Елизавета Дворецкая
Княгиня Ольга. Волки Карачуна
Равдан, напротив, имел обширнейшую родню, ибо числился младшим из пятерых сыновей старейшины Краяна. Род Озеричей испокон веку жил близ касплянского волока, разбросав свои ветви, веточки и отростки на пять-шесть весей и выселок, со всеми соседями был в родстве и свойстве. Озеричи, как никто другой, с полным правом могли утверждать, что эта земля наполовину состоит из праха их предков. Тем не менее, каждую осень Равдан с гораздо большей радостью уходил в лес, чем весной возвращался обратно. С родичами он ладил не всегда и в лесу чувствовал себя гораздо более к месту.
С Лютояром они водились каждую зиму и дружили с раннего отрочества, то есть уже лет шесть. Оба были парнями неглупыми и отважными, но если Лютояр, более сдержанный, и любил все прикинуть заранее, то Равдан отличался нравом открытым и дерзким, полагался на чутье и судьбу, которая пометила его еще при рождении.
Его мать, голядка Уксиня, имела славу ведуньи: всем помогла при родах, умела гадать бросанием жребия, лучше всех знала разные травы. Когда родился ее пятый сын и сверковь-повитуха стала обмывать младенца, ей никак не удавалось смыть кровавое пятнышко на левом глазу новорожденного. Потом разглядели, что это родимое пятно, занимающее внешний угол века и часть пространства под бровью.
Об этом много толковали в гнезде Озеричей: младенец помечен от рождения, к чему бы это? Ничего хорошего не ждали, и большуха решила на всякий случай не давать ему родового имени. Уксиня придумала чаду имя Равдан – «багряный». Товарищи-словене часто звали его Радан, что было им ближе. Пятно так и осталось на всю жизнь и привлекало внимание, хотя ничуть не мешало самому обладателю. Подозрения большухи оправдались: младший внук плохо уживался с родичами, дерзил и куда охотнее уходил весной лес, чем осенью возвращался домой. «На него суденица не то плюнула, не то поцеловала!» – говорили родичи со смесью осуждения и невольной зависти. Сам-то он не сомневался: судьба пометила, чтобы из виду не потерять.
– Давай, не повидаться же к тебе домовик притащился, – поторопил его Ярый, знавший, что «отцы» по Равдану тоже не скучают. – Видать, любопытное расскажет.
Но вот все трое оделись и пустились в путь. Рубахи из небеленого льна, свиты и порты из серой или бурой шерсти делали их малоприметными в лесу. Шли бесшумно, скользили, будто тени, и Честомил из рода Озеричей, внезапно обнаружив их перед собой, вздрогнул от неожиданности. Он ждал их на берегу Днепра, под развесистыми ивами; рядом был вытащен на песок челн, выдолбленный из ствола такой же толстой ивы.
Близко они не подошли: остановились в пяти шагах, на краю зарослей. Встречи вилькаев и «домашних людей», или домовиков, как лесные их называли, всегда происходили как-то так – на меже, на ничьей земле. Никто не боялся друг друга, но взгляды были взаимно настороженными: и те, и другие видели перед собой чужаков, живущих за гранью знакомого мира.
– Здоровы будьте, лесные! – приветствовал парней Честомил. – Отец прислал.
– И вам не хворать, – ответил за всех Равдан, которому Честомил приходился родным старшим братом. – Что передал?
– С Рутавечи весть передали. От Лучинки. Сестра у тебя была такая, не помнишь?
– Да где их всех упомнить! – пренебрежительно усмехнулся Равдан. – У вас там девок, что в лесу зайцев… Батюшка-то времени даром не терял.
– Ты на батюшку не того… – привычно одернул его Честомил. Дома младший брат никогда не посмел бы так дерзко отвечать старшему, да еще говоря об отце, но в лесу Равдан был членом совсем другого «рода» и домашние обычаи его не касались. – Тебе до него во всю жизнь не дорасти!
– С чем тебя прислали-то? – почти ласково спросил Равдан, но за этой ласковостью явно сквозило обычное для «лесных» презрение к «домашним».
– Обоз идет с Рутавечи, – ответил Честомил, подавляя раздражение, которое «лесные» вызывали у «домашних». – Такой богатый обоз. Едут два богатых свея и князю Свирьке везут какие-то подарки очень хорошие. Люди видели два тюка: вот такие, – он раскинул руки, – кожей обмотаны, увязаны, и видно, что тяжелые. На ночевках хозяева их рядом с собой кладут, чтобы присмотр был. Мнется людям, там серебро.
– Серебро? – изумленно воскликнул Равдан, и его товарищи недоверчиво подняли брови. Серебра в количестве, чтобы хватило на «вот такой» тюк, они не могли даже представить. – Языком болтать – не пашню пахать. Да где же бывает столько серебра?
– А я почем знаю? Я этих тюков в глаза не видел. А видел их Подмога, Лучинкин свекор, и ему про них говорил тот мужик, что варягов от Усвяча провожает. Богатые, говорит, свеи, даже родичи свейскому князю… Мало ли что у них там? А по всему видать, что серебро.
Честомил боязливо оглянулся, хотя здесь, в пустынном месте у реки, никто не мог их слышать.
* * *
Появлению Честомила возле этой ивы предшествовали бурные споры между родичами. Озеричи жили у истоков реки Каспли с незапамятных времен. Еще при дедах стали все чаще появляться торговые гости, пробиравшиеся от Ловати на Днепр, чтобы оттуда попасть на Волгу или Семь-реку. Местные жители давно приспособились брать плату за проезд по их угодьям, к тому же завели на волоке целое хозяйство: держали катки и волов, которых впрягали в тяжелые лодьи, волокуши, на которых перевозили товар от одной воды до другой. Сами помогали торговым гостям перетаскивать лодьи и перевозить груз, поправлять, что сломалось, подвозили съестные припасы и все прочее, в чем может возникнуть нужда в далеком пути. Плату брали частью товара и в хорошие годы поднимали на этом столько, что хватало пережить плохие. Они отказались даже от поиска новых участков под палы, не желая далеко отходить с такого выгодного места, и теперь на пару переходов вокруг людей из рода Озеричей собралось столько, что хватило бы на маленькое племя.
Князья Велеборовичи взимали с этого и свою долю и порой предлагали местным хорошие отступные, лишь бы отдали им заботу о волоках. Но те, не будь дураки, держались крепко. Разобрали наконец, что сама земля, где расположены дедовы могилы, может родить серебро даже лучше, чем просо и овес. И князья уступали. Будучи лишь старшими сыновьями прародителя-Крива, они не могли, боясь богов и чуров, обидеть младших братьев, лишить исконных прав. А что ближе к человеку, чем его земля, перемешанная с прахом дедов?
Князь Сверкер, родом из руси, таких опасений не имел. Он пришел сюда по следу серебра, и на этом следу его ноги стояли прочно. Захватив власть над смолянами, Сверкер завел свой порядок: теперь обслуживанием волока занимались только его люди, варяги и всякие, не пойми где набранные. Разумеется, законные владельцы волоков не отдали их просто так: сам Честислав, отец Краяна, пал в сражении с княжьей дружиной. Но и тогда Озеричи не покорились: не платили дань, дважды сожгли гостиную избу на бывшем своем волоке, однажды ограбили торговый обоз, из-за чего гости потом пару лет обходили этот волок стороной.
Следующим летом после гибели Честислава княжья дружина внезапно налетела на поля, где жали рожь озерские бабы, и уволокли в Свинческ три десятка жниц – почти всех замужних баб двух главных весей. Отбивать их силой Озеричи не смогли: война с варяжским князем и так лишила их многих мужчин. Пришлось мириться и приносить клятвы. Теперь они жили как все, пахали пашню, и лишь молодых парней княжий волоковый староста иной раз звал на помощь.
На всех прочих волоках – между Рутавечью и Березиной, между Лучесой и Ржицей, между Днепром и Сожем – люди были в таком же положении и затаили на Сверкера нешуточную злобу. Выступать открыто они больше не решались, но порой натравливали вилькаев на княжеские товары. Но осторожно. Они саим чувствовали себя ограбленными и жаждали вернуть свое достояние. Но пока Сверкер оставался в силе, надежды было мало.
– Вся его сила – в дружине, оружии да в варяжской родне! – втолковывал старейшина Краян своим двоюродным братьям, Немиге и Дебряну, а также Крутояру, главе рода Протичей, с которым обменивались невестами. – Сверкера его варяжская родня поддерживает, потому что при нем купцам легко ездить. А будут купцы опасаться – с ним вся родня перессорится.
– Будут купцы опасаться – и нам мало толку, – проворчал Дебрян.
– Зато упыри эти не будут нашим добром пользоваться! – запальчиво воскликнул Крутояр. – Как жили до варягов, так и дальше будем жить!
– И каждые десять лет с места на место ходить со всем добром и новые избы рубить… – опять проворчал Дебрян.
– Деды ходили, и мы походим! – взмахнул рукой Крутояр.
Дабы никто их не услышал, старейшины собрались на совет в тайном месте: заброшенной веси Валежничей, младшей ветви Озеричей. Ее окружали обширные лядины, через которые не имелось ни дорог, ни даже заметных троп, и требовалось хорошее знание окрестности, чтобы ее отыскать. Вся весь состояла из трех избушек: одна почти целая, две наполовину разваленные. В оконца совалась боронец-трава и прочая дикая поросль.
– Никуда мы не пойдем! – отрезал Краян. – И купцов беречь надо. Вот если бы сыскался человек такой же силы, как Свирька, и на него ратью пошел! А сильнее всех сейчас те же варяги. Ладожский воевода, ильменский князь, киевский…
– Ладожский воевода и приехал, – вставил Крутояр.
– Они все в родстве, – добавил Немига. – Все одной веревочкой связаны.
– Вот и расчудесно! Одного задень – все потянутся. А теперь рассудите, – Краян оглядел родичей, – что будет, если на Свирькиной земле ладожского воеводу того…
– Чего – того? – опасливо спросил Дебрян.
– Голову снесут, вот чего! – пояснил Крутояр. – Правда, Краян?
– Да вы что! – Дебрян перепугался. – Да что с нами со всеми тогда будет, вы подумали!
– А мы при чем? Я что, с «боевым чуром» тебя на рать идти призываю? Мы вовсе сторона. Мало ли, какие там лиходеи, на волоке? Волок-то больше не наш, какой с нас спрос? Волок-то теперь княжий! А значит, его и ответ. Вот пусть ильменские и киевские варяги с нашего спросят, почему на его земле их родич голову сложил! А когда спросят…
– Что? – в раздражении уточнил Дебрян.
– Хрен в решето! С дружиной придут и со Свирьки голову снимут!
– А дальше?
– А дальше уж наше время наступит! Пока варяги между собой будут ратиться, мы себе и волока вернем, и… Может, боги пособят, чуры помогут, мы и вовсе эту породу варяжскую с нашей земли снесем! Чтоб духу не осталось! Или вам не стыдно, что они на земле дедов ваших расселись, корни запустили, своих мертвецов возле наших кладут? Все соки высосали! Сидим, как жабы, на берегу, в реке серебро течет, а нам и капельки теперь не перепадает!
Лица старейшин изменились: видно было, что каждый из них уже не раз думал именно об этом.
– Да ну вас к лешему! – Дебрян даже на ноги вскочил. – Краяшка, тебя кикимора, что ли, укусила? Войну хочешь затеять? Прямо здесь, у нас! – Он даже руки раскинул, будто пытался показать, где именно будет происходить задуманная война. – Варяги ратиться-то будут между собой, а кого Свирька воевать потянет? Нас и потянет!
– А мы не пойдем! – весело крикнул Немига. – В лес уйдем, ищи нас!
– Они избы попалят, тогда точно в лесу останемся – да с бабами, чадами и скотиной! Наши поля и луга потопчут, пожгут! Нашу скотину забьют! Останемся голыми – кто уцелеет. За голову-то возьмитесь!
– Так что теперь – терпеть до самой крады? – Краян сумел дождаться окончания этой речи только потому, что Дебрян говорил быстро. – Так навек себя и признать холопами варяжскими! Отдать им землю дедов наших? Пусть живут и богатеют?
– Они живут и нам дают пожить! Я своими руками свой дом ломать не буду и тебе не дам! Живем, землю пашем, торгуем помаленьку. Чего тебе еще?
– Это ты потому так говоришь, что тебе Свирька зимой чашу подарил! Чаша-то медная, а ты носишься с ней, будто золотая!
– А тебе он будто рубаху не подарил?
– Да я плюю на его рубаху! Хоть бы ее на свинью надели, мне все равно!
– Дурень ты! Так пробросаешься, голова твоя к свиньям полетит!
– А ты подстилка варяжская, а не мужик!
– Сам ты…
Дебрян подался к Краяну и с размаху ударил в грудь. Тот не остался в долгу, и двое бородатых мужей сцепились в драке. В тесноватой избе они то и дело налетали на печку и стены, так что сруб содрогался и прочие с испугом поднимали глаза к кровле: сейчас рухнет и придавит всех!
Из темного угла выступила невысокая женская фигура. Это была жена Краяна, голядка Уксиня: он взял ее с собой, потому что только она помнила дорогу к заброшенной веси Валежничей. Без страха она шагнула к дерущимся мужикам, что-то быстро сказала по-голядски и сделала руками резкое движение, будто разрывала ветхий лоскут напополам.
Краян и Дебрян расцепились и разошлись на пару шагов. Потом подняли головы и с изумлением уставились друг на друга. Им казалось, что драка, от которой они еще не остыли, им примерещилась, тем более что ни тот, ни другой никак не могли вспомнить, из-за чего она началась!
А Уксиня тихо отошла к двери и снова присела там, став почти незаметной.
– А все же пощипать варягов было бы неплохо, – сказал Немига, невозмутимо наблюдавший за дракой. – Что им плохо, то нам уже хорошо. А выйдет поссорить Свирьку с киевскими и ладожскими – и еще того лучше. За вилькаев мы не ответчики, а они о себе сами порадеют. Выйдет худо – уйдут подальше, этим летом домой не воротятся, что за беда? У тебя же, Краян, там один сын?
– Один.
– А четверо дома?
– Четверо.
– Ну, и у меня так. Если что – еще настругаем!
Старейшины обменялись ухмылками, разгладили нахмуренные лбы. Все они были уже в тех годах, когда первая жена состарилась и не может больше рожать, зато сами мужики еще орлы. В эту пору, женив старших детей, обычно берут вторую молодую жену.
– Я вот про одно только думаю… – начал Немига. – Вот, услышат нас боги, приберут породу варяжскую, очистят землю нашу. А князя-то мы где себе возьмем?
Все озадаченно уставились на него. Велеборовичи, исконные князья смолян, были Сверкером истреблены начисто.
– Ну… – Даже Краян растерялся, поскольку этот вопрос никогда не приходил ему в голову. – Как-нибудь… неужели не справимся?
– Чего – справимся? Из глины, что ли, себе нового князя слепим?
– У полоцких можно попросить. Их князья с нашими в родстве были.
– Ловацкий князь Велебой прежний был женат на сестре Ведомила, – подсказал Дебрян. – Значит, нынешний их князь – ее внук.
– Который киевскому князю покорен и дань платит? Вот нам, кстати, и помощник! – повеселел Краян. – А вы говорите… Тут главное – дело начать. А там уж…
– Если дело наше угодно богам, они пошлют смолянам князя, – вдруг подала голос Уксиня.
– Да как бы узнать, угодно или не угодно! – Дебрян в отчаянии хлопнул себя по бедрам, поскольку этот вопрос его мучил более всего.
– Узнать есть способ только один.
– Какой?
– Начать. Кто не начинает дела, никогда не узнает, угодно ли оно богам.
* * *
Из тех, кто на этом малом вече не был, в суть дела посвятили только старшего Краянова сына Честомила. Его отец выбрал в гонцы, а остальным было вовсе незачем знать. Если хоть слух просочится, кто навел вилькаев на дорогой груз, род Озеричей окажется под угрозой полной гибели. Князь и так ведь помнит, кто ему добра не желает…
– Мать гадала – сказала, дело кончится благополучно и с прибылью. Одно худо – дружины у тех двоих много, – добавил Честомил, рассказав вилькаям о варяжском обозе.
– Много – это сколько? – Равдан перестал ухмыляться, его дерзкий взгляд стал пристальным и внимательным.
– Да копий по тридцать у каждого. – Честомил помрачнел. – Вы уж сами думайте, сподручно вам или как. А товар, по всему, видать, дорогой. Не всякий год такое возят.
Равдан быстро переглянулся с товарищами.
– Где они сейчас? – спросил Лютояр.
– У Подмоги и есть. Сказали, дня три отдохнуть хотят.
Вилькаи вновь переглянулись: времени оставалось в обрез.
– Передай спасибо Подмоге и Краяну, – сказал Ярый.
– Не забудьте: наша половина… если что, – напомнил Честомил.
– Много хотите! – возразил Равдан. – Наших половина поляжет, если дело не сладится. А ваших всех трудов – по реке прокатиться.
– Да вам что – вы в лес ушли, ищи вас! – возмутился Честомил. – А нам куда деться: у нас селенья, избы, бабы, скотина, дети! Если узнают, что от нас вести пошли – пожгут и всех варягам продадут! По реке прокатиться! Вот будут у тебя чада, узнаешь, чего стоит так вот кататься! Э, да откуда у тебя…
Он махнул рукой, не ожидая от младшего брата ничего хорошего и в будущем.
Равдан только ухмыльнулся. Он нравился девкам и даже молодухам, на Ярилиных игрищах не скучал и не сомневался, что у него уже есть дети, только он об этом не знает. О том, чтобы где-то родился младенец с таким же, как у него, пятном, пока разговоров не было. Но при всех своих способностях он не мог вообразить себя таким же вот хозяином, дрожащим за сохранность избы и домочадцев.
– Нам и половины хватит! – Лютояр усмехнулся и положил Равдану руку на плечо, успокаивая. – Много ли нам надо, брат? Или тебе шелков хазарских да блюд хвалынских хочется?
Равдан расхохотался и кивнул на сложенные на траве медвежьи шкуры:
– По мне – так лучше этого вон платья ничего нет. Куда в наших норах блюда хвалынские?
– Ну так и леший с ними. Нам наша воля всего дороже, правда?
Набеги на купцов вилькаи предпринимали не слишком часто: у тех имелась своя дружина, и редко когда тяга к добыче перевешивала опасения.
– А вот кому хорошо, так это гостям торговым, – сказал Равдан, глядя вслед челноку, на котором Честомил отправился восвояси. – На месте не сидят, возле бабы, а ездят по разным землям. Я порой думаю, вот бы и нам тоже…
– И нам? – насмешливо покосился на него Лютояр. – Чем торгуешь, богатый гость – шишками сосновыми, шишками еловыми?
– Нет, ты посмотри! – Равдан подошел к нему. – Вот сейчас, даст Велес, возьмем добычу. Чтобы там серебро было вот в таком тюке, это Подмога, конечно, брешет. Но если и правда товар дорогой, то можно с нашей долей отсюда на Волгу двинуть, там продать.
– В Киев ближе. Сейчас все больше в Киев идут.
– Ну, туда. Доберемся и до Киева, мы ребята не робкие. А, Лютога?
– Судьба моя темна покуда! – Лютояр подавил вздох. – Не хочу загадывать.
– Ты что – бабка старая, сидеть косточки бросать? – негодовал Равдан. – Так всю жизнь просидеть можно! В деле ее испытывают, судьбу! Ты вроде парень-то неробкий, а жмешься, как девка!
– Я – девка?
– Ты девка! Косу осталось отрастить!
После этого последовала потасовка, за которой разговор забылся. Однако Равдан, не в первый раз заведший об этом речь, видел, что некие думы о своей судьбе у его приятеля имеются. Только он не хочет ими делиться.
* * *
Ведома ушла с поляны в другую сторону и на вилькаев не наткнулась. Ей давно пора было домой, в Свинческ.
Сверкер сын Олава дал дочери имя в честь тогдашнего князя смолян – Ведомила, ее деда по матери. Когда Ведоме, старшей дочери Сверкера и Гостиславы, было четыре года, борьба кривичской и варяжской знати вылилась в открытую войну. Победил ее отец – обладатель более многочисленной, хорошо снаряженной и обученной дружины. Гонцы с приказом собирать ополчение еще и не успели оповестить всех смолян, как князь с сыновьями уже был убит, женщины и дети взяты в плен.
Родившись в семье воеводы-варяга, Ведома стала княжеской дочерью. И даже почти главной наследницей: княгиня произвела на свет трех дочерей, но сыновей Сверкер так от нее и не дождался. Как водится, после победы он набрал себе жен-заложниц от наиболее крупных покоренных родов, и младшие жены родили ему несколько сыновей. Но пока старшему из них было лишь десять лет, и это беспортошное воинство вовсю рубило деревянными мечами бурьян.
Городок Свинческ, в котором жил когда-то Олав, а потом Сверкер, был невелик и вмещал только князя с хозяйством и дружиной. Все прочие – торговцы, ремесленники, рыбаки, – обитали в предградье, где их отдельные избы или дворы, разделенные плетнями, были беспорядочно разбросаны на весьма широком пространстве днепровского берега.
Усталая после целого дня блужданий по лесу, Ведома прибрела наконец на княжий двор и там наткнулась на свою челядинку Нежанку, молодую и приятную видом девушку.
– Бабка тебя искала. – Нежанка забрала у Ведомы корзинку с приувядшими желтыми цветками.
– Не говори никому пока, что я вернулась. Цветы сушить разложи.
В срубах, из которых была выстроена стена городца с заборолом поверху, располагались загоны для многочисленной княжьей скотины, клети для разных припасов, жилые избы для челяди. Их двери выходили на связку изб, которые назывались хозяйскими. Первой в ряду была изба князевой матери, старой Рагноры, где жила и Ведома. Дальше – изба Сверкера, там хозяйство вела Иногостьица, из числа его младших жен.
Убедившись, что ее никто не видел, Ведома метнулась к третьей избе, где обитала княгиня с младшей дочерью, Прияной. Она хотела увидеться с матерью. Прямо сейчас, иначе не спать ей ночью.
В избе было тихо, горела лучина, и Гостислава сидела рядом с ней за пряжей. Она всегда пряла, круглый год. Будто надеялась исправить судьбу своего рода, так неудачно спряденную девами-суденицами. С тех пор как ее родные были загублены ее же мужем, она всегда носила «печальную сряду» с синим вершником, не выходила к гостям, не участвовала в обрядах и принесении жертв. С ней почти никто не виделся, кроме домочадцев.
Если знатные гости порой спрашивали о ней, Сверкер с полной откровенностью отвечал:
– Она скорбит по своим родичам, с которыми мне пришлось скрестить оружие двенадцать лет назад. С тех пор она носит печальные одежды и не участвует ни в каких увеселениях. Княгиня ведет себя именно так, как ей и полагается, – добавлял Сверкер, и виду не подавая, будто поведение жены ему хоть сколько-то неприятно. – Я был бы разочарован, если бы она поступила иначе. А так я знаю, что женат на достойной женщине, знающей свой долг перед родом.
Ведома не раз уже слышала эти речи. В те дни, когда все это случилось, ей было всего четыре года и она мало понимала в происходящем. Помнила, как мать кричала и причитала, а бабка Рагнора забрала ее, Ведому, и двухлетнюю сестру Олову к себе в дом. Они рвались к матери, но бабка не пускала, непреклонно объясняя:
– Иначе она вас зарежет и подаст на стол вместо двух поросят!
Девочки замирали от ужаса, не понимая и отказываясь верить, как это их собственная родная матушка может зарезать их и поджарить! Она же не Ведьма-рагана, которая иногда, по слухам, проделывает такое с детьми, что теряются в лесу. Но бабка Рагнора рассказала им всю повесть о женщине по имени Гудрун: когда Атли, ее муж, убил ее братьев, она зарезала двоих их детей и подала отцу их жареное мясо.
– Я не хочу, чтобы с вами поступили так же! – говорила Рагнора.
Через год Олова умерла, но взамен родилась третья дочь – Прияслава. Однако и это не оживило Гостиславу. Обязанности княгини исполняла сперва одна Рагнора – приносила жертвы, угощала предков, начинала жатву и выгон скота, – а в последние годы к ней присоединилась Ведома. Дочери привыкли, что их мать все равно что нездорова, и приучились заботиться о ней, не особо рассчитывая на ее помощь или совет.
Их воспитание почти целиком забрала в руки «дроттнинг[4] Рагнвёр», или Рагнора, как ее звали кривичи. Уроженка Северного Пути, она когда-то явилась сюда с мужем, Олавом, его дружиной и годовалым сыном на руках. Но и теперь, когда этот сын стал князем смолян, старая Рагнора по-прежнему прочно держала его в руках.
Ведома могла перечислить все поколения своих северных предков вплоть до богов и великанов, однако вторая половина ее существа, та, что заключена в материнском роде, была словно отрезана. Но сейчас, после встречи с Ведьмой-раганой, она вдруг по-новому осознала, что эта вторая половина существует и имеет свои права. Мать не примирилась с тем злом, которое причинил ей отец. И ей, Ведоме, нужно выбрать, на чьей она стороне. Жить иначе – все равно что стоять на тонком льду. Всю жизнь так нельзя.
Возле печи клевала носом Норима – княгинина челядинка.
– Поди постой в сенях, – Ведома толкнула ее в плечо. – Если кто придет, дай знать.
Норима вздрогнула, очнулась и поклонилась. Когда она вышла, Ведома села на лавку вплотную к матери, оглянулась на сестру. Убедилась, что Прияна крепко спит, и зашептала матери в самое ухо:
– Я сегодня в лесу видела Ведьму-рагану!
– Что? – Гостислава отшатнулась и уставилась на дочь широко раскрытыми глазами. – Не может такого быть!
Они были одного роста и похожи лицом; в полутьме при лучине морщины старшей не бросались в глаза, из-за чего сходство становилось заметнее.
– Я видела ее! В лесу, когда мать-и-мачеху собирала. Она сперва с медведями плясала, а потом меня заметила и велела подойти.
– Ты говорила с ней? – Княгиня переменилась в лице. – Какая она сейчас – совсем дряхлая?
– Вовсе нет! Она твоих лет, может, даже помоложе малость будет.
– Помоложе? – не поверила княгиня.
– Я видела ее за три шага! – горячим шепотом настаивала Ведома. – И был яркий день. Она не старше тебя. И говорит, как голядка, и одета по-голядски, в бранчу и валянку. И мне все кажется, будто я ее уже видела. Нет, не видела, а слышала… может быть.
Еще там, на поляне, Ведоме померещилось в «матери медведей» нечто знакомое. Но этого не может быть. Они никоим образом не могли видеться раньше. Но почему же ее голос… ее речь казались знакомыми? Нет, не потому что в Свинческе полно голядок, говорящих по-словенски, – хотя бы их собственные челядинки. Здесь что-то иное. Забытое воспоминание о чем-то, виденном очень давно, рвалось из глубин давних детских впечатлений, но Ведома не могла разглядеть подробностей.
– Но это верно ли она? – настаивала Гостислава. – С чего ты взяла, это Ведьма-рагана – она сама тебе сказала?
– Она спросила, знаю ли я, кто она. Потом спросила, кто я. А еще сказала, что я должна выбирать… – Ведома запнулась. – Между вами. Отцовским родом и твоим. Но как я должна выбрать? Ты выбрала свой род, это я понимаю…
– Ничего ты не понимаешь! – перебила ее мать. – Если бы я выбрала свой род… многое было бы иначе. Все было бы иначе! Но как я могла? Запомни: когда род отдает девку в жены по уговору, она отдана! Она больше не принадлежит своему роду – она выкуплена, за нее заплачено! Нельзя корову продать, а потом ходить ее доить! Нельзя отдать девку по ряду, а потом ждать, что она будет на твоей, видишь ли, стороне!
Она почти кричала, хотя и шепотом: видно было, что впервые за много лет она открывает то, что на душе. Ведома, потрясенная этой горячностью той, которую привыкла видеть тихой и молчаливой, в испуге схватила ее за руку.
– Я их не просила меня за варяга отдавать, – тише, но с той же лихорадочной горячностью продолжала Гостислава. – И не убегом за него выходила[5]. Они меня сами отдали. И ты запомни: за кого тебя по ряду отдадут, тому ты и будешь по самую краду верна. И никакой «другой стороны» у тебя не будет. И выбирать нечего.
– Но ты же… – шепнула Ведома, имея в виду, что мать не хочет знать того мужа, которому, по собственным словам, обязана верностью.
– А что я? Всякая жена горюет по кровным родичам, таков обычай. И если род злодейски истреблен и не отомщен, то горевать до самую краду. Я и горюю. А своему мужу я жена. Вон, – княгиня кивнула в сторону укладки, на которой спала Прияна, доказательство ее супружеской покорности. – Ни ему, ни его детям я зла не сделаю. Истребил бы мою родню другой кто, я бы тоже весь век в горевом ходила. Только коли бы ее кто другой истребил, муж бы отомстил, тогда бы и я опять в цветное платье оделась.
Ведома молчала, осмысливая услышанное. Так вот: всю жизнь живешь рядом с родной матерью, а потом оказывается, что все это время извлекала из ее судьбы совсем не тот урок, который она давала.
– Я поняла… – задумчиво пробормотала девушка.
Уразумела наконец. А ее еще умной считают.
– А вот если убегом уйдешь, тогда, значит, за свою жизнь сама и ответчица, – продолжала мать. – Тогда тебе и нужды нет: как там твоя родня, жива ли? Но и ей о тебе – тоже.
В этих ее словах Ведоме почудился намек, и она пристально взглянула матери в лицо. Кажется, та ответила на вопрос, который дочь еще не задала.
– И когда такие, как ты, сами не знают, кто они, – Гостислава сама взяла ее за обе руки и наклонилась ближе к лицу дочери, – может, им и лучше свою судьбу самим прясть. На новой росчисти сеять да потом не жаловаться.
Ведома промолчала. Она так привыкла к мысли, что замужеством ее распорядится отец, да и то после того, как ему это разрешит бабка Рагнора, что мысль о браке «убегом» поразила ее своей новизной. Да и с кем ей бежать?
– Где ты встретила Ведьму-рагану? – прервала ее мысли мать.
– В березняке за Толимовым оврагом.
– Далековато…
– Я часто туда хожу. Там травы добрые.
– Я не про это…
– А про что?
– Ничего. – Гостислава отмахнулась, лицо ее приняло обычное замкнутое, безучастное выражение. – Ступай. А то бабка твоя за тобой сюда притащится.
– Идут! – Дверь распахнулась, заглянула Норима.
– Не здесь ли княжна? – Вслед за Норимой вошла Белча, челядинка старой Рагноры.
Видимо, бабка еще не спала и послала разыскивать внучку, которой давно пора вернуться.
Ведома встала, поклонилась матери и пошла прочь. Закрылась дверь, все стихло, Гостислава улеглась и знаком велела Нориме погасить лучину.
Но нечего было и думать – заснуть.
Княгиня, двенадцать лет назад похоронившая, казалось бы, все свои привязанности, вдруг как проснулась и осознала, что ей еще есть что терять. Если девушка, забредшая в лес, случайно встречает Ведьму-рагану, то случайной эта встреча будет лишь для одной стороны. И уж точно не для Ведьмы-раганы. Встреча с ней означает, что настал переломный миг судьбы. Ее, Гостиславу, к Ведьме-рагане водила ее собственная мать, – когда ей исполнялось семь, двенадцать и пятнадцать лет. Сама она не ходила туда со своими дочерьми: вместе с родной семьей для нее погиб и весь старинный обычай.
Но судьба так не думала. Ее старшая дочь подросла, и судьба, устав ждать, сама отправилась на поиски.
* * *
Княгиня вышла из дому на заре. Никого не позвала: ни дочерей, ни челядинок. С собой она взяла корзину, надо думать, собираясь за весенними травами. Норима, провожавшая ее, видела, как княгиня завернула в ветошку два ломтя хлеба: похоже, собиралась далеко. Малосмысленные бабы норовят всяких трав надрать на Купалиях – дескать, они в наивысшую силу входят; женщины помудрее знают, что почки древесные, многие виды коры и кореньев надо брать весной, когда они накопили силы матери-земли для роста, но не успели пустить ее в ход – вот тут ее и следует перенять.
После бессонной ночи княгиня была еще бледнее обычного, отеки под глазами и морщины обозначились резче. Однако она шагала бодро, даже торопливо, и временами сама себя осаживала: путь неблизкий, надо силы беречь. Немного прошла по тропке вдоль реки, когда ее окликнул из челна рыбак Журавка, чья избушка стояла на другом берегу Днепра неподалеку от Свинческа:
