Дэвид Саймон
Отдел убийств: год на смертельных улицах
Он уделяет каждому телу столько, сколько может, но не больше. Аккуратно отмеряет требуемые силы и эмоции, закрывает папку и едет на следующий вызов. И даже после многих лет выездов, тел, мест преступлений и допросов хороший детектив по-прежнему берет трубку с упрямой непоколебимой верой в то, что если он выполняет свою работу, то истину всегда можно будет узнать.
Детектив убойного отдела держится.
Понедельник, 18 января
Здоровяк сидит спиной к зеленой металлической перегородке, разделяющей офисы убойного и отдела ограблений, и отрешенно глядит в угловое окно на город. Его левая рука покоится на стеклянной кружке в виде глобуса, заполненного по самый полярный круг бурой желчью со дна офисного кофейника. На столе перед ним – толстая красная папка с надписью H8152 на обложке. Он отворачивается от окна и с ненавистью смотрит на папку. Папка смотрит в ответ.
Идет смена с четырех до полуночи, и для Дональда Уордена – Здоровяка, Медведя, единственного прирожденного детектива в Америке, – это первый день после долгого отпуска, нисколько не улучшившего его настроение. Остальная группа это чувствует и обходит его за милю, забегая в комнату отдыха только по делу.
– Привет, Дональд, – пускает пробный шар Терри Макларни во время одной такой вылазки. – Как отдохнул?
Уорден пожимает плечами.
– Куда-нибудь ездил?
– Нет, – говорит Уорден.
– Ясно, – отвечает Макларни. – Вот и поговорили.
Это все стрельба на Монро-стрит – вот почему он засел за угловым столом в комнате отдыха, словно какой-то железный дредноут на мели в ожидании прилива, который может никогда не прийти.
Пять недель – а он не приблизился к разгадке ближе, чем на утро после убийства, и смерть Джона Рэндольфа Скотта в переулке на Монро-стрит в Западном Балтиморе все так же считается приоритетом полицейского департамента. Рапорты Уордена и его напарника идут не сержанту с лейтенантом, как при обычном следствии, а напрямую административному лейтенанту и капитану во главе отдела преступлений против личности. Оттуда рапорты несут дальше по коридору полковнику, а от него – замкомиссара Маллену двумя этажами выше.
В этих рапортах сложно разглядеть прогресс. И в каждой беседе с начальством сквозит паранойя. Дональд Уорден практически чувствует, как нервно потеют все инстанции. Да и в его собственном представлении дело Монро-стрит – это пороховая бочка, только и ждущая, когда за нее ухватится какой-нибудь активист или святоша из уличной церкви и начнет вопить про расизм, полицейскую жестокость или круговую поруку так громко и долго, что майор или комиссар полиции потребуют крови. Часто Уорден задумывается, почему это еще не началось.
Он наблюдает в западное окно кухни, как зимнее небо темнеет до темно-синего оттенка и розово-оранжевый свет заходящего солнца прячется за городским горизонтом. Детектив допивает первую чашку кофе, бредет к металлической вешалке и достает из внутреннего кармана бежевого пальто сигару. Он курит «Бэквудс» – черные сигары, которые можно найти в любом хорошем «7-элевен».
За Уорденом следует тонкий завиток едкого дыма, когда тот возвращается за стол и открывает красную папку.
H8152
Убийство / применение оружия сотрудником полиции
Джон Рэндольф Скотт Ч/М/22
3022, бульвар Гаррисон, кв. 3
CC№ 87-7L-13281
– Угораздило же вляпаться, – тихо говорит Уорден, пролистывая служебные отчеты в начале стопки. Откинувшись на спинку, забрасывает одну ногу на стол и открывает вторую папку, с набором цветных фотографий, пристеплеренных по две на странице.
Посреди переулка лежит навзничь Джон Рэндольф Скотт. У него гладкое и какое-то неношенное лицо – он выглядит младше своих двадцати двух. Пустые глаза прикованы к краснокирпичной задней стене сплошного ряда домов южнее. Одежда – такая же, как у любого пацана на углу: черная кожаная куртка, голубые джинсы, бежевая рубашка, белые кеды. На другой фотографии жертву перекатили на бок, рука детектива в резиновой перчатке указывает на маленькую дырочку в спине куртки. Входное отверстие – с соответствующим выходным слева на груди. Над глазом молодого человека – окровавленный подтек от падения на асфальт.
Позже судмедэксперт установил, что убившая Джона Рэндольфа Смита пуля пробила сердце под легким углом сверху вниз, что отвечает наклону переулка, где его обнаружили. Он умер почти мгновенно, говорили патологоанатомы, – от выстрела в спину во время побега от офицеров Балтиморского департамента полиции.
В первые часы дело Скотта считалось не убийством, а полицейской стрельбой – и стрельбой неудачной, требовавшей грамотной отписки, чтобы копа не сожрало большое жюри, – но все же ничего такого, что можно назвать преступлением.
Жертва – один из двух молодых людей в «додж кольте», который двое патрульных Центрального района опознали как угнанный и преследовали от бульвара Мартина Лютера Кинга по шоссе I-170 вплоть до Рейнор-авеню, где Скотт и его двадцатиоднолетний сообщник выскочили из машины и разбежались в противоположных направлениях по переулкам гетто. Когда двое патрульных из Центрального приступили к пешему преследованию, один из них, двадцатисемилетний Брайан Педрик, споткнулся и произвел выстрел из табельного револьвера. Позже Педрик заявил следователям, что выстрел был случайным – шальная пуля вылетела, когда он неудачно вышел из машины. Педрик считал, что целился в асфальт и что пуля срикошетила прямо перед ним; так или иначе, похоже, она не задела подозреваемого, исчезнувшего в лабиринте задворок. Педрик потерял его из виду, но к тому времени по ближайшим боковым улицам и переулкам уже курсировали другие машины из Центрального, Западного и Южного районов.
Спустя считаные минуты сержант Центрального района вызвал скорую и отдел убийств, стоя над телом в переулке у Монро-стрит, где-то в трех кварталах от места, где выпустил свою пулю Педрик. «Это полицейская стрельба?» – спросил диспетчер. «Нет», – ответил сержант. Но тут на место преступления вышел сам Педрик и признался в случайном выстреле. Сержант снова взялся за рацию. «Поправка, – сказал он, – есть участие полиции».
Через несколько минут на место прибыли Уорден и его напарник Рик Джеймс, осмотрели покойника, поговорили с сержантом из Центрального, после чего проинспектировали табельный револьвер Педрика. Выпущена одна пуля. У патрульного изъяли оружие и проводили в машину, где тот подтвердил, что произвел один выстрел, но отказался говорить что-либо еще, пока не встретится с юристом полицейского профсоюза. Уорден знал, что это значит.
У профсоюзного юриста один ответ на просьбу детектива допросить полицейского в ходе уголовного расследования. По приказу сотрудник полиции подаст рапорт с объяснением своих действий во время происшествия; в противном случае он будет молчать. Ведь когда рапорт пишут по прямому приказу, он уже не считается добровольным заявлением, а значит, не может быть использован против сотрудника в суде. В этом случае дежуривший той ночью прокурор штата отказался дать приказ, и в результате юридического ограничения следствие встало на очевидную колею: доказать, что офицер Брайан Педрик – сотрудник с пятилетним сроком службы без случаев злоупотреблений или чрезмерного применения силы в послужном списке, – застрелил убегающего человека в спину из табельного револьвера.
В течение двенадцати часов дело Монро-стрит было железобетонным и таким бы и осталось, если бы не один критически важный факт: офицер Педрик не убивал Джона Рэндольфа Скотта.
На утро после выстрела помощники судмедэксперта раздели тело Скотта и нашли пулю 38-го калибра, застрявшую в окровавленной одежде. В тот же день ее изучили в баллистической лаборатории, но она не совпала с револьвером Педрика. Более того, Скотта убила 158-грановая полуоболочечная пуля с круглым носиком – стандартный патрон «смит-вессона», уже лет десять не состоящего на вооружении полиции.
Тогда Уорден и несколько других детективов вернулись на место преступления и тщательно обыскали при свете дня переулок, где, как утверждалось, Педрик произвел выстрел. Попинав мусор у Рейнор-авеню, они нашли отметину на асфальте со следами свинца от рикошета. Детективы проследовали по вероятной траектории на другую сторону переулка и вышли на соседнюю стоянку, где в то самое утро, как ни поразительно, убирался местный житель. Из всех замусоренных стоянок во всех гетто мира, думал Уорден, этот парень убирается именно на нашей. Уже собравшись перерыть полдесятка мусорных мешков, собранных последним добрым самаритянином Западного Балтимора, детективы вдруг обнаружили пулю 38-го калибра, частично зарывшуюся в землю. Позднее баллистики подтвердили, что она выпущена из оружия Брайана Педрика.
Но если стрелок не Педрик, тогда кто?
Уорден не любил очевидные ответы. Он сам был копом и всю сознательную жизнь провел в братстве копов – в отделениях и патрульных машинах, в коридорах суда и районных обезьянниках. Он не хотел верить, что человеку в форме хватило бы дурости пристрелить кого-то и сбежать, бросив тело в подворотне, как любому другому поганому убийце. И все же он не мог закрыть глаза на тот факт, что Джон Рэндольф Скотт убит пулей 38-го калибра, убегая от людей с револьверами 38-го калибра. В любом другом расследовании никто бы не сомневался, с чего и как положено начать детективу. В любом другом расследовании детектив начал бы с этих людей с оружием.
Уорден – это Уорден, так что с этого он и начал, потребовав почти у двух десятков полицейских из трех районов сдать служебные револьверы в отдел улик в обмен на новые. Но в каждом случае баллистическая экспертиза показывала, что смертельная пуля выпущена не из этого оружия. Снова тупик.
Мог коп иметь при себе второй пистолет, тоже 38-го калибра, который уже давно выкинул с пирса в Кантоне? А может, пацан убегал от полиции, решил угнать другую машину и нарвался на пулю от разгневанного гражданского, который затем растворился в ночи. Маловероятно, признавал Уорден, но в той округе нет ничего невозможного. Куда вероятнее, что пацана во время драки прикончил выстрел из его собственного оружия 38-го калибра, который был отобран у него сотрудником полиции при попытке задержания. Это бы объяснило и то, почему пуля – не казенная, и оторванные пуговицы.
Уорден и Рик Джеймс нашли на теле жертвы и рядом четыре пуговицы. Одна, похоже, не имела к жертве никакого отношения; три других, как выяснилось, были с его рубашки. Две пуговицы, окровавленные, нашли рядом с телом; третью – у входа в переулок. Уордену и Джеймсу оторванные пуговицы говорили о том, что жертву схватили и она сопротивлялась, а наличие одной у входа в переулок говорило, что схватка началась всего в паре метров от того места, где упала жертва. Этот сценарий предполагал уже не просто один выстрел со стороны подозреваемого в гражданском, а уличное задержание – попытку схватить или остановить жертву.
Куда ни кинь – всюду клин, думал Дональд Уорден о смерти Джона Рэндольфа Скотта: один возможный исход хуже другого.
Если убийство не раскроют, выглядеть будет так, словно департамент прикрывает своих. Но если обвинят копа, то Уорден с Джеймсом, как люди, отвечающие за обвинение, станут париями для патрулей. Юристы полицейского профсоюза уже советовали своим членам не общаться с убойным и намекали, что отдел преступлений против личности равен ОВР[14]. Как дальше расследовать убийства, когда патрульные настроены против тебя? Но третий вариант – то есть слабая вероятность вмешательства гражданского, что Джона Рэндольфа Скотта застрелил местный при его попытке влезть в дом или угнать вторую машину для побега от полиции, – в чем-то хуже всех. Уорден понимал, что если и найдет подозреваемого из гражданских, то начальство будет из кожи вон лезть, чтобы всучить его политической верхушке города, не говоря уже о лидерах черного сообщества. Итак, господин мэр, нам казалось, что это сделали белые полицейские во время преследования мистера Скотта, но теперь мы уверены, что виновен черный из квартала 1000 по Фултон-стрит.
Ага. Конечно. Вот и разрулили.
Двадцать пять лет в Балтиморском департаменте полиции – и теперь Дональда Уордена просят увенчать карьеру делом, из-за которого за решетку могут угодить копы. Сначала эта мысль приводила в ужас – ведь Уорден сам плоть от плоти патрульный. Он перевелся в центр, и то с неохотой, после более десяти лет в спецподразделении Северного района. А теперь из-за этого воришки с дыркой в спине патрульные трех районов стоят на пустых парковках в машинах бок о бок и перешептываются о человеке, охранявшем улицы, когда они еще в началке на дальность плевались. Что этот Уорден за хрен? Он правда может закатать полицейского за ту фигню на Монро-стрит? Примотается к сослуживцу из-за какого-то дохлого йо? Он что, крыса, что ли?
– Ой-ой, Уорден смотрит на нехорошее дело.
В дверях комнаты отдыха стоит напарник Уордена со страничкой из блокнота в руках. Рик Джеймс на десять лет младше Дональда Уордена и лишен его чутья и смекалки, но, с другой стороны, в этом мире с Уорденом вообще мало кто может потягаться. Он работает с напарником моложе, потому что Джеймс в состоянии осмотреть место убийства и написать хороший членораздельный рапорт, а сам Уорден, при всех талантах, лучше мозги себе вышибет, чем просидит два часа за пишмашинкой. В приступы хорошего настроения Уорден считает Джеймса достойным проектом – подмастерьем, которому можно передать знания, обретенные после четверти века в полиции.
Здоровяк медленно поднимает взгляд и видит страничку в руке молодого напарника.
– Это что?
– Это вызов, детка.
– Мы не выезжаем на вызовы. У нас задание.
– Терри говорит, надо ехать.
– Что там?
– Убийство.
– Я больше не занимаюсь убийствами, – саркастично отзывается Уорден. – Отныне ко мне только с долбаной полицейской стрельбой.
– Да ладно тебе, детка, пошли зарабатывать.
Уорден опустошает кружку с кофе, бросает в банку окурок сигары и на секунду-другую разрешает себе поверить: все-таки есть жизнь после Монро-стрит. Затем идет к вешалке.
– Не забудь пистолет, Дональд.
Здоровяк впервые улыбается.
– Я его продал. Заложил на Балтимор-стрит за дрель. Где там твое убийство?
– Гринмаунт. Квартал 3800.
Сержант Терренс Патрик Макларни наблюдает, как двое детективов собираются на выезд, и довольно кивает. Со времен Монро-стрит прошел уже месяц, и Макларни хочется, чтобы его люди вернулись в ротацию и отвечали на вызовы. Главное – потихоньку, чтобы начальство не подумало, будто спецгруппа по Монро-стрит зашла в тупик. Если повезет, рассуждает Макларни, Уорден поймает убийцу по этому вызову, и административный лейтенант перестанет проедать плешь из-за дела Скотта.
– Наряд выезжает, сержант, – говорит Уорден.
В лифте Рик Джеймс крутит ключи от машины и смотрит на свое размытое отражение в металлических дверях. Уорден следит за загорающимися кнопками.
– Макларни-то какой довольный, видел?
Уорден молчит.
– Ты сегодня медведь больше обычного.
– За рулем будешь ты, засранец.
Рик Джеймс закатывает глаза и смотрит на напарника. Он видит перед собой двухметрового стокилограммового полярного медведя, замаскированного под щербатого сорокавосьмилетнего мужика с бездонными голубыми глазами, белыми волосами с залысинами и повышенным давлением. Да, он медведь, но главный плюс работы в паре с Уорденом виден невооруженным глазом: он прирожденный полицейский.
«Я просто бедный белый оболтус из Хэмпдена, который пытается протянуть на этом свете, пока не попадет на тот», – часто говорит при знакомстве Уорден. И по документам именно так и кажется: уроженец Балтимора, школьное образование, несколько лет службы во флоте, впечатляющий срок полицейской работы – но не выше патрульного или детектива. Однако на улице Уорден – один из самых даровитых копов во всем городе. Он провел в департаменте больше четверти века и знает Балтимор как мало кто еще. Двенадцать лет в Северо-Западном районе, три – в отделе розыска беглецов, еще восемь – в отделе ограблений, а теперь – три в убойном.
В этот отдел он перешел не без колебаний. Раз за разом сержанты убойного зазывали его к себе, но Уорден был человеком старой закалки, для которого преданность – не пустой звук. Его хотел оставить у себя лейтенант, когда-то приведший его в отдел ограблений, и Уорден чувствовал себя ему обязанным. Еще одной причиной остаться были его отношения с напарником Роном Грейди – неправдоподобная дружба без пяти минут деревенщины из белого анклава Хэмпдена, что на севере Балтимора, и увесистого черного копа с западной стороны города. Они стали легендарной черно-белой командой, и Уорден не стеснялся напоминать Рику Джеймсу и всем остальным в убойном, что только Грейди может считаться его истинным напарником.
Но к началу 1985-го работа в ограблениях стала отупляющей и однообразной. Уорден провел сотни расследований – банки, машины инкассаторов, налеты в центре, магазины. В былые деньки, рассказывал он младшим детективам, коп гонялся за ворами классом повыше; теперь-то ограбление банка на Чарльз-стрит скорее будет порывом какого-нибудь полудохлого наркомана, чем работой профессионала. В конце концов, служба сама приняла решение за него: Уорден до сих пор во всех красках помнит утро, когда прибыл в офис и увидел на столе отчет о происшествии в Восточном районе – ограблении алкогольного магазина на Гринмаунт-авеню. Его записали как ограбление с оружием летального действия, а значит, следствие продолжил бы детектив из центра. Уорден прочитал рапорт и узнал, что банда пацанов схватила упаковку пива и выбежала из магазина. Продавец пытался их преследовать и за свою отвагу схлопотал кирпичом. Не самое тяжкое преступление – черт, да тут и патрульный бы разобрался. И для Уордена, проработавшего в ограблениях почти восемь лет, этот рапорт стал последним звоночком. На следующий день он пошел к капитану и попросился в убойный.
Репутация шла впереди него по коридору шестого этажа, и в следующие два года он доказал, что не только готов к убийствам, но и может стать украшением бригады Макларни – а это дорогого стоит в группе из пятерых, куда входят еще двое ветеранов с двадцатилетним стажем. Рик Джеймс перевелся в убойный в июле 1985-го, всего за три месяца до Уордена. Быстро сообразив, что к чему, попросился в пару к Здоровяку и так к нему привязался, что теперь над ним подтрунивали другие детективы. Но Уорден явно наслаждался ролью мудрого старца, а Джеймс был готов отрабатывать свою сторону сделки – грамотно осматривать место преступления и писать все нужные бумажки. Если Уорден до выхода на пенсию научит его хотя бы половине того, что знал сам, Рик Джеймс проработает в убойном еще очень-очень долго.
Самым паршивым в работе с Уорденом были приступы его мрачного настроения – угрюмые думы о том, что он до сих пор служит за зарплату патрульного, когда по-хорошему давно пора на пенсию жить в свое удовольствие, работая каким-нибудь консультантом-безопасником или подрядчиком по ремонту. Уорден до странного болезненно относился к тому, что все еще гоняет убийц в гетто, когда многие его одногодки уже на пенсии или начали вторую карьеру. Немногие оставшиеся в органах либо спокойно заканчивали деньки дежурными сержантами или охранниками КПЗ, либо в сторожевых будках у штаба слушали по транзисторам, как проигрывают «Ориолс», досиживая последний год-другой до пенсии повыше. А люди помоложе в это время уходили на места получше.
В эти дни Уорден все чаще ловил себя на мысли взять и все бросить. Но по большому счету ему не хотелось даже думать о пенсии; департамент был его домом с 1962-го – перевод в убойный отдел стал лишь последним завитком в долгой изящной траектории. Три года работа в отделе поддерживала Уордена и даже вдыхала в него жизнь.
Особое удовольствие Здоровяк получал от регулярных попыток наставлять молодежь своей группы – Рика Джеймса и Дэйва Брауна. Джеймс был парнем что надо, но вот что получится из Брауна, думал Уорден, еще неясно. Он не стеснялся говорить об этом вслух, подвергая молодого детектива такому режиму тренировок, который лучше назвать «обучение оскорблением».
Дэйв Браун, самый неопытный в группе, терпел напыщенность Здоровяка – в основном потому, что знал: он искренне печется о будущем Брауна в убойном; а в остальном потому, что его, собственно, никто не спрашивал. Их отношения идеально передает цветная фотография, снятая криминалистом на месте убийства в Черри-Хилле. На первом плане – ретивый Дэйв Браун бестолково собирает на месте преступления пивные банки с избыточно оптимистичной надеждой, что они имеют хоть какое-то отношение к убийству. На заднем плане, присев на крыльцо муниципального многоквартирника, Дональд Уорден наблюдает за младшим детективом, кажется, с беспримесным отвращением. Браун конфисковал фотографию из папки себе на память. Такого Здоровяка он узнал и полюбил. Сварливого, раздраженного, вечно придирчивого. Последний одинокий центурион, видящий в молодом поколении криворуких дилетантов свою беду и вызов.
На фотографии Здоровяк – в расцвете сил: резкий, уверенный в себе, беспощадная совесть всех молодых или менее опытных детективов в смене. И, конечно, дело Черри-Хилла раскрыли – Уорден нашел наводку, приведшую к орудию убийства в доме подружки стрелка. Но это было, когда Уорден еще получал какое-то удовольствие от работы. Это было еще до Монро-стрит.
Сев в «кавалер» на нижнем этаже здания, Джеймс снова рискует и заводит разговор.
– Если это убийство, – говорит он, – чур, я старший.
Уорден смотрит на него.
– Не хочешь сперва посмотреть, взяли там кого-нибудь или нет?
– Нет, детка. Мне нужны деньги.
– Вот же ты шлюха.
– Еще какая, детка.
Джеймс скатывается по пандусу на Файет, оттуда – на север по Гей-стрит до Гринмаунт, погруженный в сложные расчеты ожидаемого сверхурочного времени. Два часа на месте преступления, три часа допросов, еще три – на бумажную работу, еще четыре – на вскрытие; Джеймс представляет, как красиво будут смотреться эти двенадцать часов на его расчетном листе.
Но на Гринмаунт – вовсе не убийство; даже стрельбой это толком нельзя назвать. Это понимают оба детектива, выслушав нечленораздельный трехминутный монолог шестнадцатилетнего свидетеля.
– Вау, так, давай-ка еще раз сначала. Помедленней.
– Вбегает, значит, Деррик…
– Кто такой Деррик?
– Мой брат.
– Сколько лет?
– Семнадцать. Вбегает, взлетает по лестнице. Мой старший брат поднимается за ним, видит, что его ранили, и звонит 911. Деррик сказал, что стоял на автобусной остановке, и тут в него выстрелили. Больше ничего не сказал.
– Он не знает, кто в него выстрелил?
– Нет, просто сказал, что выстрелили.
Уорден берет у Джеймса фонарь и выходит на улицу с патрульным.
– Это ты приехал первый?
– Нет, – говорит патрульный. – Это был Родригез.
– Где он?
– Уехал с вашей жертвой в травматологию[15].
Уорден пронзает патрульного взглядом, потом подходит обратно к двери и наводит фонарик на пол крыльца. Ни кровавых следов. Ни крови на ручке двери. Детектив осматривает со светом кирпичный фасад. Ни крови. Ни свежих повреждений. Одна дырка – да и та вряд ли от пули. Скорее всего, кто-то просверлил давным-давно, чтобы повесить светильник.
Уорден проходит с фонариком по дорожке к улице. Возвращается в дом и проверяет комнаты наверху. Все еще никакой крови. Детектив спускается и слушает, как Джеймс допрашивает шестнадцатилетку.
– Куда, говоришь, побежал твой брат, когда пришел домой? – перебивает Уорден.
– Наверх.
– Наверху нет крови.
Пацан смотрит себе под ноги.
– Что тут творится? – надавливает Уорден.
– Мы все помыли, – говорит пацан.
– Помыли?
– Ага.
– А, – Уорден закатывает глаза. – Тогда пошли наверх.
Пацан скачет через ступеньку, потом сворачивает в бардак типичной комнаты подростка, украшенной постерами с моделями в бикини и нью-йоркскими рэперами в дизайнерских спортивных костюмах. Не дожидаясь просьб, пацан достает из бельевой корзины две окровавленные простыни.
– Это где было?
– На кровати.
– На кровати?
– Мы перевернули матрас.
Уорден переворачивает матрас обратно. Добрую его четверть покрывает красно-бурое пятно.
– В какой куртке был твой брат, когда пришел?
– В серой.
Уорден берет с кресла дутую куртку и внимательно проверяет снаружи и с изнанки. Крови нет. Он идет к чулану и проверяет все зимние куртки до последней, бросая их на пол, пока Джеймс медленно качает головой.
– Вот что случилось, – говорит Джеймс. – Вы игрались со стволом и случайно подстрелили брата. Если теперь начнешь говорить правду, тебя не посадят. Где ствол?
– Какой ствол?
– Да господи. Где хренов ствол?
– Не знаю ни про какой ствол.
– У твоего брата был ствол. Давай сразу с ним разберемся.
– Деррика подстрелили на автобусной остановке.
– Хрена с два, – закипает Джеймс. – Он тут развлекался, а ты или твой брат, или кто-то еще случайно его подстрелил. Где хренов ствол?
– Нет никакого ствола.
Классика, думает Уорден, глядя на пацана. Золотая классика. Наглядный пример первого правила из справочника по расследованию убийств, первый пункт из букваря детектива:
Все врут.
Убийцы, аферисты, насильники, наркодилеры, наркоманы, половина свидетелей тяжких преступлений, политики всех убеждений, продавцы подержанных машин, подружки, жены, бывшие жены, оперативные сотрудники полиции званием выше лейтенанта, шестнадцатилетние школьники, которые случайно подстрелили своего старшего брата и спрятали ствол, – для детектива земля вертится на оси отрицания по орбите обмана. Блин, да иногда и сами полицейские не лучше. Последние шесть недель Дональд Уорден выслушивал долгую череду показаний от людей в униформе, в которой и сам провел целую жизнь; выслушивал, как они на ходу правят свои версии и объясняют, почему в принципе не могли оказаться в том переулке рядом с Монро-стрит.
Джеймс идет к двери спальни.
– Можешь говорить, что хочешь, – ожесточенно бросает он. – Когда умрет твой брат, мы вернемся и обвиним тебя в убийстве.
Пацан продолжает молчать, и оба детектива выходят за патрульным из дома. Уорден терпит, пока «кавалер» не выезжает обратно на Гринмаунт.
– Что еще на хрен за Родригез?
– Видимо, у тебя есть для него пара ласковых.
– Даже больше. Первый полицейский охраняет место преступления. А они что делают? Едут в больницу, в штаб, на обед – заходи и бери, что хочешь. Понятия не имею, чем он там поможет в больнице.
Но Родригеза в больнице нет. И нет для Уордена утешения в короткой беседе с рассеянной матерью жертвы, сидящей в комнате ожидания травматологического с двумя детьми и комкающей в руках салфетку.
– Я честно не знаю, – говорит она детективам. – Я сидела с другим сыном, смотрела телевизор и вдруг что-то услышала – вроде петарды или звона разбитого стекла. Брат Деррика, Джеймс, пошел наверх и потом сказал, что Деррик возвращался с работы и в него выстрелили. Я попросила его не шутить.
Уорден перебивает.
– Миссис Аллен, буду говорить откровенно. Вашего сына подстрелили у него в комнате, скорее всего – случайно. Кроме кровати, крови больше нигде нет, даже на куртке, в которой он пришел домой.
Женщина смотрит на детектива и не видит. Уорден продолжает, рассказывает о попытке ее детей скрыть место преступления и о том, что оружие, из-за которого ее сын угодил под нож хирурга, наверняка еще у них дома.
– Никто никого не собирается обвинять. Мы из убойного отдела, и если это случайный выстрел, тогда мы зря тратим время. Нам надо разобраться.
Женщина кивает с отрешенным видом. Уорден спрашивает, может ли она позвонить домой и попросить детей сдать оружие.
– Если хотят, пусть хоть на крыльце оставят и дверь закроют, – говорит Уорден. – Нам важно только забрать оружие.
Мать спихивает ответственность.
– Лучше вы, – отвечает она.
Уорден выходит в коридор и видит, что Рик Джеймс общается с санитаром. Деррик Аллен в критическом состоянии, но стабилен; скорее всего, жить будет. А офицер Родригез, сообщает Джеймс, уже в убойном, пишет рапорт.
– Давай я высажу в офисе тебя. Если вернусь туда сейчас, устрою сцену, – говорит Уорден. – Лучше съезжу еще раз за стволом. Не спрашивай, почему меня волнует, останется у них эта хрень или нет.
Через полчаса Уорден снова обыскивает спальню Деррика Аллена, находит и отверстие в окне, выходящем во двор, и пулю на заднем крыльце. Показывает пулю и окно шестнадцатилетнему брату.
Тот пожимает плечами.
– Видать, в Деррика стреляли, когда он был в комнате.
– Ствол-то где?
– Не знаю ни про какой ствол.
Божественная истина: все врут. И из этой аксиомы есть три следствия:
А. Убийцы врут, потому что должны.
Б. Свидетели и другие фигуранты врут потому, что думают, что должны.
В. Все остальные врут ради чистого удовольствия и простого принципа: ни при каких обстоятельствах не давай точных показаний копу.
Брат Деррика – живое доказательство второго следствия. Свидетель врет, чтобы защитить друзей и родственников, даже тех, кто без разбора проливает кровь. Врет, чтобы замести свою связь с наркотиками. Врет, чтобы скрыть свои предыдущие приводы или тайную гомосексуальную ориентацию или что вообще знал жертву. А главное – врет, чтобы дистанцироваться от убийства и возможного требования выступить в суде. В Балтиморе, когда коп спрашивает, что ты видел, обязательный ответ – даже непроизвольный моторный навык, развившийся у населения за многие поколения, – это медленно качать головой, прятать глаза и говорить:
– Я ничего не видел.
– Да ты же в упор стоял.
– Я ничего не видел.
Все врут.
Уорден в последний раз смеряет взглядом пацана.
– Твой брат игрался в этой комнате с пистолетом и сам в себя выстрелил. Давай просто заберем оружие из дома?
Подросток даже не задумывается.
– Не знаю ни про какой пистолет.
Уорден качает головой. Можно позвонить криминалистам и за пару часов разворотить весь дом в поисках чертова ствола; будь это убийство, он бы уже так и сделал. Но при случайном выстреле – какой смысл? Заберешь один ствол – и к концу недели здесь уже будет другой.
– Твой брат в больнице, – говорит Уорден. – Тебе что, вообще наплевать?
Пацан смотрит в пол.
Ладно, думает Уорден. Я пытался. Я что-то сделал. Ну и подавись своим пистолетом, пусть тебе будет сувенир, а когда всадишь пулю себе в ногу или в младшую сестренку, опять звони нам. И на хрена, думает Уорден, мне тратить время на ваш идиотизм, когда ко мне и так выстроилась целая очередь желающих соврать? На хрена искать ваш ствол за двадцать баксов, когда у меня на столе разложена целая Монро-стрит?
Уорден едет в офис с пустыми руками и еще мрачнее обычного.
