Фаддей Булгарин
Мазепа
Огневик не отвечал ни слова, но скрежетал зубами со злости и с отчаянья. Товарищ его тянул его за руку к валу, шепча ему на ухо:
– Воспользуемся случаем, пока изверг не раздумал! На свободе придумаем что-нибудь лучшее. Была бы голова на плечах, а Наталия будет наша!..
Вдруг послышался шорох и шаги бегущего человека.
– Спасайся, Богдан! Вот бегут сердюки! Они, верно, слышали шум и боятся за меня… Еще минута, и я не в силах буду даровать тебе жизнь-Товарищ Огневика насильно увлек его за вал, и они быстро окатились вниз…
Мазепа с улыбкой смотрел им вслед, приговаривая про себя: "Не уйдешь от меня, голубчик, и с твоею ведьмою! Я вас отправлю вместе!" Едва он успел повернуться, кто-то с разбегу чуть не сшиб его с ног. Он схватил за руку… Это была Наталия!
– Поздно, милая! – сказал Мазепа… Она ахнула и упала без чувств на землю.
С великим трудом Мазепа дотащил несчастную дочь свою до дому, разбудил немого татарина, спавшего всегда в ближней комнате, возле его спальни, и с помощью его привел ее в чувство.
– Поди, дочь моя, и успокойся, но не гневайся на меня за то, что я приму меры предосторожности, чтоб воспрепятствовать тебе к вторичному покушению обесславить себя и меня бегством.
Мазепа взял связку ключей, велел татарину светить и повел Наталью чрез все комнаты, в башню. Вошед в одну обширную и хорошо убранную комнату, возле архива, где н долго пред сим жил один из его секретарей, Мазепа указал на софу и сказал:
– Отдохни здесь, милая дочь! Завтра мы переговорим с тобою! – Замкнув двери снаружи железным запором и двумя замками, Мазепа возвратился в свою комнату.
Он не успел еще раздеться, как сторожевой урядник от ворот постучался в двери. Мазепа вышел к нему. Урядник доложил, что генеральный писарь Орлик с племянником его, Войнаровским, прискакали верхом из Батурина и требуют, чтоб их немедленно впустили в замок и разбудили гетмана.
Сердце Мазепы сильно забилось.
– Впусти их и скажи, что жду их в моей почивальне. Выслав Войнаровсхкого к князю Меншикову для шпионства и обмана, Мазепа велел ему оставаться до тех пор в русском лагере, пока сам он не выступит в поход и не перейдет чрез реку Сожу. Мазепа предчувствовал, что внезапное возвращение Войнаровского не означает добра. С нетерпением ожидал он его появления.
Вскоре Орлик и Войнаровский предстали пред Мазепою, и он, взглянув на них, убедился, что не обманулся в своем предчувствии. Орлик и Войнаровский не могли скрыть своего страха и горести. Войнаровский поцеловал руку дяди и сказал печально:
– Дурные вести!
– Не торопись, племянник, и отвечай основательно и хладнокровно на мои вопросы. Что ты услышал дурного?
– Замысел наш, отложиться от России, известен князю Меншикову, – отвечал Войнаровский.
– Каким же образом он объявил тебе об этом?
– Он мне ничего не объявил, но я узнал это от приближенных его, моих приятелей.
– А что же сказал сам князь, отпуская тебя в обратный путь?
– Он мне не мог ничего сказать, потому что я не видал его перед моим отъездом.
– Как? ты уехал не простившись с ним!..
– Меня предостерегли, что князь намерен задержать меня и пытать. Я тайно бежал из русского лагеря.
– Так уж дошло до того, что хотят пытать родного моего племянника!.. Кто же надоумил князя?
– Русский генерал Инфлант поймал под Стародубом поляка Улишина, посланного к вам Понятовским с письмами и словесным поручением. Несчастного пытали на огне, под виселецей, и он сознался, что слышал от Понятовского, что вы присоединяетесь к шведам. Письма Понятовского к вам также объясняют многое. После этого князь Меншиков велел взять под стражу и пытать Войта Шептаковского, Алексея Опоченка, приятеля управителя ваших вотчин, Быстрицкого, которого бегство к шведам также известно в русском лагере. Опоченко не вытерпел истязаний и сознался, что Быстрицкий в проезд свой к шведам был у него, объявил ему, что едет к неприятелю по вашему поручению и что вы ждете только вторжения Карла в Украину, чтоб восстать противу царя Московского. Во всех этих дознаниях князь Меншиков хотел удостовериться моими показаниями, и уже определено было исторгнуть из меня истину огнем и железом. Князь послал к царю нарочного с донесением обо всем случившемся и с просьбою о позволении взять вас немедленно под стражу… – Войнаровский замолчал, и Мазепа, который слушал его хладнокровно, сложив крестом на груди руки и устремив на него неподвижный взор, сказал:
– А ты безрассудным своим бегством подверг меня большему подозрению, нежели незначащий чиновник и польский шпион своими показаниями!
– Неужели мне надлежало ждать, пока меня станут пытать?
– А почему ж нет? Регулы и Курции шли бесстрашно на верную погибель и мучения для славы и чести отечества, а мы не можем выдержать пытки!.. Где же та римская добродетель, которою ты похвалялся? Осталась в школе, вместе с учебною книгою!.. – Мазепа насмешливо улыбнулся. – Да, племянник! Если б ты выдержал пытку и не сознался, то опровергнул бы все доносы и подозрения…
– Я не предполагал, признаюсь, чтоб вы требовали от меня такой жертвы, – сказал Войнаровский с досадою.
– Я от тебя ничего не требую, любезный племянник, но этого требовало от тебя твое отечество, для независимости которого мы идем ныне на смерть; требовали твоя слава и твое будущее величие, зависящее от успеха нашего предприятия! Но упреки не у места! Сталось, Орлик! Надобно будет упросить русского полковника Протасьева, чтоб он съездил к князю Меншикову и попросил от моего имени извинения за безрассудный отъезд моего племянника… К царю и Головкину я сам напишу.
– Протасьев не откажет вам, – отвечал Орлик. – Вы умели привязать его к себе…
– Золотою нитью, – примолвил Мазепа, стараясь улыбнуться и своим хладнокровием, при столь ужасной вести, ободрить унывших своих клевретов. Но видя, что лица их проясняются, Мазепа сам принял угрюмый вид, сел, опустил голову на грудь и задумался.
Прошло около четверти часа, и никто из них не промолвил слова; вдруг Мазепа быстро вскочил с кресел и, обратясь к Орлику, спросил:
– А сколько у нас, в Батурине, отборных казаков, кроме сердюков, готовых к походу?
– Около пяти тысяч, – отвечал Орлик.
– Довольно на первый случай. Завтра, на конь и в поход! Я сам веду их за Десну, – сказал Мазепа. Взор его пламенел.
– Завтра! Вы сами, дядюшка! Зачем такая поспешность… За Десною русское войско…
– Побереги советы для себя, племянник! Я знаю хорошо, что делаю… – Мазепа захлопал в ладоши. Явился татарин. – Вели подать мне моего коня! – сказал Мазепа. – Господа! Я тотчас еду с вами в Батурин и на рассвете в поход!
– Дядюшка, позвольте мне остаться и проводить княгиню до польской границы, – сказал Войнаровский умоляющим голосом. – Теперь опасно женщине возвращаться этою дорогою…
– Предоставь мне позаботиться о безопасности княгини, – возразил Мазепа с лукавою усмешкой. – Между тем прошу присесть, мои паны! Я сейчас переоденусь, вооружусь и – на конь. Не должно прерывать сон моих гостей. Завтра я пришлю сюда мои распоряжения.
Пока Мазепа одевался и вооружался, подвели коней к крыльцу, и он отправился в путь, сопровождаемый Орликом, Войнаровским и неотступными своими слугами, немым татарином и казаками, Кондаченкой и Быевским.
ГЛАВА XV
И наведу на тя убивающа мужа и секиру его.
Прор. Иеремии, глава 21, стих 7
Увянет! жизнью молодою
Недолго наслаждаться ей.
А. Пушкин
Отборное войско, назначенное к выступлению в поход вместе с гетманом, уже собралось за городом. Отцы и матери, жены и дети, любовницы и невесты толпились на сборном месте. Генеральные старшины и полковники ждали гетмана на паперти собора, чтоб отслужить молебен. Уже было около полудня. Войнаровский сказал старшинам, что гетман занят письменными делами.
И в самом деле Мазепа писал письма к государю, к графу Головкину, к барону Шафирову и к князю Меншикову, уведомляя их о своем выступлении в поход и уверяя в своей преданности к священной особе царя русского и в непоколебимой своей верности к престолу. Между тем в ту же ночь отправлен был гонец к шведскому королю с известием, что уже войско Малороссийское двинулось на соединение с ним. Когда все письма были готовы, Мазепа отдал их Орлику для отправления и призвал к себе немого татарина и казака Кондаченку.
– Верные мои слуги! – сказал Мазепа, положив руку на плечо Кондаченки и погладив по голове татарина. – Я знаю вашу преданность ко мне, а потому хочу поручить вам дело, от исполнения которого зависит спокойствие моей жизни…
– Что прикажешь, отец наш! За тебя готов в огонь и в воду! – сказал Кондаченко.
Татарин положил правую руку на сердце, а левою повел себя по горлу, давая сим знать, что готов жертвовать своею жизнью.
– Надобно спровадить с этого света две души… – примолвил Мазепа.
– Изволь! Кому прикажешь перерезать горло?.. – воскликнул Кондаченко, схватившись за саблю.
Татарин зверски улыбнулся и топнул ногою.
– Тот самый палеевский разбойник, который был уже в наших руках и отправлен мною в ссылку, бежал из царской службы и бродит по окрестностям. Он сей ночи ворвался даже в Бахмач… Надобно отыскать его и убить, как бешеную собаку…
– Давно б пора! – отвечал Кондаченко. Татарин махнул рукой.
– Злодея этого освободила и привела сюда изменница Мария Ломтиковская, – продолжал Мазепа. – Это сущая ведьма… От нее нельзя ничего скрыть и нельзя ей ничего поверить… Надобно непременно убить ее…
– Жалеть нечего! – примолвил Кондаченко. Татарин покачал головою и вытаращил глаза.
– Тебе кажется удивительным, что я хочу убить Марию, – сказал Мазепа, обращаясь к татарину. – Она изменила мне, продала меня врагам моим!
– Петля каналье! – воскликнул Кондаченко.
Татарин кивнул головою и снова провел пальцем по горлу.
– Тебе, Кондаченко, я отдаю все имущество Марии, – сказал Мазепа, – а ты, – примолвил он, обращаясь к татарину, – бери у меня, что хочешь… Казна моя не заперта для тебя.
Кондаченко бросился в ноги гетману, а татарин только кивнул головой.
– Эту бумагу отдай есаулу Кованьке в Бахмаче, – сказал Мазепа, подавая бумагу Кондаченко. – Польские гости мои так испугались моего внезапного отъезда, что бежали в ту же ночь из замка, не дождавшись свидания со мною. Ему бы не следовало и не следует ни впускать, ни выпускать никого без моего приказания. Подтверди ему это! Вот ключ от той комнаты, где я запер Наталью, – примолвил он, отдавая ключ татарину. – Ты знаешь где. Второпях я забыл отдать ключ Кованьке. Поспешайте же в Бахмач. Ведь Наталья взаперти осталась без пищи, а ты знаешь, что в эту половину дома никто не зайдет, и хоть бы она раскричалась, то никто не услышит… Когда исправите свое дело, спешите ко мне, где б я ни был. Я иду за Десну… Прощайте… Вот вам деньги!.. – Мазепа дал им кису с червонцами, и они, поклонясь, вышли.
Огневик, спустясь с валу, опомнился от замешательства, в которое привела его мнимая опасность.
– Мы дурно сделали, что не убили злодея, – сказал Огневик товарищу своему, – пока он жив, я не могу быть счастливым! Вся адская сила в его руках!..
– После рассудим! – отвечал Москаленко. – Теперь надобно спасаться… Я не верю великодушию Мазепы и опасаюсь погони…
Они влезли на берег оврага, по приготовленной ими веревочной лестнице, подняли ее, вскочили на коней своих, с которыми ждал их казак, и поскакали в лес.
Возвращаясь в Украину, Огневик случайно встретился с Москаленкой в пограничном польском местечке и узнал от старого своего товарища подробности о взятии Белой Церкви изменой и о бегстве семьи Палеевой, с несколькими десятками казаков, в Польшу. Москаленко, услышав от Огневика о намерении его похитить Наталью, взялся помогать ему, отыскал старых казаков палеевских, рассеянных по окрестностям, и собрал ватагу из тридцати человек, готовых на самое отчаянное дело. Мария отправилась одна в Батурин, и когда устроила все к побегу Наталии и переговорила с нею, то дала знать Огневику, и он, пробираясь по ночам непроходимыми местами со своей ватагой, прибыл в окрестности Батурина и расположился в лесу, неподалеку от Бахмача. В эту ночь Мария ждала его на своем хуторе, где собралась и ватага, чтоб вместе с Натальей бежать в Польшу.
Проскакав несколько верст по узкой тропинке, они выехали на поляну и завидели огонь на хуторе. Огневик придержал своего коня и сказал Москаленке:
– Ты слышал, друг мой, что говорил Мазепа: Мария изменила нам, предала… Она должна получить воздаяние…
– Высечь бабу порядком, чтоб помнила казацкую дружбу, – отвечал Москаленко.
– Нет, друг, этим она от меня не отделается! Она заслужила смерть.
– Неужели ты решишься убить женщину! – воскликнул Москаленко с удивлением.
– Я убью не женщину, но ядовитую змею, которой жало грозит не только мне, но и Наталье. Ты знаешь, любезный друг и брат, какая необходимость заставляет меня решиться на это отчаянное средство? Ад внушил Марии любовь ко мне, на пагубу мою! Не будучи в состоянии погасить во мне любовь к Наталье, она решилась погубить меня и, вероятно, погубит также и Наталью. Доказательства измены ее ясны и неоспоримы…
– Делай, что хочешь! – сказал Москаленко.
Собака подняла лай на хуторе, и у ворот встретили их казаки. Мария выбежала на крыльцо с пуком зажженной лучины и, не видя Натальи, спросила Огневика: "А где ж она?"
Огневик, не приветствуя Марии и не отвечая ни слова, вошел в избу и, не снимая шапки, сел на скамью. Казаки остались на дворе с Москаленкой; одна Мария последовала за Огневиком. Она стояла перед ним, смотрела на него с удивлением и беспокойством и наконец спросила его:
– Что с тобой случилось, Богдан? Где Наталья?
– Искусство твое в предательстве не спасет тебя теперь от заслуженной тобою кары, изменница! – сказал Огневик грозно. – Я говорил с самим Мазепою, и он все открыл мне… – Огневик смотрел пристально в глаза Марии, но она была спокойна и, покачав головой, горько улыбнулась.
– Ты встретился с Мазепою! – сказала она. – Видно, он не мог ни убить тебя, ни захватить в неволю, когда довольствовался одним обманом!
– Замолчи и готовься к смерти, – закричал в бешенстве Огневик, вскочив с места. – Довольно был я игралищем ваших козней! На колени и читай последнюю молитву! – Огневик выхватил саблю.
– Несчастный! Неудача и любовь ослепили твой рассудок, а гнев заглушил голос совести. Ты поверил общему нашему злодею и обвиняешь меня… Меня! Зачем было мне подвергаться опасности и трудам, чтоб предать тебя Мазепе, когда жизнь твоя была уже в моих руках в Кронштадте, а свободою твоею я могла располагать в Кармелитском монастыре, в Бердичеве? Но если смерть моя может доставить тебе утешение, убей меня! – Мария при сих словах бросилась на колени и обнажила грудь. – Рази, пробей сердце, в которое ты влил вечную отраву! Жизнь моя – тяжкое бремя, пытка! Освободи меня от мучений… О! убей меня, убей!.. Мне сладко будет умереть от руки твоей!.. Ты будешь плакать по мне, Богдан, будешь сожалеть обо мне!.. Ты полюбишь меня за гробом, когда истина откроется… Убей меня!..
Огневик, занесший уже саблю, чтоб поразить Марию, остановился. Но она ухватилась за его колени и пронзительным голосом вопияла:
– Сжалься надо мною и убей меня! милый Богдан, не смущайся, не робей… Я прошу у тебя смерти, как милости, как награды за любовь мою!..
Жалость проникла в сердце Огневика. Он вспомнил все, что Мария для него сделала, и ее отчаянье, ее необыкновенное мужество в последний час, ее самоотвержение заставили его усомниться в истине его подозрений. Он вложил саблю в ножны и сказал ласково:
– Встань, Мария, – объяснимся!
Мария рыдала. Твердая душа ее размягчилась. Почти бесчувственною Огневик поднял ее с пола и посадил на скамью. Долго она не могла прийти в себя; наконец, когда выплакалась и несколько поуспокоилась, сказала с упреком:
– И ты мог подозревать меня в измене! И ты мог поверить Мазепе!
– Да рассудит между нами Бог! – возразил Огневик. – Быть может, ты невинна, Мария, но на моем месте ты сама стала бы подозревать…
– Нет, я не стала бы подозревать того, кто дал мне столь сильное доказательство любви, преданности, самоотвержения!..
– Довольно, Мария! Выслушай и после рассуди…
Огневик рассказал ей все, случившееся с ним в Бахмаче. Мария задумалась.
– Нет! – сказала она после долгого молчания. – Нет, случай, а не измена свел тебя с Мазепою. Из чужих людей один только сердюк, стоявший на часах над оврагом, знал нашу тайну, и этот сердюк здесь; он бежал от мести гетмана, следовательно, изменить было некому. Притом же, верь мне, Богдан, что если б Мазепа был в состоянии задержать тебя, то он не выпустил бы тебя из рук!..
При сих словах Марии Огневик почувствовал, что он слишком поспешно поверил словам Мазепы и слишком торопливо последовал совету своего товарища, представлявшего ему опасность неизбежною.
– Весьма вероятно, – примолвила Мария, – что гетман, мучимый бессонницею или поспешая на любовное свидание с княгинею, забрел один в сад и случайно наткнулся на тебя… Хладнокровие и присутствие духа даровало ему преимущество над тобою, Богдан! Я думаю, что он был в твоей власти, а не ты в его.
– Быть может! – сказал Огневик с досадою. – Но теперь одна смерть заставит меня отказаться от исполнения моего предприятия… Во что бы то ни стало – Наталья будет моя…
В сие время служитель Марии вошел в избу и подал ей бумагу, сказав, что она прислана с нарочным из Батурина. Мария поспешно прочла и сказала Огневику:
– Гетман прибыл в Батурин и сего же утра выступает в поход… Что-нибудь необыкновенное заставило его решиться на это быстрое выступление…
– Тем лучше для меня! – воскликнул Огневик. – Завтра же я попробую напасть врасплох на Бахмач и силою вырвать Наталью из заключения…
– Об этом поговорим с тобою после. Теперь поди и отдохни, Богдан. Я обдумаю дело и скажу тебе мое мнение…
Через несколько времени все покоились на хуторе. Только Огневик и Мария бодрствовали. Мария заперлась в своей комнате, а Огневик расхаживал по двору, в задумчивости. Утренние лучи солнца застали его в сем положении, и он, возвратясь в избу, бросился на лавку и уснул от изнеможения.
Мазепа, выступил из Батурина с пятью тысячами войска, пошел к Десне, рассылая повсюду приказания вооружаться и присоединяться к его отряду. Но приказания его исполнялись неохотно, и он, остановясь лагерем при местечке Семеновке между Новгородом-Северским и Стародубом и простояв с неделю, едва собрал до десяти тысяч воинов. Здесь Мазепа получил известие от шведского короля, что он ожидает его с нетерпением, в Горках, местечке, лежащем при реке Проне, в Польше, в Могилевском воеводстве, неподалеку от русской границы, и что всякую медленность со стороны Мазепы примет за доказательство его измены и неустойки в слове. Подозреваемый русским царем к шведским королем, Мазепа должен был наконец открыться и действовать. Он желал и страшился этой решительной минуты. Ночь была тихая, но мрачная. Это было 25 октября: костры ярко пылали в лагере; казаки, сидя вокруг огней, готовили ужин и разговаривали между собою весело о будущих битвах, шумели, пели. Мазепа сидел у окна в уединенной рыбачьей хижине, стоявшей над рекой, на возвышении, и, подперши голову рукою, смотрел на лагерь. В избе не было огня.
Шум в лагере начал утихать мало-помалу; огни угасали; только часовые перекликались унылым голосом. Мазепа, не раздеваясь, прилег на походную постель и уснул.
Верный Орлик находился неотлучно при гетмане и в эту ночь спал в сенях рыбачьей хижины, на ящиках с важнейшими бумагами, с войсковыми клейнодами и с червонцами, которые везли за войском на двадцати вьючных лошадях. Орлик не мог сомкнуть глаз. Грустные мысли и какое-то зловещее чувство терзали его сердце. Сколько ни старался он облагородить предстоящую измену лжемудрствованиями, тайный упрек совести разрушал хитросплетения ума. Страшно было подумать, что он завтра нарушит присягу, данную законному царю, что должен будет проливать кровь одноверцев и соплеменников и служить орудием чужеземцам к угнетению однокровных. Не имея твердости отстать от Мазепы, он молил Бога, чтоб он внушил ему мысль отказаться от измены и направить путь в царский лагерь. Еще не ушло время. Никто в войске не знал о намерении гетмана, хотя уже приближалась последняя минута… Орлик мечтал и раздумывал, переворачиваясь с одного бока на другой; вдруг в избе гетманской раздался пронзительный крик. Орлик вскочил с постели… За воплем последовал глухой стон… Орлик схватил саблю и бросился к гетману, полагая наверное, что убийцы ворвались в гетманскую избу через окно или через крышу. Быстро отворил двери Орлик и остановился. Только тяжкое дыхание гетмана извещало, что в избе есть живая душа.
– Пане гетмане! что с вами сталось? – спросил Орлик.
Нет ответа.
– Пане гетмане! Иван Степанович! – закричал Орлик. Глухой стон раздался во мраке.
Орлик выбежал из избы, взял свой фонарь, зажег свечу у огня, разведенного стражею перед крыльцом, и возвратился к гетману.
Мазепа лежал на полу. Пот градом лился с лица его, глаза были полуоткрыты, уста посинелые, смертная бледность покрывала лицо. Он взглянул мутными глазами на Орлика, тяжко вздохнул и сказал слабым голосом: – Подними меня.
Орлик поднял его, положил на постель, зажег свечи на столе и с беспокойством смотрел на него, ожидая последствий. Гетман молчал и сидел на постели, склонив голову на грудь, потупив глаза и сложив руки на груди.
– Не прикажете ли позвать лекаря, пане гетмане? Вы, кажется, нездоровы.
Гетман покачал головою и молчал.
– Что с вами сделалось, скажите, ради Бога! Не нужно ли пустить кровь!.. Я побегу за лекарем!
– Я здоров… Ужасный сон!.. Садись, Орлик… я расскажу тебе!..
Орлик содрогнулся. Его самого мучили предчувствия и тяжкие, страшные сны.
Мазепа молчал и тяжело вздыхал.
Несколько времени продолжалось обоюдное молчание. Наконец Мазепа сказал:
– Я не верю в сны, Орлик! Они не что иное, как игра воображения… Но я видел страшный сон!.. Ты знаешь, что я в юношеских летах проживал в Польше и, находясь при дворе одного знатного пана, любил жену его и был любим взаимно. Спасаясь от мести раздраженного мужа, я бежал в Запорожье. Супруги после того примирились, но любовь наша с прекрасною полькою продолжалась. Она ездила на богомолье в монастыри, лежащие на границе, и я видался с нею. Залогом тайной любви нашей был сын… Муж снова стал подозревать, и моя любовница решилась бежать ко мне, с младенцем… Она бежала от мужа, но не являлась ко мне… И она и младенец пропали без вести! Вероятно, мстительный муж убил их. Прошло около тридцати лет… Я был женат после этого, имел детей, овдовел, осиротел, искал отрады в любви, любил многих, был счастлив в любви… Но первая любовь и привязанность к первому детищу моему не истребились из памяти моей!.. Часто, часто вижу я в мечтах и во сне мою возлюбленную с младенцем на руках, прижимающихся к моему сердцу… Это самые сладостные и самые горькие минуты моей жизни, Орлик!.. В эту ночь я также видел их… но в ужасном положении… Ты знаешь, что Наталья прижита мною уже после смерти жены моей… Я люблю Наталью всей душою, но первое детище мое, живущее в одном воображении, в мечтах – мне милее ее… Не понимаю этого чувства и не могу тебе объяснить его. Кажется, это кара небесная! В эту ночь я видел их обоих!.. Мне чудилось, будто я стою на краю пропасти. С правой стороны стоит возле меня моя возлюбленная, с младенцем на руках, а с левой Наталья. Вдруг земля стала осыпаться под нашими ногами. Я хотел бежать, но какая-то невидимая сила удерживала меня. Наталья покатилась в пропасть и в падении ухватилась за колени мои. В эту самую минуту моя возлюбленная отдала мне на руки младенца – и исчезла. Спасай детей твоих!.. – раздался пронзительный голос… Невольно, как будто судорожным движением я оттолкнул Наталью, и она ринулась в пропасть. И вдруг младенец, которого я держал на груди моей, обхватил ручонками вокруг моей шеи и стал душить меня… Я хочу оторваться… Наконец хочу бросить ребенка… но нет… он впился в меня, он душит меня… я упал… и мы все погрузились в бездонную пучину… Внизу были дым и пламя. Раздались хохот, свист, змеиное шипенье… ударил гром… Я проснулся и очутился на полу, без сил, без языка, в поту… В это время явился ты, верный друг мой!
– Страшный сон! – сказал Орлик. – Но кажется мне, что он ничего не предвещает, а есть только следствие ваших помышлений и слабости телесной. Вы изнурили себя походом, пане гетмане… Я три ночи сряду видел сны гораздо ужаснее! Мне грезились пытка, палачи, кнут, плаха…
– Вздор, пустяки! – примолвил гетман. – Сны твои остаток робости, следствия страха, при исполнении нашего предприятия, которое если б не удалось, то повело бы нас на плаху. Но вот уже мы стоим на рубеже… Один переход – и мы в шведском лагере!..
– Но кроме меня и Войнаровского никто не знает еще ваших замыслов, пане гетмане. В целом войске только мы одни согласны перейти к шведам. Что будет, если другие не согласятся… Если захотят выдать нас царю?
– Будет то самое, что было бы, если б мы на месте стали подговаривать старшин и казаков пристать к нам и если б один из тысячи задумал нам изменить. Разница в том, что теперь нам легче будет, при слабой помощи, избегнуть предательства и бежать к шведам, нежели в то время, когда Карл был далеко, а вокруг нас русские войска. Теперь, в случае неудачи, я беру на себя одного всю ответственность и не подвергну друзей моих несчастью, за привязанность и доверенность ко мне. Не удастся – и один глоток яду покроет все мраком! Я довольно жил, друг Орлик, довольно наслаждался жизнью, чтоб жалеть ее! Я играю в кости. Смерть или корона!..
Мазепа замолчал, и Орлик стоял перед ним, опустив голову, волнуемый различными противоположными мыслями и чувствами, не смея ему противоречить и не изъявляя своего согласия. Между тем начало светать.
– Вели войску приготовиться к выступлению в поход, по первому трубному звуку; а как все будет готово, то пускай паны старшины и полковники прибудут ко мне, в нарядной одежде.
Орлик, не отвечая ни слова, вышел из избы и велел трубачам трубить зорю, а к полковникам и старшинам разослал вестовых с приказанием гетмана.
Через два часа войско стояло в боевом порядке, а старшины и полковники собрались перед жилищем гетмана. Вынесли бунчук, большое знамя войсковое и серебряные литавры. Орлик дал знак, чтоб старшины и полковники сели на коней. Вышел гетман в богатом польском кунтуше с голубою лентою чрез плечо и звездою ордена Белого Орла, с булавою в руке. Два есаула подвели ему коня, а третий поддерживал стремя. Бодро вскочил на коня Мазепа и, приветствовав собрание, поехал шагом к войску, предшествуемый литаврщиком, бунчужным и хорунжим, со знаменем. Прочие старшины и полковники ехали с тылу.
Войско приветствовало гетмана радостными возгласами, думая, что его поведут немедленно в бой, противу шведов. Мазепа остановился на середине и велел всем полкам, вытянутым в одну линию, составить круг. Орлик объявил, что гетман хочет говорить с войском. Настала тишина. Мазепа произнес следующую речь:
– Товарищи! Мы стоим теперь над двумя безднами, готовыми поглотить нас, если не минуем их, избрав путь надежный. Воюющие государи до того ожесточены друг против друга, что падет держава побежденная. Важное сие событие последует в нашем отечестве, пред глазами нашими. Гроза наступает. Подумаем о самих себе! Когда король шведский, всегда победоносный, уважаемый, наводящий трепет на всю Европу, одержит верх и разрушит царство русское, мы поступим в рабство поляков, и оковы, которыми угрожает нам любимец короля Станислав Лещинский, будут тягостнее тех, кои носили предки наши! Если допустим царя московского сделаться победителем, чего должно ожидать нам, когда он не уважил в лице моем представителя вашего и поднял на меня свою руку? Товарищи! Из видимых зол изберем легчайшее. Уже я положил начало благосостоянию вашему. Король шведский принял Малороссию под свое покровительство. Оружие решит участь государей. Станем охранять нашу собственную независимость. В шведах мы имеем не только друзей и союзников, но благодетелей. Они ниспосланы нам самим Богом! Позаботимся о пользах своих, предупредим опасность. Этого требует от нас потомство. Страшимся его проклятий! Мазепа кончил речь, и молчание в войске не прерывалось. Старшины посматривали друг на друга с недоверчивостью, и каждый полагал, что он один только непричастен открытой тайне, а потому не смел изъявить своего образа мыслей. Простые казаки и низшие офицеры думали, что все старшины и полковники, прибывшие торжественно с гетманом, согласны с ним, а потому готовы были беспрекословно повиноваться общей воле своих начальников. На сие внезапное впечатление рассчитывал гетман – и не ошибся. Когда Орлик и несколько приверженцев возгласили ура гетману, все войско повторило сей возглас, и когда Мазепа поворотил коня на дорогу к Горкам, и воскликнув:
– За мной, братцы! – устремился вскачь к польской границе – все поскакали за ним.
И Черниговский полковник Полуботок был при гетмане. Внезапность сего события поразила его, и быстрота в исполнении гнусного замысла отняла все средства к противодействию. Но когда, перешед границу русскую, гетман поехал тихим шагом, тогда Полуботок вдруг своротил с дороги и закричал:
– Стой! Ко мне, братья черниговцы!
Все войско остановилось. Мазепа с изумлением и недоверчивостью устремил взор на Полуботка, который, обратясь к войску, сказал:
– Что вы делаете, безрассудные! Лукавый попутал вас устами клятвопреступника, и вы, не размыслив о судьбе жен и детей ваших, забыв душу свою – стремитесь на общую погибель! Если сердца ваши так закрепли в измене, что вы не хотите слушать гласа истины и совести – пролейте кровь мою! Не хочу пережить бесславия Малороссии и прошу у вас смерти. Но прежде, нежели убьете меня, выслушайте! Только один царь православный на целом свете, и вы, православные, изменяете вашему царю, и вы, поверив прельщению дьявольскому, идете служить папистам и лютерам противу главы и защитника нашей церкви, противу единокровного царя и братии наших по вере и по происхождению! Сия измена и предательство хуже Иудиной, ибо Иуда, предав Христа Спасителя, не проливал сам крови его, а вы присоединяетесь к врагам помазанника Божия, царя православного, и должны будете, вместе с иноверцами, проливать кровь братии ваших, предводимых самим царем! Не один стыд в потомстве и проклятие церкви ожидают вас, но и гибель отечества нашего будет следствием вашей гнусной измены! Хотя бы шведский король и остался победителем, но все-таки он не покорит целой России и не останется в ней навсегда. Он должен будет возвратиться в свое ледяное царство, и тогда Польша овладеет Украиной, если русский царь не будет в силах или не захочет защитить нас. Помните, что, поддаваясь шведу, мы поддаемся Польше. Нет, друзья и братья, не изменять должны мы русскому царю, чтоб выбиться из его подданства, но служить ему верою и правдою и умолять его, чтоб он не лишал нас своей державной защиты и не исключал из верноподданства, ибо Малороссия может быть счастливою только под державою царя православного и единоплеменного. Братья и друзья! кто верен Богу, совести и родине – за мной – к царю!
