Елена Александровна Асеева
В поисках меча Бога Индры
– Чавось? – раздалси позадь мальчонки недовольный говор Краса.
Борилка вуказуя рукой на молоденько деревцо, под которым лежала дичь, на морг обернулси, замедлив свову поступь и глянув во нахмуренны лица робят, негромко изрёк:
– Зайца я тама подстрелил, – да не мешкаючи прибавив шагу, перешёл на скок и у таком подпрыгивающем виде, двинулси ко добыче.
Проскакав по оземе укрытой полстиной хвои, сувсем немножечко, Борила унезапно почувствовал, аки та ушла у него с под ног, и он на чуток вроде завис у воздухе. Отрок поспешно глянул собе под ноги, и узрел там узку и, верно, бездонну рытвину, порывисто взмахнув руками, будто крылами, он откинул у сторону лук, а миг спустя полетел униз, ведомый тяжестью ног. Пытаясь удержатьси на поверхности земли, Боренька даже впилси перстами у край оземи. Токась пальцы рук вырвав цельный пласт почвы соскользнули униз, следуя за двигающимся телом. И стоило рукам покинуть тот наземный мир, як чичас же послышалси глухой скрёжеть, вроде як волокли до зела здоровенну крышку от бочки по деревянному, гладкому полу избёнки. И Борилка, усё поколь глазеющий у вышину сереющего неба, увидал, шо прямо над ним сомкнулась земля, сице точно у той круглой крышкой закрыли сверху бочечку. Свет немедля потух, и мальчик продолжающий свой быстрый полёть, куды-то удол под землюшку, осталси у полной тьме.
Протянув руки уперёдь, мальчоночка пыталси вухватиться за коренья, мотыляя ногами он врезалси плотными подошвами сапог у землю стараясь снизить быстроту полёта, но ничагось не помогало, потомуй как стены того прохода, по-видимому, сделанные людскими трудолюбивыми руками, были вельми залащенными. Казалось, шо по энтому ходу пускали воду, которая и обмыла стены, уничтожив на ней усяки выступы, щели, бугорки и выемки, из земли не торчали ни то, шоб коренья, ни було даже самых маханьких, тонюсеньких корешков. А Борила сице и не замедлив быстроту движения лишь до боли забил собе ту гладку оземь под ногти. Нежданно проходь и вовсе накренилси да пошёл отвесно униз. Ко всему прочему он ащё и сузилси, а поелику отрок раза два у нём застрял, впившись своими широкими плечьми у стены лаза. Всяк раз кады мальчишечка осе так застревал, у таковом висячем положение, он, кряхтя, глубоко вздыхаючи (да вжелая ужось пробиться хотя б куда-нить) начинал дёргать ногами да извиватьси телом. Борилка вупиралси стопами подошв у стены, порывисто двигал плечьми управо и лево, и напоследях, усё ж выскочив из полону, сызнова продолжал свой полёть. Очередной раз застрявши, занеже проходь наново дюже сузилси, малец почувствовал як ктой-то снизу крепко схватил его за ноги, обутые у сапожищи и резво дернул удол. Плечи отрока не мешкаючи, словно салазки заскользили по стенам. Вдругорядь малеша полёта и проход закончилси, резво оборвавшись. Борила вымахнул из няго и первое, чё вуспел разглядеть, ищё ано не приземлившись, здоровенну дубину со круглым набалдашником, оной егось тутась же огрели прямо у середку лба. Послыхалси зычный звук удара, и пред очами мальчоночки появилася густа тьма.
Глава седьмая. Гуша
Борила открыл очи, и проморгалси, изгоняя усё ащё витающий осторонь них черный дым, а кады чуток пришёл у собе увидал, шо находитси во большой землянке, идеже и пол, и стены, и потолок были сплошь земляными. Мальчик пошевелил руками и огляделси, вон сидывал прямёхонько на куче мягкого бурого мха, прикрывающего оземь, позади няго поместилси не широкий в обхвате, кривой столб, подпирающий свод землянки. Руки отрока, заведенные назадь, были крепко связаны сице, шо столб вупиралси у его спину своей шершавой, порыпанной корой. У землянке, коя походила на бероску четырехугольну горницу, у том месте иде сидел привязанный ко столбу мальчоночка, було довольно светло, занеже в земляных стенах жилища, на равном удаление друг от друга, во округло-выдолбленных углублениях располагались испускающие бледно-голубоватый свет лесны гнилушки. В ширшину землянка достигала не меньше косовой сажени, а у длину была и вовсе большенькая так, шо другого конца ейного и не обозревалось. Оно, плохонько просматривалось, ищё и, потомуй как у те самы гнилушки, там дальче у стенах сувсем перьстали светиться и вже почитай померкнув, токмо изредка, махой каплей нежданно вспыхивали, како-то мгновеньеце брезжили, озаряя землю вкруг собя, да тутась же тухли. У мальца, от полученного удара, на лбу вскочила здоровенна шишка, а голова слегка кружилась, поелику вон и не сразу разглядел того кто вуказывал туто-ва, да чичас, тихо кряхтя, шёл из полутемной части землянки ко няму. Борилка узрев како-то расплывчато, серо-бурое пятно, сызнова порывисто проморгалси и тады ж смог лицезреть приближающегося.
– Охо… хо! – тока и выдохнул отрок, внегда существо вышло в озаряемый светом кусок жилища, и стало ясно видно.
И, верно, тако существо окромя «охо… хо» и не могёть ничавось паче вызвать… Ну, може ащё громкое «а… а… а!..» но Борила трусом николиже не был, посему и издал то самое «охо… хо».
Существо, однозначно, было людского роду-племени и росту такого же як и мальчик, сидящий абие на куче пожухлого, сухого мха да взволнованно вглядывающийся в облик хозяина жилища. Человечек, сделал пару шажочков и остановилси, как раз насупротив мальчоночки, сице точно жёлал, абы тот углядел увесь егойный облик ужотко весьма скривлённый, с повисшей униз, и чуть ли не лежащей на груди, головёшкой. Одначе, на спине у существа горба вовсе и не имелось, а голову оно клонило по той причине, шо та была до зела боляхна, и кака-то не суразмерная сравнительно с телом, руками да ногами. На главе сувсем не зрилось волос, а там откудова вони должны рости находилася коротка, тёмно-бура шёрсть. Такой же шерстью бурой да короткой были покрыты и руки, и ноги, и усё туловище существа, и энтим самым оно маненько смахивало на медведя, имея тако же аки и у тот зверь коренасто, мощно тело. Лицо его хоть и не було мордой, и на нём отсутствовала шёрсть, усё ж было сложно назвать ликом. Ужо не блистало оно привлекательностью, а наобороть казалось дюже отталкивающим. Широченный нос, приплюснут так, шо и сувсем не можно узреть ноздрей, лишь едва различимы тонки щели. Нависающий над лицом лоб крупный, покрытый корявыми и глубочайшими, словно русла рек, морщинами, заканчивалси кудреватыми, густыми бровьми напрочь загораживающими махонечкие очи, какого-то тёмного почти, шо чёрного цвету. Уста у энтого человечка были также внеобычны, широки да толсты ко сему прочему ищё и пучалися. А нижняя и вовсе выворачивалася, и оттого, шо подбородок прямой да большенький тоже як и лоб выпирал уперёдь, вона, вэнта нижня губа, покоилась на подбородке. Из-за оттопыренной губы оченно хорошо просматривались два ряда зеленоватых зубов, а из левого уголка рта стекала тонкой струечкой бела пузырчата слюна. На существе окромя обмотанного подле бёдер холста, на вроде бероской женской, токмо короткой, понёвы, зеленоватого цвету ничавось не имелось. Оно и ясно почему, ведь та сама шёрсть должно неплохо сугревала его коряво тельце. Борил оглядел человечка, аки гутарится, с головы до ног и ещё раз громко охнул, зане днесь на существе заметил свои чёрные сапоги, правда не снурованные, а на плече висевше туло.
Человечек, шагнув ближее к мальчику, гулко закряхтев, присел на корточки, да заглянув у егось зелены с карими брызгами очи, на ломанном бероском скузал:
– Зайша плока убивад… ок! плока, дак аки ды убил таво зайша… болна будид диби.
– Зайца, – с трудом разобрав о чём калякаеть жилец энтой землянки, принялси оправдыватьси Борилка, почувствовав як от сказанных услух слов загудела ударенна голова. – Я убил зайца, абы пожелвить егось.
Существо яростно замотало из стороны у сторону головёшкой, сице чё из евойного рта во все направления полётели пухлы снежинки слюны, и сердито молвило:
– Лиша мой, убивад могу тока я.
– А ты ктой таков? – поспрашал Боренька, узрев у мелких, растянутых очах человечка обиду.
– Я шишуга, – гордо вскидывая уверх свову здоровенну голову, гикнуло существо.
– Ах, – обрадованно признёс малец и пошевелил крепко стянутыми позадь столба руками. – Ты лесной дух, эт ладно… Тады ты должён.
– Я ни дука, – недовольно выдохнул человечек своим сиплым, низким голосом. – Я налода.
– Налода? – повторил мальчик, явно не понимая о чем балабонить человечек. А миг спустя разгадав то чудно слово, пожав плечьми, молвил, – обаче шишиги не народ, энто лесны духи и вони…
Однакось, рассерженно существо, протяжно закряхтев, будто тащило на собе чавой-то весьма не подъемно, протянуло правую руку уперёдь да махонисто расстопырив пальцы, короткими, крепкими и малёхо загнутыми когтьми, на вроде звёриных, прибольно стукнуло мальчишечку у лоб сице, шо от вэнтого удара у тогось наново закружилась голова. Человечек, мгновение помедлив, верно позволяючи Бориле проморгатьси, произнёс:
– Я ни шишига, а шишуга… ни дука я, а жидил лиша… Моя налода очинно дливня. Мы налода ни дука… И мы лубим лиша, звиля, пдиша. Мы укаживаим за озилами, лодниками, клучами и ни позваляем даким аки ды, убивад зайша, и не дока зайша.
– А, сице вы выходють не духи, вы люди, – поморщившись от тогось крепкого да болезного удара об лоб острых, словно острие стрелы, когтей, закалякал Борилка. – Я уразумел… уразумел… вы народ, шишуги. От-то я и не ведал, шо такой народ есть… думал шишиги энто таки масеньки духи лесны, охраняющи корни деревов от зла усякого, того, шо из Пеклу у Бел Свет иноредь хаживает.
Шишуга поднялси с корточек и выпрямившись посотрел на отрока свёрху униз, да покачал головой, ужось правда не так яростно, посему слюна стекающая по подбородку, не разлетелась в стороны, а лишь, сорвавшись с него, юркнула кудый-то ближее к земляному полу, и принялси разъяснять:
– Шишуги налод, и он окланяит колни диливив од злобнык лудий, кодолыи пликодяд в наши лиша, абы лубит дилива, убивад зайша и пдиша.
– Я убил зайца, занеже был голоден, жёлал пожамкать, – ответствовал мальчик, стараяся втолковать такому сёрдитому человечку, шо ни о чём дурном, ни помышлял.
– Гы… гы… гы, – загигикал шишуга, и потер меж собой волосаты ладошки. – Голодин… и я голодин, подому съим дибя. Ды болшой и дакой кушный.
– Неть! неть! – испуганно вскликнул Борилка припоминаючи полученный по лбу удар, и понимая, шо человечек кажись ня шутить, да дёрнулси уперёдь намереваяся разорвать связывающи егось путы. – Я вовсе не кусный, и шамать мене не стоить… зане я до зела горький… горький. Тьфу и у роть неприятно брать.
– Кгы… кгы… кгы, – тяперича шишуга не смеялси, а похоже закашлял. – Кушный… кушный.
Существо казало те слова да немедля развернулось и медленной поступью, усё ащё покашливая, пошло тудысь у тёмну часть землянки. А Борила узрев уходящего шишугу, ощутил аки на голове у няго сами собой поднялися дыбом волосы, по коже спины колкой волной пробегли крупны мурашки, и во душе, на какой-то сиг, появилси дикий ужас, жёлающий вырватьси из приоткрытого рта. Токмо малец поспешно сжал плотно уста и принялси шибче рватьси воперёдь, стараясь разорвать ужу связывающу руки.
Скрывшегося, у сумраке землянки, человечка, в энтот раз, было усё ж можно разглядеть и мальчоночка видал як тот чуток пройдя, остановилси осторонь левой стены и, покряхтывая, наклонившись, поднял чавой-то с пола. Кадыличи ж он сызнова распрямил свой стан, и неторопливо развернувшись, направилси к мальчику, Борилка задышав ищё тяжелее, с большим усердием принялси рвать сдерживающие егось путы. Потому как приближающейся шишуга нёс во руках ту саму здоровенну дубину с набалдашником, каковым судя посему и был приветственно огрет мальчишечка по лбу. Человечек подошёл ближее к отроку и занёс над ним дубину, ноли коснувшись ейным набалдашником свода землянки.
– Погодь, погодь, – гикнул мальчоночка, и, задравши голову, уставился на занесенную над ним дубину. – Глянь чавось у мене на груди есть.
– И чиго дам? – слегка покряхтывая, вопросил шишуга, продолжая подпирать дубиной потолок свово жилища.
– У тама знак Асура Велеса, – торопливо ответил Борилка и повел очами в сторону груди. – Ты як лесной житель, должён подчинятьси Велесу поелику…
– Никаму я ни подчинаус… сыг… сыг, – чуть слышно рыкнув, скузал шишуга. – Я диби ни дука, я лудя.
И человечек, сувсем немножечко согнув ноги у коленях, отвел назадь дубину с округлым набалдашником, запрокинув туды не тока руки, но и усё тело, да абие, резко, низвергнул её на голову отрока.
– Ай! – токась и вуспел выкрикнуть малец, да у последний морг увидав летящу в его направление дубину, склонил голову униз подставляя под тот удар не лоб, а затылок, шею и спину.
Раздалси довольно громкий звук, будто ктой-то сломал вельми крупну ветвь у дерева, таче Борилка вощутил сильну боль в подставляемой им спине, и голове, да вдругорядь пред евойными очами проплыл густой чёрный мрак, усеянный с водного краю яркими белыми крапинками света.
Верно, како-то времечко, та темина парила пред глазами мальчика, засим белы крапинки света нежданно вспыхнув начали мерцать, будто звёзды во ночном небе, а ускорости и вовсе принялись увеличиватьси, разрастаяся уширь, поедая усю мглу. Немного погодя они полностью поглотили ту плотну темриву, заполнив очи отрока сначала белым, а опосля бледно-голубым светом. Мальчоночка, пару раз моргнул, и узрел поперед собя кучу сухого бурого мха, да лежащи на нем раскиданны у разны стороны ноги. Медленно покрутив головой, Боренька почувствовал резку боль сразу у главе, шее и спине. Он ащё раз порывисто моргнул, тряхнул свисающими, устремлёнными к долу волосами, и неспешно подняв склоненну, и точно повисшу удол главу, распрямил шею, стан, да осмотрелси.
Малец усё так же находилси в землянке, привязанный ко столбу, в шаге от няго на земляном полу валялась дубина, да туло, а недалече, в светлой части жилища, приткнувшись ко стене, свярнувшись калачиком и укрыв голову руками лёжал шишуга, над оным лётало цельно облако масеньких, жёлтых бчёлок. Они нещадно жалили человечка и у лицо, и спину, и руки, и ноги, да несмотря на шёрсть, по-видимому, причиняли дюже болезненны страдания. Шишуга легохонько да вельми жалостливо постанывал, и, стараяся отбитьси от бчёлок, инолды отрывал руки от головы, мотылял ими тудыли-сюды, жаждая разогнать расшалившихся махунечких животинок. Обаче, при энтом он открывал свово и вовсе ничем не прикрыто лицо, у кые немедля, прямёхонько у бледно-буровату кожу, впивались сёрдиты бчёлки, кусая ащё шибче да злее. Шишуга тадысь издавал продолжительное: «А… а… а!..» да пронзительно всхлипывал, будто сбираясь ревмя зареветь.
Борила задрав, тяжёлу от боли, голову, поглядел увыспрь. Там, над ним, совсем близёхонько также витали бчёлки. Чай вони, вылетаючи из раны, оставшейся на главе и спине, да кружа над волосьями отрока, не жалили егось, а даже наобороть точно старались помочь. Еле слышно жужжа, бчёлки, порывисто дергали своими крохотулечными ножками, и, ссыпали с них на мальчоночку мельчайше крошево златого света, от которого боль у ранах вроде як утихала.
– Бчёлки, бчёлки, – заплетающимся, неповоротливым языком вымолвил отрок. – От пут мене освободите.
Бчёлки словно смякнув, о чём просить мальчик, сей же миг порхнули униз, да воблетев привязанного ко столбу Борилку, зажужжали обок стянутых ужой рук. Како-то мгновение вони настырно и весьма шумно там жужжали. А чуток погодя малец почувствовал як сила пут стала слабеть, тады он резко потянулси уперёдь, да, единожды с энтим напрягая усю свову мощь, дёрнул руками у стороны. Раздалси тихий скрып и остатки, подобно обожженных у местах, иде трудились бчёлки, верёвок распалися, высвободив руки отрока. Борила припал спиной ко столбу и поднеся руки к очам осмотрел их. Кожа на запястье тяперича була не смуглой, а сине-жёлтой. Огладив перстами те саднящи места, вон поморщилси, да подняв праву руку увыспрь, ощупал голову, из раны коей усё ищё сочилась юшка, оборачивающаяся у бчёлок, а длинны волосы висели какими-то спутанными клоками. Опираясь спиной о столб, покачиваясь вправо або влево, мальчишечка тяжело поднялси на ноги, на чуток застыв у таком положеньеце, шоб прийтить у собе, да прогнать завертевшихся сторонь очей голубоватых капелек света.
Вмале обретя, каку-никаку, крепость, в до энтого трясущихся коленях, он шагнул уперёдь да склонившись, поднял с пола туло и ту саму дубину от каковой сице пострадал. Торопливо закинув туло на плечо и имея таку защиту, аки дубина, у руках, мальчик двинул свову поступь прямёхонько в тёмну часть жилища, хорошенько оглядывая его по ходу. Он прошёл мимо усё ащё стонущего человечка, над оным висело облачко бчёлок, попеременно егось жалящих, да попал у сумрачно место землянки, которая оказалась не такой ужо и длинной, як то ему чудилось, и завершалась гладкой стеной. Осторонь с ней, почитай касаясь её водним краем, в своде потолка находилась дыра, сквозе кыю малец, судя по сему, и влётел у жилище шишуги. На полу, прям под лазом, лёжала небольша горка буро-зеленоватого мха, постеленная там для мягкова приземления. Мальчик, обозрев пустоту эвонтой полутёмной части жилища, неспешно развернулси и посмотрел назад, туды идеже находилси столб укрытый мхом, и у шаге от какового высилась ровна, гладка земляна стена.
Словом, як уяснил для собе Боренька, выхода из эвонтого жилища не було…
А тады же аки покидал землянку шишуга?
Ведь земляны стены довольно гладкие и нииде ни зрелось на них ни двери, ни какого иного проема.
Мальчик ищё малеша постоял, покачиваясь от вдаренной головы, и глядючи на колыхайшийся, точно парящий голубоватый свет, исходящий от гнилушек, а посем двинулся к шишуге, желая разузнать у того, як покинуть столь благодушно жилище да гостеприимного хозяина. Подойдя к человечку, Борилка востановился от негось на небольшом удаление, он медленно протянул у направление того дубину и лягохонько пихнул шишугу набалдашником в спину. И у то ж мгновение бчёлки зажужжали звонче да пронзительней, они, враз, отлетев от шишуги, подались у высь, да собравшись, сжавшись у лучистый жёлтый комочек, зависли над ним. Малец наново пихнул хозяина жилища у покрыту шерстью спину и загутарил:
– Шишуга, выведь мене отсюдова… Я уйду из твово леса и николиже больче ни одного зайца не вубью.
– Ни кушный… ни кушный… голкий, – отрывая руки от головы и выглядывая из свово калачика-укрытия, молвил шишуга. – И плавда тако голкий ды… тако голкий… и ок! болна кушаиша.
– Я ж тибе калякал, шо горький, а ты не поверил, – произнёс отрок, и опустив дубину униз, уткнул набалдашник в пол, опершись на неё так, абы егось меньше качало.
Шишуга неторопливо разогнул спину, выпрямил ноги, и руки, и, улегшись на земляной пол спиной, уставилси взглядом на кружащий над ним комочек бчёлок, да протяжно закряхтев, подтянув свову вывороченну нижнюю губу к верхней, добавил:
– И болна кушаиша… бона.
– Ты мене тоже до зела больно шибанул по главе, – заметил мальчик и слегка повел ею у бок, отчевось пред глазьми вдругорядь завертелси голубоватый свет. Борила маленечко медлил, а кадысь увесь ветроворот из свету иссяк и лежащий на полу шишуга глазеющий то на негось, то на бчёлок тяжело вздрогнул усем телом, поспрашал, – шишуга, а у тобе имячко то есть? Мене вот кличуть Борила, а тя як?
– Мини зовуд Гуша, – поспешно ответил шишуга, и, подняв руку погладил пальцем свой малёхо вспухший от вукусов нос. – И я ни кадил тибя ист… Я им ягоды, колешки, шишки… и… и… а лудей ни… ни.. Кадил шдукнуть, шоб болна было и тиби… аки дому зайшу.
– Аття конча… Оченно я радёхонек, шо ты мене не вжелал пожвакать, – откликнулси отрок и глянув на явно пужливого и какого-то вельми забитого шишугу, приподняв дубину вотступил назадь, абы тот мог поднятьси с полу. – Одначе, я Гуша шамаю зайцев, оленей и усяку другу живность. Я шамаю мясо, посему и стрелял у евонтого зайца, я егось жёлал зажарить и систь.
– А ды шишки… и..и… иш да колешки, – забалабонил Гуша и медленно принялси подыматьси, узрев оно дело бчёлки шибче зажужжали и слегка подались уверх.
Шишуга неторопливо усевшись, поджал ко собе ноги, приобнял их руками, будто опасаясь за них. Таче вон, также неторопливо, развернулси, приткнулси спиной к стене и задрав голову, вонзилси взглядом у лицо мальчоночки.
– Знашь чё… шишки да корешки шамай сам, – скузал Борилка. И, направив набалдашник дубины на сапоги, которые шишуга натянул на свои ножищи, и ноне трепетно обвивал руками, добавил, – мене сам Асур Вышня и Асур Велес вуказали ходють у лес и вохотитьси на зверя и птицу, а поелику я сице и буду засегда поступать. А, ты, Гуша давай сымай мои сапоги, – отрок тряхнул дубиной, отчавось бчёлки подались маненько униз, и шишуга нанова порывчато вздрогнул усем телом. – Сымай, сымай да поживей. А опосля выводи мене отсюдова, занеже вишь бчёлки до зела сёрдиты. Хотють вони влететь у лесной бор и суздать тама улей. А ежели ты бушь ищё тама чё лишне пустомелить, то они могуть и перьдумать да повпробывать тобе на вкус, зане похоже ты усё ж паче кусней мене и не такой горький.
Гуша унезапно осклабилси, и евойна вывернута, лежаща на выступающем уперёд подбородке, нижня губа сице растянулась у ширь, шо он мгновенно перьстал быть отталкивающим, а разом стал симпатишным… И глаза его удруг блеснули ярким зеленоватым светом, вовсе вони и не были чорными. Шишуга не мешкая принялси сымать с ног сапожищи. Кады ж вон их снял, то Борила увидал небольши волосаты стопы, словно у отрока, с короткими, толстыми пальцами да загнутыми чёрными когтями. Гуша протянул сняту обувку мальчику, а тот приняв, но усё ж опасаясь присесть, стал натягивать их так… стоймя, притулив на всяк случай дубину к правой ноге. Боренька ано не стал снуроватьси, страшась, шо шишуга, дюже похорошевший от вулыбки, могёть сызнова по-дурнеть и огреть его эвонтой дубиной. Внегда сапоги, хотясь и с трудом, потомуй как суконки обтягивающе ноги маленько слезли, вочутились на прежднем месте, Борилка ухватил у праву руку дубину и распрямив стан, встрепянул плечом поправляя сице туло, висяще на широком ремне на спине, да обратившись к шишуге, поспрашал:
– А вас туто-ва у бору, шишуг таких… много жавёть аль як?
Гуша продолжаючи щеритьси, судя по сему кумекая, шо лишь таковой улыбкой да доверчивым взглядом могёть расположить к собе обладающего днесь воружием, а значить и силой, мальца, ответствовал:
– Мого… мого… Наш дуд мого. Но вше живуд шимями… тока я овыя… овыя.
– А чаво ж ты овый? – не сводя взору с улыбчивого и такого доверчивого лица шишуги поинтересовалси мальчуган, и подняв леву руку, провёл перстами по затылку, откудась вдругорядь вылетело две бчёлки, кые без задержки, присоединились к парящему жёлтому комочку.
– Вок!..вок!… – Застонал Гуша, и громко втянув носом воздух, горестно загутарил, – шилно шидидый я… шидидый и ушо дудо-ва… Одогош шишугушки миня ни лубяд… вок!
– Ужотко эт ты прав Гуша, до зела ты сёрдит, – согласилси отрок. Он мотнул у сторону дубиной, указуя таким образом подыматьси на ноги и скузал, – сице, шо давай выводь мене отсюдава, а то там, верно, мои путники изволновалися искаючи мене.
– Ночя у лишу, – пояснил шишуга, и, подняв увысь сомкнуту во кулак руку, оттопырил указательный, толстый да короткий палец, с загнутым коготком, направляючи егось на свод землянки, да качнул своей здоровенной головой. – И двои пудники кичад… кодяд и кичад… Болил… Болил!
– А ты откедова то ведаешь, шо вони гамють? – удивленно спросил малец, и нанова лягонечко мотнул дубиной.
– Шышу… шышу я… вшо… вшо шышу… Болил! Болилка… кичад… иди ды? – прокалякал Гуша и ащё ширше растянул нижню губу.
– Коли гикають, знать переживають да тревожатси, – загутарил мальчишечка и вотступая назадь, вздел леву руку уверх едва помахав бчёлкам, словно подзывая к собе и немедля те, точно понимаючи Борилку взвились выспрь и подлетев к няму, замерли издавая тихое ж… ж..ж.. – Тадысь давай поторопимси, – вуказал он.
– Кгы… кгы… кгы, – издал Гуша и кивнув на жужжащее облачко прокалякал, – а бчолки у дибя из галовы ушо вылядад.
– Вылетають… вылетають, – недовольно забалабонил малец, почувствовав аки очередна бчёлка, проползла по спутанным волосьям, да еле слышно зажужжав, присоединилась к воблачку. – И похоже вельми серчают на тя… занеже ты продолжаешь сёдеть.
Шишуга услыхав ту молвь, абие сменил выражение лица с довольного на встревоженное да стал подыматьси на ноги, усяк морг поглядывая на бчёлок, которые, лишь тот двинулси, заскользив своей спиной по гладкой земляной стене, издали резкое ж..ж… ж. Предупреждаючи, абы вон не шалил! Опосля ж приглушив звук, сызнова тяхонько зажужжали. Гуша так-таки, хоть и потряхивал пужливо руками, да качал своей большенькой головёшкой тудыличи-сюдыличи, усё ж поднялси на ноги. Совсем на чуток он выпрямил спину и сровнялси ростом с Борилкой, но засим надсадно выдохнув, сгорбатилси да свесив тяжёлую главу униз, развернулси и медленно поплёлси у темну часть свово жилища, прямёхонько к дыре в потолке. Шишуга подошёл упритык к стяне, и задравши голову вуставилси взглядом во чёрный проем лаза. Шагающий следом за ним мальчоночка, увидав шо тот встал над дырой, открыл було роть, желаючи спросить – идеже выход? Тока Гуша унезапно протяжно и дюже горестно гикнув, присел на корточки, да отскочив от пола, стремительно взлетел уверх, и мгновенно исчез у дырище. Борила от эвонтой нежданности подбёг к куче мха, да ступив на неё, востановилси прямо на том месте, откудась сигал шишуга и вперился взором у лаз. А зане облачко желтоватых бчёлок до зела ясно освещало и ентот угол, и сам проходь… то малец смог узреть Гушу, каковой впиваяся загнутыми, вострыми когтьми на руках и ногах у земляны стены лаза шибко проворно карабкалси ввысь.
Прошло како-то времечко и ход ведомый из жилища шишуги накренилси, а ползущий по нему Гуша пропал с глаз отрока. Токмо шишуга исчез у изогнувшемся проходе, як Борилка запаниковал, струхнув, шо тот могёть бросить его водного туто-ва. Мальчик взволнованно оглянулси направо и налево, обозрел пусту землянку шишуги, иде окромясь кривого столба, да двух небольших кучек сухого, пожухлого мха на полу, ничавось не було, да не ведая у чё тако надобно предпринять, абы не быть здеся покинутым, вздев голову, громко крикнул во проход:
– Гуша, ты токась гляди, мене не забудь вытащить, а то бчёлки сёрдятси.
– Кгы… кгы, – долетело до мальчишечки, чавой-то тако невнятное.
Сице, и, не уразумев, чё тот возглас значил, малец взволнованно продолжал глядеть уверх, стараясь хоть чего-нить рассмотреть у той темени, переминаясь с ноги на ногу, да постукивая концом набалдашника собе по голенищу сапога, подумкиваючи, шо ж делать коль шишуга решить его туто-ва кинуть. Но Гушу, по-видимому, бчёлки усё ж добре вспужали, оно як вмале Борилка вуслыхал едва различимый говорок, долетевший из высоко:
– Билиш за лялизку, я выдашу.
А чуток погодя послышалси тихий шорох да с прохода спустилась и сама лялизка. «Верно, ужа», – помыслил отрок, кады узрел аки из дырищи вылезла да вопустилась ко нему тонка, в ширшину не толще сложенных вкупе двух палецев, вервь, какого-то ово ли серого, ово ли зелёного цвету, а може зелёно-серая, и вельми влажна, склизка на ощупь. Мальчик недовольно осмотрел ту ужу, не дюже-то доверяя такой склизкозти, да боясь, шо вона евось не вудержить. Обаче, зане выходу из вэнтой землянки другову не було, Борила откинул у сторону дубину, и, схватившись за ту, ащё ко всему прочему мягку, ужу, потянув на собе, намотал её на праву ладонь, да крепко взялси за неё, капелёшку, свёрху. Посем вон махнул левой рукой и указываючи на проход, обращаясь к бчёлкам, негромко загутарил:
– Бчёлки святите мову стёжку, – воблачко немедля, вроде уяснив гутарену мальцом речь, подалось выспрь ко входу в лаз.
А мальчик крепче сжав вервь правой рукой, зычно крикнул уввысь:
– Гуша давай… тащи мене, да побыстрей… а то вона почемуй-то до зела склизкая, боюсь сорватьси.
Шишуга похоже чавой-то издал, занеже до мальчишечки долетело раскатистое кгы… кгы… и начал тянуть Бореньку наверх. Да ужось чрез миг подошвы сапог отрока, оторвались от сухого мха, и взлетевши ввысь Борилка принялси подыматьси по узкому проходу. В энтот раз мальчик не застревал у лазе, кажись потому як кады летел униз вже пробил собе стёжку, оттогось чичас двигалси хоть и прерывисто, но усё ж не увязая плечьми в стенах. Правда его права ручонка усё времечко соскальзывала, а поелику Бориле пришлось ухватитьси за верёвку и левой рукой. И у то ж мгновение сверху долетело раскатистое «як… як..» и подъём на чуток прекратилси, то Гуша перьдыхал, домыслил мальчик. Обаче, малеша погодя подъём выспрь продолжилси. Бчёлки летящее упереди хорошо озаряли лаз и мальчоночка видал его дюже ровны земляны стены, ухоженные, токмо не таки, аки ему по первому казалось, гладкие. Усе вони были иссечены у мелку прореху, таку мелку… едва различиму и, судя по сему, оставленную когтьми шишуги.
Направление лаза малёхо изменилось и ускорости мальчишечка узрел и самого Гушу который стоял над лазом склонивши голову, согнув спину и широкось раззявив рот. Глянув на шишугу Борила, токась тяперича, понял почему лялизка была такой склизкой… Оно аки та лялизка была ни ужой, а языком Гуши, каковой вон выволок изо рта, спустил униз у проход, и днесь, втягиваючи у собя, вытаскивал на нем ввысь отрока. А малец взирая, видал, як от тяжести и вусердия у Гуши увеличились, став здоровенными, зелёны глаза и точно две древесны гнилушки, шо восвещали евойну землянку, засветились. Изогнута и лежаща на подбородке губа шишуги вроде як разделилась надвое, воброзовав, меж глубокой пропастью у коей лёжал язык, две высоки, похожие на горные сопки, гряды. Бчёлки вылетев из ямы первыми, замерли тихо жужжа над головой Гуши, а тот даже не вубратив, от натуги, на них никакого внимания, резко втянул у собе язык сице, шо Борилка выпустив его из левой руки схватилси за край лаза и подтянув тело вылез на лесну подстилку. А мгновение спустя размотал лялизку с правой руки. Язык Гуши абие соскочил с длани мальчонки и полетел у направлении рта шишуги. Послышалось тихое окмуш и лялизка заскочила унутрь рта, зубы звонко вдарились друг о дружку, и сомкнулись, а нижня губа, подлетев с подбородка вукрыла верхню, и кажись маненечко припрятала расплывшийся кончик носа.
– Обаче, – протянул Борила, подымаясь на ноги и рассматривая шишугу, утак словно видывал упервой. – А як же энта дырка вуткрываитси?
– Пл… пл… пл… пл, – издал Гуша, и роть яго вдругорядь отворилси, нижня губа ужотко лишившись своих горных гряд впала на подбородок, а кончик зелёно-серого языка ищё раз выглянув из-за раскрывшихся зубов, затрепетал у воздухе. – Пл… пл… пл, – продолжал осваиватьси с лялизкой шишуга, а кады напоследях тот обрел свову истинну гибкость, корявенько ответил, – дам ист в плокоде дакы палычка, дыкни ее и дыла одклоидши…
