Елена Александровна Асеева
В поисках меча Бога Индры
– Пущай энтот знак сберегаеть тобе у твовом дальнем путёшестви! И нехай стёжка… начертанная предь тобою, приведёть тя и тех кто последуеть за тобой тока к побёде! Потомуй как помни Борилушка… мы духи из воинства Велеса и его сынка Ярилы будём жить, коль жавёть лес и воды, почитаемы и уважаемы вашим вольным народом бероским! У добрый путь тобе мальчоночка!
Дедушка Лесовик и дедушка Водяной закончили калякать и низенько поклонились отроку так, шо их могутны, большущи рога, символ дарованной власти наново прорезали воздух, отчагось послышалси слабенький звук свиста. Борилка тот же миг оторвал пальцы от знака Велеса, склонив главу у ответь, и произнёс со усем уважением:
– Благодарствую за дар ваш, свётлы духи!
А духи вжесь разворачивались да неспешно покидали место встречи, гулко плюхая по грязевой жижи, чё наполняла ту оземь. Первым вушел дедушка Лесовик, напоследок до зела ласковенько осклабившись мальчику. Он широко перьступив своим длинющими ножищами, во несколько шагов перьмахнул ту жижу, да вошёл у чернолесье, и будто бы вукрылси за одним из ражих стволов каштана. Дедушка Водяной уходил паче медлительно, и, покачиваясь на плохо слушающихся ногах, старалси не увязнуть у водице, шо выступала под егось стопами. Пройдя почитай усё болотистое месиво, он нежданно вустановилси на краю энтой жижи… да взмахнул своими лягушачьими лапами-руками, и сей сиг с няго схлынула униз вода. Вона упала столпом на оземь и впиталася у неё, выбросив увыспрь лишь боляхны пузыреваты капли воды, на кои свёрху шлёпнулись те самы рога тура. Бородища да волосья ссыпались рядышком и вобратились у пухлую подуху мха, а мгновение спустя и рога утопли у энтой тёмно-бурой, почти чёрной жижи.
И як тока духи вушли Борилка вуслыхал тихое постанывающее: «а… а… а», энто, по-видимому, пришёл у собе обавник. Отрок резво сорвалси с места и побёг на стон Жаворонка.
Пожилой обавник лёжал под ольхой на землюшке, егось растрепанны, покрывающие оземь волоса покоились и на сырой почве, и на зелёных листах Жар-цвета, а карие, слегка блёклы от прожитых на Бел Свете годков, очи испуганно вылупились на мальчишечку, стоило тому приблизитьси… Совсем малеша вон ажно не признавал Борилу, и встревоженно дрыгнув руками, да ногами, прижал длани к сердцу, желая егось защётить, но чуток опосля вызнав в мальчонке свово, протяжно выдохнул и ужотко вяще спокойней посотрел яму у лицо. Жаворонок приподнялси на локте и вперилси глазьми у то место идеже распускалси Жар-цвет… Обаче, не узрев там ничавось окромя тёмени и ольховых деревов, вдругорядь надсадно застонал, точно перьживаючи чёй-то дюже неприятно аль просто волнительно, и повалилси на землю, уронив главу прямо у листву Жар-цвета.
Борилка тревожась за обавника опустилси на корточки обок него, и заглянул ему у очи, а тот продолжая стонать враз закряхтел и негромко, пужливо вопросил:
– Кхы… кхы… то был сон?
– Сон? – перьспросил мальчик и отрицательно качнув головой. – Ты дедко Жаворонок гутаришь про приход Асура Крышни и у то порученьи каковое он тобе дал? Так то неть!.. то был не сон, то було взаправду!
– Вох… – тяжелёхонько протянул обавник и поспешно сомкнул свои глазёнки.
Да, тут же подумал, чё надоть було и вовсе не ходють у энту часть гая, занеже оно и не хотелось, да и отродясь тут ничаво путного не сбиралось из трав… Нонче же будто ктой-то его своими сучковатыми ветвями, або руками подталкивал сюды, а тяперича… Обаче, после, Жаворонок припомнил, як бачил Крышня об вопасности, оная грозить евойному народу и о том поручении, каковое велел исполнить… А ищё он подумал о той стёжке, шо предстояло преодолеть мальчонке Борилке, чё б спасти беросов… И хотя он дюже вспужалси, но зане во душе был истинным беросом и любил свой родный люд, то абие отворил очи и начал подыматьси с земли-матушки, абы исполнить то, чавось було положено Богом выполнить яму, обавнику Жаворонку!
Глава третья. У Гарки
Когды старши братья Борилы: Пересвет и Соловей, да старшина деревни Гойко прознали про то, чаво прилучилось у ночь на Купала с мальчишечкой, про явление Бога Крышни и про вупасность каковой подвергаитьси их народ, то ужо вельми вони задумались… Занеже были они взрослыми мужами, имели жинок, деток, а старшина и подавно внуков, усе ладно да крепко дёржали во руках топоры, дубины, луки, умели орать землю, сеять и жать будучи оралами, хлебопашцами, и никак нё могли спонять – почаму из усей деревни, да и вобче из усего люда бероского выбрал и доверил столь трудно порученье Крышня отроку оному едва минуло двенадцать годков… Ну, а то, чё Борилка могуч у теле и храбр энто ничегось не возначало, ведь предстоить мальчоночке дойти до самогу града Торонца, о коем хоть и гутарять байки, а видывать никтось николи ни видывал… По у тем байкам выходило, шо у том граде вжесь много вяков никтой-то и нё жил, тот град был мёртвым, и идеже пряталси неведомо. А то, шо Борила знаеть куды итить надоть, ищё паче изумительным кавзалось… изумительным и непонятным.
Долзе думкали Пересвет, Соловей и Гойко не знаючи чё свёршить. Ну, и зане дюже торопил их малец, чуя, верно, душенькой своей идущу на беросов бедоньку, да ведая, шо сила Ясуней исчерпаема и дарёна яму токмо до зимушки, а пожилой, пужливый обавник Жаворонок поддакивая, поддёрживал Борилу. То было обговорено направить поутру двадцать третьего кресеня Жаворонка и Борилку у супровожденье вельми разумногу Соловья к ваяводе Мстибогу у град Гарки. И ужотко пущай тама сам ваявода и порядить, чаво делыть и як поступать, на то вон и старшина Гарок, да близлежащих ко нему бероских деревень. Матушке Белуне старши братцы столковались ни чё покудова, ни сказывать, бояся её растревожить да взволновать.
А посему ранним утром взяв сноповозку, да впрягши во неё коней Пересвета, сложив у котомку (о том позаботилась Злата) одёжу для отрока, лук, и туло со стрелами закрываемое сверху крышкой, нарочно от непогоды для дальнего пути приспособленное, Соловей, Жаворонок и Борила направились у Гарки. Он-то энтов град лежмя лёжал от ихняй деревеньки недалече, и ко вечёру до него добратьси можно було, потомуй-то и вутправились утречком, абы до темну поспеть.
Борилка сидывал у сноповозке, с невысокими деревянными бортами, да устланной соломой дном, и грустно поглядывал назадь. Потомуй как там воставалась егойна деревушка, меньшой братец, с которым николиже не расставалси и на прощание, оного, спящего, поцёловал во пошеничны, растрепавшися волосики, свётлы таки, выгоревшие от ярых солнечных лучиков… Восталися у там Пересвет, сёстрички и матушка… там воставалася прежня, беззаботна ево жизть…
А упереди проглядывало, чтой-то можеть и доблестное, но до зела вупасное… тако, шо мог преодолеть почемуй-то лишь вон…
Вон Борила, простой бероский мальчишечка, шо у ночь на Купала ня струсил, дошёл до Жар-цвета. Нё дал слабины разглядываючи духов, отчагось, верно, и получил символ Бога Велеса, узрев который и братцы, и Гойко, и обавник, на како-то времечко онёмели. Опосля ж обозрев, ощупав пёрстами, единожды закивали, суглашаяся, отпустить по у той труднянькой стёжке мальчика.
А Борилка хоть и не пужалси иттить по тому оврингу, а усё ж, углубине своей ащё детской души, страшилси и той неизведанной торенки, шо лёжала предь ним, и того мёртвого града Торонца, и конешно того зла, с каковым придетси посем сразитьси мечом.
И як же вообче тем мячом битьси? Як?.. Коли николи у руках его не дёржал. Ну, топором, луком он мог вуправлятьси, а мечом… Как биться ежели николиже и не видывал его – энтов меч. Оно как у сечу со мячом йдут ваяводы, да воины из рати, а деревенским беросам вон… тот меч, без надобности, у них во любой заварушке у руках топоры будуть, по силе и моще не уступающи ни какому другому ворудию. Топоры да може комлясты дубины, деревянные срубленны со дуба, вяза аль берёзоньки, сдёланные из комлевой части древа, самой крепкой… обтёсанные для лёгкости, в навершие которых инолда набивалися гвозди.
Усе те думы, возникшие у егось головушке попозжа… многось попозжей того, аки он проглотил зернышко Ясуней, весьма мучали мальчоночку. И поелику он со тоской глядел тудысь назадь, на уменьшающуюся будто тающу деревеньку. Постепенно и вовсе заслонимую вставшими у полный рость богатырского виду деревами, поместившимися со двух сторон от ездовой полосы, и тяперича образовавшими сплошну поросль чернолесья.
Дорога, по каковой трюхала сноповозка у Гарки, была не дюже ездовитой потомуй как люд деревенский не часточко, а точнее оченно редко колесили по ней. И пролёгла вона сквозе густы зелёны нивы, в них кадый-то давно прорубили просеку и вышли предки Борилки, Жаворонка и других жителей их деревеньки к реке Суж, да основали у там свово поселение. Нонче деревнюшка ихняя стала большенькой, и людишек у ней тоже значительно прибавилося, сотри сице дело дальче пойдёть и будеть там увскорести град.
Ну, а може и не будеть…
Занеже вельми почитають беросы раздолье, оно як Бог и Отец их Вышня – Асур простора, и коли деревенских скученность та поджимать зачнёть, уйдуть млады мужи, прихватив своих жёнок, да диток. Прорубять вони ищё идей-то просеку, да може не водну, выйдуть ко новой реченьке, к излучине ейной и обоснують там ново поселение, кое нарякуть каким-нить светлым имячком: Красно, Раменье, Журавка, Озёры, Броды, Берёзы, а може сице як прежде звалась их деревнюшка – Купяны… Ну, чавось нынче о том мерекать, да балобонить, чичас сказ ведём мы о Борилушке.
Мальчик сидючи у сноповозке, которой правил Соловей негромко гутарящий с Жаворонком, сотрел на дерева, будто и впрямь унаследовавших свову мощь от огромадных велетов, живших давным-давно на землях Бел Света. Сотрел на дубы, каштаны да вязы, на паче низкорослы, обаче, не мнее упавые липовы дерева со такой нежной, серой корой, прорезанной по поверхности крупными трёщинами, бороздами да глубокими щёрбинами. У тем дубравушкам на смёну вставали белы, стройно-прекрасные березняки, засим не мнее расчудесные со светло-зелёноватой корой осинники, и нежданно-негаданно махонистой полосой подымалось краснолесье с растущей тама елью, пихтой да сосной. Лес, таковой замечательный, дарующий бытие деревам, птице, зверью и усякому вяще мелкому жужжаще-порхающему, ползающему существу, жил своей поразительной жистью… И Борилка сглотнувший силу Ясуней усю ту жизнь днесь мог распрекрасно лицезреть… И приметил вон идей-то, дюже далёко, заросли малины и бродящего посторонь няё, неторопливо перьступающего с лапы на лапу, ражего, бурого медведя, разглядывающего те колки древовидны побеги у поисках поспевшей ягоды. А може у то ведмедь просто прогуливалси у своих землях, оно як малине у кресене вельми ранёхонько ищё поспеть. Малинка вона конча могёть ащё налитьси кумачовостью во втором летнем месяце – липене, но саму силу да сласть наберёть лишь у последнем – жнивени месяце, не раньче… О том ведал не тока отрок узревший медведя, но и сам житель лесной и, верно, смурной заяц, со длинными вушами, притаившейся во густо поросших стёблях малины, не понимаючий чаво туто-ва бродить энтов ведмедь. А чуток позжее, совсем близёхонько, вроде як за первым, ну може вторым рядьем сосенок мальчонка узрел нежданно вынырнувшу из глубокой норы, точно с под оземи, рыжу мать лисицу. Негромко фыркнув, вона загнала лисят, деток, казавших свои чёрны носы наружу, обратно у нору, а сама затаилася, вслушиваясь у лес, словив своими чуткими вушами тихо ржанье лошадей и людской говор.
Борил конешно засегда хорошо видал, но то як зрел он нонче, не просто вудивляло, а ужось весьма евось радовало. И вон понимал, чё тако дивно зренье, возможность видеть утак далёко, утак ладно, да ищё и зреть духов, Асуров – энто усё благодаря тому зёрнышку силы Ясуней. Посему глядючи на живых существ Бел Света, во светлой его душе появлялася уверенность, кыя вселяла у него сувсем недетску могутность. Отчагось скоренько стало легче дышать, да, и мысли о покинутой деревеньке, паче не обжигали егось смелое, бодро стучащее у груди сёрдечко.
Легохонький ветерочек, у то верно Догода, Бог Летнего ветра, сын СтриБога и его жинки Немизы, растрепал длинны, пошеничны волосья Борилки, и кажись нежно огладил по щёке придавая у тем самым жёлание шагать уперёдь, ни страшась, ни пужаясь, ничавошеньки. Не пужаяся даже разлуки со близкими и дальними сродниками: с Младушкой, старшими братцами, сёстрицами, матушкой, малыми племяшками, со усей многочисленной роднёй.
Ко полудню сноповозка выкатила из хвойного бора да поехала скрезь луговину, поросшу усё ищё зелёными желдами, кое-где правда вжесь желтеющими от жарко-припекающего красна солнышка. Во широком том перелесье, притаившись у зелени трав, помахивали едущим в дальню торенку путникам: масенькие головушки белоцвета величаемого девичник, ромашка, солнечник, ворожка, белюшка; метельчаты марные, аль розовые цвётки материнки; стоящие да будто оберегающие окраины ездовой полосы бледно-голубые, червлёны колосья и кисти голубиных трав, тех самых каковые ложили у дитяткам во люлечку, носили на груди, да делали настои, абы не одулевали страшны сны. Уважали ту травеньку беросы, считая, чё зарытая ранней вёсной у пожне голубина трава даст щёдрый урожай злаков.
Малец, до зела ладно играющий на кугикле, созданной из стеблей болотного камыша аль куги (ктой як кликал) разной длины да толщёны, сложенных у три вкупе, да связанных промеж собой сице, шо поднося верхни воткрыты концы у тех трубочек ко губам и дуя на край их них срезов извлекаешь тихи, нежны, и слегка свистящи звуки, поглядевши на эвонти зелёны, луговы травушки, подтянул ко собе лежащу на соломе котомку. Медленно, будто ляниво, раснуровал на ней снурки тонкие, кожные и достал оттедась наружу кугиклу, уложенную тудыличи заботливыми руками Златы, доброй и купавой жинки Пересвета. Отрок поял их у руки, и ласковенько погладил указательным пальцем сухи стебли куги, дарующей таки замечательно-прекрасные напевы, посем усё также медленно вулёгси у сноповозку, спиной прямо на суху солому, да поднеся к губам тот вунструмент принялси на нём наигрывать.
И тады ж полётела удаль по луговым бероским раздольям, по зелёным нивам вольна мелодия ветров, капель дождя, трелей соловушки, и чудилось, наполнилися и травы, и цвёты, той волюшкой и лепотой. Схоронившиеся же у травушке кузнецы подхватив погудку кугиклы, начали вторить Борилки, словно не старашились ву те крохотны певуны ни злого чудища, ни самих панывичей топающих своими ножищами ко землям бероским. Затихли Соловей и Жаворонок наслаждаяся родименьким, с малулетства знакомым наигрышем. Токмо пролетающие над мальчиком махоньки бчёлки и паче крупны шмёли, торопясь и жужжа, не вубращали на него никакогу вниманья, да кони трявожно потряхиваючи хвостами, усяко мгновение, хлёстко вударяючи, собя по спинам, отгоняли настырно жалющих их мух. Кони не замерли, не затихли, а продолжаючи тянуть сноповозку, еле слышно перьговаривались меж собой на лошадином языке. И казалося мальчишечке, словно калякали друг другу кони о том, як жарко припекаеть днесь Бог Ра, и ладно б було, вустановится да испить водицы у том родничке, каковой журчить недалече, прямо во леску, шо зачнётси лишь вони минують энтову знойну елань.
Борила, вуслыхав у тот лошадиный говор, перьстал играть на кугикле, отвел её от губ и насторожилси, навострив вуши… Но неть! кони не гутарили, они тяхонько ржали. Спервоначалу подал голос Крепыш тот, шо годками постарче и буро-серый, а опосля заржал чёрно-бурый жеребец, которого Пересвет кликал Лисом, оттогось, чё вельми он походил на чёрно-бурого лиса, инолды выходящего из дольнего гая, и подолгу замирающего на низком, покатом бугре, верно, оглядываючи с эвонтой вершины их деревушку. Крепыш и Лис явно перьговаривались, но на свовом лошадином языке и понять о чем вони калякають було неможно.
– Борилка, ты чавось перьстал играть, – спросил младшего братца Соловей и вубернувшись, по-доброму зекнул на отрока.
Соловей был ужось взрослый муж со тёмно-пошеничными волосами, курчавой короткой бородой, да такими же як и у Борилки глазьми, большим носом и тонкими устами, заслоняемыми густыми вусищами, широкими плечьми, да мощными, крепкими, налитыми ядрёной силой руками.
– Да, сице, – протянул мальчик и перьвёл взгляд со лица братца вустремив евось у голубу, небесну даль, без единого воблачка, чисту и схожу с очами Асура Крышни.
– Жаворонок, може перьдохнем, – произнёс Соловей, обращаясь к обавнику. – Зане минуем энтову елань, и зачнётси гай, у там уймища крыниц, а вжесь у одном така вкусна да прозрачна водица, никак ею не напьешьси. Мы туды усяк раз с Пересветом заёзжаем коли нужда у Гарки бываеть трюхать.
– Неть, ня будём востунавливатьси, – замотал головой Жаворонок и стал похож на коней, кои потряхивая гривой, разгоняли донимавшу их мухоту. – Нам надоть до ноченьки докатить у Гарки. Пить хошь, возьми кубыню да испей, а кони и так давеча пили, потерпять… ужотко вони и не больно хотють пить.
– Не-а… вони хотють, – вступил у говорок мальчонка, припоминаючи як балякали меж собой кони, жёлая зайтить у лесок и напитьси. – Крепыш и Лис тоже хотють пить.
И Борилка просияв вулыбкой вуставилси на солнечного Бога Ра, которого тяперича, приобретя силу Ясуней, мог зреть таким, каковым Асур и был на самом деле. Не просто светозарным впечатляющим колом, не просто солнечным жёрновом, а мощным, ражим, хотя вже и пожилым, мужем. Ра крепко сжимаючи златы поводья у руках, стоял на солнечном возу с чётырьмя мельничными жёрновами заместо колёс, да высокими бортами, украшёнными сказочными рязными изображениями земель, гор, рек и озёр Бел Света, тока усё жёлто-редрым светом сияющее. Воз тянули четыре огромных пыхающих златым светом вола, нясущи мощны, чуток загнуты назадь, длинны рога. Сам Бог, был оченно красив, а его тёмно-сини очи смотрели на мальчишечку сице по-доброму, шо чудилось Борилки, Асур поглядываючи на негось ласковенько ему вулыбаитси… ему… такому простому бероскому отроку… Иноредь Ра встряхивал своими златыми кудрями волосьев, и тадыличи позадь головы евойной ищё ярче загоралася восьмиконечна звёзда, точно свёрху описанная солнечным колом, символ самого Сварога. У та звёзда вспламенялася лучисто и яро, направляючи на землю-матушку свет и полудённый жар.
– Ну, ано ежели вони и хотють пить, – молвил недовольным гласом обавник. – Так пущай терпять… Занеже ночью ны хоть у Гарки и пустять, потомуй как ворота там не затворяють, но ваявода ужось точнёхонько ня приметь. Ведь то ему без надобности… ны видеть.
– И то правду гутаришь, Жаворонок, – согласно закивав, отметил Соловей. – Оно надоть нам к няму попасть, а не ему к нам. Но-но… – понудил Соловей присмиревших и будто взгрустнувших коней, оные токась появилось краснолесье, вже жёлали направить свову поступь прямо к журчащему, идей-то близёхонько родничку. Обаче, скумекав, шо поить их ня будуть возмущенно затрясли головами и обидчиво заржали.
А укачиваемый, медленно трюхающей сноповозкой, Борилка вулыбалси у ответь такому щедрому солнечному Богу Ра, и покачиваясь управо да лево, наслаждалси летним жаром, и утишившейся душой. Вмале вон сомкнул очи и задрёмал… И снились, чистому душой, мальчоночке дальни грады, скрывающиеся за могутными деревянными тынами, хоронящиеся идей-то там… заоблачными далями.
Ну, а внегда малец пробудилси, Ра ужотко направил свой величественный воз ко пределу небосвода, тудысь идеже край небушка сходилси со краем зелёных пожней, лесов и лугов. Борила раскинув руки у сторону потянулси, да широко зевнув, поднялси с соломы, шо устилала дно сноповозки. Вусевшись тама вудобнее вон неторопливо убрал кугиклы у раскрыту котомочку, связав её снурком и огляделси.
Сноповозка подъезжала ко Гаркам, потому как ноне повдоль езжалой дороги, лёжали поля ржи, пошеницы, овса и гречи. В энтом году весна зачилась ранёхонько и часть зёрна вже була у молочке, то есть стёбли злаков снизу пожёлтели, а верхни казали ащё зеленцу. Посему на неких полях трудились люди, вубирая то зерно у молочке, и лёжали там витые снопы, да скирды соломы, одначе, больша часть пожней покуда была не тронута и ждала свово времечка, кады злаки стануть златого, як солнышко цвета. Там же иде задалась страда виднелись образы мужей, жён, младых парней и девиц да мёлькали пошеничны головки отроков и деток, помогающих старчим. Поля стелились удаль на много… много саженей уперёдь да бока, а там идей-то в отдалении, подымалися ражие, высокорослые, оберегающие не преступными стенами, те людски посевы, лесны дубравы.
Невдолге Борила, усмотрел, оставшуюся позадь них и нямного левей, сторонь зелёноватой ветви боляхной речки, крупну деревеньку, у которой зрелось множество изб. Отрок, вытянув шею, хотел було их сосчитать, кадысь ево окликнул Соловей:
– Глянь-ка Борилушка, вон тудыличи, впредь, то и есть Гарки.
Малец сей же миг, развернувшись и подавшись уперёдь, привстав на колени, выглянул с под плеча старшёго братца и приметил тама, кудысь вуказывал рукой Соловей, прямо за оканчивающейся пыльной ездовой полосой, огромно, сице по первому показалось Бориле, поселенье. Тот град лёжал недалече от широкой и многоводной реки Ужо, по брегу оной во множестве были разбросаны рыбацки лодочки. Несколько здоровенных ушкуев, деревянных бероских судёнышков, с узкими носами, каковыми вони прямо-таки въехали на брежину да низкими бортами, покачивалися на волнах. Бероские ушкуи во длину достигали не меньче пяти косовых саженей, а в ширшину у них була уся махова сажень. На таком судёнушке не было никаких вукрытий, а у центре ровной, сплошной палубы располагалася съёмная мачта с одним косым аль прямым парусом. Также на ушкуе находилися скамли для гребцов и мощны весла кои во любой миг приходили на смёну парусу. Град Гарки поместилси на пологом, вроде як насыпном кургане, обнесённом по колу высокими, массивными дубовыми брёвнами с заостренными и обожжёнными концами, вустремленными увыспрь. По околотку частокол вокружал глубокий ров наполненный водой, кое-где поросший кугой и рогозой. По зеленоватой, будто стоячей водице плавали дики, буроваты ути, да серы гуси. Прямо ж перед тем рвом поместились огороды, идеже градской люд ростил морковь, репу, капусту, бурак. Ужо высоки, зелёны аль бордовы листки, от лёгонькогу ветерка приветственно кивали приехавшим у их град гостям.
Сноповозка беспрепятственно въехав по деревянному мосту во Гарки, миновала высоки, дубовы, двухстворчаты ворота, гладко обтесанные и укреплённые на здоровенных, поблескивающих пётлях. И опосля неспешно покатила по широченной вулочке, гулко тарахтя деревянными колёсами о колотые напополам брёвна, кыими та була выстлана, абы значить вёсной и овсенью у той грязи, шо прясуща почве земель бероских не вутопнуть. По граду, с одной и другой стороны от стёжки, поместились ни чем, ни ограждённые сложенные из толстых брёвен избёнки-срубы и усяки разны постройки: сараюшки, дровники, бани, житницы, овины, сенники, конюшни, хлевы, птичники. Сами избёнки были больчей частью четырёхстенными, с одной широкой горницой, да холодными сенцами. Одначе, встречались меж них и пятистенны срубы, имеющие внутренню поперечну стену, каковая дёлила избу на две горницы. Усе избы были крыты двускатным тёсом, а в небольши оконца вставлены бычьи пузыри аль слюда, у кого як. Проезжая, по градской улочке, Борилка видел не так много людей, занеже беросы любили труд и коль не были занёты на полях, то верно работали на огородах або у дворах. Лишь мёлькали посторонь изб, да таких же срубленных из брёвен хозяйственных построек, младши ребятёнки и приставленные к ним надзором отроковицы, а инолды из деревянной конуры, сонно потягиваяся, вылёзали собаки, низкуго росточку, да рыжего окрасу. Они ляниво позевываючи, глядели на проезжающую, мимо их двора, сноповозку, и, потряхиваючи головьми, трясли плетёными верёвками, оными были привязаны к своим деревянным жилищам. Открывши роть, Борил обозревал таку, аки ему кузалось скученность изб, построек, шо и не сразу приметил как Соловей придержал лошадей подле пятистенного сруба, бывшего жилищем ваяводы, крытого тёсом, из одного краю крыши которого, устремляясь ввысь, таращилась белёная, малёхо припорошенная сажей, каменна труба. Обок той избёнки, по праву сторону от няго, тулясь друг к дружке стояли у рядье сараюшко, житница, овин, сенник, хлев, птичник, дровник. Двери у житницу были открыты настежь и кака-то молоденька дивчиночка, неторопливо подметала там унутри, подымая уверх облака зерновой пыли, залежавшейся с прошлогу года.
Соловей, Жаворонок и Борилка слезли со сноповозки, и старший братец вукрепил поводья на толстом столбе, нарочно установленном тама для прибывающих гостей. Обавник недовольно закряхтел, и, оправив задравшуся рубаху, молвил, обращаясь к Соловью:
– Оно, пущай Борилушка, туто-ва покеда побудеть… Покалякаем со ваяводой покамест без няго.
– Чаво сице? – вудивленно поспрашал Соловей и уставилси очами у лицо обавника.
– Чаво, чаво, – пропыхтел тот у ответь, своим густым низким голосом. – А тогось, шо вон мальчёночка сувсем… надоть ваяводу дотоль приуготовить, а то высмееть.
– Ладненько, пущай будя аки гутаришь, – изрёк Соловей. И, переведши взгляд на братца, вулыбаясь произнёс, – Борюшка побудь туто-ва.
Мальчик послушно кивнул и полез сызнова у сноповозку на прежне место. А Соловей и Жаворонок отряхиваясь от мелких, сухих отросточков трав, приставших ко штанам, да приглаживаючи растрепавшиеся от ёзды длинны волосы, заправляючи их за уши, направились к распахнутой двери сруба ваяводы.
