Евгения Черноусова
Утятинский демон
– Может, вообще не стоит инопланетянину лезть в земные дела?
– Так он бы и не лез. Просят.
– Поняла. Значит, ваш демон-инопланетянин – это граната в руках обезьяны-землянина! И та, и другая без мозгов… а почему эта граната на кладбище оказалась?
– А почему вы решили, что на кладбище?
– Как же, по Крипте босиком и без денег…
– Так вы сегодня стояли на Крипте босиком и без денег…
Татьяна Ивановна прыснула:
– Это вы специально у меня деньги из кармана вытрясли?
Коля тоже засмеялся:
– Ну, и кого заказывать будем?
– Я уже давно наметила жертву. Словосочетание «На самом деле», с которого сейчас начинают любую фразу. Может ваш демон её уничтожить?
– А кроме шуток, что бы вы попросили, если бы появилась возможность исполнения желания?
– Ничего, – настроение Татьяны Ивановны резко изменилось. И чего она раздухарилась?
– Вы ведь больны. Не хотели бы излечиться?
– Искушаете? А вот не хочу!
– Почему?
– Бесплатно ничего не бывает. Я сегодня одной бабе посулила свою болезнь передать. До сих пор стыдно. И человек-то мерзкий, но ведь не мне решать, кто из нас нужнее. Ничего не хочу!
– А если демону ничего от вас не нужно?
– Всё равно не хочу, – и, видя, что Коля не отвяжется, продолжила. – Я страстей своих боюсь. Терплю, терплю, а вдруг сорвусь. И получится как в сказочке. Помните, муж с женой спорили, какое желание загадать. Жена зудела, слова мужику не давала сказать. Ну, он ей и рявкнул: «Да провались ты!» Она и провалилась. В ад.
– А разве вы не читали в газете, что смерти происходят по определённым дням?
– Правда. То есть от заказа до выполнения есть время передумать? А как это происходит… я имею в виду отмену заказа.
– Легенда гласит: в первый вечер убывающей Луны он приходит на перекрёсток трёх дорог и ждёт, когда мимо него пройдёт тот, против которого он задумал зло, и просит его вернуться.
– И многие приходят?
– Вот уж не знаю. Так как насчёт попробовать?
– Даже в шутку не хочу. И какой толк демону меня искушать?
– А может, он энергией желаний подпитывается…
– Так нет у меня желаний!
– Будут.
– Ну, едва ли… у меня нет врагов, которых мне хотелось бы убить; у меня нет близких, ради которых я бы рвала душу; я примирилась с собственной смертью…
– Ой ли?
– Думайте, что хотите. Но, если вдруг возникнет какое-то страстное желание, пусть он пользуется моей энергией абсолютно бесплатно. И желание не выполняет.
– А давайте заключим соглашение. Как в «Фаусте». Если скажете какую-нибудь ключевую фразу, то желание будет выполнено, не дожидаясь нужной фазы Луны.
Татьяне Ивановне этот бессмысленный трёп надоел. Уже беспокоило её слишком долгое отсутствие хозяев. Надо было сообразить что-нибудь на ужин для всех. Умыться, в конце концов, она ведь даже руки не помыла, вернувшись с кладбища. Собрать с верёвки тёплые вещи, которые Таня повесила на просушку перед отъездом. Взглянула на забор. Не было халата, наверное, ветром сорвало. Надо взять фонарик и поискать, а то затопчут. Как-то надо было завершать этот пустой разговор, и она решила больше не спорить:
– Коля, вы точно Мефистофель. И вы меня убедили! Только предупреждаю на всякий случай: желание выполнять не надо. А то чего я там сгоряча нажелаю…
– А смысл?
– Вам же для подпитки энергия нужна? Вот, пользуйтесь. Но не будем множить скорбь на земле.
– А если это будет доброе желание?
– Но ведь вы сами говорили, что эта сущность добро и зло не различает?
– Так установите критерии.
– Это вопрос философский. А я всего лишь пожилая женщина со средним образованием.
– Да чего проще. Возьмите основные понятия и расставьте знаки. К примеру жизнь-смерть. Первое – плюс, второе – минус.
– Этак мы опять в дебри уйдём. Иная жизнь для окружающих большим минусом оборачивается…
– Расставьте приоритеты: один человек – группа лиц.
– Ага, банда, например.
– Экая вы… а если так: человек – человечество.
– Вот ради человечества обычно людей и уничтожают.
– Да, вас не переубедишь. Но есть же, в конце концов, какие-то абсолютные ценности. Ну, к примеру, как говорят в официальных сообщениях: женщины, дети, старики.
– Это просто обозначение слабых. Не уничтожать же мужиков ради спасения стариков?
– Что делать, с вами не договоришься. Остаётся одно: демон выполняет ваше бескорыстное желание, которое будет продиктовано желанием помочь другому и никак не касающееся вас лично. А для вас лично он в то же время сделает то, что вам жизненно необходимо: восстановит ваш больной орган. Ну, соглашайтесь!
– Ладно-ладно, я же согласилась!
– Тогда договоримся о пароле.
– А чего мудрить, – засмеялась Татьяна Ивановна. – Всё давно придумано: «Остановись, мгновенье!»
Загремели ворота. Заурчал мотор. Вспыхнула лампа на столбе, осветив часть двора, примыкающего к дому. Татьяна Ивановна зажмурилась. Когда глаза привыкли к свету, оглянулась на собеседника. Он исчез. Она окликнула его: «Коля!» Посмотрела по сторонам. Никого не было, да и спрятаться было негде. Разве что за халатом, который болтался на заборе…
От дома к столу направлялась Таня:
– Ну-ка, что за Колю ты звала?
– А помнишь Колю Зосимского? – ответила ей Татьяна Ивановна, продолжая оглядываться.
– Ну, как же, утятинская знаменитость. Гнул подковы, выпивал литр на спор. Я совсем маленькой была, когда его в проваленную могилу Миши Окуня уронили. Ты его что, с тог света вызывала?
– Да нет, приснился он мне, – с трудом сообразила, что ответить, Татьяна Ивановна.
– Э, да ты тут дрыхнешь! Это хорошо, на свежем воздухе. Однако покойники к дождю, давай-ка тряпки соберём.
–Тёть Тань, пожрать есть чего? – подлетел Ромка.
– Сейчас разогрею, Ромочка, – приходя в себя, сказала Татьяна Ивановна и двинулась к дому. – Вы что так долго?
– Два колеса прокололи. Туда – заднее, обратно – переднее. И потом ещё метров двести до заправки машину толкали. И канистра куда-то пропала… пап, здесь она, мы её у гаража забыли!
ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ
Поздний ужин затянулся. Выпивать на этот раз никто не стал. Валера выглядел как всегда. «Труд лечит от стресса не хуже запоя», – шепнула Таня в ответ на вопросительный кивок Татьяны Ивановны. Потом мужики загремели в гараже, а женщины сели пить чай.
– А теперь подробно и по порядку, сказала Таня. – Суть мне уже известна.
– Утятин… ты же только подъехала!
– А телефон на что? И что ты думала, когда с Радивой говорила? Может, неправда, а, Тань?
– Да нет…
– Таня, не отмалчивайся. Я ведь тебя знаю, ты всю жизнь всё в себе держишь. Попробуй хоть один раз рассказать откровенно. Вдруг легче станет?
– Понимаешь, какая ерунда… Я всю жизнь работала в поликлинике. И диспансеризацию регулярно проходила. Только через два месяца после диспансеризации шла как-то по рынку. В руках – пакет со стиральным порошком. И вдруг такое ощущение, что из меня все силы вытекли. У мясного павильона дворничиха со скамейки снег сметает. Я села, руками в сиденье вцепилась, чтобы не упасть. А там всегда бродячие собаки толкутся, куски подбирают. Я сижу, а они меня обступили. И одна, самая большая, коричневая такая, носом мне в руки тычется. Я ей говорю: «нет у меня ничего». А она не отходит. Я глаза открыла, а она мне правую руку лижет. Да как лижет… как щенка… всем языком, тщательно так. Этой рукой я её и оттолкнула. А она стоит, не отходит. И чувствую я, что-то не то и с левой рукой. Перевела на неё взгляд, а там маленькая собачонка так же старательно левую руку вылизывает. Я встала и из последних сил побрела. Дома только ботинки сняла и прямо в пальто рухнула на диван. Лежу и думаю: «Надо руки помыть… надо руки помыть…» Потом встала и пошла руки мыть. И думаю: «Что это я так руки помыть стремилась? А, собаки лизали…» Легла и проспала четыре часа. И это днём! А потом встала и поняла: животные всегда болезнь чуют. Пошла проверяться. И говорит мне врач на УЗИ: «Сто лет у гинеколога не была», Я: «Два месяца назад». А он так зло: «Неправда!» Ну, правильно, кому признавать захочется… ну, неважно. Положили в стационар, пролечили. Короче, пока живу.
Татьяна Ивановна вспомнила, как выворачивало её после двух всего уколов, как после анализов выписали её «восстанавливаться». Поняла: помирать выписывают. Но через месяц ожила. И решила: хватит. С работы рассчиталась, в онкологию ни ногой. Ничего не болит, но силы убывают. Вызнала адрес недорогого хосписа в Подмосковье, проплатила аванс. Деньги на карточку перевела, чтобы легче было расплачиваться… у них там терминал…
Она заглянула в испуганные глаза подруги и спохватилась:
– Ой, что я тебе всё это говорю… прорвалось. Ты не бери в голову, все там будем.
– Тань, а что говорят?
– Говорю тебе, всё нормально пока. Это в прошлом году было. Вечной жизни не бывает, а я ещё в норме.
– Значит, случилось что-то ещё. Ты с такими глазами приехала…
– Ну, было. Ситуация, в общем, дурацкая. Ты знаешь, мне квартира от тётки по отцу досталась. Она, как и я, одинокая была. Человек очень суровый. Я за эту квартиру почти пятнадцать лет прислуживала. Только на шестом году прописала меня, когда я решила к маме возвращаться. К маме ревновала она меня нещадно… как будто можно сравнивать! Но поверь, я о ней ни слова не говорила. Это мой выбор.
– Да, правда. Ты о ней говорила только хорошее.
– Но ведь плохого не было ничего. Просто у меня такой характер, что со мной люди ведут себя так, будто я им должна. Ну, короче, наследство-то от меня тоже останется. А кому? Близкой родни у меня нет.
– А брат твой? Длинный, белобрысый, в очках? Густав?
– Умер Густав. Семь лет назад.
– А дети его?
– Дочь… но она пропала…
– Как пропала?
– Ну, ладно. Расскажу. Ты удивишься, но Густик, такой положительный, школу закончил почти отличником, поступил в Рижский политехнический… и спился. Закончил вуз прилично, но студентом уже выпивал. В первый отпуск поехал в Крым, познакомился с Аллой. Она из Владимирской области, из Коврова. Переехал к ней. Лет десять детей не было. Как-то это на них давило. А может, причину искали, чтобы выпить. Уже лет в 35 вдруг беременность… я думаю, не от него. Дочь у неё Маргаритка… хорошенькая! Густик в ней души не чаял. И Алку любил, и она его… а спились оба. К пятидесятилетию это были уже бомжи. Алла умудрилась квартиру продать и пропить. Он приехал уже больной, беззубый… Грете тогда лет 15 было. Пропиши! Я прописала… но что это был за ребёнок! Дикий макияж, дикие компании. Соседи её в промытом виде, наверно, и не узнали бы. Какого труда мне стоило заставить её кончить школу! Стала бродяжничать, подворовывать…
– А родители где были?
– Они умерли вскоре. Густав в больнице, а Алла прямо на улице. Я о ней и узнала не сразу, коммунальщики хоронили. В то время мне бы с Гретой справиться…
– И где она сейчас?
– Не знаю! Ей-богу, не знаю! Уже семь лет не появлялась…
– Наркотики?
– Конечно…
– Тогда, может, и не жива…
– Всё может быть.
Помолчали. Всё ведь не расскажешь. Первые отлучки Греты приводили её в ужас, она бегала в школу, в милицию, обзванивала морги и больницы. Через несколько дней, а позже и недель, дрянная девчонка появлялась, как нив чём не бывало, отмывалась, отсыпалась, отъедалась. Вела себя почти примерно. Потом в глазах появлялась какая-то тоска. И Татьяна Ивановна безнадёжно опускала руки: впереди новый побег. Но после окончания Маргариткой школы Татьяна Ивановна решила: всё! Я дала ей кров, пищу, образование. Жизнь свою я ей отдавать не буду. Она моталась за десятки километров в больницу к Густаву и врала, что бедная девочка устаёт на работе, хотя на самом деле не видела её неделями. Порой она узнавала о визите племянницы только по пропаже какой-нибудь ценной вещи. На это она сразу махнула рукой. А денег дома не держала. Даже документы хранила на работе.
Как-то в электричке, возвращаясь из больницы, она поддержала разговор со словоохотливой старушкой. Та сунула ей газету, издающуюся в соседнем городе, со статьёй о траволечении. Просматривая листок, Татьяна Ивановна натолкнулась на фотографию Маргаритки. Подпись гласила, что обнаружен труп девушки лет 18-19. Она не помнила, как добралась до дома. Как сказать умирающему брату?
А на следующий день она опять врала ему о том, что Грета решила готовится к поступлению в вуз и пропадает вечерами в библиотеке. Никуда она не обратилась. Решила про себя, что это другая девочка, просто немного похожа. Недели через две Густав умер. После похорон Татьяна Ивановна долго приходила в себя. А потом подумала: и что изменится от того, что она опознает племянницу? Её окружения она не знала. Затаскают по милициям. Будут намекать, что она виновата в гибели родственницы. Она и правда чувствовала себя виноватой, хотя знала, что ничего поделать не могла. Пусть разбираются без неё.
А документы Маргариты остались лежать в серванте, как напоминание о её беспомощности и вине…
– Таня, а Густав тебе был двоюродный?
– Если бы. А то четвероюродный. Он дяде Арвиду был внучатый племянник, племянницы родной сын. А отец Густава – мамин троюродный брат.
– Как всё запутано. И что, ближе родни не было?
– Почему, были. И есть. Мои троюродные сёстры, внучки бабушки Айны, бабушкиной родной сестры.
– Связь-то поддерживаете?
– Конечно. Вот с ними и связано моё последнее разочарование, – Татьяна Ивановна усмехнулась. – Гайда, дочь одной из сестёр, в Москве работает. Я и подумала: как мне тётка квартиру оставила, так и я племяннице оставлю. Ну, позвонила Лие, говорю, так, мол, и так, прибаливать стала, пусть племянница наведывается, познакомимся поближе. Про наследство ничего не говорила. Она приехала. Я рада. Стало по выходным наезжать. Хорошая девочка, внимательная. А в тот день пошла она прогуляться. Я обед готовлю. Спохватилась, что сметаны нет. Побежала в гастроном. Через скверик иду, у соседки ребёночек в коляске кричит. Присела ей помочь. Ну, она за памперсами пошла, а я коляску качаю. И подходит моя Гайда с молодым человеком. Меня не видит, с ним болтает, мол, тётка старая никак не помрёт, притомила. За эту квартиру уже месяц как нанятая, каждый выходной у неё. А я ведь её просто приглашала, Таня. Просто пригашала… не настаивала, чтобы она каждый выходной ездила. И делать ничего не заставляла, я ещё пока сама справляюсь. И не предполагала, что она за мной ходить будет.
– Да ладно, Тань, они, молодые, все такие. Думаешь, мой Ромка мне горшок подаст?
– А мне не нужен горшок. Мне простое человеческое общение нужно. Но не случилось…
– И что дальше? Я тебя знаю, ты ведь грубого слова не скажешь.
– А мы не разговаривали. Молодые ушли, так меня и не заметив. Соседка вернулась: «Что с тобой?» Отговорилась головной болью, пошла домой. Да, ты права, я отношений выяснять не люблю. А когда со мной поступают несправедливо, сама чувствую себя виноватой. Пришла домой, собрала её вещи, соседке отнесла, на двери записку оставила: обратись в квартиру № 5. И уехала. Вот, к тебе.
Опять посидели молча. Татьяна Ивановна и тут не всё сказала. Когда собирала Гайдину постель с дивана, обнаружила там бабушкин кулончик, единственную фамильную драгоценность, чудом не унесённую в своё время Гретой. Все, что ли, племянницы такие? Сгоряча хотела его ей в сумку сунуть, мол, подавись, но потом вернула в шкатулку. Ещё пригодится!
– Таня, а может, ну их, родственников? Отец мой говорил: близкая родня – жена и дети. Я теперь это хорошо понимаю. В Утятине Васильевых пруд пруди, мне они двоюродные, троюродные, а я с ними только здороваюсь. А случись что, я к Таиске поплакать пойду, которая мне по крови никто.
– Я это понимаю. Не так уж я наивна на шестом десятке. Просто захотелось доброе дело сделать. Но не случилось…
Наутро встали все поздно. Хозяева, наскоро позавтракав, уехали в Кожевники. Татьяна Ивановна решила пройтись. Вышла на улицу и остановилась на тротуаре. Идти мимо новорусских особняков не хотелось, поэтому повернула налево. Здесь улица прижималась к реке, и заборы с правой стороны закончились. Зато среди старых домов на левой стороне, как вставные зубы, появились всё те же новорусские усадьбы. Видно, участки постепенно скупались. Из-за штакетника одного из домов её окликнули. Вышла Лена Шпильман. Пока она её поджидала, с грустью подумала: «Мы ещё обращаемся друг к другу: девчонки! И не видим, как меняемся. Но погляди на сверстницу – увидишь себя». В детстве Лену дразнили Шпилькой. Не только по фамилии, она и была такой: мелкой, вертлявой. В пионерском лагере в Конях у них в отряде было две Лены. Чтобы их различать, вторую звали Тумбой. И по фамилии, и по фактуре, та была крупной и коренастой. Сейчас Шпилька превратилась в грузную рыхлую старуху. Седые некрашенные волосы, когда-то вьющиеся, а теперь просто лохматые, почти беззубый рот. На ногах мягкие тапочки.
– Что смотришь, постарела я?
– Так ведь и я не помолодела. Ты в какую сторону?
– Решила пройтись, вижу – ты идёшь. Не возражаешь против компании?
– Конечно, нет.
Двинулись дальше. Говорить, собственно, было не о чём. Дошли до моста.
– Давай на пляж, а?
– Ну, давай. Там сейчас тихо.
Перешли через мост и свернули на тропинку, идущую вдоль берега до пляжа. Татьяна Ивановна поглядела на противоположный берег:
– Боже, какой вид испоганили!
– Ты бы знала, как на нас давят…
– Что, и к тебе подбираются?
– Ещё как!
– Угрожают?
– Пока намекают…
– Уступишь?
– Никогда!
Последнее слово прозвучало с неожиданной страстью. Татьяна Ивановна вспоминала о том, что дом Шпильманов был построен без малого двести лет назад. Предок Лены, Франц Шпильман, приехал в Утятин ещё в первой половине XIX века. Он был управляющим имения Барташевских.
– Да это кощунство. Дом, которым двести лет владели Шпильманы, отдать на разорение каким-нибудь торгашам Ветошниковым…
– Мои сыновья – Петровы, – прозвучало с неожиданной горечью.
– Они что, согласны продать?
– Юрка мягко намекнул. Сашка молчит, но не сомневаюсь: как только умру, дом продадут, деньги поделят. Ещё, пожалуй, затаят друг на друга обиду за неправильный делёж. Ругаться не станут, но разойдутся.
– Какие они вообще, твои сыновья?
– На отца не похожи, если ты это имеешь в виду. Может быть, младший, Сашка, немножко. Носы, – она потрогала свой нос. – Шпильмановские.
– Как жаль, что фамилия пресекается на тебе.
– А вот и нет! Племянница Леночка носит нашу фамилию. И сынок её, Валентин.
– Я думала, вы её удочерили. Ведь ты её вырастила.
– Ну, Валька, сестра моя, не для того её рожала, чтобы выгоду упустить. Она и квартиру тогда получила, и пользовалась льготами как мать-одиночка. И сюда приезжала королевой несколько раз в год. Мол, пора забирать ребёнка. Мама и Юрка с ума каждый раз сходили. И Юрку она всегда подкалывала: «Доченька, не забудь поблагодарить дядю Юру!» Вроде он ей формально никто, спасибо за заботу. А когда мама умерла, я Леночке сказала: «А почему бы тебе не пожить в Москве? Насильно тебя никто держать не станет, через месячишко назад вернёшься. Надо тебе поближе познакомиться с родной матерью». Я так боялась, что она решит, что я от неё избавиться хочу! А она заржала: «Ой, умора, если мы согласимся, она первая на попятный пойдёт!» Подростки, они такие… когда после похорон началась старая песня, Леночка ей: «Поехали!» Юрка-то не знал, сидел с таким опрокинутым лицом, что я испугалась. Но больше всех испугалась сестрица. Представляешь, её квартирка, её кавалеры, её культурный досуг. И тут подросток. В квартире всё нашвыряно, хахаля не привести, в театры не сходить – дома ребёнок. И расходы. Мы с Юркой этот месяц ходили как потерянные. Юрке проще: залил глаза и забыл, а я себя поедом ела, это ведь моё решение. Сыновья ещё маленькие были, всё спрашивали: «Где Лена?» Каждый раз как ножом по сердцу. А Лена, действительно, вернулась через месяц. О мамаше рассказывала с юмором, но не без горечи. С тех пор стала звать меня «мама Лена». А сестрица вообще приезжать перестала. А то вдруг дочь за ней увяжется…
– А где сейчас Леночка?
– В Москве. Мориса Тореза закончила, переводчица с английского и французского.
– Не замужем или фамилию не меняла, как ты?
– Нет, замуж не выходила. Что скрывать, все тут знают, ребёнок у неё от местного, от Пинегина Витальки.
– Из потомков Коневича?
– Ну да, в Конях их зовут «Васькины». Мерзкий малый, но мальчишка получился славный.
Вышли на пляж. По песчаному берегу ветер шуршал целлофановыми пакетами. На двух скамейках расположилась компания молодых людей с пивом. Один из них рассказывал:
– Прикинь, говорит своей старой вешалке: «За табаком схожу». И три дня где-то блындает.
– Нет, и не надо. Вони меньше, – и заржали.
Увидев пожилых женщин, приближающихся к ним, дружно замолчали и даже вразнобой поздоровались.
– Не объявился дед, Слава?
– Нет, Елена Карловна, – ответил Слава, смущённо пряча за спиной баклажку с пивом.
– Вы потом в контейнеры мусор выбросьте, ладно?
– Конечно, Елена Карловна.
Когда женщины прошли дальше, кто-то из парней даже выдохнул с облегчением. Остальные захихикали. Потом опять загомонили.
– Как ты с ними! А я с молодежью не умею разговаривать. Из-за того, наверное, что своих детей не имела.
– Не поэтому. Я же в школе до сих пор краеведческий клуб веду.
– Бесплатно?
– А если бы деньги на это дело нашлись, то и молодой специалист нашёлся бы.
– О каком деде вы говорили? Что там случилось?
– Странная история. Вышел дед в магазин за табаком. Он трубку курит. Знаешь пятиэтажку на площади, где гастроном? А за ней трёхэтажный дом. Вот там у них квартира.
– Райкомовский. Раньше считался престижным.
– Он и сейчас ничего. Представляешь путь? Двадцать метров по двору – и вот он, гастроном. А дед пропал на этом отрезке.
– Может, память потерял? Внучок, я вижу, не очень расстроен.
– А по нему и расстраиваться некому. Редкая дрянь этот дед.
– Категорично.
– Я очень близко это семейство наблюдала. И знаю четыре последних поколения. Помню родителей Славки… деда, не этого паренька. Сам он после школы в военное училище поступил. Кажется, в Серпухове. Там и женился. По распределению попал куда-то на край света. Дочь там родилась, болела без витаминов. Он жену с ребёнком к своим родителям привёз, а сам в части альтернативную семью завёл. Потом приехал за разводом. Родители невестку с внучкой оставили у себя. Он здесь и не бывал почти. А два года назад вдруг приезжает за наследством. Оказывается, квартира была приватизирована на его родителей и на бывшую жену с дочкой. Родителей уж лет двадцать нет. И Надя лет десять назад умерла. А этот гад требует половину квартиры Его единственная дочь воспитывает его единственного внука, а он хочет отжилить у неё жильё. Наташа такая же безответная, как и мать. Ты представляешь, что такое поделить квартиру? Уже было два суда. Если продать и поделить, максимум, что им удастся купить, это однушка. А пока он въехал в самую большую комнату. Курит трубку, а у Наташи астма. Привёл бабу, наглую такую корову. Она целый день толчётся на кухне, чтобы Наташе было не пройти ни к плите, ни к холодильнику. Кстати, эта баба сейчас единственный свидетель того, что Наташа со Славой к пропаже деда отношения не имеют. Она, правда, орёт, что они «бедного Славика» убили, но дело в том, что после ухода деда они полчаса все трое ругались. Эта Маринка ошпарила Наташу кипятком, Славка двинул её кулаком в скулу и вызвал «Скорую помощь», а Маринка вызвала милицию. В общем, разборки на три часа. И только потом спохватились: где дед? Искать его, конечно, никто не кинулся. Наташа и Слава спать легли, а Маринка полночи орала, что они – убийцы. Назавтра участковый обошёл все окрестные дворы, подвалы и кусты, опросил соседей, но никто его не видел.
– В таком людном месте?
– Мужики в это время какой-то важный футбольный матч смотрели. А женщины вечерами всё больше по хозяйству. Сегодня третий день. Только вот кто в милицию на розыск подавать будет? Должны родственники, а он им вроде как без надобности…
– А эта Маринка?
– А она официально ему никто. Слава богу, не расписаны, хотя заявление вроде бы подали… или врёт Маринка. У него есть квартира где-то на Урале… в Екатеринбурге, что ли. Нет, надо ещё дочь ограбить! Удивительно, что человек хочет зла для самых родных по крови людей!
– Он не зла хочет, а любви…
– Ты что?!
– Лена, ты рассуждаешь, как человек, никогда не возвращавшийся на родину. Поверь мне, это непередаваемое чувство, когда приезжаешь туда, где тебя любят. Любят просто за то, что ты – это ты. Счастливы только оттого, что видят тебя. Деньги, подарки – всё это не имеет значения.
– Ну да, всех бы так родина встречала!
– Образ малой родины создают родители. И мы такой её видим. Когда родителей уже нет, мы невольно переносим их образ на место, где они нас встречали. У этого мужика был обустроенный быт в… где ты сказала? Да, в Екатеринбурге. Детей не было? Значит, жена крутилась вокруг него. Он ведь овдовел недавно?
– Да, перед приездом.
– Он растерялся, оказавшись никому не нужным. И тут на память приходит Утятин, где его всегда ждали родители. А ещё есть дочь, невостребованная сколько? Лет сорок?
– Тридцать семь.
– Да, но он-то отец. Ему должны быть рады! Он приезжает – и что? Не думаю, что они встретили его агрессивно, не те люди. Но с удивлением. Чужой дед входит в их обжитой мир хозяином. Он желает играть роль божества, к которой привык в своей семье. А они не согласны! И дед решает подавить бунт доступными средствами.
– То есть они сами виноваты? Надо было зарезать тельца и поклониться блудному отцу?
– Нет, эта задача решений не имеет. Их послушание он воспринял бы как должное и всё равно бы давил.
– Таня, ты меня удивила.
– Я не права?
– Наоборот. Сколько эгоистов желает, чтобы их любили! И не понимают: чтобы получать, надо отдавать. Так что сделать с дедом?
– Для начала его надо найти.
За разговором они обошли лесок за пляжем и снова вышли к мосту.
– Ты не устала? Может, до рынка дойдём?
– Ой, я ведь третий день забываю носки купить! Пошли!
На рынке в павильоне промтоваров с Леной поздоровалась хорошенькая продавщица с подбитым глазом, лицо которой показалось Татьян Ивановне знакомым. «Та самая Катька, о которой Таиска рассказывала», – перебирая на прилавке носки, подумала она.
А у павильона пел в стиле шансон слепой гитарист.
– Достал Володя, – простонал продавец в бейсболке. – Хоть бы репертуар сменил!
– Сейчас, Геночка! Сейчас сменим, мой любимый, – откликнулась Катя.
– Только не вздумай сама петь, – вскинулся Гена.
Но Катька, ловко сдёрнув с его головы бейсболку, ужом скользнула к выходу. За ней потянулись продавцы и даже покупатели, чуя развлечение.
– Володя, подыграешь, – скомандовала Катька. – Граждане покупатели, вашему вниманию предлагается история печальной жизни простой русской женщины. Поддержите же своей трудовой копейкой несчастную. Итак, её звали Мария. Просто Мария.
Маруська вдруг смекнула
Что жизнь пошла хужей,
И в грудь сабе воткнула
Шашнадцать столовых ножей.
Мотор колёсья крутит,
Вразлёт летит Москва,
Маруська в институте
Си-кли-фасов-ского!
На стол Маруську ложат
Шашнадцать штук врачей
И каждый ножик вынает
С её широких грудей…
Зрители смеялись. Катька ходила по кругу и собирала в бейсболку монеты и банкноты.
– Уважаемые утятинцы и гости города! Вашему вниманию предлагается уникальное представление – интерактивное пение! Только от вашей щедрости зависит, удастся ли российской медицине спасти жизнь несчастной Марии! О, благодарю вас! Спасибо, милая женщина! Разрешите вас поцеловать, щедрый юноша!
