Донна Эверхарт
Святые из Ласточкиного Гнезда
Глава 6. Рэй Линн
Измученный болью, взвинченный, угрюмый, Уоррен без конца ворочался в постели, так что ни он, ни Рэй Линн толком не спали. После несчастного случая прошло уже четыре дня, и у Рэй Линн голова раскалывалась от недосыпа и волнений. Она встала и пошла на кухню за аспирином, а когда вернулась в спальню, остановилась в дверях, увидев, что Уоррен перекинул ноги через край кровати и пытается встать. Но муж так и остался сидеть, скорчившись и обхватив руками живот. Рэй Линн застыла на месте, затаив дыхание. В глубине души она почти надеялась, что вот сейчас он поднимется безо всякой боли и все вернется на круги своя. Уоррен медленно выпрямился, держась за бок, но тут же снова рухнул на спину, тяжело дыша. Плечи у Рэй Линн разочарованно поникли. Она подошла к кровати и встала рядом. Голова мужа свесилась вниз, и он даже не пытался ее поднять.
– Зря ты пробуешь вставать. Рано тебе еще.
Он прошептал:
– Где моя лошадь?
Рэй Линн хотела было погладить мужа по плечу, но его слова были настолько странными, что она отдернула руку.
В недоумении она ответила:
– У нас же нет лошади.
– А?..
Рэй Линн положила руку Уоррену на лоб. Кожа была холодная и влажная.
– Ляг и постарайся не двигаться, – посоветовала она. – Ты только хуже делаешь.
– Хуже? Куда еще хуже-то, черт подери, Рэй Линн!
Муж и раньше поминал черта, но не в ее адрес.
Она пояснила:
– Ты мог бы шею сломать и лежать в сейчас в могиле, так что есть куда.
Потом Рэй Линн осторожно пощупала живот Уоррена. Он был твердый, горячий, вздувшийся. Что-то внутри было совсем неладно, сомневаться не приходилось. Кобб положил руку на ее ладонь и посмотрел на жену так жалобно, что она не нашла слов.
Он прошептал:
– Может, ты…
Она не поняла, хоть и старалась помочь.
– Тебе что-нибудь нужно? Может, я?..
Уоррен закрыл глаза. Он больше ничего не сказал, и Рэй Линн гладила его по руке, пока он не задышал легче. До конца дня она старалась не сидеть без дела, заглядывала к Уоррену в перерывах между хлопотами по хозяйству, клала ему на лоб прохладные салфетки и давала глотнуть сладкого чая. Когда пришло время ложиться спать, ей хотелось только одного: чтобы сон пришел к ним обоим. Она наполнила водой таз для умывания и принесла в комнату. Разделась, умылась, натянула ночную рубашку, а затем вынула из волос шпильки. Голова все еще болела, но Рэй Линн расчесала волосы щеткой, и стало легче. В зеркале она увидела, что Уоррен смотрит на нее, и повернулась к нему в тот самый момент, когда муж заговорил. Голос у него был слабее, чем утром.
Он прошептал:
– У тебя такие красивые волосы.
Рэй Линн отложила щетку, взяла тряпку, окунула ее в воду и подошла к мужу. Села на кровать рядом с ним и стала обтирать ему лицо.
Кобб посмотрел на нее и спросил:
– Ты кто?
Она слегка отстранилась и нахмурилась.
– Это я, Рэй Линн. Твоя жена.
Он моргнул.
– Рэй Линн?
Встревоженная, она спросила:
– Пить хочешь? Можешь выпить немного воды?
Муж кивнул, она принесла ему воду, и он дрожащими руками потянулся к стакану. Крепко стиснул его в пальцах и пил, пока не выпил все до дна. Рэй Линн поставила стакан на тумбочку и легла рядом с Уорреном, стараясь не потревожить его. Как-то незаметно она уснула и очнулась только утром, услышав за окном пение пересмешника. Она повернулась к Уоррену и увидела, что он тоже не спит. Вот только человек, смотревший на нее, не был похож на ее мужа. Землистая кожа, фиолетовые тени под глазами – ничего общего с прежним Уорреном Коббом. Но взгляд у него был ясный, какого она не видела уже несколько дней.
Стараясь говорить бодро, она спросила:
– Получше тебе?
Он не ответил, как будто его утомляли вопросы жены.
Она пошла выносить ночной горшок, а когда вернулась в спальню, взгляд у Уоррена уже стал жестким. Задыхаясь, он проговорил:
– Мне нужно… кое-что.
Рэй Линн подошла к нему и сказала:
– Все, что хочешь.
Он указал на комод.
Она почувствовала подступающий ужас.
– Можешь сказать?
О докторе она больше не упоминала, чтобы не раздражать мужа.
– То, что я сделал тогда. Для Бесси.
Бесси – это была рыжая гончая Уоррена, к которой Рэй Линн очень привязалась с тех пор, как пришла в этот дом. Бесси была славная старушка, летом спала под крыльцом, а зимой – под кроватью. Наконец дошло до того, что гончая уже не могла ходить, не могла контролировать свой кишечник и мочевой пузырь, а потом и есть перестала. Она смотрела на хозяев скорбными глазами, и хвост у нее больше не мотался из стороны в сторону.
Уоррен тогда положил большую ладонь на голову собаки и сказал:
– Она хочет уйти.
Он погладил Бесси еще немного, достал свой револьвер двадцать второго калибра, взял старушку на руки и скрылся с ней в глубине леса. Рэй Линн мерила шагами кухню в ожидании выстрела, а когда тот прозвучал, она, хоть и знала, что так будет, все равно вздрогнула, и сердце у нее упало. Они еще долго не могли оправиться после смерти Бесси: собака заполняла пустоту в их сердцах и, уходя, забрала эту частичку с собой.
И сейчас Рэй Линн чуть не плакала.
– Уоррен! Ты же не можешь говорить такое всерьез.
– Могу.
Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, она воскликнула:
– А я не могу! И не проси.
– Это… невыносимо. – Дрожащими руками он схватился за левый бок.
Рэй Линн вышла из спальни встревоженная, испуганная, и его мольбы преследовали ее по всему дому.
– Пожалуйста…
Пытаясь отвлечься, она принялась готовить завтрак, будто ничего не случилось. Принесла еду Уоррену, но тот отвернулся к стене. Она села рядом, как делала каждое утро, чтобы попытаться уговорить его съесть яйца всмятку, но муж смотрел в стену.
– Значит, не будешь есть?
Молчание. Она сердито поставила тарелку на стол.
– Это не ответ. Я бы на твоем месте не стала о таком просить.
– А я и не прошу. Сам все сделаю.
Эти слова пронзили ее, как холодный ветер в зимнюю стужу. Она представила, как муж делает то, что задумал, а она стоит рядом и не вмешивается. Боже мой! Одна мысль об этом вызвала такую бурю чувств, что закружилась голова и тошнота подступила к горлу.
Рэй Линн пробормотала:
– Я не понимаю такого. Позволь мне позвать доктора, Уоррен!
– Поздно… уже.
Споры с ней давались ему нелегко: Кобб начал задыхаться. Рэй Линн подошла и протянула руку, но муж отстранился. Обиженная, она вышла из комнаты и стала мерить шагами кухню. Потом пыталась поставить себя на его место. Может, так выглядит милосердие? Она сама извелась, глядя на страдания Уоррена, но эта его идея – просто дичь.
Она снова вошла в комнату и заявила:
– Я иду за доктором Пердью.
У мужа округлились глаза, и она подумала, что это из-за ее слов, но он повернулся на бок, и его вырвало в таз густой черной массой. Испуганная, Рэй Линн бросилась к нему и положила руку на спину, а Уоррен продолжал извергать из себя все, что в нем было. Потом он рухнул обратно на кровать. Губы у него были перепачканы черным; в спальне стоял запах того, что осталось в тазу. Как будто Уоррен умирал изнутри. На секунду Рэй Линн показалось, что он и правда умер, но грудь у него поднялась и опустилась. Он еще дышал, хоть и еле-еле.
Рэй Линн попятилась к двери, выскочила на крыльцо и вдохнула полной грудью очищающий воздух. В дальнем конце участка стоял старый, покосившийся табачный сарай, и она пошла к нему. Открыла дверь, потянула ее на себя, и ржавые петли заскрипели. Пригнув голову в дверях, она вспомнила, как они с Уорреном однажды забежали в этот сарай во время одной из внезапных гроз, которые так часто налетали откуда ни возьмись в жаркие солнечные дни. Рэй Линн перевела взгляд туда, где они лежали в тот день, почувствовала резкий запах табака, и те давние мгновения, как подарок из прошлого, разом всплыли в голове. Она вспомнила, как стягивала с себя мокрое платье и как Уоррен, обычно стеснительный в таких делах, скинул комбинезон и овладел ею прямо там.
Тогда она была уверена, что забеременеет: стихийный момент любви был страстным, как никогда. С Уорреном это всегда происходило при выключенном свете, под простынями, украдкой. Но через две недели у Рэй Линн пришли месячные, и, как обычно, с мужем они ни словом не обмолвились о том, что уже столько лет женаты, а ребенка так и не завели. Рэй Линн сама не знала почему. Не знала, кто тут виноват, она или он, но давно решила, что скорее она. У Кобба ведь был Юджин, в конце концов… Мысли о прошлом сменились тревогой о том, что происходило в доме. Она словно все еще стояла у кровати единственной свидетельницей страданий Уоррена.
– Господи, пожалуйста, ну пожалуйста, смилуйся над ним! Забери его. Даруй ему покой. Избавь его от этой ужасной боли. Не дай ему совершить грех, – шептала она.
Потом Рэй Линн вышла из сарая, оставив внутри свои воспоминания и молитвы. На полпути к дому она вдруг услышала выстрел – точно такой же, как в тот раз, когда умерла милая Бесси. Грохот эхом разнесся по лесу, и она чуть не закричала: «Нет!» Рэй Линн бросилась бежать – стиснув зубы, стуча ботинками по твердой земле, оскальзываясь в низине, где всегда стояла вода и в вязкой маслянистой грязи грузовичок Уоррена то и дело буксовал. Впереди показался дом, и Рэй Линн замедлила шаг, надеясь, что все-таки ошиблась. Ноги у нее дрожали, и эта дрожь распространялась выше по телу, пока ее не затрясло всю. Она поднялась на крыльцо и окаменела. У входной двери старинные часы на камине отбивали время – обычно она почти не замечала этого звука, а сейчас от него уши заложило. С того места, где она стояла, было видно, что Уоррена в кровати нет. Он сполз на пол, и ноги у него неестественно подергивались, будто в припадке.
Рэй Линн зажала рот рукой, чтобы подавить рвущийся наружу крик, и усилием воли заставила себя шагнуть вперед. Грудь и живот Уоррена были залиты кровью. Рэй Линн перевела взгляд на лицо и увидела, что муж смотрит на нее, то открывая, то закрывая рот, словно хочет что-то сказать. Брови у него были высоко подняты, он словно спрашивал: «Ты согласишься?..» Рэй Линн торопливо опустилась на колени рядом с ним и пригладила ему волосы.
– Боже мой, Уоррен, что ты наделал? – прошептала она.
Губы у него шевельнулись, и она с трудом разобрала слова:
– Оплошал я… Покончи… с этим… Пожалуйста.
Видимо, он как-то сумел встать с кровати и добраться до комода. Рэй Линн невольно подумала: даже тут Уоррен умудрился напортачить. Пистолет лежал на полу, возле руки. Рэй Линн подняла его. Уоррен кивнул, стараясь подбодрить ее. Как тогда Бесси, подумала Рэй Линн. «Теперь это уже и правда милосердие», – мысленно оправдывалась она. Потом положила дрожащую ладонь Уоррену на лоб, повернула ему голову так, чтобы он не видел ее лица, и заметила, что его взгляд обращен к голубому небу, видневшемуся в открытом окне. Господи боже, как может быть таким чудесным день, когда случилось такое! Рэй Линн перевела дыхание и взялась за рукоятку обеими руками – ампутированный палец усложнял и без того тяжкую задачу. Она направила пистолет Уоррену в висок, стараясь не коснуться стволом кожи: не хотелось, чтобы это было последнее, что почувствует муж. Он лежал с широко раскрытыми глазами и ждал, и тогда Рэй Линн произнесла прощальные слова.
Она прошептала:
– Я люблю тебя всем сердцем, Уоррен Юджин Кобб. Ты был мне очень хорошим мужем, – и нажала на спусковой крючок.
Выстрел грохнул оглушительно, а последовавший за ним тонкий звон быстро стал приглушенным, как будто голову набили ватой. Рэй Линн громко всхлипнула и тут же услышала какой-то шум за спиной. Обернувшись, она увидела в дверях спальни Буча Крэндалла. Тот смотрел на нее так, будто не верил собственным глазам.
– Рэй Линн! Что за хрень тут творится?
Глава 7. Дэл
В половине пятого утра послышался крик побудки и звон коровьего колокольчика. Риз застонал, выругался про себя и тут же услышал, как ворчат другие рабочие: эхо их смертельной усталости разносилось по всему лагерю. Дэл скатился с тюфяка, который пока так и не собрался починить, и вышел в темноту справить нужду. Невдалеке скрипели ручки насосов, и шорох дров, вынимаемых из поленницы, сопровождался легким запахом растопленных с утра печей и свежим ароматом сосен над головой. Дэлу все это напомнило дом, маму и то, как она готовила завтрак на кухне в рассветную рань. Он потянулся, закинул руки за голову. Мать с отцом были очень дружны и за всю жизнь почти не расставались. Их преданность друг другу казалось удивительной, хотя Дэл и не понимал, почему именно это вдруг так отчетливо припомнилось ему сегодня утром. Самому Дэлу с тех лет, когда он начал интересоваться женщинами, даже мысль о подобных обязывающих отношениях, в сущности, никогда не приходила в голову.
Он накачал воды и плеснул себе на лицо и шею. Утерся, провел руками по волосам и бороде, все еще длинным, нестриженым, и сам почувствовал, как от него воняет. Он не мылся по-человечески с тех пор, как ушел в леса, и его одежда стала такой же заскорузлой, как у Неда Бейкера и Олли Таттла. И запах от него шел тот самый, какого он обычно не терпел, но выделяться среди других, особенно сейчас, было ни к чему. Вернувшись в лачугу, он сварил цикорий, щедро добавил патоки и выпил все до последней капли. Положил банку бобов в ведерко для смолы и туда же бросил открывалку, которую нашел на гвоздике у плиты. Придется обойтись этим: больше ни на что времени не было. Он встал у забора, и вскоре слева донесся скрип колес. Небо на востоке озарилось бледно-пурпурным светом, когда в утренней дымке показалась повозка. Она подъехала довольно медленно, так, чтобы он успел запрыгнуть сзади. Те же рабочие, с которыми он ехал накануне, сидели сгорбившись, уперев локти в колени и опустив головы, а другие устроились сбоку и глядели куда-то в лес. Все словно собирались с силами, готовясь к новому дню. Дэл уловил запашок, выдающий, что кто-то хлебнул кое-чего покрепче кофе. Тянуло от них сильно и резко.
Одноглазый возница оглянулся на Риза. Из-за глубоких шрамов возле брови с левой стороны лицо извозчика казалось слегка перекошенным. Он тут же снова отвернулся, но голову наклонил так, будто хотел послушать, что ему скажут. У Дэла возникло ощущение, что рабочие, сидевшие сзади, не привыкли к тому, чтобы белый ехал вместе с ними.
Он нарушил молчание:
– Меня зовут Дэл Риз, лесная кличка – Батлер. Мы все работали в лагерях, вся семья. Я к этому делу с детства приучен.
Тот, что сидел ближе всех, откликнулся негромко, словно не хотел, чтобы его услышали:
– Да? Ну, а теперь что тебя сюда принесло?
Дэл растерялся:
– В смысле?
Его собеседник фыркнул и оглянулся на спутников.
– В смысле, у нас-то ты что забыл?
Дэл ответил по-прежнему ровным тоном:
– То же, что и все. Работаю.
Сосед ткнул в сторону Риза большим пальцем, привлекая внимание остальных.
– То же, что и все. Как вам, а?
Остальные помалкивали, хотя кое-кто бросал в сторону новичка скептические взгляды. Похоже, он тут всем чужак: и белым, и цветным.
Сосед немного помолчал и сказал:
– Нолан Браун, лесная кличка Поминай-как-звали – потому что, вот увидишь, придет день, когда духу моего тут больше не будет. – Он смерил Дэла взглядом, все еще настороженно. – У нас такого никогда в заводе не было, чтобы белый делал ту же работу, что и мы. В этом лагере, по крайней мере.
Дэл ответил:
– Как по мне, ничего тут такого нет. Работа как работа.
Нолан возразил:
– Ну да, тебе-то не хлебать того, что нам достается. – И широким жестом указал на остальных.
Лагерный опыт Дэла ограничивался детскими годами. Он догадывался, на что Нолан намекает, но с тех пор, как отец с мамой вернулись домой, он в лагерях больше не жил, так что своими глазами ничего подобного не видел и на себе не испытывал.
– А почему Батлер? – спросил Нолан.
Дэл негромко рассмеялся.
– Так было написано на зерновом бункере, где я как-то раз работал. Ласточкино Гнездо – тоже интересное название.
Браун пояснил:
– Говорят, это из-за амбарных ласточек: они тут кое-где лепят гнезда под крышами. А я так скорее осиным гнездом назвал бы.
Остальные похмыкали в знак согласия, а потом один за другим неторопливо назвали свои имена:
– Эрл Диллон, он же Большая Шишка.
– Лерой Рэтлифф, он же Росинка.
Нолан наклонился к Дэлу и добавил:
– «Росинка» – так бар в лагере называется. Единственное местечко, где можно хоть как-то развлечься.
Дэл не пил, но понимал, что после трудного дня это бывает нелишним.
Еще один сказал:
– Джонси Джонс, он же Будь-Спок.
– Вот точно, – снова вклинился Браун. – Только отвернешься – будь спок, уже смылся куда-то. Хорошо еще, если босс не увидит.
Джонси почесал затылок и пробормотал:
– Да это у меня с внутренностями неладно. Ничего удержать не могу.
Нолан хохотнул:
– Куда как верно. Собственную пипирку – и ту в штанах никак не удержишь.
Остальные тихонько зафыркали в ладони.
Последний рабочий представился:
– Чарли Бернс, он же Гори-Ясно.
Потом он издал странный клокочущий звук, сильно напоминающий ослиный рев, и Дэл подумал, что такого глупого смеха еще ни разу в жизни не слышал. Остальные снова захихикали, но взгляды их метались туда-сюда, словно в ожидании какой-то угрозы. Единственным белым среди них, не считая Дэла, был возница.
Он бросил через плечо:
– Гас Стрикленд. А мула зовут Денди Бой.
Очевидно, Гасу рабочие доверяли, иначе не стали бы вести при нем такие разговоры.
Дэл оглядел мула: здоровенный, ладоней в семнадцать, не меньше. Ризу приходилось видеть таких, когда его семья занималась скипидарным делом. Это было тягловое животное: такие могут весить тысячи полторы фунтов, а то и больше. Особая порода, крупнее и шахтерских, и хлопковых, и фермерских. Мулы, работающие в скипидарных лагерях, имели твердую поступь и умели лавировать в самых узких местах между деревьями. Гас не погонял Денди Боя: бросил поводья на колени и даже не смотрел на дорогу, пока откуда-то из леса не вынырнул Ворон и не поскакал рядом. Так они добрались до места сбора, где уже высаживались другие работники.
Еще один десятник восседал на лошади среди большой группы подрубщиков и выкликал по именам тех, кто вылезал из повозок. На первый взгляд он производил впечатление человека опасного: прищуренные глаза так и зыркали по сторонам, ни на ком не задерживаясь, а копна грязных светлых волос, свисавших ниже ушей, придавала ему разбойничий вид.
Резким голосом десятник прикрикнул:
– Ну, вешайте свои ведра. Живо, живо!
Несмотря на его грозный вид, на лицах рабочих мелькали усмешки, когда он к ним обращался. Тем временем Суини и еще несколько бригадиров тоже наблюдали, как их подчиненные слезают с повозок и вешают ведра с обедом на нижние ветки, но тут уже никто не усмехался и не вставлял никаких реплик.
Ворон предупредил:
– Чтоб без огрехов сегодня. Поняли?
Рабочие вразнобой пробурчали: «Так точно», «Бу сделано, босс», так или иначе выражая согласие. Все они стояли с безучастными лицами, глядя в землю.
Удовлетворенный, Ворон пришпорил лошадь и направился к десятнику с грязными светлыми волосами.
Пока шли обратно к повозке, Нолан Браун буркнул:
– Каждое утро одно и то же талдычит.
Похоже, он был тут признанным вожаком, когда дело касалось выражения общего мнения, потому что по толпе вновь прокатился согласный ропот. Они опять забрались в кузов, и Денди Бой тронулся.
– А семья у него есть? – спросил Дэл, указывая на Суини, который все еще беседовал с сурового вида десятником.
– Холостой вроде бы, – ответил Гас. – Старуха какая-то приезжает иногда погостить. Мать, наверное.
Эрл заявил:
– Я знаю только, что деревья он любит больше себя самого. А вот Джим Баллард – тот ничего. – Он показал на светловолосого десятника. – Не бесится, если попортишь инструмент или остановишься чуток передохнуть: лишь бы работа была сделана.
Нолан пустился в откровения:
– Тут много шансов к праотцам отправиться. Можно болотной воды напиться до поноса. Я видел, как люди от этого жутко хворали и скукоживались, будто сушеная репа. Или лихорадку подхватишь, или дистиллятор рванет, и тогда мы все на воздух взлетим, или в баре прирежут за пару монет. Но с Вороном связываться? Излупит он тебя до полусмерти, или в парилку угодишь, или и то и другое. Я был разок в ящике и больше не хочу, хватит с меня. А еще я знаю, – он понизил голос, – случись что, так и труп не найдут. Ворон тут сам себе закон.
Эрл подхватил:
– Помните, когда Генри Гудолл сказал, что не может смолу таскать, потому что спина болит? Его и правда здорово прихватило. А попробуй-ка эти бочки покатай, полные-то, тут и здоровому нелегко.
Нолан кивнул:
– Помню, – и повернулся к Дэлу: – Десятник тогда поставил Гудолла на подсочку. Все работают, а я за Генри приглядываю, и Ворон тоже – как будто только и ждет, что тот где-нибудь напортачит. А у Генри инструмент никуда не годный оказался. Он рубит-рубит, видит – что-то не то. Принес Ворону показать, а тот и смотреть не стал, как будто Гудолл нарочно придуривается. Иди, говорит, работай. Генри говорит, что не может таким инструментом работать, а Ворон выхватил хак у него из рук да как махнет! С одного удара горло перерезал. Генри лежит, кровью захлебывается, а Ворон говорит: «Видишь, инструмент в порядке». И что тут сделаешь. Так Гудолл и истек кровью, как поросенок, там, где упал. Родные потом приходили его искать, так им сказали, что он сбежал. Все со страху молчали и не вмешивались.
– А Пиви тоже не вмешивается? – спросил Дэл.
Чарли покачал головой.
– Они с Вороном без конца ругаются, так он, Ворон-то, теперь тишком свои делишки проворачивает.
– Почему его так зовут?
Нолан наклонился поближе.
– Он говорит, потому что вороны умные.
– Потому что прихвастнуть любит, – возразил Гас. – Вот погоди, еще услышишь.
Разговор иссяк, все замолчали, пока не подъехали к участкам, которые требовалось обработать. Ворон выкрикивал клички, рабочие один за другим спрыгивали с заднего бортика повозки и исчезали в лесу, пока не остались только Дэл, Гас и сам Ворон. Денди Бой развернулся по широкой дуге, и десятник показал Дэлу, где приступать к работе. Тот соскользнул с повозки. Когда она проезжала мимо, возница бросил на Риза непонятный взгляд и укатил по тропинке, по которой ему предстояло до вечера возить смолу на перегонку. Ворон двинулся следом за Дэлом. Взгляд десятника был устремлен на верхушки деревьев, а в голосе появилась какая-то новая нотка – более мягкая, задумчивая.
– Я не так давно читал, что некоторые деревья не касаются друг друга верхушками и, если посмотреть вверх, можно увидеть среди зелени голубую небесную реку.
Дэл поднял голову, но никакой небесной реки среди качающихся верхушек сосен не разглядел.
Суини пояснил:
– Это новое открытие. Уже и название для этого придумали: застенчивость кроны.
Дэл хотел повторить, но Ворон не дал ему и слова вставить: он все еще размышлял вслух над тем, что прочитал:
– Деревья одного возраста и породы не касаются верхушками ветвей других деревьев. Такой в природе порядок, чтоб ты знал. Говорят, это потому, что здоровые деревья не хотят подцепить болезни, которые могут им навредить. Здорово, а?
– Наверное. – Дэл не знал, что хочет услышать десятник, поэтому высказался неопределенно.
Тот фыркнул, выражая свое отношение к такому ответу.
– Все живое знает, что свою породу нужно оберегать. Даже деревья, черт подери. Я не люблю, когда чистую воду мутят. Белая раса должна быть сильной.
Тут Риз предпочел промолчать.
Ворон спросил:
– Где ты работал до этого?
Дэл ответил:
– В округе Клинч.
– Тоже с ниггерами?
– Нет.
Суини откинулся в седле и сплюнул на землю струйку коричневого табачного сока, не переставая разглядывать спутника. Тому же хотелось только одного: приступить к работе.
Наконец десятник спросил:
– Что ты о них думаешь?
Риз пожал плечами.
– О ком?
– О ниггерах. Что ты о них думаешь?
– Думаю, они просто хотят жить по-человечески, как все.
Ворон, держась обеими руками за луку седла, глядел куда-то вдаль, в чащу леса.
Потом сказал:
– Вот написал Линкольн эту свою дурь про освобождение семьдесят лет назад, так и началось. Все наперекосяк пошло. Одно я тебе могу сказать точно: тут, в этом лесу, такое не прокатит. Я люблю, чтобы все было, как природой положено. Мы должны стоять выше, понял? Следить за чистотой и не мараться. – Он вдруг подался вперед и шепотом спросил: – Ты ведь не из этих поганцев, любителей ниггеров, а?
Дэл попятился и оглянулся через плечо, вскинул руки и примирительно сказал:
– Я сюда работать пришел, вот и все. И мне пора начинать.
– Ну так начинай. Да гляди не отставай, не порти деревья и все такое. Не то можно на неприятности нарваться.
Десятник улыбнулся Дэлу ледяной улыбкой и отошел.
Риз быстро сделал первую подсочку, выкрикнул: «Батлер!» – и поспешил к следующей сосне, размышляя про себя, какой же этот Ворон странный и неприятный тип.
Несколько дней прошло без происшествий. Время от времени Риз краем глаза замечал, что босс за ним наблюдает. Дэл работал аккуратно и быстро, норму выполнял, так что беспокоиться ему было не о чем. Однако он не оставил попыток завести друзей в Ласточкином Гнезде, хоть и знал уже отношение десятника к неграм. К черту этого Ворона! Риз будет разговаривать с кем захочет и когда захочет. Цветные держались настороженно, а когда он пытался завязать разговор, глядели недоверчиво. Дэл заметил, что Ворон то и дело появляется из ниоткуда, почему-то чрезвычайно интересуясь желанием Дэла наладить дружеское общение.
Как-то раз Ворон спросил:
– Кто тебя научил этой работе?
Риз посмотрел ему прямо в глаза и ответил:
– Один цветной по имени мистер Лерой.
Никто в лагере не возражал, когда девятилетний Дэл ходил по пятам за всеми подряд и расспрашивал обо всем, что его занимало. Папа и дедушка были заняты своим делом: следили за порученными им деревьями. Мистеру Лерою, как поговаривали, было уже под сотню лет, когда он наставлял юного Дэла, что не стоит подсачивать дерево слишком глубоко: так можно повредить сосну, и тогда она больше не будет давать смолу. Он показывал мальчику, как стекает живица, если сделать слишком широкий надрез, и как потом приходится прибегать к ненавистному всем скоблению: когда смола через какое-то время подсыхает и нужно соскабливать ее со ствола. А жена мистера Лероя впервые дала Дэлу попробовать лесное рагу – дикое мясо, беличье или енотовое, с луком и кукурузным хлебом.
Десятник скривился:
– Твой отец, значит, тебя не учил.
– Нет, – ответил Дэл.
Ворон буркнул:
– Может, в том-то и твоя беда.
Риз встревожился, но старался не подавать виду. Как-то раз после обеда Суини подъехал и стал осматривать дерево, с которым работал Дэл. Тот был уверен, что делает свое дело как следует, и продолжал – подсачивал, выкрикивал свою кличку и переходил к следующей сосне.
Ворон подъехал ближе и сказал:
– Стой.
Прикрыв ладонью глаза от солнца, Риз поднял взгляд на человека, сидевшего на лошади. Тот ткнул его пальцем в плечо.
– Ты кое-что пропустил.
– Да ну? Ничего я не пропускал.
– А я говорю, пропустил.
– Где?
Дэл вернулся назад, чтобы проверить, и не увидел ни одной пропущенной сосны. Суини ехал за ним, и лицо у него было зловещее.
Риз повторил:
– Ничего не пропущено.
Ворон перекинул ногу через седло и соскочил на землю. Подошел к семейке ладанных сосен.
– Эти две и вон те дальше.
Дэл возразил:
– Они же не помечены. Это не смоляные деревья.
– Кто тебе сказал?
– С них ничего толком не соберешь. Не доросли еще, на них и меток нет.
– Ты, гляжу, вообразил, будто умнее меня. Слишком много знаешь, гляжу. Забыл, где твое место.
– Ничего я не забыл, – пробормотал Дэл.
– Спорить со мной будешь? Я сказал, что эти деревья надо обработать. Они годятся в дело, а ты их пропустил. А теперь еще огрызаться вздумал. – Он снова забрался в седло и развернул лошадь так, что та оказалась у Дэла за спиной. – Пошел назад в лагерь, – бросил десятник.
– Зачем? Еще же не…
Ворон отцепил кнут от седла и распустил его так, что кончик свесился до самой земли. Дэл сунул хак за пояс и зашагал назад, как было велено. Если Суини не терпится, чтобы Пиви уволил Дэла, значит, так тому и быть. Они с Вороном двинулись обратно по дороге, и отдаленные выкрики других рабочих вскоре затихли. Когда они проходили мимо Нолана, тот, увидев их, тоже остановился.
– Чего уставился, Поминай-как-звали? – буркнул Ворон.
Нолан покачал головой.
– Ничего, босс.
Десятник бросил ему учетную книжку и сказал:
– Считай за подрубщиками выработку, – а потом Дэлу: – Пошел, Батлер.
Риза удивило, что десятник доверил Поминай-как-звали свою учетную книжку. Будто они были в каком-то другом лагере, хотя сейчас об этом думать не хотелось. Они миновали других рабочих, те один за другим замирали в изумлении и тут же поспешно возвращались к работе.
Джим Баллард подъехал к ним и спросил:
– Что здесь происходит?
– Не суйся не в свое дело, Баллард, – отрезал Ворон. – Сам разберусь.
Баллард смутился:
– Я же не вмешиваюсь, просто спрашиваю.
– Раз он работает с ниггерами, то по справедливости и получать должен как ниггер, когда напортачит.
– Я не портачил, – возразил Дэл.
Баллард спросил с коротким смешком:
– С каких это пор ты у нас такой справедливый стал? И куда ты его ведешь, Ворон?
– А ты как думаешь? – ответил десятник. – Пошевеливайся, Батлер.
Баллард заметил:
– Пиви только сегодня утром говорил, что рабочих рук и так не хватает.
– Без него управятся.
Риз заявил:
– Постой-ка. В ящик я не полезу.
– Выбирай, – сказал Ворон. – Это, – он щелкнул кнутом, – или то.
Баллард пробормотал:
– Придется рассказать Пиви.
Ворон медленно повернулся к нему.
– Да ну? Если на то пошло, может, пусть послушает и о том, как ты любишь приложиться к бутылочке в рабочее время?
Баллард потер желвак на шее и умолк.
– Вот так-то, – добавил Суини. – Я все знаю.
Дэл не мог не отдать должное Балларду: хоть попытался, и на том спасибо. Кнут ему пробовать не хотелось, вот уж спасибочки, но при мысли о тесном ящике он невольно заколебался: может, первый вариант все же лучше.
Они миновали лачуги, где цветные женщины развешивали одежду на просушку или сидели на крыльце с мисками на коленях, луща бобы и приглядывая за малышами, которые бегали за цыплятами в огороженных двориках на песчаной земле без единой травинки. Из открытой двери покосившейся хибарки неподалеку, очевидно служившей школой, раздавались голоса: ребятишки хором декламировали азбуку. Все было как обычно, пока не появились они с Вороном. Тут уж все замерли. Необычное зрелище: белый на лошади гонит другого белого, угрожая кнутом. Дэл не видел раскрытых ртов, только чувствовал изумление в мертвой тишине, накрывшей лагерь.
Ему самому не верилось в происходящее. Можно было бы рвануть влево и скрыться в лесу, но это значило дать Ворону повод пристрелить его. Они шли посреди лагеря, и Риз все пытался придумать, как предотвратить неизбежное, но не успел он опомниться, как они уже были на месте. Десятник спрыгнул с лошади.
