Дмитрий Всатен
Книга 1. Людомар из Чернолесья
– Если у меня получится остановить их и потеснить, ты уходи прямо за моей спиной. Иди спешно. Я огражу их от тебя.
Теперь уже Комт растерялся, но кивнул.
Лавина груххов понеслась на левый фланг саараров, но, не доходя до них одного полета стрелы, вдруг резко свернула и бросилась в лобовой удар по центральной колонне, и снова ушла в сторону, обрушившись с тыла на не ожидавшую этого правую колонну.
Всего несколько минут потребовалось груххам и их брездским наездникам, чтобы истребить несколько тысяч врагов.
– Не преследуйте! Храните силы! – кричал Глыбыр. Он был радостен, и всякий раз оборачивался, глядя на основное войско. Можно уходить, но войско не двигалось.
Его зоркий глаз быстро определил место, где бегущие саарары правой колонны смешали ряды центральной части войска. Груххи тут же ударили в это смешение и разорвали колонну пополам.
Только тут боор подметил явное нежелание саараров и грирников сражаться. Когда же он в который раз врубился в их ряды, то был изумлен. Он увидел, что все они связаны между собой железными цепями, их лица измождены, а тела иссушены.
Холодный пот пробил его. Такое воинство не могло быть ему опасно, но почему оно шло на него закованное, словно бы рабское. И снова величайшая радость озарила его душу: раб недостойный противник свободному! Он победит. Снова! Снова!
Боор оглянулся и замер в недоумении. Войско под руководством Комта продолжало стоять на месте, хотя левая колонна не только остановилась, но и стала отступать.
– Комт!!! – закричал Глыбыр, широко расширив глаза. Его недоумение сменилось изумлением, а потом и яростью, когда он увидел как основной стяг – стяг Боорбрезда – стал медленно клониться долу.
Его войско сдавалось.
До слуха Длинномеча донесся грохот. Подобно камнепаду он стремительно приближался. Дикие крики саараров и грирников из хвоста колонны подтвердили приближение чего-то необычного и ужасающе мощного, неостановимого.
Боор вгляделся вперед и увидел, как прямо на него неслись животные, более походившие на исполинских полу ящеров полу слонов. Их приземистые силуэты, массивные раздвоенные носы и нижние челюсти в виде лопаты, утыканной острыми клыками, не оставляли шансов груххам боора. По сравнению с этими чудовищами груххи казались игрушечными.
Монстров было всего шесть, но их удар был настолько мощным, каким бывает разве что удар гигантской волны о пологий берег.
– Ко-о-о-омт!!! – взревел Глыбыр.
Через мгновение его грухха подняли на челюсть-лопату и подбросили высоко в воздух. Клык насквозь проткнул ногу и сильно повредил руку боора.
Падения оземь он уже не почувствовал. Тьма сокрыла от него первое поражение.
Забвение
– Пройди ко мне, – призвал его тихий голос.
Людомар послушно вошел. Он сам удивлялся тому, как его тело быстро и беспрекословно подчинялось приказам голоса.
В голове немного шумело от того, что в ней поселился кто-то иной помимо самого Сына Прыгуна. Идя длинными коридорам замка, перепрыгивая с мостка на мосток, протискиваясь сквозь потайные щели, людомар не переставал удивляться, насколько хорошо знает замок тот, кто засел у него в голове. Его загодя предупреждали о нежеланных встречах, заставляя прятаться в тени углов, ни минуты не медля уводили в сторону с пути какого-нибудь случайного прохожего.
Прошло довольно много времени прежде, чем Сын Прыгуна достиг комнаты, которую видел внутренним взором и услышал голос, звучание которого ощущал лишь изнутри головы.
Он прошел в совершено пустую комнату, голые стены которой покрывал налет из многовековой пыли. Паутины, привычной в таких случаях, не было.
Посреди комнаты прямо в воздухе висел беллер. Людомар узнал его. Это был тот, которого они встретили на выходе от боора.
Глаза беллера были закрыты, а тело вытянулось, насколько могло. Его руки были вытянуты вдоль тела, и весь он словно бы тянулся к потолку.
– Ты пришел, наконец, – проговорил он удивительно бодро, громко и так, словно и не пребывал в полудреме. – Ты устал, я вижу. Резры прелестные, но весьма беспокойные создания. Они утомили тебя. – Это был даже не вопрос.
Он знал – беллер ведал про резров!
Сын Прыгуна сделал вид, что не удивился.
– Ты сильно удивлен? Молчи. Можешь не отвечать. Эта комната исполняет все желания. Абсолютно все. Кто хочет говорить – говорит, кто не хочет – не говорит; кто хочет слышать – услышит даже того, кто не хочет говорить.
В небольшим вздохом, беллер перевернулся в воздухе и улегся неизвестно на чем. Он продолжал висеть в воздухе.
– Сделай так же… если хочешь. Оно поддержит тебя. Всякое желание. Я же говорил.
Людомар подумал о том, что неплохо было бы присесть. Он сделал робкий жест и к своему удивлению ощутил, как воздух под ним стал сгущаться.
– Ляг и отдохни. – Беллер сел в воздухе. – Я люблю проводить здесь время. Много времени. Оно здесь не существует. Здесь его бесконечное множество.
Людомар с опаской сел, а потом и прилег.
– Я давно ждал тебя. Только когда увидел, понял, что ожидаю тебя. – Старик закряхтел: – Эти старые брехуны наскребли на таблицах такое, что трудно разобрать даже мне. Но они писали о тебе. Песчинка, уравновесившая подобное подобным, кажется так там написано. Память. Моя память уже не та. Но и написали они не мало. Всего нельзя упомнить… да и не нужно.
– Зачем ты наслал на нас хищных рыб?
– Резров? Они всегда выполняют свою работу. За это я и кормлю их. – Старик откинулся назад, и сел словно в кресле. – Никому не должно быть известно устройство замка. Как только это станет известно, не останется даже этой цитадели. Все покроется мраком. Боорбрезд умрет, но воссияет. Не сегодня, не завтра, еще не скоро, но грядущее не изменить.
– Ты сам отвел нас туда.
– Мне нужен был ты. Один бы ты туда не пошел. Сам бы остался с ними, да и они бы тебя не пустили.
– Они погибли из-за меня?
– Да. Но… ты не должен винить себя. Их путь пуст. Они из тех, чья жизнь или смерть ничего не значат для Владыки, как не значит волос, спадающий с головы героя. Он лишь его обрамление.
– Но Боорбог, как я слышал, запрещает…
– Боорбог мертв. Он издох, когда твоя нога ступила в Немую лощину. Я видел его судороги, я слышал его предсмертный вопль, я видел его тлен! – Беллер расхохотался зло и нарочито громко. Людомар не знал, что сказать на это. – Есть некоторые, те, которые не могут примириться с тленом и возрождением; есть те, которые не видят этого; есть те, которые предпочитают не замечать, а есть и такие, которые готовятся к нему. Я их последних. Но чтобы стать мной тебе придется примириться с тем, что там… за этими стенами прежний мир уже рухнул. Его больше нет, и никогда не будет. – Старик поднялся на ноги и плавно подлетел к людомару. Тот невольно отстранился.
– Когда ты выйдешь отсюда – не будет во всем мире более одинокого и отверженного существа, чем ты. И ты возрадуешься, когда подумаешь, что мог бы умереть там, вместе с этими холкунами. – Лицо старика исказила презрительная гримаса. – Вот, что меняет нас. Когда перейдешь этот горький ручей, когда опалит он тебя своими гремучими водами, тогда глаза твои откроются и расцветут по-новому. Все новое увидишь ты. Все другое!
Беллер навис над ним и долго смотрел на него.
– Скажи мне еще одно: многое ли ты оставил позади… в том мире.
– Я оставил там все.
Старик громко расхохотался.
– Тем лучше для тебя. Значит, я не ошибся. Мой выбор – самый тот. – И он ударил ладонью людомара прямо в лицо.
Необъятная пустота, непроницаемая тьма, гремящая тишина обрушились на охотника, едва ладонь беллера прикоснулась его лба.
– Это моя любовь, это моя кара тебе, это моя ненависть и моя боль тебе, о, Владыка. Оставляю ее тебе после себя, дабы не свершилось то, что предначертано. – Голос беллера удалялся. – Я оставляю тебя здесь. Я отнимаю тебя у тебя. Я провозглашаю Маэрха в тебе. Нет, и не было, но будешь ты вновь. Когда Владыка сокроет очи, когда тьма пронзится светом надежды; когда зло поглотит само себя…
На этом голос старика затих, и вместе с ним провалилась в тишину сама Вселенная.
Маэрх. Пробуждение
Тусклый свет с трудом пробивался сквозь щели в потолке. Он был серебрист. Робкие нечеткие лучики его ниспадали рваными нитями на грязный, заваленный осколками битого камня, пол. Паутина белесой бахромой свисала по углам. Ветерок, проникавший в комнату неведомо откуда, слегка колыхал ее и озорно играл отдельными прядями.
В углу копошились крысы – эти извечные спутники запустения и тишины подвалов. Их еле слышные шажки вереницей хрустящих звуков пробегали вдоль стен, перемежая со звуками осыпающейся каменной кладки. Тихий писк говорил о том, что крысам было, чем заняться.
Окружающее пространство дышало спокойствием. Это был тот тип покоя, какой свойственен, наверное, только заброшенным домам или клетушкам, в которых обитают очень старые существа, заботящиеся только о том, чтобы дождаться своего часа на выход в мир иной.
Ярко сверкнул на свету паук, переметнувшийся с одной стороны комнаты на другую. Видимо, крыса пошевелила паутину, а он и рад бросится в пасть к хитрюге.
Непродолжительная неравная борьба. Писк. Хрип. Хруст. И вот уже хищник съеден жертвой. Путь паука был окончен, и паутина будет дожидаться нового владельца, лениво помахивая своими лохмами.
Неожиданно в одном из углов помещения нечто зашевелилось. Выдох, вместе с которым туча пыли вылетела на середину комнаты, разнесся по помещению словно бы грохот раската грома.
Все обитатели этого тайного и тихого мирка на мгновение замерли, а после ринулись каждый в свое убежище.
Стена на уровне двух локтей стала медленно со скрипом и скрежетом отходить. Комнату наполнили клубы пыли.
Словно произрастая из пылевого облака, в робких отблесках света, лившихся в потолка поднялась высокая фигура. Она глубоко вдохнула, резко кашлянула и отряхнула руки.
Ожившее в лоне смерти существо медленно и плохо понимающе осмотрелось. Его дыхание становилось все более умеренным. Оно снова кашлянуло.
Он повернул голову в ту сторону, где из щели в стене вытащила свой нос крыса. Заметив, что он смотрит на нее, крыса в мгновение ока растворилась в темноте.
Фигура стояла неподвижно довольно долго, прежде чем сделала несколько шагов к стене и навалилась на нее. Потом она подошла к другой стене и повторила то, что сделала до этого. Путь к третьей стене был остановлен громким треском.
Ожившее существо замерло и посмотрело себе под ноги. Его ноги, закованные в крепкие сапоги из дубленой кожи, попирали раздавленные на сотни кусочков части скелета. Скелет был огромен. Это был брездский скелет.
Фигура подалась назад. Снова раздался хруст, и существо увидело, что опять раздавило кости. Оно присело на корточки и потянулось к полу. Оно подняло что-то, зажало это в руке, а после сунуло за пазуху.
Внезапно существо замерло и стало прислушиваться и принюхиваться. Не вставая на ноги, они резко повернулось в ту сторону, откуда тянуло свежестью и, резво поднявшись, подошло к стене.
На этот раз твердь поддалась и открылась. В комнату ворвался порыв ветра. Фигура подалась назад и подошла к нише, из которой появилось. Протиснувшись обратно, существо слегка загремело внутри чем-то металлическим и вылезло обратно.
Слабый свет скользнул по двум листвовидным щитам на запястьях существа и двум широким, но коротким – в четыре ладони – мечам. Тело существа было сокрыто под тяжелым чешуйчатым плащом с прорезями для рук.
Убрав оба меча за голенища сапог, существо еще раз рассеянно посмотрело вокруг себя и проскользнуло в щель.
***
Фигура в плаще уверенно шла по длинному коридору, выдававшему далеко вперед. Казалось, ему не было ни конца, ни края.
Постепенно, пространство заполнялось звуками. Слух ожившего явственно различал скрип повозок, далекие голоса и стук шагов.
Коридор оканчивался стеной, однако существо в плаще не стало толкать стену, но нажало небольшой камень у ее подножия. Справа от него открылась небольшая ниша. Она претворяла собой узкий и низкий проход, идущий все время под уклон.
Существо быстро прошло в нее и стало спускаться. Кромешная тьма, сгустившаяся поначалу до такой степени, что глаза ожившего перестали видеть, постепенно рассеивалась. Спуск окончился неожиданно. Существо едва удержалось на ногах, чтобы не скатиться кубарем в воду, плескавшуюся в небольшом прямоугольном колодце-заводи. Оно остановилось, качаясь, и замотало головой так, словно бы снимая оцепенение. Оно снова тяжело задышало и, опершись рукой о стену, долгое время стояло, свесив голову и приходя в себя. Внезапно, существо отпрянуло. Из воды на него смотрели сотни маленьких глаз. Они внимательно следили за ним.
– Резры, – прошептал оживший. – Резры…
Вдруг его дыхание словно остановилось. Существо попыталось издать вопль, но лишь захрипело, как если бы его начали душить. Затем оно снова выпрямилось и смело ступило в воду. Рыбы-жуки расплылись в стороны, давая ему пройти.
Раздался всплеск и вода сомкнулась над головой существа.
***
Людомар открыл глаза. Серая плоская галька тускло горела под лучами солнца, с трудом пробивавшегося сквозь пелену тумана.
Он поднял голову и медленно непонимающе осмотрелся.
Охотник нашел себя лежащим за большим валуном подле Синего языка, несущего свои воды по дну Немой лощины. Река, как и многие века до этого мгновения степенно текла у его ног.
Сын Прыгуна поднялся на колени и, не удержавшись, упал спиной на камень. К его удивлению, он ощутил у себя за спиной мешок, который сделал его падение мягким. Падая, людомар услышал шелест, от которого душа его оледенела.
«Омкан-хуут», пронеслось у него в голове. Он тут же вскочил и потянулся под ребра за своими кривыми ножами. Там их не оказалось. Продолжая оглядывать окрестности, он словно слепой шарил у себя по торсу. Ножей нигде не было. Наконец, он обратил свой взор на себя и застыл широко раскрыв глаза.
Его взору открылась грудь, закованная в мелко сплетенную брездскую кольчугу с шестью пластинами поперек; живот прикрытый частью кольчугой, частью широким кожаным поясом со множество приспособлений-ножен (все они были пусты); его ляжки были обернуты дубленой кожей, прикрытой все той же кольчугой, а на ногах красовались размякшие охотничьи сапоги, стиснутые поножами из холкунской стали, такого качества, что на покупку их у всякого в Синих Равнинах, да и Великолесье ушла бы не одна жизнь.
Не веря глазам, людомар осторожно дотронулся до себя и резко отнял руку. То, чем он тронул броню само было заковано в кольчужку и кожу, усиленную широкими клёпками.
В изумлении подняв руки на уровень глаз, людомар в ужасе подпрыгнул. Его ног коснулось нечто твердое, громко загремевшее. Только тут он заметил, что с локтей его свисают веревки, на концах которых болтаются два странной формы щита. Они походили на узкие листья с заостренными кончиками.
Людомар поднял и их, внимательно рассматривая. Прошло несколько мгновений прежде, чем он в изнеможении опустился на прибрежную гальку. Сидеть оказалось не очень удобно, поэтому он стал снимать с себя экипировку.
Оголив торс, он окончательно впал в ступор. Тела, такого, каким он его помнил – молодым, упругим, легким – под кольчугой не оказалось. Он увидел перед собой не сухопарость охотника, но обрюзглость живота перемежающуюся с чрезвычайно развитыми руками и грудью. Людомар с удивлением ткнул пальцем в одну из грудей. Она походила на камень, сокрытый под небольшим мягким одеянием.
Сына Прыгуна вмиг обуяло то чувство, какое редко кому удается испытать. Он ощутил себя заключенным в тело другого существа. Бросившись к реке, он увидел в рябом отражении воды силуэт лица, сокрытого шлемом с железной накладкой, скрывавшей нос, рот и подбородок. Трясущимися руками он развязал шлем и снял его с себя.
Великое облегчение и радость напали на него, когда он увидел свое отражение в воде. Да, это был он. Несколько пополневший, но он!
Лицо изменилось: оно стало тверже и… Он не смог найти описание тем изменениям, которые разглядел в своем отражении.
И в третий раз он потратил много времени, чтобы посидеть, упершись спиной в холодный приречный валун.
Мысли роились в голове. Вопросы. Их была целая туча. Подобно падальщикам, беспокойным, но безразличным ко всему, они слетались на труп его сознания и терзали его сравнениями, указаниями и наблюдениями.
Почему он один лежит на берегу? Почему он так одет? Что с его телом? Что с ним вообще такое?
Первая атака очевидных вопросов спала, когда начало смеркаться. Но за ней прилетели более осмысленные мысли и вопросы.
Что случилось с ним в Боорбрезде? Был ли это сон? Где холкуны? Где холларг? Его хождения по замку, его заплыв с убийцами резрами, – все это был сон? Кошмар?
И наконец, когда сон уже смыкал его веки, в голову медленно заползли остатки вопрошений.
Почему дорога к Боорбрезду пустынна? Почему сейчас так жарко, хотя когда они пришли в замок, было еще холодно? Сколько он пробыл там?
С этими мыслями он и уснул.
***
Прибрежная галька со скрипом и глухим звоном разлеталась под нажимом тяжелых ног. Прерывистое дыхание с хрипотцой, срыгивание и пускание воздуха было настолько громким, что людомар еще издали даже сквозь сон прослышал о том, что в его сторону продвигается некто живой.
Из-за поворота реки показались два всадника. Они ехали на странных животных. Те были шестиноги, похожие на ящериц с далеко выставленными нижними челюстями. Из-под верхних челюстей чудищ высовывалось по два клыка. В сочетании с целым рядом клыков на нижней челюсти животные производили грозное впечатление.
Всадники перебрасывались фразами на неизвестном языке.
Проходя мимо приречного валуна, одно из животных вдруг недовольно заворчало и стало воротить в сторону булыги.
– Эльш! – прикрикнул сидок на него.
Второй что-то спросил его. Тот ему ответил, кивая в сторону камня. Второй слез и внимательно оглядел валун. Потом помочился на него, снова взобрался на свое животное и они продолжили путь.
Едва их силуэты затерялись в тумане, как людомар вытащил из воды всю голову – до этого торчал только нос и часть лица – и внимательно посмотрел вслед странной парочке.
Удивительные вещи продолжали происходить.
Как может некто, да еще и с оружием пребывать в Немой лощине? Разве брезды разрешили такое? И, если да, то когда?
Он продолжал еще некоторое время лежать, а потом сел, высунув из воды и торс. Струйки воды стекали по его кольчуге.
Видимо, подумалось ему, недаром он так одет. Что-то поменялось вокруг. Даже не «что-то», а многое. Может быть и все!
Один единственный вопрос мучил его: где же он был все это время?!
Продолжать идти вдоль реки стало делом опасным. Придется углубиться в кустарник на холмах. Это шумно, но если забраться повыше, то вполне сносно.
Порешив так, людомар приказал себе отказаться задумываться над тем, почему, зачем, отчего и где, и начать действовать. Самое большее, что он сейчас хотел – вернуться домой.
***
Взобравшись на холм, он с восхищением огляделся.
Под его ногами распростерлась туманная река. Зеленовато-сизая пелена медленно струилась в сторону замка. Холмы и горы над ними, как и в то утро, когда он впервые взглянул на лощину с высоты каменных стен, холмы и горы утопали в зелени, оглушали его стрекотом, клетоком, трезвоном, пищанием и щебетанием разнообразных созданий.
Как же разительно было отличие вершины от подошвы! Да разве возможно, чтобы что-то стало хуже в этом мире, когда есть такая красота!
Людомару стало немного жаль реку. Она никогда не увидит эти пейзажи. Никогда не вдохнет полной грудью дурманящий сладкими запахами воздух. Охотнику показалось, что он очутился дома. Стало уютно и тепло. Захотелось отбросить все мысли, лечь прямо в траву и улыбаться солнцу, смеяться вместе с ним, радоваться его лучам, ощущая их на своей коже, играть с ними.
Едва различимый хруст веток быстро вывел его из неги, и Сын Прыгуна не успел даже подумать, как его тело бросилось в траву.
Это был небольшой ками – животное, походившее на оленя. Он мерно прошел в нескольких шагах от людомара, лениво сдирая с ветвей низкорослых деревьев молодые листочки. Охотник не стал его пугать и дал пройти мимо.
Следующие несколько дней он двигался по предгорьям, спускаясь к реке только для того, чтобы набрать воды и поймать рыбу.
К его удивлению выход из лощины был перегорожен довольно высоким частоколом с массивными деревянными башнями позади. На их вершинах горели тусклым светом желтые кристаллы.
Людомар долго вглядывался в неизвестно откуда, как и когда появившиеся укрепления прежде, чем разглядел на них таких же воинов, каких встретил в первый же день своего пути прочь из лощины.
Пришлось ждать ночи и под ее покровом пробираться через укрепления.
Несмотря на обрюзглость, охотник без труда взобрался на частокол, перемахнул через него, прокрался через поросшее травой пространство, перебрался через еще один частокол, меньший по размеру, и, наконец, очутился на Синих Равнинах.
Ноги скоро несли его прочь от Немой лощины. Иной раз он закрывал глаза и отдавался бегу, слыша свист в ушах, наслаждаясь тем, как вольный ветер бил его своими порывами по лицу.
Утро он встретил в небольшом перелеске, где взобрался на самое пышное дерево, спрятался в его ветвях и проспал до вечера. Он решил двигаться по ночам. До тех пор, пока окончательно не поймет, что произошло в том мире, который он покинул несколько дней назад, он не позволит солнцу осветить себя.
Сумерки спустились на землю и приятным теплым ветерком обдували ее, разомлевшую после довольно жаркого дня. Травы поднимались от земли, цветы тянули свои бутоны к восходящей луне, а деревья придвигали к ней свои ветви.
Людомар проснулся, снял из-за спины мешок, съел сырую немного увядшую рыбу, и быстро собрался в дорогу. Он оглядел свой широкий пояс. Каждая из ножен на нем была занята. Он нашел для каждой из них свое оружие в мешке. Теперь у него было два широких коротких прочных меча, два когтеножа, четыре метательных ножа и один простой нож. Кроме этого, в привязи на своих бедрах он нашел по четыре наконечника к копью. За спиной висели два странных на его взгляд щитка, закрывавших руки и складная плевательная трубочка с дюжиной дротиков.
Вечерний ветер неожиданно принес удушливый запах кислого испарения, от которого першило в горле. Сын Прыгуна вспомнил про шлем. Он его едва не выкинул, потому что посчитал неудобным (людомары никогда не носили шлемов), но теперь шлем очень даже пригодится. Надев его, можно прикрыть нос и рот небольшими пахучими мешочками. Охотник только недавно обнаружил эти мешочки внутри шлема. Они крепились к тем его частям, которые закрывали нос и рот. В мешочки нужно было накладывать свежую траву, которая бы отбивала запах и очищала воздух. Людомар знал, что на каждом холме, на всех равнинах, в каждом лесу и даже на болоте и скале есть такие травы.
Ему не составило труда собрать их, уложить в мешочки и двинуться в путь.
Вдалеке послышался грохот. Подобно громыханию грозы за горизонтом, он разносился над окрестностями.
Сын Прыгуна хотел было укрыться от надвигающейся бури, но глаза доносили ему, что это вовсе не ненастье. О том же говорил и нос. Непогодой не пахло. Да и зверье, копошившееся вокруг, не выдавало своего, приличествующего случаю, беспокойства.
Людомар наткнулся на деревню неожиданно для себя. Она вытянулась в небольшой балке вдоль хилого ручейка. Охотник слышал, где вода набирала силу. Это был источник в одном из склонов балки.
Домишки, лепившиеся у берега ручейка, своими силуэтами выдавали принадлежность пасмасам.
Некоторое время людомар раздумывал, заходить ли ему в деревеньку. Любопытство перевесило, ведь это был первый случай, когда он повстречал знакомый ему «пейзаж», который, возможно, расскажет, что происходит с миром.
Грохот за горизонтом не прекращался.
Людомар спустился в балку и быстро прошел к первому домику. Клетушка была совсем старая, покосившаяся – даже для пасмасов она была неухоженной на вид. Он заглянул в узкие оконца. Света нигде не было. Наличие живых существ ни слух, ни обоняние не ощущали.
– М-м-м, м-н, м-м-м, – промычали где-то совсем рядом, и из соседнего домишки вышел пасмас.
Запах донес людомару, что это молодой олюдь.
Пройдя несколько шагов, пасмас вдруг осекся, быстро нагнулся и подобрал что-то на дороге. Внимательно оглядев находку, он расстроенно сплюнул, отбросил находку и продолжил путь.
Охотник проследил, куда он направился и приблизился к развалюхе, почти землянке, из входа в которую тянуло жареным мясом и овощами. Пахло еще чем-то протухшим, жухлым и застоявшимся, но основной запах еды был неотразим.
Людомар оглянулся по сторонам, прислушиваясь. Никаких звуков приближения кого бы то ни было к деревеньке, он не услышал. Охотник прислонил к стене ближайшего домишки щиты, снял заплечный мешок, переменял плащ на оборотную сторону, которая оказалась похожей на рубище, убрал за куст шлем и, закрыв половину лица грязной тряпкой, вошел в землянку, оказавшуюся харчевней.
Все находившиеся внутри тут же замолчали и обернулись на него. Все четверо, включая хозяйку харчевни.
Затеряться не удалось. Это раздосадовало людомара, но уходить было нельзя. Все и без этого подозрительно его разглядывали.
– Пожрать мне дай, – сказал он как можно громче и сам вздрогнул о того, с какой силой его голос донес его слова. Даже голос поменялся за день пребывания в Боорбрезде.
Хозяйка – старуха, от которой терпко пахло приближающимся тленом, напряженно кивнула и указала рукой с зажатой грязной тряпицей направо. Там стоял рассохшийся стол и пень вместо стула.
Троица, среди которой был и невольный проводник людомара, придвинулась ближе друг к другу и стала что-то тихо обсуждать. Они не знали, что их шепот прекрасно ему слышим.
Вдруг один из троицы посмотрел на охотника с удивленным лицом. Его челюсть безвольно опустилась вниз, глаза широко раскрылись, он неуклюже выдохнул и… залился мальчишеским хохотом.
Сын Прыгуна невольно вздрогнул. Слишком громкий звук.
– Ухо, – с трудом выдавил из себя хохотавший. – Ухо… у него… во-о… вот так. – Он приложил к голове ладонь лопухом.
– Где? – заинтересовались другие, беззастенчиво принявшись разглядывать людомара. – Нет же ниче-е.
– Было… было… оха-ха!
Сын Прыгуна все понял. Он и не подумал, что людомарские уши смогут его выдать. Видать, здесь не слыхивали о людомарах. Хотя…
Он уловил испуганный взгляд старухи. Она поднесла ему небольшой кусок жареной ящерицы, какие во множестве здесь водились. Людомар ел их по пути, но сырыми.
– Деб, – сказала старуха.
Охотник непонимающе на нее посмотрел.
– Один деб, – повторила она, беря плошку в свои руки.
– Что ты говоришь?
– Плати один деб.
– Что это?
Хихиканье в харчевне стихло. Старуха помолчала пару мгновений и поставила плошку перед ним.
– Ешь и уходи, – ласково сказала она, но Сын Прыгуна видел в ее глазах животный страх. – Ешь и уходи. – Она стала медленно отходить, слегка кланяясь ему. – Ешь и уходи!
Он мигом заглотил мясо, поднялся и вышел. Хорошо, что все так быстро закончилось. Но что она говорила про «деб».
– Погодь.
Людомар резко обернулся. Трое юнцов с насквозь пропитыми лицами стояли подле него.
– Про ухо спроси, – громко прошептал один. – Про ухо…
– Скажи нам, откуда ты?
– Я из… города… из замка…
Тот, который спрашивал, продолжал улыбаться.
– Ты беглый, – просто сказал он. – Поэтому у тебя нет дебов. Ого, пасмасы, он даже не знает, что это такое. – Троица залилась дружным хохотом.
Людомар, сам не зная, почему, полез за голенище сапога и вытащил оттуда фиолетовый рочиропс.
– Это деб, – проговорил он полу утвердительно, полу вопрошая, и стал внимательно следить за пасмасами.
Лица последних побледнели. Вопрошавший его нервно сглотнул. Его глаза словно бы приросли к кристаллу.
– Откуда это у тебя? – прошептал пасмас.
Людомар ничего не ответил
Лица троицы вдруг приняли угоднически пресмыкающееся выражение. Один из вышедших быстро исчез в харчевне. И почти сразу оттуда выбежала хозяйка. Она принялась обхаживать людомара с такой любезностью и даже неистовством, что он и сам не упомнил, как снова оказался внутри.
Столы были сдвинуты. Дверь в харчевню плотно прикрыта и подперта, чтобы никто не входил. На столах оказались сразу все запасы, какие могло произвести заведение. Квартет из присмиревших и благоговейно глядящих на него пасмасов робко расположился как можно дальше.
Что такое? Почему это? Что с ними со всеми стало? Что такого в этом рочиропсе? Да, он фиолетовый. Он дает больше тепла, но ведь у них тоже есть такие: и желтые, и голубые, и серые. Кого они в нем увидели?
Запахи пьянили людомара. В который раз он решил на время отставить вопросы в сторону и заняться более приземленным делом. Скудные запасы харчевеньки довольно быстро перекочевали в его желудок.
Старуха подала наикислейшую бражку. Людомар с трудом выпил ее. Зато пасмасы напирали исключительно на нее и вскоре так напились, что еле шевелили языками.
– А… када…к…када ты его нам аддаш, а? Атдавай… – вдруг обратился к нему один из молодцев за соседним столиком. Он протянул руку к людомару, но получил такой удар дубиной, что побледнел и со стоном отпрянул назад, завалившись на спину.
Старуха испуганно улыбалась. Она отложила дубинку в сторону и раскланялась перед охотником.
Людомар отметил, что лицо ее меняется сто раз за миг, когда она отворачивается от него, но ему в лицо она смотрит с неизменной наисладчайшей улыбкой.
Он вытащил рочиропс и протянул ей.
Старуха схватила кристалл и внезапно побагровела.
– О-о, – проговорил медленно второй пасмас. – Он… а-а-а..атдал… слышь? Атдал… Он… ей…
– Тиха, – не сказала, а выстрелила старуха. Она подскочила и стала метаться по харчевеньке.
– Не упрячи-и-ишь… мы все ра..а-авно найдем… хи-хи. – И парень с довольной ухмылкой посмотрел на людомара. – Прячит она… ат нас… хи!
Лицо старухи исказила такая гримаса, словно тысячи игл вонзились в ее тело. Она расплакалась.
– Найдут, – прохрипела она. – Отнимут… не скрою… Ох! – Она внезапно выпрямилась и медленно оглядела всех вокруг.
– А а-а-ана миня… ударила-а… а-а-на миня, – стал подниматься из-под стола получивший по руке пасмас. – Нельзя миня… бить…
– Ох! – повторила старуха и дернулась. Ее лицо из багрового стало белым, а у рта и вовсе каким-то серым.
– Я тебе сей…сейчас… – Поднялся на ноги пасмас и пошел на старуху, но та вдруг выдохнула и стоймя рухнула на пол. – Че-е эта-а-а… а-ана? – Удивился парень.
– Ты ее убил, – проговорил второй пасмас.
– Я ее? Я не трогал даже! – тут же протрезвел первый.
– Нет, ты ее убил, – поднялся третий.
Взгляды всех их были обращены не на старуху даже, но на кристалл.
– Ана ж… мать мне, – проговорил первый, но получил удар в скулу. – Че-е ты… а? – Он рухнул подле мертвой старухи, которую начали быть конвульсии.
