Елена Жукова
Братская любовь
Прощание получилось слезливым – Маша хлюпала носом и смахивала со щек слезинки. И Любовь, и Роман понимали, слезы предназначены не им, но все равно были тронуты. Люба обняла Машу, приблизила губы к самому ее уху и почти беззвучно спросила:
– Ну, чо меж вами вышло? Ночью кровать три раза скрипела, я думала, что у вас все перфектно.
Маша таким же беззвучным шепотом ответила:
– Все ужасно плохо. Это конец.
– Дурачье вы, детки. И садо-мазо до кучи!
Ромыч тоже переживал за Машу. И выражал сочувствие чрезмерной заботой.
– Все взяла, ничего не забыла?
– Вроде бы нет.
– Билет?
– Взяла.
– Паспорт? Деньги?
– Паспорт и деньги здесь. А вещи, если я что и забыла, вы же привезете в Москву?
– Конечно, привезем. А хочешь, мы тоже с вами в аэропорт поедем? – предложил Роман, но Люба ткнула его кулаком в бок, и он замолчал.
– Спасибо, ребята, не надо. У вас и так мало времени осталось. Лучше проведите этот день с удовольствием за себя и за меня. А меня Ник доставит, как обещал.
– Да уж, отвянь от Мани, дарлинг. Им с Никитосом надо кое-что выяснить. По-родственному.
– Любочка, Рома, это вам от меня на память, – заплаканная Маша достала из сумки заветный альбом и вынула из него два листа с шаржами. На одном была изображена Любовь в виде воительницы в кольчуге, в пернатом шлеме и с копьем в руке. На другом – Ромыч в греческой тунике с лавровым венком набекрень полеживал ленивым Диогеном в бочке, на которой было написано «текила».
– Вау! Ничоси! Просто супер! Огромное тебе сэнкс, Маня. И сорри за все.
– Да все нормально, Любочка. Полный опупеоз!
– Ну вот, а мы тебе ничего не подарили, – расстроился Роман.
– Вы мне подарили очень-очень много! Вашу дружбу. И это потрясающее путешествие! И весь восхитительный Юкатан со всеми его сенотами, руинами, Кукульканами, цветными рыбками… Спасибо, что сразу же не сдали меня в полицию. Наверное, до сих пор жалеете?
– Ага, вот стоим и жалеем.
– Ребята, я вам так благодарна! Я вас никогда не забуду.
– Да если даже и захочешь, все равно не успеешь, – успокоил Машу Роман. – Через три дня мы будем в Москве и там обязательно пересечемся. Мы тебе фотки скинем. А ты нам свои рисунки покажешь. Текилки попьем! Помнишь технику: «лизнуть – махнуть – зажевать»?
У Маши больно сжалось сердце и она, обернувшись, посмотрела на Ника, который потерянно стоял в стороне от друзей. Поймав Машин взгляд, он скомандовал:
– Ладно, прощайтесь уже. А то Машка на рейс опоздает. А ты давай садись в машину. Не на всю жизнь расстаетесь!
Далее были объятия, поцелуи, пожелания, последние напутствия и обещания. Маша забралась в машину и села позади водительского кресла. Ей страшно было видеть виноватое выражение на лице Ника. Не таким она его любила!
Автомобиль тронулся. Все! Вот и закончились Машино заграничное путешествие и безграничная любовь. Чесались веки, разъеденные солью слез. «Как странно сложился этот сюжет, – думала Маша. – Со слезами в начале и в конце и с ослепительным счастьем посередине». Она запомнит каждый из десяти волшебных, восхитительных дней. И последний – одиннадцатый – день, когда завершилась сказка, а принц обернулся слабаком и похотливым засранцем. И самое кошмарное – это то, что она любит этого засранца. И никого роднее и желанней его у нее нет.
Маша снова достала свой блокнот – дневник путешествия в рисунках – и открыла его на первой странице. Там была изображена плосколицая старуха с волосами, заплетенными в длинные тонкие косички – крысиные хвостики. Ее Маша зарисовала еще в Канкуне, в первый день путешествия. Со второй страницы на Машу смотрел важный длинноносый тукан в черном фраке оперения. А вот кактус с толстыми, как шило, грозными колючками, и среди них – нежный цветок. Этот набросок она сделала уже в Тулуме. А вот Ее Величество игуана, из-за которой случилась самая невероятная в Машиной жизни история. Игуана в профиль, игуана анфас, такая и сякая. Дальше красовалась выразительная верхняя губа «лук Амура» уже забытого спутника по туристической группе, бой-френда рыженькой девушки-лисички. И наконец первый портрет Ника в образе Святого Себастьяна, как на картине Гверчино. Он был еще не очень похож сам на себя, а больше на образ, изученный Машей в деталях.
Вот снова Ник, только спящий. Кудри разметались по подушке, тень ресниц легла на щеку, губы чуть-чуть приоткрыты и готовы раздвинуться в улыбку в первую минуту пробуждения. А на подбородке щетина, что была безжалостно сбрита днем позже. Здесь даже родинки еще нет.
Дальше шла карикатура на романтическую парочку. Любовь на всех парах несется впереди и тащит за собой флегматичного Ромыча, как детскую игрушку-каталку на веревочке, а тот посмеивается. И снова Ник, на этот раз под водой, в маске. Глаза за стеклом хитро искрятся, смешливый рот закрыт загубником, и длинные пряди волос парят вокруг головы как змеи Горгоны. А пальцы правой руки сложены в жесте «все о’кей». Маша вспомнила, когда это было. Чуть больше недели тому назад, а, кажется, целая жизнь прошла. Маша улыбнулась сквозь слезы. И увидела, как Ник внимательно изучает ее в зеркале заднего вида. Но как только их взгляды встретились, он виновато отвел глаза.
Маша перелистнула страничку. Ник и снова Ник. Крупный план – лицо, разделенное на две части: темную – в оригинале красную – и светлую, белую. На этом рисунке впервые появилась фирменная родинка под губой. Лакомая, как капелька горького шоколада. Общий план – Ник в кресле на балконе с планшетом на коленях. Дальше фантазия на тему майянских древностей – Ник на поле для игры пок-та-пок с каменной битой в руках. Крупно – смеющийся Ник. И, конечно же, родинка… Сценка – Ник под водой верхом на черепахе. Деталь – кисть Ника с кристалликами соли между большим и указательным пальцами. Средний план – Ник закинул голову и трубит в караколь.
С каждой новой страничкой рисунки становились все более и более личными. И в них было слишком заметно, как растет Машино чувство. Художница творила на бумаге своего Ника. Своего.
И вдруг в памяти отчетливо всплыла сказанная ею же самой фраза. Тогда, в Азуле, Маша в отчаянье беспомощности взмолилась: «Пусть даже он никогда не станет моим, только пусть он будет жив!». Ей было дано то, о чем она просила. Ник жив, но он не с ней. Он никогда не станет ее мужчиной. Как больно!
Но жизнь Ника тысячекратно важней, Машиного желание обладать им. И, если б все пережить заново, Маша снова бы рискнула собой, чтобы спасти любимого. Даже зная, что он никогда не будет принадлежать ей. Никогда.
Так на что она обиделась? Почему сама перечеркнула то прекрасное и восхитительное, что было между ними? Десять дней, десять счастливых дней Ник дарил ей свою дружбу, заботу, нежность. Разве Маша вправе требовать от него больше того, что он готов дать? Она должна отпустить Ника. И попрощаться с ним с благодарностью.
***
В аэропорту Ник загнал Генри на паркинг, высадил Машу и вынул из багажника ее многострадальный красный чемодан.
– Пойдем. Зал отлетов на втором этаже. Ты будешь искать свою группу?
– Она не моя. Я их так и не успела узнать. Моя группа – это ты, Люба и Ромыч. Поэтому ждать я никого не буду. Сразу пойду на регистрацию. Подскажешь, куда?
– Конечно. Я буду с тобой, сколько можно. До пограничной зоны. А хочешь, подожду до отлета?
– Зачем? Не надо. Возвращайся к ребятам, и вместе наслаждайтесь остатками отпуска.
– Без тебя? Без тебя ничего не получится.
– Со мной тоже ничего не получилось. Точнее, все получилось ужасно, как в кровавой игре пок-та-пок. Того, кто достиг, убивают. Он лишается головы… и сердца.
Ник поморщился словно от внезапного приступа боли.
– Не надо так, Машка.
Но она должна была ему сказать. Возможно, они больше никогда не увидятся. И это – последний шанс.
– Подожди, не перебивай меня. Дай мне договорить! Я жутко много думала сегодня. О тебе. О нас. Наверное, кошмарно глупо снова мучить тебя признаниями в любви. Но мы с тобой сейчас расстаемся… Я не могу не сказать. Я люблю тебя, Ника. Прости, я была несправедлива к тебе сегодня утром. Но мне было плохо.
– Я не хотел обидеть тебя! Поверь мне!
Ник протянул руки к Маше, но она отстранилась.
– Я знаю. Ты добрый, умный, справедливый. Ты такой невообразимо нежный. То, что ты говорил о себе сегодня утром – это ужасная чушь. Ты просто потрясающий.
Ник открыл было рот, чтобы возразить, но Маша запечатала его раскрытой ладонью.
– Не говори ничего, не надо! Я не знаю, как долго буду тебя любить – месяцы, годы или, может быть, всю жизнь. Но точно знаю, что я тебя никогда не забуду. Ты открыл мне новый потрясающий мир. Все, что я увидела, узнала и испытала здесь, в Мексике, было подарено мне тобой. Тобой и твоими друзьями. Все связано с тобой. Я связана с тобой. Но ты мне не брат. Ты – мой любимый, хочешь ты этого или не хочешь. Я могу сделать для тебя все-все. Кроме одного: я не умею сделать так, чтобы ты меня полюбил. И от этого мне жутко больно!
– Но я люблю тебя, Машка. Я тебе жизнью обязан. Ты для меня – самый дорогой человек, сестренка, и я хочу всегда заботиться о тебе, оберегать тебя …
– Но не спать со мной… Не «трахать сестру».
Внезапно у Маши мелькнула догадка, которая тотчас же превратилась в уверенность:
– Ника, а у тебя есть сестра?
– Нет, – быстро ответил он. Слишком быстро.
– Ну, может, не родная, а двоюродная?
– И двоюродной нет.
– И никогда не было?
– Была, – печально подтвердил Ник.
– Что с ней стало?
– Она погибла. Из-за меня.
– Какой кошмар! Давно?
– Мне было четырнадцать, ей – семь.
– Значит, семь лет разницы… Как и у нас с тобой. Как ее звали?
– Марианна. Но мы всегда называли ее Клопиком.
– Клопик… Какое милое прозвище… А как она погибла?
– Она попала под автобус. Ее раздавило, как… как комарика… как клопика.
– Это ужасно. Чудовищно! Но ведь не ты был за рулем. И не ты толкнул ее под колеса. Правда?
– Я опоздал. Не забрал ее с продленки, а она вышла со школьного двора на улицу и…
– Бедный, бедный Ника!
– Не надо, я не хочу жалости. Жалость унижает мужчину.
– Это глупое мужское заблуждение. Не бывает любви без сострадания. А я тебя люблю… Люблю любого – сильного и слабого, в горе и в радости… – Маша помолчала в ожидании ответа Ника, но так и не дождалась. – Я похожа на нее, на твоего Клопика?
– Не знаю. Она ведь была маленькой девочкой. Наверное, когда выросла, стала бы похожей.
– Да, ведь мы с тобой очень похожи… Значит, со мной ты отрабатываешь комплекс вины? Ты наказываешь себя. Не позволяешь себе стать счастливым. А заодно и меня.
– Нет, это неправда!
– Ника, любимый, это правда. Только я не смогу отпустить тебе твой грех. Я – не Клопик. Я – другая девочка, которая любит тебя совсем не как брата. И я никогда не смогу относиться к тебе только как к брату. Понимаешь? Лучше никак, чем так. Не хочу смотреть на тебя и мучиться от твоей недостижимости.
– И ты сможешь вот так расстаться со мной? Расстаться насовсем?
– А ты? Ты можешь отказаться от бредовой идеи, что я – твоя сестра? Ты же хочешь меня, Ника. И сам распинаешь себя за недозволенные чувства. Святой ты мученик!
Ник молчал, уткнувшись взглядом в пол, и на лице его отражалась отчаянная борьба чувств.
– Если я действительно дорога тебе, реши сам, что будет с нами дальше. Если ты хочешь быть со мной – будь. Но только не как брат. И не потому, что считаешь себя моим должником. Или уйди совсем. Но прошу тебя, не терзай нас обоих. А сейчас прощай.
Маша обхватила горячими ладонями лицо Ника и поцеловала безжизненно застывшие губы.
– Пусть будет так, как ты решишь. Но, как бы там ни было, помни, я все равно люблю тебя.
***
– Почему ты плачешь, бедный, бедный Ника?
– Я не плачу, Клопик. Мужчина не должен плакать.
– Это глупое мужское заблуждение. Я люблю тебя любого – в слезах и в смехе, в уме и в глупости, в болезни и в здравии…
– Но ты же моя сестра, а сестры любят милосердно.
– И любят, и мило сердятся. Я мило сержусь на тебя, Ника.
– За что, Клопик?
– Ты немилосерден к себе.
– А разве я заслуживаю милосердия? Я – слабак и похотливый засранец.
– Ника, у тебя гибискус головного мозга! Ты добрый, ты такой невообразимо нежный, ты умный. Но в последнее время, олдбой, ты заметно поглупел. Мальчик не может из-за одной ошибки всю жизнь отрабатывать свой комплекс вины. Оф корс! От этого ты можешь никогда не родить такую девочку, как я, только новую. Я хочу вернуться к тебе, Ника. Я люблю тебя!
