Елена Жукова
Братская любовь
Глава 6
Дни в солнечном раю Майянской Ривьеры закружились волшебным цветным калейдоскопом. Они были непохожи друг на друга, но сквозь блестящую неповторимость каждого проглядывал костяк заведенного регулярного порядка. Через день по утрам компаньоны ходили на рынок и запасались фруктами, сладостями, лепешками, чтобы потом уже не заботиться о хлебе насущном. А только переезжать с места на место и наслаждаться жизнью.
Компания загружалась во чрево старенького отдышливого Генри и мчалась на нем навстречу новым приключениям. Чаще всего друзей привлекали сеноты или морское побережье с коралловыми рифами, над которыми стайками кружили нарядные цветные рыбки. До Мексики Маша видела таких только в аквариумах. Иногда они удостаивали своим посещением древние майянские руины, или как те обозначались на местных картах «структуры» – исчезающие следы величия гордой и жестокой цивилизации.
Вечерами уставшие, но переполненные впечатлениями путешественники возвращались «на базу», в родной Тулум. Они сидели в кафешках за долгим ужином с неизменным коктейлем из числа здешних хитов – «Маргарита», «Мохито» или Машина слабость – сладкая «Пина колада» – и лениво обсуждали события прошедшего дня. После застолья обычно следовала прогулка по вечерним улицам курортного города с посещением сувенирных лавок. Или возвращение в отель, где в маленьком палисаднике можно было полежать в гамаке, разглядывая непривычную звездную карту другого континента и слушая несмолкающий шорох прибоя.
Рядом с Машей всегда был Ник: они проводили вместе и дни, и ночи. Между ними установились именно те отношения, которые с самого начала предложил Ник – отношения умудренного опытом старшего брата и младшей сестренки. Только сестренка оказалось уж слишком бестолковой и неприспособленной.
Как выяснилось, жизнь художницы в большом городе никак не подготовила Машу к путешествию по экзотической стране с палящим солнцем, глубоким морем, острой кухней, опасными животными, непривычным образом жизни. С Машей постоянно случались какие-то неприятности, которые укрепляли ее имидж «ходячего трабла». Наверное, без постоянного опеки Ника она бы погибла в страшных мучениях в один из первых дней путешествия: сгорела бы на солнце, отравилась, утонула, была бы ограблена, укушена, ужалена…
Маша сама была неприятно удивлена своей бестолковостью. Почему напасти стали слетаться на нее, как мухи на сладкое? Как же она жила раньше и дожила до двадцатитрехлетнего возраста? И что за «гибискус головного мозга» поразил ее столь внезапно? Ей было хронически неловко, и она ощущала себя жалким беспомощным несмышленышем.
Однако временами Маше казалось, что именно эта беспомощность и привлекала к ней Ника. Ему нравилось защищать Машу, предостерегать ее от возможных бед, учить тому, чего она не знала или не умела, заботиться о ней и даже баловать. Роль старшего брата пришлась Нику как нельзя более кстати.
Никогда раньше Маша не была объектом такой нежной заботы. Братьев и сестер у нее не было. Родители, несомненно, любили дочь, но она давно уже не жила с ними. С тех самых пор, как уехала из родного Торжка в Москву учиться. В единственном романе с мужчиной Маша больше любила она сама, чем ее. Да и закончился тот роман пошло и унизительно. А те, кто набивались в поклонники, не нравились – один был слишком занят собой, другой глуповат, третий непривлекателен. В общем, Маша оказалась слишком разборчивой и не позволяла заботиться о себе случайным людям. Она ждала настоящей любви, в которой непременно будет вести себя правильней и умней, чем прежде. И дождалась. Теперь в ее жизни появился мужчина, от заботы которого Маша таяла.
Ник не был идеалом. Он не отличался особой опрятностью, и часто приходилось подбирать за ним разбросанные по номеру огрызки, скомканные бумажки, вывернутые наизнанку майки. К счастью, жаркий климат устранил разрушительную для отношений глобальную «проблему носков».
Машу раздражал обильно залитый водой пол в душе. Но она хорошо помнила, что обещала не предъявлять Нику претензий по этому поводу. Видимо, когда он в первый вечер договаривался с ней об условиях совместного проживания, вспоминал те упреки, которые раньше бросали ему другие женщины.
Еще Маша страдала от насмешливости Ника, задевавшей порой весьма чувствительно. Никакая братская любовь не мешала ему вместе с друзьями потешаться над Машиными промахами. Правда, он чутко ощущал смену настроения сестренки и, поняв, что очередной раз переусердствовал в шутках, тут же прекращал свои насмешки.
И вообще Ник усвоил по отношению к Маше иронично-снисходительный тон, каким взрослые разговаривают с маленькими детьми. Это обижало. Маше хотелось, чтобы он разглядел в ней женщину. Но Ник не замечал ее чувств и упорно продолжал играть роль старшего брата. Только брата.
Иногда он впадал в какую-то мрачную задумчивость и разглядывал Машу тяжелым неуютным взглядом, словно чужую. Маше казалось, что в эти моменты он думал о женщине. О Лене. И тогда Машино сердце плакало от ревности.
Однако, по сравнению с тем, что Ник давал ей, все претензии были едва ли стоящими внимания мелочами. Он был надежен как прочный ясень. И прекрасен как Святой Себастьян.
Что бы там не говорилось о женской любви ушами или даже душой, Маша не могла оставаться равнодушной к внешности Ника. Каждый день перед ее восхищенным взором являлся живой Себастьян – пусть и не слишком опрятный, пусть и язвительный, но неизменно прекрасный. Острый глаз художницы всякий раз находил в его облике все новые и новые чарующие мелочи. Однажды Маша открыла, что у брата несимметричные брови: одна расположена чуть выше другой. И от этого казалось, что Ник постоянно чем-то озадачен. Или заметила крошечные «засечки» в уголках рта, которые останавливали разбег улыбки. Маша привыкла постоянно любоваться Ником. И через отверстия глаз в сердце ее сочилась непрошеная любовь.
Маша была влюблена и чем дальше, тем труднее ей было скрывать свою влюбленность. Ее руки сами тянулись к Нику, глаза посылали недвусмысленные призывы, губы предательски раскрывались, не в силах удерживать откровенные слова, сердце сбивалось с ритма и частило. Маша и не стала бы ничего скрывать, если б только могла надеяться на ответное чувство. Но Ник не давал ей никаких надежд. Он вел себя как брат.
Правда, забота о сестренке предполагала множество взаимных касаний – Ник подавал ей руку, приобнимал за талию, подхватывал, прижимал к себе или даже придерживал за бедра, когда снова – безуспешно! – учил ее нырять. От каждого такого прикосновения Маша млела, замирала в надежде, что за ним последует что-то более определенное, более плотское. Но продолжения никогда не было.
И все-таки иногда зарождалась робкая надежда, что она нравится Нику больше, чем сестра. Маша пристально искала и находила в поступках, словах и взглядах признаки небратского внимания. Вот Ник запустил нескромный взгляд в глубокий вырез Машиного платья. Вот задышал шумнее, когда случайно коснулся ее груди. Вот непроизвольно сглотнул слюну, увидев как она слизывает с пальцев растаявшее мороженое. Или чуть дольше обычного задержал ее кисть в своей руке. Или втянул в себя запах ее волос длинным блаженным вдохом. Признаки были, но Маше, с ее небогатым любовным опытом, было трудно полагаться на свои ощущения. Ей казалось, что она принимает желаемое за действительное.
И, тем не менее, в родственных отношениях парочки всегда присутствовал пряный эротический привкус. Но даже если Маша и нравилась Нику больше, чем сестра, что-то удерживало его от решительных действий. Теперь Маша часто с тоской вспоминала его слова, что когда-то принесли ей облегчение: «Я не трону тебя, даже если ты сама на меня запрыгнешь». Может, он считал делом чести хранить верность данному слову? Тогда надо было всего лишь освободить его от этого слова. Ведь Ник дал его Маше, а она может вернуть обратно. И тогда все желанное станет возможным.
А, может, были какие-то иные причины. Например, чувства к «другой женщине». Маша даже имя знала – Лена. Отвратительное неблагозвучное имя. И невольно вспоминались слова Любы: «после скандалов у них каждый раз случается офигительный секс».
Маша измучила себя сомнениями. Ник был близок, доступен и в то же время недостижим. К нему легко прижаться, обнять, но Маше этого было мало. Родственные объятия только дразнили ее чувства и усиливали желание.
Маша всячески намекала на готовность пойти в отношениях дальше, значительно дальше, но Ник то ли не понимал, то ли не хотел понимать ее намеки. Не могла же она сама «запрыгнуть на него»? А, собственно, почему нет?
Удерживало консервативное воспитание. Маше казалось позорным предлагать себя мужчине. Но еще страшней было бы в ответ на честное предложение услышать, что Ник ее не хочет. Что для него всего она только маленькая неприспособленная к жизни «сестренка» – его добровольное бремя.
Объяснение неизбежно разрушило бы хрупкую гармонию отношений, недостаточных, с точки зрения полного счастья, но по-своему прекрасных и бесконечно ценных. Пусть лучше Ник любит ее как сестру, чем не любит вовсе. Только бы он был рядом.
***
В один из дней компаньоны отправились в Акумаль посмотреть на морских черепах. Информация для туристов сообщала, что их можно увидеть прямо у берега напротив городского пляжа. А за небольшую плату – в специально отведенной зоне, где их меньше беспокоят и, следовательно, шанс встретить их значительно выше.
Пляж Акумаля ничем не отличался от Тулумского. Там под солнцем так же жарились жирные и постные стейки человеческих тел. Мамаши также покрикивали на детей. Не верилось, что можно было войти в воду и увидеть самых настоящих морских черепах.
Но здесь, в Мексике, все было возможно. И словно в доказательство над Машиной головой пронеслась тяжелая птичья туша и со смачным шлепком впечаталась в воду. Это был … пеликан! Настоящий, с огромным клювом и кожистой кошелкой для рыбы. Он как не в чем не бывало закачался на волнах, выискивая кого-то мелкими бусинами глаз. Следом появились еще два носатых чудика. Они пролетели низко над водой и шлепнулись возле товарища. Вся троица невозмутимо поплыла вдоль берега, как какие-нибудь банальные утки в московском пруду. Тогда почему бы и черепахам не водится на городском пляже?
Трое друзей-ныряльщиков разделись с вымуштрованной стремительностью. Пока закопавшаяся, как обычно, Маша только-только успела стянуть через голову свое цветастое платье, вся троица уже стояла перед ней в полной экипировке.
– Маня, покипишь наши шмотки? – то ли попросила, то ли распорядилась Люба. – Мы дайванем разочек, а потом уже ты будешь снорклить, сколько влезет. Гуд?
Маша, уже предвкушавшая кожей прохладу морской воды, обреченно вздохнула:
– Хорошо, я покараулю. Долго?
– Минут пятнадцать. Мы только посёчим, есть ли тут бесплатные тортилки. Или придется дайвить за деньги.
– Нет, если хочешь, иди ты, а я останусь, – галантно предложил Ник. Но такой вариант Машу равно не устраивал – она хотела бы поплавать вместе с ним, а без него сидеть на берегу или купаться было одинаково плохо. Из двух зол Маша выбрала более гуманное.
– Спасибо, но ты иди вместе с ребятами, Ника. Я пока погреюсь на солнышке и порисую. Вам же интересней нырять всем вместе.
– Как хочешь, – не стал настаивать Ник.
– Вот и перфектненько! Ну, гайз, погнали?
Вернулись ныряльщики только через полчаса и были сильно разочарованы.
– Нет там никаких черепах, все это – развод для туристов, чтобы лишние деньги содрать, – раздраженно резюмировал Роман. – Не удивлюсь, если и в огороженном отстойнике мы тоже ничего не увидим. Если только они не запустили туда дрессированных зверушек. Надо идти платить кэш. Пошли?
– Прямо сейчас? А как же я? Я тоже хочу искупаться, – напомнила о себе Маша.
– Маш, ей-право, там делать нефига. Ни черепах, ни кораллов – скука. Песчаное дно с какой-то чахлой зеленкой.
– Скука-не скука, Ромыч, – вступился Ник, – но мы обещали Машке купание. А маленьких обманывать нехорошо. Это я тебе как старший брат говорю. Иди, сестренка, плавай, мы тебя подождем.
«Снова маленькая», – с досадой отметила Маша. Собираясь в воду, она засомневалась, стоит ли ей натягивать маску, если смотреть нечего. Но в конечном счете, решила, пусть будет – а вдруг повезет и случайно попадется что-нибудь достойное внимания.
Маша плыла, лениво перебирая ногами и привычно любуясь игрой светотени на песчаном дне. Она удалялась от берега без всякого страха. Страх оставил ее с тех пор, как она поняла, что утонуть не так-то просто. Ее непотопляемая попа торчала над водой подобно бую. Ник все время смеялся, что по этому сигнальному поп-лавку всегда можно обнаружить ее местоположение. Если б еще и маячок вставить…
Постепенно песок на дне сменился растительностью, которую Ромыч назвал «чахлой зеленкой». Это были узколистые невзрачные кустики, сначала попадавшиеся в одиночку, потом пучками, и, наконец покрывшие все дно сплошняком. Действительно, смотреть на них было скучно. Маша уже было собралась повернуть к берегу, как вдруг услышала странный звук. Это был… хруст. Непонятный сочный хруст, напомнивший треск жирного капустного листа, когда его отдирают от кочерыжки на голубцы. Маша повертела опущенным в воду лицом. Слева от нее над кустами зеленки зависла огромная морская черепаха. Она была похожа на отшлифованную прибоем каменную глыбу. А навстречу Маше, грациозно взмахивая крыльями-ластами, летела еще одна тортила. Летела и смотрела стеклянным взглядом немигающих глаз.
Черепахи! Вот они! Машу пронзил ужас и восторг. Она выдернула голову из воды, выплюнула загубник и громко, заполошно закричала:
– Ни-ка! Ник! Скорее! Скорее сюда!
Маша увидела, как испуганный Ник вскочил, быстро надел маску и бросился в воду, подняв фонтан брызг. Он плыл злым энергичным кролем и доплыл в считанные секунды.
– Что? – хрипло спросил он. – Что случилось?
– Черепахи! Они прямо под нами!
– Они тебя укусили?
– Нет!
– Испугали?
– Не-е-ет.
– А что?
– Ничего…
– Так что же ты орешь?
– Я не ору, – обиделась Маша. – Я зову тебя посмотреть. Они такие потрясающие – с виду неповоротливые, а на самом деле такие ловкие и грациозные. Как фантастические подводные птицы – машут ластами и летают! Это невероятно! Посмотри!
– Уп-п-пс! С тобой, сестренка, скоро поседеешь!
Ник облегченно выдохнул и нырнул в глубину. Маша, которая так и не освоила навык погружения, привычно зависла на поверхности и стала наблюдать сверху.
Прямо под ней, на глубине полутора-двух метров, словно коровы на лугу, паслись три огромные черепахи. Когда Ник приблизился к ним, съедобный хруст прекратился, и черепахи настороженно развернули головы в сторону ныряльщика. Но не уплыли – они уже привыкли к вниманию людей.
Ник подплыл очень близко. От такой вопиющей наглости самая крупная черепаха возмущенно взмахнула ластами и плавно, без суеты, полетела подальше от нахального чужака. Но Ник бросился наперерез. Черепаха изящным маневром увернулась и изменила направление своего подводного полета. Однако Ника это только раззадорило. Он пристроился старушке в хвост и ухватился обеими руками за широкие бока ее костяного панциря. Тортила опасливо оглянулась, попыталась вывернуться из захвата и стряхнуть с себя лишний груз, но напрасно. Ник отпустил ее только тогда, когда ему понадобилось подняться за новой порцией воздуха. Но, нырнув во второй раз, он оседлал уже другую черепаху.
Маша восхищенно наблюдала за этими играми. Ник был прекрасен, как веселый молодой дельфин, а его движения – естественны и выразительны. Он летал, парил, зависал на месте, кувыркался, обретая под водой недоступную в надводном мире свободу. Как было бы чудесно плавать вместе с ним! Но Маша словно была существом иного мира. Что-то в ее теле было не так и не давало ей погрузиться в чужеродную стихию, чтобы там соединиться с Ником. Как будто бы пленка воды была разделяющей двоих непреодолимой границей.
Когда купальщики, наконец-то вышли на берег, Маша бросилась к разомлевшей на солнце романтической парочке.
– Люба, Рома, там черепахи приплыли. Черепашищи! Во-о-от такие, – она округлила глаза и по-рыбацки развела руки широко в стороны. – Просто потрясающие! Они там эту травку подводную щиплют. С таким восхитительным хрустом! Это просто фантастика! Представляете, Ник катался верхом на черепахе! Как Ихтиандр!
Возбужденно тараторящая Маша схватила с песка полотенце и, вытираясь, повернулась к Любе спиной.
– Вау! – выдохнула та. – Хот дог! Натуральный! Опупеоз!
– Или КаЭФСи – жареные цыплята, – усугубил Роман.
– Это вы про что? – встревожился Ник.
– Ты, олдбой, спинку ее видел? Ну-ка, сестренка, повернись ко мне передом, а к Нику задом! Ну, каким будет диагноз?
Маша непонимающе обернулась. Спутники смотрели на нее оценивающе и с очевидным сочувствием.
– Что случилось? – не выдержала Маша.
– А ты ничего не чувствуешь? – поинтересовался Ник. – Понятно, некроз. Ты реально сгорела в дым. У тебя вся спина красная. И ножки, начиная от места, из которого они растут. Ты сегодня к вечеру сидеть не сможешь! А лежать – так только на пузе.
Маша провела ладонью по бедрам. Боли пока еще не было, но кожа была раскалена, как кухонный мармит.
– Все так плохо?
– Нет, не так плохо, сильно хуже. Ты, дурочка, солнцезащитным кремом сегодня мазалась?
– Я на пляже в тени сидела, под пальмой. А потом сразу купаться пошла. Хотела намазаться, когда вылезу.
– Уп-п-пс! Ты проплавала попой вверх на открытом солнце… Сколько, Ромыч?
– Да порядочно. Вы там около часа резвились.
– Около часа?!
– Все, Никитос, мы теряем ее! Спалил сестренку, братишка? – съехидничала Люба.
– При чем тут Ника? Это я сама виновата!
– Такие табулы разум как ты, Маня, не могут быть виноваты. Они невменяемы. Ну, что будешь делать, бебиситер?
– Придется восстанавливать из пепла по технологии «Феникс». Надеюсь, Любаня, из гуманных соображений ты мне поможешь. Что предлагаешь?
– «Пантенол», оф корс! Вернемся в отель – замажем твою сестренку от макушки до хвоста.
***
Вечером у Маши поднялась температура. Она лежала в кровати на животе, подставив пылающую спину под поток прохладного кондиционированного воздуха.
– Ты как? – подошел к ложу скорби Ник, только что вернувшийся из кафе.
– Когда так лежу, не поворачиваясь, то ничего. Только кожа ужасно горит. И вялость страшная.
– Я тебе тортилью с курицей принес. Не острая. И апельсиновый сок. Будешь?
– Спасибо, Ника. Сок выпью с удовольствием, а есть совсем не хочу. Даже думать о еде не могу, мутит.
Ник положил прохладную руку девушке на лоб.
– Да ты вся горишь, Машка. Любаня велела на ночь снова замазать тебя «Пантенолом». Они с Ромычем пошли прошвырнуться, а лечить тебя поручили мне. Я осторожненько. Потерпишь?
Потерпит ли она? Да ради такого стоило превратиться в обугленный гренок! Ника будет гладить ее голую спину! Маша стряхнула с себя болезненное отупение и ответила, скрывая пузырящуюся радость нарочито равнодушным тоном.
– Конечно потерплю, мажь!
Ник осторожно присел на край кровати рядом с больной. Он выдавил на ее раскаленную кожу колбаску прохладного крема, который, казалось, зашипел, как сливочное масло на сковороде. От первого прикосновения мужских пальцев Маша вздрогнула и почувствовала, как толпой побежали по телу блаженные мурашки.
– Больно? – озабоченно спросил Ник.
– М-м-м? – не сразу поняла забывшаяся в неге Маша.
– Тебе больно?
– Нет, мне волшебно. То есть, я хотела сказать, что мне значительно лучше. Ты продолжай, Ника, делай все, как нужно! Я потерплю.
Неуверенные подрагивающие пальцы распределили крем по пораженной коже и стали осторожно, легкими пассами, втирать его. Маша не сдержалась и застонала – не от боли, от наслаждения. Но не без легкого привкуса мазохизма. И тут же услышала, как дыхание Ника сбилось и стало неровным.
Мужские руки скользнули к плечам, мазнули по лопаткам. Спустившись к талии, они нащупали самое узкое место фигуры, и примерились, смогут ли ее охватить. Потом очертили плавно расходящуюся линию бедер и на миг застыли над резинкой трусиков. «Умоляю, только не останавливайся!» – мысленно попросила Маша. Словно в ответ на просьбу руки перепорхнули через полоску ткани в розовый цветочек и опустились на зажаренные кусочки плоти там, где начинались ножки.
Ласки стали еще интимней. Руки продвигались от внешней поверхности бедер к внутренней. Маша, подчиняясь инстинкту, раскинула ноги. Руки помедлили, но, не в силах противиться соблазну, скользнули в жаркую промежность. Они бродили там, куда уже два года не допускался никто. Но Маша не испытывала неловкости. Напротив, в этих легких касаниях было что-то абсолютно естественное, родное, и они не возбуждали, а… удовлетворяли.
Врачующие ладони спустились к ногам и стали втирать крем в икры, в меньшей степени пострадавшие от ожога. Но Маша, очнувшись, капризно захныкала, как недовольный ребенок.
– Нет, не надо ноги. Лучше спинку, пожалуйста.
Она услышала, как Ник усмехнулся, но послушно вернул руки на плечи. Теперь они уже ничего намазывали и не втирали, а только гладили и гладили, успокаивая и расслабляя. Боль совсем отступила. Лихорадка ушла. Долгое ритмичное повторение одной и той же ласки отключало сознание, наводило морок. Постепенно Маша погрузилась в блаженную прострацию, где не было мыслей, а были только эти восхитительные прикосновения, дарующие любовь и покой. Последнее, что она успела почувствовать – это легкое прикосновение губ к своим плечам, два невесомых симметричных поцелуя справа и слева, а затем – прохладу накрывшей ее простыни. Маша уснула.
***
– Никита, пойди подними Клопика. Я ее уже будила. Посмотри, почему она не встает. Я из-за нее на работу опоздаю.
Брат подошел к кроватке, где отвернувшись носом к стенке, посапывало хрупкое белокурое создание, неизменно вызывавшее в его сердце прилив нежности. Он легонько потряс Клопика за тонкое плечико:
– Вставай, соня, а то проспишь все самое интересное!
Клопик повернулась, широко, во весь рот зевнула, показав Никите розовые, как у котенка, десны и неполный набор молочных зубов. Обычно мордашка Клопика при пробуждении была заряжена энергией жадного интереса к новому дню. Но в этот раз на брата мутными глазами смотрело бледное вялое личико, покрытое частыми красными конопушками. Никита взял сестренку за подбородок и повернул ее лицо к свету.
– Рыжий-рыжий-конопатый, убил дедушку лопатой!
Клопик непонимающе посмотрела на брата.
– Откуда у тебя эти прыщи? Опять вчера чего-нибудь вредного налопалась? – Никита уже привык к тому, что периодически фарфоровое личико Клопика раскрашивалась красными пятнами аллергической крапивницы.
– Неправда, ничего я не налопывалась, – вяло возразила Клопик, снова зевнула и бессильно уронила голову на подушку. Обеспокоенный непривычным поведением сестренки Никита прижал ладонь к ее лбу.
– Ма-а-ам! Ма-ма! Клопик вся горячая. И еще она в каких-то красных прыщах.
Появившаяся в комнате мать поставила диагноз безо всяких врачей:
– Это ветрянка. Ох, сколько сыпи высыпало! Бедная девочка! Володь, слышишь, у Клопика ветрянка. Вера Павловна предупреждала, что у них в группе один мальчик заболел. Так что все закономерно. Придется брать больничный. Никита, ветрянка очень заразная. Держись от Клопика подальше, не хватало, чтобы еще и ты заболел!
Вернувшись из школы, Никита привычно заглянул в детскую, внезапно превратившуюся в больничную палату. В комнате царил полумрак – кремовые шторы отделяли территорию, где поселилась болезнь, от остального, здорового, мира. На тумбочке рядом с кроваткой Клопика примостились предметы – вечные спутники болезни: градусник, стакан с питьем, пузырек зеленки и несколько использованных ватных палочек, а также блюдечко с тонко-порезанным лимоном. Мама свято верила в целительную силу живого витамина С.
Апатичная Клопик лежала в своей постельке, опираясь спиной на высоко взбитую подушку. Она казалась снулой рыбкой, задыхающейся на воздухе: дыхание ее было хриплым и неровным. Графитовые глаза смотрели сонно и равнодушно, светлые кудряшки, обычно закрученные тугими спиральками, потускнели и обвисли. За день сыпи на мордашке Клопика заметно прибавилось, и каждый прыщик был отмаркирован пятном зеленки. Эта необычная туземная раскраска показалась Никите очень забавной и просто-таки напрашивалась на насмешки. Но страдающий взгляд взывал к сочувствию. Никита знал, что сестренка тяжело переносит температуру. И всякий раз, когда болезнь превращала ее светлую жизнелюбивую энергию в вялое равнодушие к миру, он готов был сделать все что угодно, чтобы починить испортившийся внутри Клопика механизм радости. Брат тихонько просочился в приоткрытую дверь детской.
– Эй! Эй, привет, Далматинка! – история про сто одного пятнистого щенка относилась к числу самых любимых сказок. – Не боишься попасть в лапы злой Круэллы?
Клопик слабо улыбнулась брату одной половинкой губ.
– Эй, ты чего, совсем раскисла? Ну же, Клопик, все будет хорошо!
– Ника, у меня головка болит. Пожалей меня!
Заведенный между ними обряд «пожаления» состоял в том, что старший брат обнимал сестренку, долго монотонно гладил по светлой кудрявой голове и бормотал на ушко всякую нежную ерунду. Что он говорил, было неважно, Никита мог бы повторять вслух таблицу умножения. Но ровное гудение его голоса вводило Клопика в сладкий транс, где не было места боли и страху.
Но как только мальчик присел на краешек кровати, на пороге детской возникла встревоженная мать.
– Никита, я кому сказала, не лезь к Клопику! Ветрянка очень заразная, а ты ею еще не болел. Если заразишься, то будешь температурить неделю, как минимум. А у тебя на носу контрольная за четверть. А ну, марш в свою комнату!
Клопик обреченно посмотрела на брата как узник, лишенный права на свидание. Но Никита заговорщически подмигнул ей и беззвучно прошептал одними губами: «после ужина». Он заметил, как от этого обещания личико Клопика на миг прояснилось и приобрело хитроватое выражение причастности к тайне. Механизм радости внутри маленького тельца скрипнул своими пока еще с трудом ворочающимися шестеренками.
После ужина, когда родители устроились на диване в гостиной, Никита незаметно проскользнул в детскую. Комната тонула в полумраке. И только на тумбочке у кровати таинственно светил ночник с медленно вращающимся голубым абажуром. А на нем плыли друг за другом пухлые белые облака и ангелы с зачаточными недоразвитыми крыльями. Напичканная лекарствами Клопик дремала среди подушек и собранных на постели кукол и мягких зверушек – друзей по недугу.
– Эй! Ты спишь?
– Ника! – радостно встрепенулась сестренка.
– Тс-с-с! –приложил палец к губам Никита. – Ну что, пожалеть тебя?
– Да! Но мамочка сказала, что ты можешь тоже заболеть, – прохрипела Клопик громким шепотом. – Ника, у тебя тогда тоже будут прыщики. И головка болеть будет.
– Ну и что? Подумаешь, голова немножко поболит! Зато я пропущу контрольную! И у тебя головка пройдет. И всем будет хорошо. Только маме ничего не говори, ладно?
Расчистив место среди игрушечной братии, Никита присел рядом с сестренкой и раскрыл ей свои объятия:
– Иди ко мне.
Клопик благодарно прильнула к его груди всем своим горячечным щуплым тельцем и уткнулась носом в ямку между ключиц.
Через некоторое время дверь детской бесшумно приоткрылась. Треугольный ломтик желтого света пересекся с голубым световым конусом ночника и высветил кровать, на которой, обнявшись, спали брат и сестра.
– Володь! Вова, пойди сюда, только тихонько. Смотри!
– Да, умилительное зрелище! Только, насколько я понимаю, ветрянка у нас теперь пройдет в два этапа.
– Увы! Я даже не знаю, чего в поступке нашего сына больше: сострадания или эгоизма.
– В каком смысле?
– Я сказала Никите, что если он подхватит от Клопика ветрянку, то пропустит четвертную контрольную.
– Думаешь, это циничный самострел?
– Хотелось бы верить, что это все-таки сострадание.
