Елизавета Дворецкая
Княгиня Ольга. Волки Карачуна
– Вот что! – наконец решил он под взглядом восемнадцати пар глаз. – Если сейчас поделим, то князь уже завтра будет обо всем знать. А сделаем мы вот что: выждем, пока шум уляжется. И на Корочун, когда будем обходить гнезда, каждому в дом его долю принесем. Дальше пусть отцы распоряжаются.
На лицах отразилось разочарование, но Равдан махнул рукой, отсылая парней, и те разошлись.
Равдан и Лютояр снова сели огню, но молчали. В логове негде было хранить тело Ярого, и оставалось лишь сторожить его по очереди от зверей до самого погребения. Только теперь, когда схлынуло возбуждение налета и бегства, они осознали случившееся. Старый вожак покинул стаю, и это насовсем. Даже Равдан видел в нем своего второго, «зимнего» отца, под началом которого проводил половину своей жизни вот уже шесть лет. Что же касается Лютояра, то для него Ярый с семи лет был единственным отцом, и именно ему Лютояр и его мать были обязаны тем, что вообще сумели выжить.
Догадываясь, что сейчас на сердце у товарища, Равдан иногда украдкой поглядывал на него. Лицо Лютояра было неподвижно, а мысли, судя по глазам, были где-то очень далеко. Будто искали след ушедшего вождя на невидимых тропах в Навь…
* * *
Ведома не удивилась, на следующее утро после своей встречи с Ведьмой-раганой узнав, что княгиня еще спозаранок ушла в лес. Та порой ходила за травами, но обычно брала с собой дочерей. Не подав вида, будто заметила нечто необычное, Ведома тем не менее была уверена: мать отправилась искать Ведьму-рагану.
Ее догадки подтвердились, когда Гостислава воротилась под вечер, явно усталая, пахнущая лесом, с промокшими ногами и пустой корзиной: лишь немного лесного сора на дне. Но никто не задал ей вопросов. Исподтишка наблюдая, Ведома видела, что мать очень взволнована своей прогулкой, хоть и пытается это скрыть. Какую бы цель она ни ставила себе, сходила определенно не попусту.
Но еще через несколько дней все эти раздумья забылись. Однажды под вечер в Свинческ прибыл обоз с ужасной вестью: на Рутавецком волоке его ограбили и при налете был убит посол к Сверкеру от свейских конунгов!
Когда прибежали с пристани, Ведома устремилась туда вместе с челядью и дружиной. Среди груза было семь-восемь мертвых тел: завернутые в плащи, они уже не напоминали даже бывших людей.
Еще выгружали раненых. Распоряжался всем рослый молодой мужчина со светлыми волосами и такой же бородкой.
– Сколько у вас раненых? – спросила у него Ведома. – Тяжелые есть?
– Пятеро. – Он остановил на ней взгляд, но явно не понял, кто она такая. – У вас есть хорошие лекари?
– Лучше моей бабки еще не бывало! – с гордостью заверила она. – Пусть несут за мной!
Махнула рукой в сторону городца и пошла, показывая дорогу к гостевому дому.
К удивлению дочери, Гостислава тоже вышла во двор, бросив свою пряжу, и приняла участие в хлопотах: распоряжалась, кого куда нести, что из еды готовить. Поскольку погибший посол ехал к самому Сверкеру от родичей, то и принимать его людей приходилось на княжьем дворе.
Не сразу решили, куда нести знатного покойника, но Грим, старший княжий воевода, велел положить в бане для дружины и челяди: все равно нужно обмывать. Сюда же пока занесли раненых свеев.
Когда обмывали раны, Ведому отыскал Асгейр, Сверкеров хирдман:
– Конунг требует, чтобы пришла хоть одна хозяйка. У него сидит сам ладожский ярл, а его некому угощать!
Ведома оглянулась на бабку Рагнору: та склонилась над каким-то стонущим свеем. Неудачливое посольство ехало от места битвы три дня, иные раны пострадавших загноились, двое приехали с лихорадкой, один – в беспамятстве. Старуха здесь была полезнее, как несравненно более опытная лекарка. А подать пироги и пиво Хакону ярлу справится и девушка. Ведома бросила тряпку, которой вытирала руки, и побежала переодеваться.
Князь принимал гостей в гриднице – длинной избе, где жила его младшая дружина и здесь же устраивались пиры. Ведома не робела перед чужими людьми: ей нередко приходилось приветствовать отцовых гостей и выполнять обязанности хозяйки. Вот уже пятый год, с тех пор как ей исполнилось двенадцать и она впервые надела одежду взрослой девушки.
Когда Ведома вошла во главе трех служанок, на ней было белое варяжское платье из тонкой шерсти с синей вышивкой, синий хенгерок с крупными застежками на плечах, а между ними висела нить синих стеклянных и граненых хрустальных бус с многочисленными серебряными привесками. Голову ее украшал, как было принято в здешних местах, венец из бронзовых свитеней и пластин с подвесками на длинных цепочках. За ней Нежанка и еще две челядинки несли черный фризский кувшин, серебряные кубки греческой работы, расписные хвалынские блюда.
Здесь же обнаружился Воротило – старейшина Стожаровичей, которым принадлежала первая весь на Березине после Рутавецкого волока. В былые веки Стожаровичи не раз ходили ратью на Иногостичей, жителей верховий Рутавечи, деля с ними право обслуживать волок и взимать за это плату. Потом пришел варяг Сверкер и «примирил» их, забрав волок себе.
Перед хозяйским место прямо на столе лежал большой тюк, обернутый промасленной кожей и плотно обвязанный веревками. При появлении Ведомы разговор замер, все гости уставились на нее. Она хотела поприветствовать их, но запнулась от неожиданности: ей навстречу поднялся тот рослый мужчина с пристани, еще в той же простой и помятой дорожной одежде.
Ведома быстро окинула взглядом людей на скамьях. Где же Хакон? Ведь говорили, что он приехал.
Отец молча сделал ей знак поставить угощение на стол. Она повиновалась, бросая вопросительные взгляды то на него, то на гостя. Это точно не Хакон: того она видела несколько лет назад, и он был весьма стар. А этот, пожалуй, был старше нее не более чем лет на пять. Почему же ей сказали про ладожского ярла? Однако молодой гость сидит именно на том почетном месте, куда Сверкер посадил бы ладожского ярла, и отец почтителен с ним, невзирая на неприглядную одежду.
Пока Ведома оставалась в гриднице, показывая служанкам, чего куда ставить, молодой гость то и дело бросал на нее потрясенные взгляды. По его открытому лицу было видно, что он очень хочет задать хозяину вопрос, но это было бы невежливо, и он молчал.
Нападение, смерть Биргира и ее следствия отвлекли Альдин-Ингвара, он и думать забыл о своем замысле поискать в Свинческе невесту. Когда в гридницу вошла нарядно одетая девушка с белыми руками и гордой осанкой, он даже не сразу осознал, что уже видел сегодня мельком это сосредоточенное лицо с тонкими чертами и чуть вздернутым носиком – сначала на пристани, потом в гостевом доме, когда заходил приглядеть, куда переносят, как устраивают и оказывают помощь раненым. Но там девушка была одета в обычную белую вздевалку, с косынкой на голове, с косой, заткнутой сзади за пояс, чтобы не падала под руки, и ему не пришло в голову, что здесь есть кто-то, кроме челяди.
Теперь же она появилась в ярких одеждах и дорогих уборах, и он понял, что напрасно не поклонился. Она не могла быть никем иным, кроме как дочерью Сверкера – той самой, которую он надеялся здесь найти.
И она, пожалуй, оправдывала такое долгое и опасное путешествие не только своим знатным происхождением. От вида ее лица у каждого становилось хорошо на душе, как перед целым полем белых нивяниц с золотым глазком, а строгое и решительное выражение этого юного лица вызывало желание улыбнуться.
– Продолжай, прошу тебя. – Голос Сверкера вернул гостя к разговору.
Блюда были расставлены, хозяин знаком отослал дочь. И она покорно удалилась, даже не оглянувшись.
Когда девушка уходила, Альдин-Ингвару потребовалась вся сила воли, чтобы не смотреть ей в спину, а сосредоточиться на лице хозяина. Сверкеру сыну Олава, пожалуй, немного не хватало до сорока годов; ростом и мощью сложения он не поражал, но твердый взгляд серых глаз показывал, что свое место он занимает в этой жизни не случайно. Он уже начал лысеть, поэтому лоб простирался на половину пути до затылка, зато оставшиеся чуть седоватые волосы красиво падали на плечи. Борода была опрятно подстрижена и подчеркивала жесткие очертания челюсти.
В обычное время Сверкер держался невозмутимо и снисходительно, хотя в этой снисходительности было больше презрения, чем доброты. Сейчас же он с трудом сдерживал негодование. В его землях, в двух-трех переходах от Свинческа, опять завелись разбойники! И такие наглые, что напали на обоз, возглавляемый двумя знатными людьми! Убит посланец от его, Сверкера, родича – конунга свеев! Пропал ценнейший груз! И все это произошло на глазах молодого ладожского ярла! Чем смолянский князь не угодил богам? По сравнению со всеми этими неприятностями то, что ладожанин увидел его дочь, которую пять лет от него прятали, было такой мелочью, что Сверкер не обратил внимания.
– Я немедленно прикажу готовить погребение Биргира ярла, – сквозь зубы процедил он. – И завтра же отправлю людей искать пропажу. И разбойников. Клянусь, Ингвар ярл, если… когда я их поймаю, я сдеру с них не только звериные, но и собственные их шкуры!
– Это не наши! – продолжал твердить Воротило. – Наши уж сколько лет не шалят! Вот чуры видят: это озерские! Нарочно на моей земле разбой затеяли, чтобы и мне, и тебе на кривое веретено напрясть! У них ищи твои клинки! С них спрашивай!
За эти три дня он уже нашел свои челны: их исчезновение обнаружили еще утром, а потом, когда к Стожаровичам приехал сам Альдин-Ингвар, они легко связали пропажу челнов с нападением. Но ничего об этом не сказали Альдин-Ингвару, понимая, что их обвинят в первую очередь. Уже после его отъезда вниз по реке Стожаровичи нашли в лесу свои челны, водворили на место и сделали вид, что у них ничего не пропадало.
– Кто бы это ни был, я их найду! – заверил Сверкер. – Я не допущу, чтобы на моих землях убивали торговых людей и тем более послов! На безопасности торговли держится весь Восточный путь. И если уж боги доверили мне такую важную его часть, я их не разочарую. Теперь, Ингвар ярл, прошу тебя отдохнуть. Вечером мы еще раз поговорим с людьми, и наше дело сдвинется с места.
* * *
Назавтра Сверкер пережил еще одну большую неожиданность. Несмотря на все неприятности, он был обязан дать пир его в честь такого гостя, как ладожский воевода. Перед наступлением вечера его жена, княгиня Гостислава, вышла из избы, одетая в цветное греческое платье и с украшениями. Впервые за двенадцать лет она сняла «печальную сряду»! Увидев это, Сверкер застыл столбом посреди двора, хотя обычно тщательно скрывал, если ему случалось удивляться.
– Тебе, батюшка, нынче хозяйка нужна, – сказала Гостислава, оправляя серебряные заушницы с подвесками, от которых совсем отвыкла. – Буду твоих гостей угощать.
– Хозяйка была мне нужна и все эти двенадцать лет, – пробормотал Сверкер. – Но… я рад.
Это было весьма кстати: перед лицом свалившихся бед было очень важно показать и приезжим, и своим, что хотя бы дома у него все хорошо и знатная жена готова его поддержать. Не так чтобы он поверил, будто в Гостиславе проснулось сострадание к мужу. Скорее решил, что ей просто надоело сидеть в темном углу, двенадцать лет в одном и том же убогом платье. Молодость прошла в темноте, там и жизнь пройдет!
Но проницательный Сверкер ошибся. От вечной печали Гостиславу пробудила встреча с Ведьмой-раганой и ее намеки насчет жениха для Ведомы. И теперь эти разбойники… И молодой ладожский воевода – тот, с кем Сверкер точно не хотел родниться, а тот взял и приехал. И уже повидался с Ведомой!
Гостислава не представляла ясно, что происходит и к чему может привести, но понимала: сидеть в углу больше нельзя. Оттуда слишком плохо видно. Судьба вспомнила о ее дочерях, и если она хочет уберечь их, то нужно быть в гуще жизни и знать, что творится. И вмешаться, если потребуется. Поэтому княгиня наконец открыла укладки и вытащила помятые цветные наряды, переложенные горькой полынью. Велела Нориме отчистить почерневшие серебряные заушницы, браслеты и перстни. Разгладить шелковые убрусы, полученные еще в приданое. У смолянских кривичей есть княгиня!
Ведома, такая же нарядная, только в варяжском платье, встретила ее перед дверями и вскрикнула от неожиданности, не поняв сразу, что это за богато одетая женщина вдруг появилась у нее дома. Гостислава только усмехнулась. Теперь, если они все три, считая Рагнору, в цветном платье встанут у почетного стола на пиру, всякий увидит, что удачу Сверкера оберегают все три суденицы: дева, мать и старуха.
Но порадовать гостей этим долгожданным зрелищем не получилось: Ведому отец с пира отослал. Обрадованный, что жена опомнилась и принялась за обязанности хозяйки, он взял себя в руки и сообразил: дочери незачем красоваться перед молодым ладожским воеводой. А тот, уже переодетый в синюю рубаху и синий же кафтан, отделанный светлым узорным шелком, вымытый в бане и с расчесанными золотистыми волосами и темной бородкой, был так хорош, что это отметил даже Сверкер.
И гость постоянно поглядывал на дверь, будто ждал кого-то. Понятно кого! Сверкер уже проклинал вчерашний день, когда, отвлеченный свалившимися бедами, позволил дочери показаться Ингвару ладожскому на глаза. Пять лет он следил за тем, чтобы этого не случилось, и запрещал Ведоме выходить при ладожанах или киевлянах.
Как человек учтивый, Альдин-Ингвар привез подарки хозяину и его семье. К счастью, его поклажа при нападении не пострадала, и он выложил на скамью тонкое фризское сукно, узорную тканую тесьму с золотой и серебряной нитью, головное покрывало, вышитое золотом, ирландской работы красивый стаканчик из серебра. Старая Рагнора была довольна, даже Гостислава благосклонно кивнула – она еще не привыкла заново, что все это ей может пригодиться.
– А твоим дочерям ты не позволяешь принимать дары самим? – улыбнулся Альдин-Ингвар хозяину.
– Ты необычайно щедр! – улыбнулся тот в ответ. – Хотя многие бы на твоем месте приберегли такие дорогие вещи для собственных надобностей. Я ведь знаю, что ты обручен с внучкой Олава, моего родича. Наверное, она уже взрослая девушка, и ты намерен вскоре назначить свадьбу?
Этим он хотел напомнить гостю, что тому нет нужды пялить глаза на посторонних девушек. Само обручение Альдин-Ингвара не успокаивало Сверкера: это еще не свадьба. Имея одну жену королевского рода, ко второй такой же обычно не сватаются, но обручение – это всего лишь слова. Сын старого Хакона не похож на человека, который легко забывает обещания, но Ведома – красивая девушка, а от любви и не такие люди теряли голову.
Альдин-Ингвар переменился в лице. Подарки для Сверкеровых женщин он достал из ларей, где все эти года любовно собирал дары для будущей жены. Но он так привык связывать вид этих вещей с мыслями о Фрейлауг – той, какой он себе ее воображал, – что сейчас они лишь огорчали его, и хотелось порадовать ими кого-нибудь другого.
– Ты еще не знаешь, какое несчастье меня постигло, – мягко произнес он, давая понять, что не сердится на собеседника за это напоминание. – Моя свадьба должна была состояться этим летом. Я посылал за невестой, но мне привезли печальную весть: девушка. А другие дочери еще слишком малы, чтобы взрослый мужчина мог их дожидаться.
– Какое горе! – Сверкер покачал головой, и впрямь огорченный, что так некстати навел разговор именно на то, чего хотел избежать. – Какая неприятность! Это был бы такой замечательный брак. Ведь вы были обручены несколько лет назад?
– Семь лет. Это и впрямь очень сильно меня огорчило. И если бы… Биргир ярл добрался до твоего дома невредимым, он бы сам рассказал, какой совет мне передали Бьёрн конунг.
– Что за совет? – пришлось спросить Сверкеру.
– Поскольку у них в роду больше нет подходящих мне девушек, они передали, что были бы рады увидеть моей женой другую свою родственницу. И они имели в виду твою дочь. Если подумать, это был бы даже более удачный союз, поскольку связал бы родством и нас с тобой, и конунгов Свеаланда. К тому же мы с тобой если и не соседи, то живем на речной части Восточного пути и имеем общие выгоды. Не хотел бы ты подумать о такой возможности?
Альдин-Ингвар не требовал ответа прямо сейчас, отлично понимая, что такие дела быстро не решаются. А Сверкер изобразил на лице гораздо более сильную озадаченность, чем испытывал. Неожиданностью для него это сватовство не стало, но он ни за что бы в этом не признался, выигрывая время.
– Ведь твоя дочь не обручена? – добил его Альдин-Ингвар.
– Моя мать не желает, чтобы эту девушку слишком рано выдали замуж! Ей еще предстоит кое-чему научиться, чтобы унаследовать мудрость своей бабки.
– Ей рано обручаться! – поддержала своего сына Рагнора.
– Рано? – изумился гость. – Я видел ее: это совсем взрослая и очень толковая девушка.
– Так и есть, – согласилась Рагнора. – Моя внучка толковее многих из тех, кто ее на десять лет старше. Но как раз поэтому мы не торопимся сбыть ее с рук. Я должна обучить ее как можно полнее всему тому, что знаю сама. Мне известно, что до моей смерти ждать уже не так долго, и я должна спешить передать ей свои знания. Мы не выдадим ее замуж, пока она не обучится всему, что знаю я.
Альдин-Ингвар подумал, что для этого бедной девушке придется стать такой же старой и морщинистой, но промолчал. Вместо этого он пристально взглянул Сверкеру в глаза. То, что сказала старуха, следовало счесть решительным отказом. Но смолянский князь – все же Сверкер, а не его мать. И если все девушки сидели бы дома, пока не станут мудрее седых старух, то не удалось бы сыграть ни одной свадьбы.
– После того, что я здесь видел… – мягко, но уверенно заговорил Альдин-Ингвар, – никто не усомнится в том, как важно всем князьям Восточного пути быть заодно и не допускать разгула лихих людей. Каждый из нас оберегает безопасность торговых путей в своих землях, но если мы будет заедино, то выиграют все. От диких квеннов в оленьих шкурах до чернобородых сарацин в полосатых шелках. Если здесь, у нас, на Днепре и Волхове все спокойно, то и квенны смогут носить шелка, а сарацины – мех соболя. Ты понимаешь это не хуже меня. И раз уж судьба свела нас в такой печальный час, когда моя прежняя невеста умерла, а тебе пригодится помощь, это нужно понять как знак.
– Может быть, уважаемый гость оставит разбирать знаки богов тем, кто более к тому привычен? – ехидно осведомилась Рагнора.
Альдин-Ингвар посмотрел на нее. В отличие от внучки, с бабкой он был знаком давно: с тех пор как пятнадцатилетним отроком впервые ехал с Волхова на Днепр, чтобы принять участие в походе своего дяди, Ингвара киевского, на Греческое царство. Несмотря на возраст, Рагнора была еще по-своему хороша собой: каждый признал бы, что редко удается встретить такую красивую старуху. Совершенно седые волосы были убраны под покрывало с серебряной вышивкой, черты морщинистого лица сохраняли правильность, а пристальный взгляд светло-серых глаз был, казалось, вечно устремлен на нечто далекое и очень важное. Альдин-Ингвар мельком отметил, что, при внешнем сходстве с матерью, эти глаза и взгляд дочь Сверкера, похоже, унаследовала от бабки. Вид у Рагноры был уверенный, величественный, властный – и не зная ее, сразу поймешь, что перед тобой женщина королевского рода.
«Моя мать – дочь Харальда Прекрасноволосого, самого могущественного из конунгов Северного пути!» – сказал ему Сверкер еще в ту давнюю их первую встречу. «У меня было девять сестер, но в живых осталась я одна, – добавила Рагнора. – И тебе, быть может, известно, что все потомки Харальда конунга по мужской ветви носят звание конунгов, а по женской – ярлов».
Что ни говори, у Рагноры были причины гордиться своим родом. И ее внучка не из тех, кого можно отдать кому попало. И все же почему Сверкер и его мать столько лет прятали от него такое сокровище?
– И будьте уверены, я сумею оценить и знатность такой жены, и ее мудрость. – Альдин-Ингвар издалека поклонился старухе.
– Я… – Сверкер подавлял досаду, желая сказать, что без посторонней помощи справится со своими делами, но именно сейчас это прозвучало бы пустым бахвальством. – Как долго ты еще намерен здесь пробыть? Отсюда ты вернешься домой или поедешь дальше?
– Я намеревался доехать до Киева и посоветоваться об этом деле с моим родичем, киевским князем Ингваром. Думаю, он одобрит такое родство.
Альдин-Ингвар говорил спокойно и учтиво, но этот намек можно было расценить как угрозу в случае отказа – и именно так Сверкер его понял. Стараясь не подать вида, Сверкер был близко к желанию проклясть тот час, когда Гостислава родила дочь вместо сына и тем одарила его будущими соперниками вместо наследника.
– Это отличная мысль! – едва не скрипя зубами, с насильственной веселостью воскликнул он. – Тебе непременно следует посоветоваться с Ингваром. Все же он старший твой родич, и теперь, когда твоего отца уже нет… Подождем, что он скажет. И когда ты поедешь назад, мы окончательно решим это дело!
Этим Альдин-Ингвар и удовлетворился. Как человек благоразумный, он понимал, что иного не приходилось ждать: люди его рода и положения не женятся впопыхах. И если ему удастся найти замену умершей невесте ранее, чем минует год, то он сможет считать себя очень удачливым человеком!
* * *
Для свадеб пока было не время, гостям и хозяевам приходилось готовиться к иному торжеству. Биргир ярл был не первым и не последним уроженцем Северных стран, которому предстояло найти посмертный дом на Восточном пути. Уже прошло три дня после его смерти, затягивать с погребением не стоило, и назавтра же Сверкер приказал готовить могилу. Покойника привезли в дорожной одежде, но теперь раздели, обмыли, и Рагнора сама отобрала среди его вещей наилучшие: сорочку из белого льна, рубаху из тонкой зеленой шерсти, кафтан с бронзовыми пуговицами, воротничком из куньего меха и золотной тесьмой на груди.
Такие же могилы для богатых и знатных королевских людей сооружались и в других похожих местах: в виках на Бьёрко или в Хейтабю в Ютландии. Рагнора присмотрела подходящее место – среди могил людей из Свеаланда, умерших здесь в последние полвека. Велела разметить и выкопать просторную прямоугольную яму: пять-шесть шагов в длину и ширину. По углам вбили столбы, между ними выложили стены из горбыля. Толстыми досками покрыли пол. Вдоль стен расставили ларь, в который уложили треть добра, взятого Биргиром в поездку, поставили скамью, покрытую шкурами. В самой середине установили особое сиденье со спинкой, ожидающее покойника. Альдин-Ингвар предложил купить рабыню и подарить Биргиру, но Сверкер, как более близкий покойному человек, счел такой расход излишним. Если оставшиеся в Свеаланде родичи сочтут нужным, потом отправят рабыню следом сами.
Подготовка заняла не один день. Покойник в это время лежал в холодном погребе, обложенный полынью и иными травами, отгоняющими нечисть, а ему готовили прощальный пир.
Князь и его люди были в это время заняты другим делом: поиском разбойников и пропажи. На другой же день после приезда Альдин-Ингвара Сверкер разослал гридей по лесам вдоль волока, опрашивал жителей ближайших весей, но никто ничего не знал. Или не сознался. Понимая, кто его сильнее всех не любит, князь приказал обыскать веси Озеричей, Стожаровичей и Иногостичей. Грабители унесли только тюк с рейнскими клинками, а подобная дорогая и приметная вещь не могла бы попасть к кривичам никаким другим образом!
Поиски продолжались не один день, но проку не было. Ни одного клинка, вообще ни одного меча найти в весях не удалось. К тому же смоляне, узнав о цели поисков, так искренне удивлялись, что даже воевода Грим поверил: они никаких рейнских клинков в глаза не видели.
По рассказу уцелевших хирдманов Биргира Сверкер понял, что нападали, скорее всего, вилькаи. Но к тому времени как его люди отправились на поиски, все отроки, отправляемые в лес, уже были дома. И родичи клялись, разумеется, что дома они давным-давно.
– Мало ли кто в шкуры станет рядиться! – с возмущением говорил Краян, старейшина Озеричей. – На Корочун все подряд в шкурах, любой мог надеть! А мы теперь за всякого лиходея отечай! Нам и так лиха досталось…
Сами хирдманы, видевшие нападавших, склонялись скорее к тому, что это были взрослые, зрелые мужчины. Но они не видели ни одного лица и никого не брались опознавать. А возможных виновников в округе было слишком много, чтобы даже Сверкер решился выдвигать обвинения и звать на божий суд.
И раз уж никто из смертных не мог помочь в поисках злодеев, и оставалось спросить у духов. А на этот счет не было лучшей умелицы, чем старая Рагнора.
– Сегодня вечером ты мне понадобишься, – как-то в эти дни сказала Рагнора Ведоме. – Будешь петь. Твой отец хочет, чтобы я спросила духов о тех разбойниках… и еще кое о чем. Пойдем на курганы, как стемнеет.
Ведома лишь кивнула. Бабка давно обучила ее песне, призывающей духов, и она уже не раз помогала в этом деле, но при воспоминании пробирала дрожь.
Сколько Ведома помнила, бабка всегда ходила говорить с духами на одно и то же место – Хрингов курган. Там был похоронен сожженный в ладье Хринг ярл, предшественник Олава и Сверкера. Хринг благополучно прожил здесь более десяти лет, но, став слишком дряхлым для сражений, послал на Бьёрко поискать себе замену. Рагнора приходилась Хрингу родственницей по матери, поэтому до нее весть дошла довольно быстро, и они с Олавом увидели в этом подходящий случай раздобыть славу и добычу. Они незамедлительно пустились в путь – ближайшей же весной, со всем имуществом, состоящим из
доспехов, мечей,
скота и приплода,
сокровищ казны,
жерновов скрипящих,
рабов и рабынь
с их ребятами вместе[6].
А главное, с дружиной из пятидесяти копий и годовалым сыном Сверкером. Но Хринг их не дождался: умер в конце зимы. Возможно, поэтому смолянские старейшины во главе с тогдашним князем Станиславом сразу приняли нового вождя, не желая оставить торжище без защиты. И на воеводу Олава у них не было причин жаловаться.
Благодаря родству со старым Хрингом можно было считать, что Сверкер принадлежит уже к третьему поколению здешних властителей – на чем он тоже впоследствии, наряду с женитьбой на Гостиславе, обосновал свои права. Хринга считали покровителем рода и неизменно приносили жертвы на его могиле в положенными для поминания дни. За него Сверкер поднимал первый рог «за предков» на йоль и во время осеннего пира. И когда Рагноре в ее таинственных делах требовалось покровительство иномирных сил, она тоже обращалась к нему.
Для встреч с покровителем рода Рагнора всегда наряжалась в лучшие одежды, будто на пир, и от Ведомы требовала того же. Ведома не бывала в Бьёрко, но Рагнора следила, чтобы внучка «не посрамила свой род» и приказывала шить ей варяжское платье с шелковой отделкой на всю грудь. Приезжающих знатных гостей она всегда расспрашивала, как были одеты королевы и иные виденные ими выдающиеся женщины Северных стран, и на пиру женщины из семьи Сверкера выглядели не хуже, чем жены и дочери свейских и датских конунгов. Вот и сейчас на Рагноре было синее платье, темно-красный хенгерок и ради вечерней прохлады коричневый кафтан с отделкой рыжим шелком и куньим мехом. Между золоченых застежек блестели стеклянные бусы в три ряда, на голове посверкивало золотое шитье покрывала. Ведома снова оделась в белую шерсть с синей вышивкой, в которой встречала Альдин-Ингвара, и тоже надела кафтан – зеленый.
– Опять бабка собралась мертвецов тревожить? – спросила ее мать.
– Хочет вызнать… про лихих людей.
– Не страшно тебе?
– Да бабка… – Ведома оглянулась, – сама всех мертвецов распугает.
– Уж это точно, – сдержанно обронила Гостислава.
С юности она опасалась свою свекровь, потом стала не шутя бояться, а потом возненавидела. Ибо в той вражде, что погубила ее род, была немалая заслуга Рагноры. Поначалу князь Ведомил отказался выдавать свою дочь за Сверкера, и Рагнора не раз при свидетелях приговаривала: «Посмотрим, сумеет ли он найти других женихов» или «Едва ли сватовство к этой девушке принесет людям счастье». И когда сперва один, потом другой избранный князем жених внезапно погибли – второй прямо во время поездки за невестой! – Рагнора лишь усмехалась с таким видом, дескать, чего и было ожидать. В конце концов, уже после женитьбы Сверкера, разгневанные жители округи однажды попытались напасть на Свинческ, чтобы расправиться с ведьмой, но были встречены плотным строем дружины; в побоище вмешался князь…
– Зайди ко мне, как воротишься, – наконец решилась Гостислава. – Расскажу тебе кое-что важное.
Когда Рагнора и ее внучка сумерках отправились в путь, их провожали трое челядинов; один нес черного петуха в мешке. Позади шла Белча с небольшим сиденьем на трех ножках. Они вышли на жальник, миновали уже готовую могилу для Биргира, и мимо сотен больших и малых насыпей добрались до Хрингова кургана…
Когда почти сорок лет назад тогда еще юная королева Рагнора прибыла сюда впервые, кургана еще не было – лишь широкая проплешина перекопанной и утоптанной земли, поверх которой чернело широкое пятно кострища. Как вождя, Хринга отправили к предкам в ладье с рабыней и добром, с черной собакой и черным петухом. Корабль в дружине – один на всех, и уйти на нем имеет право лишь тот, кто его водил. Олав и Рагнора жалели, что не застали Хринга в живых, но позаботились о том, чтобы над его могилой был возведен высокий курган. На это ушло немало времени, но дело того стоило. Дух Хринга был благодарен незнакомым родичам за такую честь, и когда Рагноре требовалась помощь и совет, всегда откликался.
При жизни Ведомы Хрингов курган был уже так высок, как сейчас. Поэтому и сам старый вождь, умерший лет за двадцать пять до ее рождения, представлялся ей одним из тех волотов, на костях которых стоит мир. Но думать о нем было странно: ведь Хринг родился так далеко отсюда, но прахом своим укрепил силу этой земли. И таких – представителей разноязыкого племени «русь», здесь было немало. Целые дружины. Каждый из обычных людей где родился, там и пригодился, но эти почему-то хотели «пригодиться» очень далеко от родных мест. Что гнало их сюда: нужда, жажда наживы и славы, чужая воля? Просто неуемное любопытство и желание найти край земли, предел собственных сил и возможностей? Хринг был из таких. И ее дед с бабкой, Олав и Рагнора, – тоже.
– А почему? – вдруг спросила Ведома у Рагноры, которая у подножию кургана остановилась передохнуть. Челядины уже отошли, поставив трехногое сиденье и положив корзину с петухом в мешке. – Почему вы с дедом Олавом решили приехать жить сюда, на Днепр, к смолянам?
Рагнора посмотрела на нее – пристально и с неким насмешливым одобрением.
– Вот как! Этот вопрос наконец пришел тебе в голову! Не «зачем», а «почему»! На вопрос «зачем» многие отвечают «за богатством, властью и славой», и они правы. Но вопрос «почему» куда важнее. Пятьсот лет назад мои предки научились строить корабли, которые могли поднять население целой усадьбы – мужчин, женщин, детей и скотину. И с тех пор они все время ищут новые места, где можно эту усадьбу возвести. А мы – потомки богов. Через род Будлингов мы происходим от турса Форниота, а через Скъёльдунгов – от Одина. Но называть себя потомком богов имеет право лишь тот, кто всеми силами стремится сделать в жизни так же много, как они. Всегда ищет способ совершить подвиг, потеснить йотунов, раздвинуть границы мира людей. Тот, кто лишь сидит на славе своих предков, болтая праздными ногами, будто невеста на ларе с приданым, – будет забыт. Истинные потомки богов всегда идут вслед за ними, чтобы оставить своим внукам мир больше того, чем сами унаследовали. Мой дед Хальвдан Черный подчинил себе десяток конунгов Северного Пути, а мой отец Харальд пошел еще дальше – он остался в нем единственным конунгом! А среди наших более далеких предков были и такие, что владели всеми известными им землями – даже и здесь, в Гардах. Я с юности стремилась к тому, чтобы не посрамить их, и Олав был таков. Потому я и избрала его своим супругом и отцом для моих детей. И мы пошли еще дальше. Мы могли попытаться завоевать побольше земель в Северных странах, но мы поступили иначе. Мы сразу шагнули через море и сделали известный мир гораздо шире. Приехали сюда и сорок лет делали так, чтобы и другие люди могли ездить от квеннов до сарацин. И когда тело моего сына, вслед за моим мужем, сожгут в ладье с мечом и топором у правой руки, ему будет не стыдно взглянуть в единственный глаз Отца Побед. Хотела бы я, чтобы вам, моим внучкам, достались такие же мужья!
