Елизавета Александровна Реманская
Тесты на интеллект
– С ужасом, но у нас все привыкли, это очень давняя традиция.
– И никто не травмировался?
– Пока нет. Были, конечно, неприятности, но это все мелочи.
– И вы, значит, тоже катались? И не страшно?
– Страшно, но вопрос только в количестве анестезии…
– Странно все-таки, мы учились с вами в одном университете, но как будто в совершенно разных местах. Чужой факультет, как другая планета. Свои традиции, свои заморочки.
Он весело взглянул на нее:
– Это точно. Мы даже не представляли, как там у вас на экономическом живут, ведь в разных корпусах занимались и общежития тоже в разных местах. Да вы, наверное, дома с родителями жили?
Ада согласно кивнула:
– Да, правда. Но я всегда гостила в общаге у своих. И даже завидовала, что они тут все вместе всегда, в вечном веселье, а я одна. Только теперь понимаю, что такое общага и как там тяжко жить.
Дальше все развивалось стремительно и – увы! – стандартно. Ада, практически не имевшая никакого опыта в подобных делах, впервые влюбилась, безмерно удивляясь сама себе. Переживая это непонятное и непривычное состояние, она еще испытывала и некое сожаление из-за того, что ее опыт оказался столь ограниченным и безвариативным. «Неужели вся романтика и любовь закончится Толькой Бессоновым?» – строптиво думала она иногда, переполняясь духом противоречия. Собственно, именно из-за этого самого духа она тянула с ответом на настойчивые предложения Анатолия. В конце концов, она решила, что, видно, судьба.
Она выходила замуж при полнейшем отсутствии какого бы то ни было житейского женского опыта, зато с легким сердцем, надеясь на удачу. Правда, в день свадьбы случилось два события, которые несколько омрачили всеобщее радостное и беззаботное настроение, но все-таки общей картины не испортили. Только в дальнейшем Ада, много раз возвращаясь мыслями в этот день, пыталась как-то объяснить все произошедшее с нею, поняла, что все это было предупреждением ее браку, а она не услышала. Первое событие было очень неприятным: они с Фуфой нечаянно свалили большое старинное зеркало, принадлежавшее еще маме Наталии Илларионовны. Оно разбилось нетривиально: одна половина осталась целой, а вторая буквально рассыпалась на множество мелких осколков. Ада с трудом удержалась от слез, вспомнив примету о том, что зеркало разбивается к несчастью. Но Фуфа твердо заявила, что ни в какие приметы не верит и расстраиваться по этому поводу не желает. Второе несчастье никто и не заметил, хотя для Ады оно тоже стало источником огорчения. Когда они уже зашли в ЗАГС, у нее из уха вдруг упала сережка с жемчугом. Золотая дужка переломилась пополам. Пришлось Фуфе, свидетельнице, вынуть свои серьги, по счастью тоже с жемчугом, и отдать невесте. Она не преминула пошутить по этому поводу «Для милого дружка и сережку из ушка!»
В общем-то свадьба у них была веселой и бестолковой. Бывшие однокурсники встретились и, хотя времени прошло немного, все уже успели оценить то, что закончилось навсегда, и поэтому были полны грустной нежности друг к другу, любовью к новоиспеченным супругам, всем желали счастья, обнимались, целовались и отчетливо понимали, что жизнь перевалила за полдень. Тогда в новых событиях своей взрослой жизни они все слегка подзабыли друг о друге, эгоистично обживая свое новое пространство Но через пяток лет, повзрослев и пережив уже первые серьезные взрослые драмы и трагедии, вновь старались восстановить ослабевшие связи, найти бывших однокурсников и однокашников. Так или иначе, но много позже Ада стороной узнала о трагедии, которая случилась с Дашей Тимкиной сразу после окончания университета. Вернее, не с ней, а с ее женихом Рустамом Ахвердибековым. Его Ада тоже знала, он-то и был самым завзятым плейбоем в их компании. Во время одной из их развеселых поездок по городу их машина на большой скорости столкнулась на перекрестке с трамваем. Кто там кого не пропустил – Ада толком не знала, ей об этом не рассказали. Известно было лишь то, что авария была страшная, и Рустам пострадал больше всех. Собственно, он один и пострадал: он умер на второй день в реанимации, так и не придя в сознание. После этого личная жизнь у Даши как-то не заладилась. Видимо, обожаемый ею Рустам забрал с собой в могилу ее счастье, эгоистично не давая ей никакой жизни здесь, без него. Детей у нее не было, с мужем она развелась, второй брак тоже оказался неудачным, короче говоря, сейчас Тимкина жила одна, как перст, крайне замкнуто и уединенно.
Дело, из-за которого, Тимкина нынче звонила Аде, было простое: Тимкинский аспирант выходил на защиту, и надо было ему оппонировать. Тема была как раз в русле Крессовской специальности, но ей крайне не хотелось почему-то ни читать эту диссертацию, ни, тем более, быть оппонентом на защите. Но Тимкина была настойчива, и ласково-напориста:
– Ада Андреевна, вы в этой теме разбираетесь, кому же, как не вам оппонировать. А первым оппонентом будет Тихвинская.
Услышав фамилию своего научного руководителя, Ада нехотя сдалась:
– Хорошо, Дарья Эдуардовна, присылайте его ко мне, пусть несет свой бессмертный труд.
Та обрадовалась:
– Ну вот и ладушки! Спасибо, Адочка, встретимся на защите.
«Напрасно я согласилась, дура старая» с запоздалым раскаянием подумала Ада, положив трубку. Но теперь уж делать было нечего, надо читать и писать отзыв, а после еще выступать на защите.
Придя на последний перерыв, Ада застала все ту же картину: пили чай, покуривали, болтали, только состав сменился. Ада налила себе чаю, чувствуя, что страшно голодна.
– У нас ничего в холодильнике нет уесть слегка? – поинтересовалась у сидящих.
Ей посоветовали сходить в столовку.
– Ага, умницы, – отозвалась Ада,– столовка-то только до пяти работает, а сейчас уж семь доходит.– Хлебца бы, что ли, какого…
Она заглянула в холодильник, там, на тарелке, лежала половина буханки. Ада обрадовалась:
– О! Какое счастье! Кто хочет?
Она разрезала на несколько частей холодный тяжелый хлеб и предложила коллегам. Куски разобрали, начали жевать. Кто-то саркастически заметил:
– Ужин аристократов!
– С нашими зарплатами только так и ужинать,– заметила Наталья Николаевна,– Черт знает, как надоело чувствовать себя беспросветной нищетой. Я намедни из командировки с нашей студенткой по пути на машине ехала. Я ей пожаловалась, что командировки достали, не надо, говорю, мне денег, мне их хватает и без командировок. А она мне очень логично отвечает, что, мол, если бы у вас были деньги, вы бы по нашим паршивым углам не мотались, а то стонете и все равно мотаетесь.
– Да,– с неохотой подтвердила Анастасия Ильинична,– они же нас и презирают за наше нищенство.
Ада ей живо возразила:
– Да ничего подобного, они нас презирают не за нищенство, а за то, что мы не умеем в нем сохранить достоинство. Коллеги за копейки опускаются до взяток от студентов, вот это абсолютно постыдно, и достойно презрения с их стороны. Я, положим, понимаю коллег и не осуждаю, а жалею, а студенты, конечно, презирают. И правильно делают.
Наталья Николаевна, прикуривая, невнятно спросила:
– А как ты думаешь, взятка – это что? Мне вот без конца конфеты суют, а в последнее время пошла мода коньяк дарить. Что, я произвожу впечатление глубоко пьющего человека?
Ада тут же зашлась смехом:
– Наташа! Коньяк – это, положим, благородный подарочек. А вот мне в прошлом году в Славске пытались вручить кусок сала. Она же меня после экзамена дождалась и чуть не за пазуху норовила засунуть.
– Студентка?!
– Нет. Это отдельная песня. Перед экзаменом подходит ко мне дама в возрасте и начинает объяснять, как тяжко пришлось ее мальчику, и болел-то он, и работал, и ребенка родил на днях. Просит, чтобы я была поснисходительней. Я ей говорю, что я всегда очень лояльна. А после экзамена она меня дожидается, и сало сует. Я прямо ополоумела, вы, говорю, мама его? А она мне: «Нет, я его теща».
– Ну, анекдот, прямо,– веселилась Анастасия Ильинична. Марина Павловна, хохоча и запрокидывая голову, прерывая себя приступами смеха, поведала тоже очень веселенькую историю:
– Вы Ада Андреевна, даже не догадываетесь, как я в прошлом году спасла вашу добродетель от посягательств моих двух дипломников. Они вам курсовую по фондовому рынку не сдали, и поняли, что сделать ее не смогут, даже если, буквально, живот свой положат на это. Так они к вам подгрести сразу не посмели, вы их своей суровостью-то сильно пужнули, они ко мне, мол, нельзя ли с ней как-то договориться…
– Это со мной, стало быть?– уточнила Ада.
– Ну да, естественно. Заочники, что с них возьмешь, а они еще в возрасте, одному-то вообще около пятидесяти… Ну вот, может, говорят, в ресторан ее пригласить.
– Ну, хамство какое,– Ада возмущенно вздохнула,– ну, какие хамы!
Марина Павловна, не обращая на это внимания, продолжила, веселясь:
– Я им говорю: «Так, с Адой Андреевной разговаривать исключительно церемонно, близко не подходить, пивом на нее не дышать, про ресторан и прочее даже не заикаться, никакого панибратства не допускать». Они, хрюндели невстраханные, вздрогнули: «Что, прямо так вот все серьезно?»
– Они защитились?
– Разумеется. В прошлом году. Вас не было в этой комиссии, вы в Славск ездили, а мы к ним в Чегринь.
– И хорошо они защитились?
– Не смешите, Ада Андреевна! У таких хрюнделей может быть только совершенно фееричная защита. Я, как руководитель, думала, что их дипломы мне уже на могилку положат.
Анастасия Ильинична досадливо поморщилась:
– Вот наша-то беда где. Тянем их все годы, сквозь пальцы на все их фортеля смотрим, тройки ставим, а потом как дипломы давать – начинаем плакать: «Ах, ах, хрюндели тупые!» Так и учим их, балбесов, что учили, что не учили – все едино!
– Да разве можно учить толком такую массу студентов, да еще на разных территориях?– пожала плечами Наталья Николаевна,– при таком экстенсиве никакой учебы никогда не будет. Но если мы толком начнем учить, то наши собственные дети с голоду помрут. Вы что выбираете –своих детей уморить, или недоучек выпустить? То – то. Разве мы работали бы день и ночь на этих филиалах, если бы зарплата позволяла хотя бы как-то сносно даже не жить, а существовать.
Ада поморщилась:
– Да и сейчас отвратительно. Конечно, речь идет об элементарном физическом выживании для нас, но ведь омерзительно сознавать, что мы участвуем в грандиозном надувательстве. Ведь народ-то думает, что мы им детям, действительно, даем высшее образование, а ведь это же не так. Мы-то с вами практически все здесь закончили в свое время университет, тот, настоящий, единственный, а не наш горнотехнический. Сейчас университетов гораздо больше, чем средних школ, но мы-то ведь еще хорошо помним, как нас учили, и что такое настоящее высшее образование. А у нас-то ведь даже не колледж, а ближе к ПТУ. Ну и что, что на нашем вузе написано университет? Если на бордель прилепить табличку «Монастырь», святости там не прибавится.
– Ну что ты пылишь? Мы-то что можем сделать? Это же политика государства,– заметила ей Наталья Николаевна.
– Да я понимаю, конечно,– Ада безнадежно махнула рукой,– «мне за державу обидно!»
– А вот мне больше всего обидно за себя,– протянула Наталья Николаевна,– вот у меня был любовник, так он все о своей жене рассказывал, придурок, что вот, мол, надо ей норковую шубу купить, она давно мечтает. При этом жена его дома сидит и не работает, и дочь взрослая. Я прямо взбеленилась: я всю жизнь работаю, как лошадь, и не могу себе приличную шубу купить, а тут, видишь ли, норку подавай, иначе сердимся. И ведь он это вполне нормально воспринимает, вроде, так и быть должно!
Ада развеселилась:
– Ой, Наташа! Ну зачем тебе норковая шуба и бриллианты? Помилуй! Это все так не сочетается с нашими слоновьими хоботами. И вообще, неуместно.
Наталья Николаевна с подозрением уставилась на нее:
– Это какие такие слоновьи хоботы у меня? Ты о чем?
– Наташа! Ты посмотри на нас! Ну кто мы есть с тобой? На нас ведь написано, что мы – боевые африканские слоны.
– Почему именно африканские? А не какие-то еще? –Наталья Николаевна удивленно подняла брови.
– Есть еще индийские. Тоже боевые, но африканские лучше. Они менее крупные, чем индийские, но зато более агрессивные, выносливые и злые. И в бою абсолютно безжалостные.
– Да почему же мы-то с тобой африканские слоны?
– Ну, судя по тому, как мы работаем, мы, бесспорно, представляем собой что-то среднее между сенокосилкой и боевым африканским слоном. Больше такой режим никому не выдержать. Уж, конечно, не слабому полу. Знаешь, я однажды покупала себе сумку. У меня только одно в голове – чтобы бумага формата A4 входила, чтоб курсовые можно было носить, то да се. Продавщица – молодая девушка – мне так услужливо показывает, вот, мол, еще хорошенькая сумочка. А я ей сдуру-то и говорю: « Хорошенькая, это верно, да ведь она женская». Бедная девка на меня посмотрела с ужасом. Уж не знаю, что она обо мне подумала, у них ведь сейчас Бог весть, какая придурь в голове.
Они долго хохотали, падая друг на друга, комментируя «слоновью тему», не всегда оставаясь в рамках приличия, и оттого хохоча еще больше.
Когда отсмеялись, Аглая Дмитриевна вдруг ни с того ни с сего спросила, ни к кому особо не обращаясь:
– Вы не знаете, у нас будет выездное заседание на Новый Год?
Никто и не знал ничего толком. Но все надеялись, что и в этом году традиция, которую всегда свято блюли, сохранится. Этот обычай сложился еще в советские времена – декабрьское заседание кафедры проводить на их базе практики. База была роскошная. По весне туда уезжали геофизики и добрых два месяца там занимались своими таинственными исследованиями. Природа вокруг была умопомрачительно хороша: сосновый лес и огромное холодное озеро с песчаным берегом. Зимой база использовалась как профилакторий и место для спортивных сборов. Профком разрешал в это время проводить здесь кафедральные мероприятия. У них выездное заседание всегда было грандиозным событием, к которому готовились заранее. Заказывали банкетную еду, закупали разнообразное спиртное, фрукты, десерт; заранее просили сторожа нагреть и приготовить сауну, спортивный инвентарь. В строжайшей тайне подготавливалась и культурная программа, и на вечернем банкете, который имел состояться после итогового заседания, разыгрывали капустник, на котором хохотали до упаду, потом танцевали тоже до упаду, ели-пили и колобродили до белого света. На другой день обычно разбредались, кто куда: катались на лыжах, санках, парились в сауне с непременным выбеганием на улицу и валянием в снегу. Вечером опять были танцы и веселье, но уже не банкет, а так, легкий междусобойчик,– и поутру после завтрака уезжали. Это был редкий случай, когда собиралась почти вся кафедра, с мужьями и детьми, и все дорожили этой возможностью и этой традицией.
– Надо уже начинать готовиться потихоньку,– не преминула озадачить всех Ада,– капустник надо делать. У них на кафедре как-то сама собой сложилась специализация – Ада с компанией молодых преподавателей отвечала за капустник, Клара Сергеевна с остальными – за материальную часть. Но, естественно, в подготовке участие, в той или иной степени, принимали все. Неожиданно у Ады в сумке запел мобильник. Голос был незнакомым:
– Ада Андреевна, здравствуйте! Не узнаете? Это Невмержицкий.
– Здравствуйте, Владимир Вацлавович! Я, действительно, не узнала,– у Ады не было, конечно, сейчас времени, чтобы прислушиваться к своим ощущениям, но преобладали явно два одновременно – удовлетворение и досада. Странная смесь, хотя и вполне объяснимая.
– Вы мне пообещали сходить куда-нибудь, отметить наше удивительное спасение.
– Ну, я не знаю,-… Ада замялась,– если только на той неделе… – и стала размышлять вслух,– в понедельник у меня пары, во вторник – тоже, в среду, да, в среду пятой парой учеба по тестированию, может, в среду в шесть пятнадцать?
– Очень хорошо, я тоже буду на этой учебе, там и договоримся, Ада Андреевна.
В среду, собираясь на работу, Ада вдруг с удивлением осознала, что впервые за много дней надела платье. Этот факт для нее самой был неожиданным, и она некоторое время размышляла над ним. Потом, поняв, что сделала это исключительно потому, что сегодня собиралась пойти в бар с Владимиром Вацлавовичем, рассердясь на себя, переоделась в обычные брюки. «Это значит, что я придаю слишком большое внимание этому знакомству со «шляхтичем». Хотя, с какой стати? Напрасно я согласилась, надо было отказаться». Но Ада сейчас же живо представила «Шляхтича» с его каменными руками и каменным лицом, стремительно краснеющим при малейшем смущении, – и осознала, что, наверное, ей хочется его увидеть.
На занятия по компьютерному тестированию по приказу проректора согнали всю приемную комиссию и членов предметных комиссий, поэтому в зале было многолюдно. Ада зашла и огляделась. Она почти сразу увидела Владимира Вацлавовича, который, не отрываясь, смотрел на дверь и, заметив ее, замахал рукой. Она пробралась к нему и устроилась рядом:
– Я боялся, что вы не придете.
Ада недоуменно подняла брови:
– С чего это? Меня зав. кафедрой в бараний рог просто согнул с этим тестированием. Я так полагаю, что эта бодяга надолго.
– Вы помните, что мне обещали?
– Разумеется, мы же договорились, я – девушка обязательная и всегда держу свое слово, попусту не обещаю, но если обещаю – выполняю.
Занятия прошли нудно и бесполезно. Все эти исторические сведения и вводные понятия для Ады были известны, манера чтения лекции у доцента Меньшиковой с кафедры прикладной математики была отвратительная, Ада с раздражением отметила, что у той хромает методика, причем хромает по той причине, что обе ноги – левые. «Коллеги не владеют педагогическим ремеслом»,– с нарастающим неудовольствием отметила Ада. Одним словом, эти две пары прошли в непрестанных душевных муках и сожалении о потраченном времени. Под конец всем выдали диск с программами и заставили подписать задание на составление тестов к февралю. «Вот засада»,– с яростью подумала Ада,– ну мало мне своих проблем! Еще одна головная боль, святая Бара!» Владимир Вацлавович, будто боясь ее отпустить, стоял рядом и Ада, обращаясь к нему, сказала:
– Я все могу понять, в конце концов, но мне недоступно только одно: за что?
Он усмехнулся и в тон ей ответил:
– Чтоб жизнь медом не казалась. Давайте одеваться и пойдем, Ада Андреевна.
– А куда мы пойдем?
– В «Английский клуб», здесь недалеко.
«Английский клуб», как и ожидала Ада, был стилизован под старину и английскую чопорность. Все в высшей степени пристойно и сдержанно. Белоснежные скатерти и льняные салфетки с фирменным знаком, старое фортепиано и на сцене группа музыкантов – тут признавали только живой звук. Ада с раскаянием подумала, что зря сняла платье: здесь оно было бы гораздо уместнее, чем ее брюки, и «шпильки» надо бы, вместо сапог-вездеходов.
Они пристроились в углу за колонной, которая создавала иллюзию уединения. Владимир Вацлавович со скрытой иронией спросил:
– Ну что, вина и фруктов?
Ада поняла намек и улыбнулась:
– Конечно. А вы? «Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток?»
– Я собираюсь пить то же, что и вы, хочу попробовать то, что вы любите.
– Хорошо. Я в последнее время пью исключительно «Мартини» с ананасовым соком, причем, сто граммов «Мартини» и сто пятьдесят сока.
– А что будем есть?
– Неужели вы и есть будете то же, что и я? И вы откажетесь от мяса?
– Всенепременно. Только то, что вы, то и я.
– Я хочу какой-нибудь фруктовый салат, или просто салат какой-нибудь экзотический, мне все равно, я не голодна, но надо выдержать установку на фрукты.
Подошел официант, одетый во фрак, парик и белые перчатки. Владимир Вацлавович стал ему объяснять детали заказа, Ада тем временем, отвлекшись, с любопытством разглядывала присутствующих. Публика была, в общем, обычная. Быть может, только одна пара вызывала особый интерес: она – в почтенном возрасте, с отпечатком той ухоженности на лице, которая свидетельствует о сверхблагополучно прожитой жизни, посвященной заботам о себе, о своем здоровье и красоте. На голове – немыслимая шляпка с перьями и какими-то фестончиками, на платье – роскошная рыжая лиса; он – того же возраста, что и его дама, весьма почтенный, с интеллигентным лицом, в безукоризненном костюме. «Просто прошлый век, даже позапрошлый,– подумала Ада,– и бриллианты в ушах наверняка какие-нибудь старинные, фамильные…» У самой Ады не было бриллиантов, она проявляла какое-то равнодушие к ним, предпочитая красивые авторские вещи из поделочных камней. Хотя Наталия Илларионовна все время выговаривала ей за это, мол, в твоем возрасте надо непременно иметь бриллианты. Ада всегда отшучивалась, а сейчас вдруг пожалела: в присутствии этой роскошной дамы она почувствовала себя, как беспородная дворняга, которая живет на помойке, рядом с породистым, благородным догом, обитающим в роскошной вилле. «Вот что делает с женщинами бесконечная работа и командировки! Вот что делается, когда ты приучаешься таскать все время штаны и свитер, или, в крайнем случае, строгий «училкин» костюм с пиджаком»,– как-то отстраненно подумала Ада, без особого, впрочем, огорчения, просто констатируя, с мимолетным, грустным сожалением. Ее вернул к действительности вопрос Невмержицкого:
– Ада Андреевна, я заказал вам экзотический салат с креветками и ананасами, не знаю, понравится ли вам?
– Да все прелестно, я люблю креветки,– ободряюще улыбнулась ему Ада, не замечая, но чувствуя интуитивно, его неуверенность и неловкость.
Ей было смешно и грустно. Это называется «Сидим, прям, как взрослые». Взрослой-то здесь была она, стало быть, на ней лежит вся ответственность за ситуацию, хотя этот мальчик, видимо, воображает, что именно он, мужчина, отвечает за все, и все в его руках. Чертовски трудно управлять событиями и при этом еще и не разрушать в нем эту иллюзию. Решить, естественно, предстояло ей: в какой мере ей необходимо дальнейшее развитие ситуации, и до каких пределов она хочет, и может дойти?
Крайне сложно в ее положении отрефлексировать и разложить все по пунктам, потому что существует огромный, прямо-таки непреодолимый соблазн поддаться естественному ходу событий, забыть и не думать ни о каких дальнейших путях их разрешения. Просто жить настоящими минутами, видеть только то, что видится сейчас – этот золотистый флер на всем; это легчайшее, сладчайшее очарование непредсказуемого флирта; это розовое с блеском утро только-только начинающихся романтических отношений; и ни в какой степени даже не задаваться предательским вопросом – зачем?
Сознание Ады опять раздвоилось: одна его половина так и поступала, а вторая привычно и мгновенно, анализируя ситуацию с объективностью ученого, препарирующего свой предмет, сформулировала заключение. Очевидно, что старую кобылу интересует этот мальчик, она хочет продолжения всех этих ритуальных приплясываний со всеми вытекающими последствиями, и ее не останавливает мысль об этих последствиях. «Но если вскроется обман, таких я бедствий жду, Тристан, что наименьшим будет плаха». Вот оно! Самое неприемлемое последствие – это неизбежная необходимость обмана. Ей придется врать всем.
Ада, разумеется, не отличалась патологической, идиотской правдивостью, и прибегала к вранью, когда это было крайне необходимо. Но в принципиальных вопросах вранье, любое, было ей глубоко отвратительно. В других оно вызывало в ней брезгливость и омерзение. А что будет с ней самой, если ей придется так глобально лгать и лгать долго? За шестнадцать лет их брака с Анатолием ей не приходилось попадать в подобную ситуацию, поэтому Ада даже в общих чертах не представляла себе этой технологии вранья и измен. Никогда это не было актуально для нее, прежде всего потому, что с самой ранней ее юности мужчины были где-то на периферии ее интересов в силу ее глубочайшего убеждения, что для «гадкого утенка», каковым она всегда себя ощущала, приоритеты отличаются от общепринятых. А когда произошел переход от «гадких утят» к «белым лебедям» было уже поздновато менять свои стереотипы, они намертво укоренились, да и у нее уже был Анатолий, которого она любила. А что теперь произошло с ее привязанностью к Анатолию, с ее влюбленностью в него? Почему она спокойно анализирует возможность изменить ему, тогда как раньше подобная мысль никак не могла бы ей даже прийти в голову?
Их брак был удачным, насколько вообще может считаться удачным любой брак. Естественно, со временем они пережили череду последовательных трансформаций стабильных отношений людей, долго живущих не просто рядом, а вместе, в одной ситуации и в одних проблемах. От молодой, беззаботной и безудержной страсти и обожания, через некоторую отстраненность, напряженность, непонимание, неизбежные в таком долгом сожительстве, к устойчивым, незыблемым, теплым, родственным отношениям. Когда, вроде бы, люди и не замечают друга и даже мало разговаривают. Они могли подолгу молчать, даже находясь в одной комнате, могли целыми днями не встречаться, они об этом не задумывались, опять-таки в силу привычки двух очень близких людей. Наверное, с ними произошла банальнейшая вещь, которая рано или поздно случается с большинством удачных браков – они перестали замечать друг друга, потому что полностью растворились друг в друге, став частью друг друга. И относились друг к другу именно как к части себя, хорошо зная, что именно надо для другого. Диалектический переход, в котором полное отрицание супругов, ведущее к отчуждению и разводу, и полное присвоение, как ни парадоксально, ведущее к тому же самому,– вот что произошло с их браком. Поэтому очень трудно быть в ее ситуации. В конце концов, она не лучше и не хуже других женщин, которые изменяют мужьям, это делается сплошь и рядом и постоянно; но в ее ситуации это вовсе не банальная измена мужу, это – измена самой себе, которая, видимо, переживается куда как труднее и заставляет страдать и раскаиваться не в пример ужасней. Если все будет продолжаться вполне закономерно в соответствии со стандартной логикой, то ее ждут рефлексия, угрызения совести, сшибка в сознании и всяческие прочие психологические неприятности. Что она получит взамен? Понятно, что этот мальчик – бальзам на ее женское самолюбие. Если раньше, когда она ощущала настойчивое внимание со стороны мужчин, – а такое периодически случалось,– ей было с одной стороны смешно, а с другой – приятно, в том смысле исключительно, что являлось свидетельством ее молодости, красоты и женской привлекательности. И это было естественно и совсем не нужно. Ада очень весело уклонялась от этого внимания за полной его ненадобностью, не обременяя себя никакой рефлексией по этому поводу. Сейчас же что-то качественно изменилось. Не просто здесь одно самолюбие, тут совпали какие-то другие обстоятельства, более серьезные. Поэтому и ее растерянность и колебания. Совершенно ясно, что Невмержицкий ей нравится, и это напрягало Аду больше всего. Она страшно досадовала на себя, что не может, как все нормальные люди, беззаботно пуститься во все тяжкие, не задумываясь ни о каком долге и приличиях. Неужели все так вот переживают некую неловкость, когда еще даже никакой измены не случилось, и, может, вряд ли случится…
– Ада Андреевна, о чем вы так отстраненно думаете? – спросил наблюдавший за ней Невмержицкий.
Она страшно смутилась, на мгновение ей пришла совершенно абсурдная мысль о том, что он мог бы догадаться об этих ее размышлениях, но она тут же вернулась к реальности и очень быстро, даже без всякой заминки, ответила:
– Сегодня с утра я хотела надеть платье и сапоги на шпильках, а в результате – опять водка и огурец.
Невмержицкий усмехнулся и ответил:
– Конечно, я видел вас не так много раз и в достаточно похожих ситуациях, но никогда – в платье и на шпильках. Должно быть, вам очень идет. Особенно с открытой шеей.
– Почему именно шеей?
– Потому что у вас очень беззащитная шея.
– Это забавно. Мне никто никогда не говорил, что я выгляжу беззащитно! Во всяком случае, если уж я и нуждаюсь в защите, то только от собственных драконов. А наших драконов мы можем победить только сами, и никто тут нам не помощник.
Официант принес заказанное и начал расставлять на столе. Они молча наблюдали за священнодейством. Когда он, пожелав приятного вечера, чинно удалился, Ада облегченно вздохнула и заметила:
– Все тут такое чопорное, поневоле чувствуешь себя настоящей леди, и хочется выпрямить спину.
– А вы и есть настоящая леди, Ада Андреевна, и я все время ловлю себя на том, что тщательно взвешиваю свои слова, прежде чем что-то сказать. Боюсь, что не так что-то брякну, и это очень трудно.
– А вы расслабьтесь, Владимир Вацлавович, – самым серьезным тоном посоветовала Ада,– будет гораздо легче и не в пример приятнее. Я просто не верю, что вы могли бы сказать что-то неподобающее английской чопорности.
– Да я и сам, признаться думаю, что нам надо общаться по-свойски: у нас богатое прошлое, мы с вами, в конце концов, вместе пили водку.
Ада засмеялась с видимым удовольствием. Ей нравилось, что «шляхтич» хорошо понимает правила игры, в конце концов, лучшее средство от неловкости и замешательства – ирония и чувство юмора. Он подвинул к себе высокий стакан с «Мартини», и сказал:
– Я мало знаю о вас, а мне хотелось бы знать много.
Ада согласно кивнула и послушно начала:
– «Родился в препочтеннейшей семье я, и был послушным мальчиком, как все. И, склонность к философии имея, с отличием закончил медресе».
Он обескуражено посмотрел на нее, усмехнулся, снова взглянул, уже без улыбки, и очень серьезно закончил:
– «Скажи, ты не был в этой… как ее… Сибири? Не сиживал ли в этих… кандалах?»
Ада неподдельно удивилась:
– О! Вы тоже это читали?
– Разумеется. Очень люблю.
Ада стала быстро перечислять:
– Стругацких? Голсуорси? Саймака? Ле Гуин? Булгакова? Гончарова?
При каждом ее слове он утвердительно кивал, а после того, как она замолчала, с добродушной усмешкой констатировал:
– Имеет место полное совпадение наших литературных пристрастий. Я в этом и не сомневался. Судя по вашим цитатам, вы очень основательно все это прочли.
– Владимир Вацлавович, вы меня просто удивляете. Мужчины, обычно, не читают ничего, кроме сугубо специальной литературы. Хотя я признаю, что, может, я какая-то особая лишенка, но мне начитанные мужчины не попадались.
– За что вы так не любите мужчин, Ада Андреевна? Что мужчины – это скопище пороков, считают обычно женщины несчастные, а вы производите впечатление очень благополучной женщины. У меня, например, все друзья – очень эрудированные люди. Мне хотелось бы вас с ними познакомить, они бы вам понравились.