– Завтра придет мальчик-чтец, – проговорила Смана. – Готовься ко сну. Я сделала тебе горячую воду. Омойся.
– Ты помнишь, – улыбнулся оридонец, но умолк, ибо лицо жены поморщилось.
– Морщинка, – прошептала она, проводя теплым тонким пальцем промеж его бровей. – А вот еще одна, – и ее палец скользнул по переносице. – И этих тоже не было, – горестно вздохнула она, ведя рукой по глубоким морщинам от носа к кончикам губ. На глазах ее появились слезы.
– Смана-Кин, – он мягко притянул ее к себе, – ты не должна этого делать.
– Не буду, – глухо проговорила она с его груди. – Но всякий раз, как я представлю, что с тобою было, и от чего проявилися они… морщины… мне страшно… сразу страшно и больно за тебя.
Он обнял ее и оба надолго замолчали.
***
В темном коридоре, предварявшим дом каждого оридонца, послышались тяжелые, но стремительные шаги.
– … Совет повелел услужить желанию Конклава и переложить сию сумму в казну Конклава. Хузвур-абола повелел все перечисленные дебы… – говорил мальчик-чтец городских новостей, которого наняла Смана, ибо у каждого уважающего себя оридонца должен был быть свой утренний чтец.
Семейство Кин было не из бедных, а потому нанимало только утренних чтецов. Семейства победнее нанимали дневных, а уж совсем бедные – вечерних и ночных чтецов. Как правило, чтецами служили мальчики-пасмасы или холкуны, коих привезли в Оридонию исключительно для этих целей. Они служили своим господам за еду и приносили неплохую прибыль.
– Хузвур-абола, Хузвур-абола, как надоел мне этот самомнящий старикашка! – прогремело под сводами родового дома Кина с такой силой, что хозяева вздрогнули.
Кин с удивлением посмотрел на бесцеремонно вторгшегося в его дом воина. Его возмущенный взгляд остановился на пасмасе-дворецком, который стоял подле воина, удерживаемый им за шиворот, и всеми мышцами своего лица пытался передать, что не виноват.
– Чего уставился, не узнал ли? – рявкнул воин.
Тут только глаза Кина стали смягчаться, и он улыбнулся.
– Бодрагбар, – проговорил он, поднимаясь и раскрывая объятия вошедшему.
Они долго мутузили друг друга и давили в объятиях. Смана счастливо смотрела на эту сцену. Сколько лет она не видела двух лучших друзей в объятиях друг друга.
– Иди, иди, – движением руки прогнала она чтеца и поднялась: – Бод, почему не предупредил меня, что придешь? Я приготовилась бы.
– Раньше не предупреждал, чего же сейчас… охо!.. начинать. Силен! Силен еще ты, Кин. Не все силы из тебя девки владянские высосали. Прости, Смана. Не подумал я.
– Не обижаюсь. Помню, какой ты. Да и не было ничего у Кина во Владии. Знаю про то.
– Чего же так!? Мы в Оридане веселимся и пробуем все, что можно.
– Когда бы ты увидел тамошних девок, – хохоча, проговорил Кин, – ты бы отказался пробовать.
– Суховаты? Маловаты?
– А еще грязноваты и туповаты, – добавила Смана. Она улыбалась.
– Ну, к грязям нам не привыкать, а вот за тупость… ох! Опять сдавил. Не дави так, рану разорвешь.
– Чего же не сказал! – тут же бросил его Кин.
– Чего ж теперь, на каждом углу о том орать. Не млад я для этого. Да и эта рана не такая, о которой визжать можно! Кабы в бою получить, а то напоролся в переулке на угрюмого орида.
– Принести ли чего тебе, Бод.
– Вина бы мне какого…
– Сейчас принесу.
– Ну, говори! – ущипнул Кина Бод, когда жена вышла. – Правду говори!
– Хороши!
– Охо-хо-хо! Я так и знал. Но ладно. Чего еще сказать есть мне?
– Война, а больше ничего не скажешь.
– То просто и ничего необычного. Везде война, – отмахнулся Бодрагбар. – Но я не только за этим пришел, – прошептал он быстро и серьезно. – Зовут тебя…
– Вина, – вошла Смана, – и мяса – все, что достойно орида! – Она поставила большое блюдо, доверху наполненное мясом, а пасмас принес кувшин вина.
– Почему ты позволяешь хозяйке носить подносы? – Бодрагбар угрожающе вперился в старика-пасмаса. Тот съежился и задрожал:
