Евгения Черноусова
Утятинский демон
– А меня, – крикнул качок в кожаной куртке.
– В нашей фирме вознаграждение адекватно финансированию!
Качок кинул в бейсболку розовую купюру. Катька схватила её, передала гитаристу:
– О, инвалюта! Володя, прибери! Граждане, у нас всё по-честному! Лови, – к кому относилось последнее слово, непонятно: бейсболку она бросила на колени слепому, а сама бросилась на шею качку.
Народ хохотал. Лена сказала
– Я до редакции дойду. Если в сквере дождёшься, вернёмся вместе. Какая была способная девочка! И вот…
За спиной Татьяны Ивановны разговаривали о своём бабки, торгующие с земли картошкой:
– И мозжит, и мозжит. Спасу нет.
– Ты грей, милая, грей. Анька Радива знашь, как хромала? Тольки, грит, тяпло лечить.
– Долечилась до онкологии.
Татьяна Ивановна дёрнулась, услышав знакомое имя. Но к бабкам подошла покупательница, и они заговорили с ней. Татьяна Ивановна вышла из толпы и повернулась к выходу. А представление продолжалось. Она шла по овощным рядам, но и сюда доносился Катькин громкий и, надо сказать, не очень приятный голос:
«Маруська, ты, Маруська,
Открой свои глаза».
Маруська отвечает:
«Отстань, я померла!»
Татьяна Ивановна пересекла площадь и присела на скамейку в сквере у памятника партизанке Маше Мельниковой. Закрыла глаза и подставила лицо ласковому сентябрьскому солнцу. Вскоре подошла Лена Шпильман. Присела рядом, заглянула ей в лицо и спросила:
– Кто-то обидел?
– Нет, всё нормально.
– Значит, про Радио услышала…
– Да что вы меня оберегаете!
– Таня, я поражаюсь, что же вы такие суеверные! Нет никакого проклятия. Да и кто кого проклинал? Её злоба до любой болезни доведёт. А ты только вовремя направила её куда надо. Её взялись оперировать, и прогноз благоприятный.
– Ты расскажи, как всё было.
– Ладно, лучше я, всё-таки из первых уст… нет, из вторых… тьфу, запутаешься с тобой! Сейчас её невестка рассказывала. Анька прилетела домой и голосит: «Везите в онкологию!» Серёжка матом, а она: «Если сейчас же не повезёшь, наследства лишу!» Она их всю жизнь пугает этим наследством. Плюнул, повёз. Даже без направления. Знаешь, по платному талону. И куда идти, не знают. Медсестра объясняет: органов много, по каждому свой врач. Серёжка посмотрел расписание и говорит: «Во, ЛОР – это раньше писали «ухо, горло, нос». Горло у тебя лужёное. Пошли, проверим». Она как пошла врачу рассказывать про зеркальное проклятие, так он сразу подаёт ей направление: «Пройдите в этот кабинет». А на кабинете надпись: «Психиатр». Серёжка аж плюнул, но мать завёл. А психиатр с ней поговорил, но и в горло ей заглянул. В карточке что-то неразборчиво написал, а им не отдал. Медсестре говорит: «Проводите». Они назад к ЛОРу . Тут и он в горло посмотрел. И в стационар её отправил.
– Ладно, давай к дому двигаться…
В доме Кожевниковых их встретила зарёванная Таисия. У Татьяны Ивановны ёкнуло сердце:
– Что-нибудь ещё?
– Да внучка Зои, моей покойной сестры, ты их не знаешь, беременная… – зарыдала Таисия.
– У нас какие-то отморозки появились, – вступила Таня. – В Огородниках бесчинствуют. Там лет десять назад котлован под дом выстроил какой-то приезжий, а потом то ли разорился, то ли умер. А эту бедолагу свекровь в двенадцатом часу туда послала за мужем. Дескать, сходи к Витьке, хватит твоему там квасить. Это на девятом месяце! И эта дурочка пошла! Так они беременную не пожалели, скинули я яму с шуточками и прибауточками. У неё, понятно, роды начались. Так бы и померла до утра…
– У Нинки моей вторая отрицательная, как у Лидочки… у нас в роду у всех… сказали, что кровь нужна, она сразу в роддом. Лидочка под капельницей говорила, что лежала на земле, выгибалась от боли и думала: всё. А тут вроде фары светят, и тоненький такой голосок громко зовёт: «Татя! Таня!» Она в ту сторону поползла. А там, видно, после дождя край ямы осыпался. Лидочка по песку наверх выползла. Говорит, какая-то женщина её обняла и помогла выбраться. И «Скорую» обещала вызвать.
– С утра там после следователей полгорода перебывало. Говорят, от ямы до дороги пятьдесят метров кровавая борозда. И никаких следов кроме Лидочкиных. На дороге её «Скорая» подобрала. Повезло, что их в ту сторону на травмы после семейной разборки вызвали.
– Лидочка Нинке сказала: «Дочку Таней назову. Это её ангел-хранитель меня вывел». Девочка слаба, их должны в Уремовск увезти.
– Вот он, сон, – пробормотала Татьяна Ивановна. – На перекрёстке трёх дорог…
Голоса женщин стали удаляться, свет потускнел. Потом что-то ударило её по спине. Татьяна Ивановна почувствовала что-то мокрое на лице, открыла глаза и встретила испуганные взгляды подруг. Она лежала на полу, Таня обтирала её мокрым полотенцем.
– Не шевелись, сейчас «Скорая» подъедет.
– Не надо, – невнятно пробормотала она. – Пить дайте.
Глаза снова закрылись. Потом кто-то скомандовал
– Переложите больную на диван!
Её подняли и переложили на диван. Потом руку сдавила манжетка тонометра.
– Ну да, 90 на 60.
– У неё гипертония!
– Ну, криз… сейчас уколчик… так, тоны неплохие. Ну, я думаю, ничего страшного. Просто переволновалась…
– Всё! В этом доме больше не будет никаких разговоров! Ни о преступлениях, ни о демонах, ни о проклятиях!
Лена поглядела на Таню, обернулась на Татьяну Ивановну, потом сказала:
– Если вы по поводу Радио, то я уже рассказала…
– Могла и не рассказывать. Развели тут, понимаешь, мракобесие, – вошёл в зал Валера. – То у них проклятия, то ангельские голоса… давайте, дамы, на выход. Больная после укола должна спать, медицина велела.
– Лучше я, – Татьяна Ивановна села. – Хочу на воздух.
Снова она лежала на скамейке. Только на этот раз хозяйка для гостьи соорудила царское ложе: перина, подушки, тёплое одеяло. «Надо всё обдумать, – закрывая глаза, решила она. – Только, действительно, без мракобесия».
Сквозь сон она слышала, как скрипели ступеньки, когда Таня выходила из дома. Видимо, опасаясь за её состояние, она подходила послушать её дыхание.
Проснувшись, Татьяна Ивановна сразу вспомнила сегодняшние разговоры. «Как ни странно, я видела вещие сны. Что делать с этим? Найти разумное объяснение невозможно. Оставить всё как есть? Страшно. Почему в мои сны вторглись эти незнакомые мне люди? Я должна им помочь? Но как? Получается, этой беременной я помогла. А могла ли спасти остальных? Если я обладаю способностью переносить свои кошмары из снов в реальность, не наврежу ли я своим друзьям?» От этой мысли её пробрал озноб. И она подумала: когда не знаешь, что делать, надо бежать. Собственно, она всю жизнь так поступает. И Татьяна Ивановна решительно пошла к дому, из которого уже выходила Таня:
– Какие у вас планы на завтра?
– Мужики в Уремовск поедут, а я с тобой останусь. Поговорим хоть, а то всё некогда…
– Очень удачно. Я с твоими до Уремовска – и домой на поезде.
– Как же так, – растерялась Таня. – Два года не виделись, и на два дня приезжать… да после приступа… не пущу!
– У меня на послезавтра талон к зубному. Зубы я вставляю.
– Позже вставишь.
– Нет, это у меня бесплатное протезирование. Поеду.
У Тани даже слёзы выступили на глазах:
– Господи, да что же это! Пойду готовить что-нибудь на дорожку… вечером хоть посидим. Да, забыла сказать. Елена Игнатьевна звонила. Звала в гости. Я сказала, что ты заболела. Она вечером зайдёт.
– Она работает?
– Да, в музее. Как ушли её из школы, так она там и прижилась. А какой математик! Её выпускники куда угодно поступить могли!
– Репетиторством бы занималась.
– Это ваше поколение, оно какое-то… бессребреники, вот! Она если с кем занимается, то принципиально за так. Как Елена Карловна. Эта краеведение чуть не сорок лет ведёт, и тоже без зарплаты.
– А ты помнишь Руину?
– А как же. Елена Карловна после неё стала клуб вести.
– А до Руины был Алексюта. Так что у нас всегда найдётся человек, который чужих детей не за деньги учит.
Таня ушла в дом. Татьяна Ивановна побрела вдоль забора, разглядывая цветы. Было неудобно перед подругой, которая так искренне расстроилась из-за её внезапного отъезда. Но было и чувство огромного облегчения от принятого решения.
Вечером зашла Лена Тумбасова. Позвала: «Пошли к Лене Шпильман!»
В этом доме Татьяна Ивановна не была с детства. Лет сорок точно. Но как же мало что изменилось здесь! Всё те же белёные стены «с накатом». Круглый стол, застеленный бархатной скатертью. Массивные до потолка закрытые книжные шкафы, такой же буфет. В углу под окном – пианино с двумя массивными подсвечниками. Единственное изменение – посреди зала стоит голубая детская коляска.
– Чей? – спросила Татьяна Ивановна.
– Юрин. Марина в поликлинику пошла, оставила на часок.
– На кого похож? – Тумбасова отвернула пелёнку, и сама ответила. – На Карла Ивановича!
Подруги засмеялись.
– Ну, правда, поглядите, не хватает только шляпы и галстука. А соску держит как Маяковский папиросу.
В это время в комнату зашла молодая женщина с недовольным выражением лица.
– Спасибо, Елена Карловна. Мы пойдём.
Взяла коляску и потянула её к выходу. Хозяйка вышла за ней следом и тут же вернулась.
– Чем она недовольна? Или всегда так? – спросила Лена Тумбасова, усаживаясь за стол.
– В последнее время всегда.
– И чем ты не угодила?
– В Германию хочет.
– А ты при чём?
– Я – Шпильман, мне проще.
– Она считает, что ты должна хлопотать за неё?
– Она считает, что я должна ехать в качестве паровоза, а они – вагончиками.
– А ты что считаешь?
– Я считаю, что я – русская. Мои предки с екатерининских времён в России. В Утятине родилось шесть поколений Шпильманов. Дед был немцем по отцу и по матери. Отец – уже наполовину немец. Я – на четвертинку. В Юре уже восьмушка немецкой крови, а в его Никитке – шестнадцатая часть. Она – его мать, ей решать, где ему жить. Вот пусть она этот стакан крови использует для своего переезда.
– А что, Юра не хочет?
– Он сам не знает, чего он хочет. Он хочет продать родовое гнездо, но чтобы я продолжала здесь жить. Он хочет поехать в Германию, но не желает собирать документы, подтверждающие его право на это. Он даже язык не учит, а ведь его сдавать надо для переезда.
– А Марина?
– Ты что, её в школе не учила? Она к обучению категорически не способна!
– Как же она надеется экзамен сдать?
– Ей нужно, чтобы я ехала и экзамен сдавала. А они как члены моей семьи – нагрузкой и без языка.
– Да, ситуация…
– Это не моя ситуация. И надутыми губами меня не проймёшь. Я здесь родилась, шестой десяток здесь живу, и похоронят меня здесь. Радом с мужем, родителями, дедами и прадедами.
Тут в разговор вступила Татьяна Ивановна:
– Я уже на третье место стул сдвигаю. А Карл Иванович всё равно сверлит меня взглядом.
– Это такой портрет. Я всегда на него поглядываю, когда решение принимаю. Мне кажется, у него выражение лица меняется в зависимости от того, одобряет он меня или нет. Алексюта, может, и не первоклассный художник, но настроение умел создать.
– Как я завидую тебе, Лена, – вырвалось у Татьяны Ивановны. – Поддержке предков завидую. Ты свою родословную за двести лет знаешь. А у меня… родители и бабушки. Я даже дедушек своих не знала!
– Да будет тебе, – как-то недоверчиво вдруг сказала хозяйка дома.
– Да, я о дедушке по отцу знаю только, что его звали Петром. И то потому, что отец был Иван Петрович. И ещё одну фразу помню из раннего детства, когда мы все жили в Уремовске. Бабушка на отца ругалась, когда он пьяный пришёл: «Весь в отца!» Значит, он тоже пьяницей был. И тётка ничего о нём не говорила, мол, не помню. А кто мамин отец был, я и не знаю. Постарше стала, спросила у неё. А она говорит: «Не знаю». Я ей: давай у бабушки спросим. Она: не надо, я спрашивала, она не скажет, но расстроится.
– Ты что, серьёзно? – подключилась к разговору Лена Тумбасова.
Татьяна Ивановна посмотрела на подруг. У них на лицах было совершенно одинаковое выражение. Это было недоверие и даже возмущение. Она растерянно уставилась на них: неужели они придают такое значение своей родословной? Пауза затянулась. Потом Лена Шпильман сказала:
– Ленка, она не врёт. Эта божья бя действительно не знает. Значит, и тётя Милочка не знала.
– Да что я ещё не знаю, господи?
– Таня, – издалека начала разговор Лена Тумбасова. – Ты никогда не видела портрет деда Лиго в молодости?
– Есть у меня фотографии, от бабушки Ирмы остались.
– Ты повнимательнее посмотри на них.
– И что?
– Тётя Милочка и дед Лиго – одно лицо.
Некоторое время Татьяна Ивановна непонимающе глядела на подругу, потом перевела взгляд на другую. Потом сказала:
– Вы хотите сказать, что дед Арвид и бабушка…
– Вот только не надо так формулировать, – сказала более грубая Шпильман. – Не дед и бабушка, а дед бабушку.
– Лена, перебила её Тумбасова. – Не опускайся до грубости. Тане и так тяжело.
– Да что там говорить! Все в Конях знали, что этот латышский стрелок изнасиловал свою семнадцатилетнюю свояченицу!
Все замолчали. Татьяна Ивановна нагнула голову и, перебирая бахрому скатерти, стала лихорадочно вспоминать детство. Пионерский лагерь в Конь-Васильевке. Приезжает мама и собирается забрать Таню на недельку пораньше: бабушка приехала. Таня удивляется, почему бабушка не приехала за ней сама. «Бабушка устала с дороги», – отвечает мама. Вернувшись домой, они застают бабушку за колкой дров…
– Бабушка ни в один свой приезд не приходила к Лиго, – говорит она. – Я никогда не видела их вместе. Только сейчас до меня это дошло. А вы откуда знаете?
– Мачеха Тумбасовой из Коней. Они соседями были.
– Да разве Лиго в Конях жили?
– В тридцатом или около того его назначили директором конезавода. При нём какая-то эпизоотия началась, и кони передохли. Удивительно, как он не сел в такие времена.
– Слишком хорошо сам сажать умел, – вставила Тумбасова свои три копейки.
– Мачехи Лениной отец милиционером был. Они с Лиго в одном доме жили, только на разных половинах. Мачеха в это время подростком была. Рассказывала: приезжает к Ирме сестра из Ленинграда, такая хорошенькая, наивная. С кем-то из тамошних Пинегиных дружила. Он её так почтительно с танцев провожал. А Лиго его от дома гонял. А когда Ирма в район уехала, он и того… вся улица её крик слышала, но никто не вышел. Время было такое…
– Не время такое, а люди такие. Потом бабка моя неродная в погребе её прятала. Бабушка твоя хотела заявление в милицию подать, а они отговаривали. Потом какой-то уполномоченный у них ночевал и под самогон проговорился: на вашего директора родственницу донос пришёл. Какая-то троцкистская группа в Конях, ну не бред? Лиго написали наверняка.
– А бабушка Ирма?
– Ты по ней не видела, что ли? Мужа она поняла, а сестру нет. Может, она и донос писала.
– И что дальше?
– А дальше до твоей бабушки дошло, что Лиго прав, потому что у него больше прав. Тот же уполномоченный посоветовал: у нас в районе оргнабор, быстренько отправь девчонку на стройки социализма. Там она и затерялась. Что дальше, уж я не знаю. А Лиго жили-поживали и добра наживали.
– Я только знаю, что бабушка работала на железной дороге. А после войны её перевели в Даугавпилс. Как местную уроженку, чтоб население доверяло. Там она комнату получила. А отец там в армии служил. Оттуда он привёз маму в Уремовск. А когда они разошлись, мама не захотела в Даугавпилс возвращаться. Тётя с дядей её к себе позвали. Я маленькая была, помню, мы на квартире у бабки Паши Кожевниковой стояли. Она тётка отцова, пустила нас, хоть и ворчала. А мамина тётка и отец родной… господи, почему бабушка ничего не сказала!
– Гордость свою не хотела уронить.
– А нашу гордость опустила ниже плинтуса. Ну, хоть бы запретила нам с ними общаться… да нет, она никогда ничего не запрещала. И мы с ними всю жизнь как с родными…
– Так они и есть родные.
– Да уж, узы кровные, кровавые…
Татьяна Ивановна подумала: «Хорошо, что я здесь последний раз. После этого возвращаться уже не захочется».
– Таня, ты от истории незнакомой роженицы сознание потеряла, – спросила Лена Шпильман. – А на историю любимой бабушки реагируешь сдержанно. Почему?
– То, что произошло когда-то в моей семье, мерзко… но реально. А то, что сейчас происходит в Утятине, я во сне видела. – Поглядела на недоумевающие лица подруг и добавила. – Вы меня знаете, я не суеверна. А снились мне на заводской остановке все ваши вчерашние покойники: висельник, семья погорельцев, беременная… и ещё один…
– Кто?
– Вижу, не верите. Так вот, сдаётся мне, что скоро найдётся дед Славка, о котором ты мне рассказывала. И будет он без головы… таким я его видела. Только не сообщайте мне об этом, а то я с ума сойду.
ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
На железнодорожный вокзал Уремовска они приехали за полтора часа до прибытия поезда. Таня хотела непременно посадить её в вагон, но Татьяна Ивановна решительно отказалась. Сказала, что походит по ближайшим магазинам. Клятвенно обещала приехать в мае. На этом и расстались.
В Москву поезд прибыл с приличным опозданием. В вагоне скверно пахло. Татьяна Ивановна вышла на перрон, вдохнула не очень свежий московский воздух и решила пропустить ближайшую электричку. Она вышла на вокзальную площадь, свернула в какой-то переулок и побрела по нему, глядя под ноги. Уже почти стемнело. Было холодно и слякотно. Дойдя до угла, она оказалась на широкой улице, по которой непрерывным потоком двигались машины. От проезжей части её отделял травяной газон. Прохожих было мало, только сзади плелись две мамаши с маленькими детьми. Вдруг послышался крик. Татьяна Ивановна оглянулась и увидела, что один из малышей непостижимым образом оказался на проезжей части, наверное, уронил игрушку. Рванувшись к нему через газон, она уже понимала, что не успевает. С другой стороны летела к шоссе юная мамаша. И тоже не успевала. Вдруг всплыл в памяти дурацкий разговор с Колей, и она закричала: «Остановись!», – и замычала от пронзившей её боли. Что-то стукнуло её в бок и поволокло по грязному асфальту. Ребёнок оказался у неё в руках, и она с силой откинула его в сторону газона. Потом стало темнее, перед глазами задвигались какие-то тени. Кто-то голосил, где-то далеко плакал ребёнок. Потом она увидела над собой испуганную физиономию какого-то мужика.
– Бабуля, ты жива?
– Ребёнок… – прохрипела она. – Ребёнок где?
– Держать надо детей! Ты, дура старая, чуть внука не потеряла!
– Значит, жив… – она удовлетворённо вздохнула и прикрыла глаза. – Теперь можно помирать… никому ничего не должна, никто мне ничего не должен. С жизнью в расчёте.
– Уберите женщину с проезжей части!
– Нельзя её трогать.
– Посторонитесь! Пропустите медиков!
Опять звуки стали затихать. В себя она пришла уже на носилках, когда, её запихивали в «Скорую».
– Ну, каскадёрша, повезло тебе, – сказал врач на рентгене. – Ушибов много, но переломов нет. Считай, здорова.
– А сотрясение? – спросила медсестра, сопровождавшая носилки.
– Лечится, – подмигнул рентгенолог. – Если пьяной не была, то без последствий.
Назавтра Татьяна Ивановна едва открыла глаза. Её трясло так, что звенела сетка кровати. На обходе врач невнимательно осмотрел ей и велел колоть анальгин с димедролом.
– Здравствуйте, – сказал мужчина в накинутом на плечи не очень свежем халате. – Я следователь…
Он представился, но Татьяна Ивановна тут же забыла и учреждение, и имя.
– Расскажите, что с вами произошло вчера…
– Я стараюсь с утра вспомнить и ничего не понимаю, – начала она. – Шла по улице, услышала крик, увидела ребёнка на дороге, побежала к нему. Не должна была успеть… наверное, прыгнула под колёса машины… надеюсь, вы не обвиняете водителя?
– Разберёмся…
– Всё. Почему-то ребёнок оказался у меня в руках. Меня тащило, я откинула его на газон… а что свидетели говорят? А малыш, в каком он состоянии?
– Так… с моих слов… вот здесь подпишите.
– Не буду подписывать. Сначала ответьте на мои вопросы.
– Да ладно, не волнуйтесь так. Ребёнок в порядке, ему даже медицинская помощь не понадобилась. А что свидетели говорят… их восемь человек, все говорят одно и то же. Ещё наши эксперты поработают, и можно дело закрывать. Жертв нет… кроме вас. Если бы мне коллеги такую историю рассказали, я бы ни за что не поверил. Значит, так. Когда вы выскочили на проезжую часть, вас стукнула легковушка и откинула на идущий по соседей полосе грузовик. Там у него трубы незакреплённые… оштрафуем голубчика. На одну трубу вы как шашлык… в общем, она между плащом и подкладкой воткнулась. Все пуговицы отлетели, а одна вас держала. Михалыч сказал, что все на фабрике пришиты, а та, что выдержала – от руки и другими нитками. Вас вынесло на мальчонку, и вы в полузадушенном состоянии ещё умудрились его кинуть прямо дурной мамаше в руки. Мамаша упала в лужу, а этот виновник ДТП – хоть бы что! Только орал от страха. Плащик ваш, конечно, того. Восстановлению не подлежит. Но вещь! Спас всех.
– Значит, вы у нас героиня? – спросила медсестра, ставящая капельницу соседке. – А я думала, просто переходила дорогу в неположенном месте.
– Удовлетворены? Подписывайте. До свидания, Татьяна Ивановна. Скажу, чтобы родители этого мальца вам вместо плаща шубу норковую купили. Или соболиную. И чтобы пуговицы бриллиантовые.
Вечером пришла семья виновника ДТП. Они Татьяне Ивановне при ближайшем рассмотрении не понравились. Трёхлетний Вася, когда родители не видели, показывал ей язык. Его мама Света и папа Андрей постоянно ругались. Потом спохватывались и глядели на спасительницу сына преданными глазами. В общем, Татьяна Ивановна не чаяла, как их проводить. К счастью, пришла дежурная медсестра и разоралась, что детям в травматологии находиться запрещено. И посетители, и пациентка распрощались с явным облегчением. Потом позвонила Таня. Ей пришлось соврать, что очень болят обточенные зубы, что она собирается принять снотворное.
Несколько дней, проведённых в больнице, показались сущим адом. Болело всё. Температура не снижалась. Почему-то ночью она чувствовала себя лучше. А с утра всё начиналось по новой. Появились боли в животе, воспалилась кожа. Как ни странно, не пропал аппетит. Наоборот, она постоянно испытывала чувство голода. Иногда просила ходячих соседок принести что-нибудь из больничного буфета.
Как-то ночью Татьяна Ивановна потеряла сознание в больничном туалете. Обнаружили её не сразу. Долго не могли привести в сознание. Затем начали обследование. Тут-то и обнаружилась её, в общем-то, очевидная болезнь. И Татьяну Ивановну быстренько перевели двумя этажами выше, в онкологию.
Здесь ей стало по-настоящему худо. Лечить не лечили. Кололи что-то обезболивающее. Женщина с соседней койки, одинокая, как и Татьяна Ивановна, в ответ на невысказанный вопрос злорадно сказала: «А что ты хотела? Путь больного должен быть усеян рублями!» Вечером, когда температура упала, она вспомнила эти слова и поняла: пора! Достала телефон и нашла слово «Надежда». Несмотря на поздний час, ей ответили. Она представилась. Ей подтвердили, что есть место в двухместной палате, что заселиться можно прямо с утра.
Татьяна Ивановна собирала вещи и думала: «Наверное, холодно, а я без плаща. И как добираться до Томилино утром, когда шпарит температура? Бездумно шаркая по коридору, она вышла на лестничную площадку, где обычно под табличкой «У нас не курят» курили и пациенты, и медперсонал. По случаю позднего времени было пусто. Только у перил стояла Сима, медсестра из травматологии, та самая, что вертелась в палате, когда приходил следователь.
– Сигаретку, Татьяна Ивановна, – полезла в карман медсестра. – Угощайтесь!
– Я не курю, Симочка, – ответила Татьяна Ивановна. – А вот совет мне нужен.
И спросила, как ей доехать до Томилино.
– Вопрос говно, – ответила деловито Сима. – Завтра в восемь отправлю вас на «Скорой». От нас по четвергам в Кадмино материал вывозят. Как раз мимо вашей «Надежды».
– Ой, как здорово! А то я без верхней одежды. Я заплачу, сколько надо.
– Ничего не надо. Вот только бумагу от нас. С анализами и всё прочее.
– Сегодня моя палатная дежурит. Может, её попросить?
– Лучше сама схожу. Змеюка она, назло откажет. А я-то уж знаю к ней подход.
– Симочка, мне неудобно.
– Не волнуйтесь, все будут не внакладе. Она сейчас какого-нибудь блатного вызвонит, чтобы вашу койку быстренько занять
Сима проводила её до палаты и обещала завтра зайти с бумагами и помочь добраться до машины.
Наутро Татьяна Ивановна с половины восьмого была готова к выезду. Она лежала на кровати одетая и с ужасом думала, что ей предстоит идти по лестнице, когда она и встать-то не в состоянии. Только в половине девятого распахнулась дверь палаты, и загремели колёсами носилки. Это была Сима. Она опустила носилки до уровня кровати, ударив по ножному рычагу, и помогла ей сесть.
– Вот, Татьяна Ивановна, не побрезгуйте. По весне одна посетительница оставила. Вполне приличный плащик. Это вам вместо норковой шубы с бриллиантовыми пуговицами.
– Третий плащ в этом месяце.
– Что?
– Да ничего, это я так… спасибо, Симочка. Какая ты добрая.
– И ничего я не добрая, – уже катя её к лифту, сказала Сима. – Могу матерком и на больного, и на врача. Просто у меня сыну тоже три года. И оставляю его то с мужем, то со свекровью, когда на дежурстве. Только и молюсь, чтобы с ним ничего не случилось.
Задвинув носилки в микроавтобус, забитый какими-то белыми тюками, она крикнула: «Витя, доставишь пациентку до приёмного покоя! И чтобы носилки потом вернул Маринке в травматологию!» Убежала не попрощавшись, наверное, не хотела, чтобы Татьяна Ивановна совала ей деньги.
Часа через полтора машина остановилась у двухэтажного домика с большой вывеской «Хоспис "Приют Надежды"». Когда шофёр вкатывал носилки по пандусу, она наконец-то поняла, почему при первом визите сюда это здание показалось ей знакомым. Восемь лет назад здесь была больница, в которой умер Густав.
Тянулись серые дни. Однажды ночью Татьяна Ивановна подумала, что больше недели не смотрела в окно. Иногда как будто бы слышался шум дождя. А может, это шумело в ушах? Целиком уйдя в свою боль, она перестала замечать окружающих. Сев, она поглядела на соседку по палате. Вроде бы, это была блондинка? Сейчас она видела на подушке курчавые чёрные с проседью волосы. Машинально подняла руки к своей голове. Татьяна Ивановна смолоду осветлялась и давно уже забыла свой природный цвет. Правда, в последнее время махнула на себя рукой, и теперь корни волос сантиметров на пять были тёмными. Рука нащупала какую-то мочалку. Поплелась в ванную. В зеркале увидала своё воспалённое лицо, всклоченные волосы и испугалась.
Выйдя в освещённый коридор, она направилась к столику дежурной медсестры.
– Девушка, вы не дадите ножницы?
Медсестра вздрогнула и оторвалась от учебника.
– Не пугайтесь, я хочу срезать волосы. Видите?
– Давайте я вам их расчешу.
– Бесполезно. Опять запутаются и сваляются.
Медсестра нехотя встала и направилась в подсобку:
– Пойдёмте. Уж как смогу…
Однако постригла она Татьяну Ивановну вполне сносно, в чём та убедилась, взглянув на себя в зеркало.
Наутро за завтраком подавилась манной кашей. Откашлявшись, она выплюнула зуб. Потрогала лунку и убедилась, что кровит она незначительно. Провела языком по зубам и ей показалось, что они качаются. Зубы было жалко, их не так много осталось. После завтрака она с трудом поднялась и по стеночке двинулась в санузел (после обморока в больнице Татьяна Ивановна ходила очень осторожно). «Посмотрю, что осталось во рту», – подумала она. Открыла перед зеркалом рот… и с ужасом обнаружила: у неё выросли зубы! На нижней челюсти, где лет десять стоял съёмный мост, который в больнице она ни разу не надела, из десны проклёвывались два зубика. Не в силах двинуться с места, она прислонилась к кафельной стене и закрыла глаза. Это сон. Сейчас она проснётся, и всё будет по-прежнему. Она с усилием зажмурилась и резко открыла глаза. Переждав, когда зрение восстановится, она снова открыла глаза и уставилась в зеркало. Зубы были на месте. Татьяна Ивановна потрогала их пальцами. Да, это не мираж. Во рту шестидесятилетней женщины прорезались зубы, как у шестимесячного младенца.
