Феликс Юсупов
Воспоминания
Глава IX
Мой дурной характер. – Цыгане. – Коронованный поклонник. – Дебют в мюзик-холле. – Маскарады. – Бурное объяснение с отцом
Мой характер все больше портился. Сильно избалованный матерью, я стал капризным и очень ленивым. Мой брат, которому тогда было двадцать один год, поступил в университет. Меня же родители собирались отдать в военное училище. На вступительных экзаменах у меня вышла стычка со священником. Когда он попросил меня назвать несколько чудес, совершенных Христом, я ответил, что тому удалось накормить пять человек пятью тысячами хлебов. Решив, что я оговорился, он повторил вопрос. Я стал настаивать на правильности своего ответа и доказывать, что в этом и заключалось чудо. Мне поставили кол и не приняли в училище.
В отчаянии родители решили отправить меня в гимназию Гуревича, славившуюся строгостью дисциплины. Ее называли гимназией неудачников. Директор сочетал педагогические способности с особым умением укрощать мятежные натуры. Узнав об этом, я решил провалить вступительный экзамен, как поступил в предыдущий раз. Но мой план сорвался. Мое поступление в гимназию Гуревича было последней надеждой моих родителей; по их просьбе директор принял меня без экзаменов, лишив удовольствия от их провала.
Сколько забот я создавал моим бедным родителям! Я действительно был неукротимым. Всякое принуждение было мне ненавистно. Я страстно добивался того, что мне нравилось, не думая ни о чем ином, кроме удовлетворения своих желаний, и испытывая необузданную жажду свободы. Я хотел иметь яхту и плавать по миру, куда заблагорассудится.
Я любил красоту, роскошь, комфорт, ароматы цветов, но в то же время мечтал о кочевой жизни, какую вели мои далекие предки. Однако у меня было что-то вроде предчувствия мира, которого я не знал и о котором втайне мечтал. Понадобилось несчастье и благотворное влияние возвышенной души, чтобы я смог проникнуть в эту неизвестную мне область.
С тех пор как я поступил в гимназию, мой брат начал меня уважать и обращаться со мной, как со взрослым. Мы с ним стали делиться друг с другом секретами. У Николая была любовница по имени Поля, женщина простого происхождения, которую он обожал. Она жила недалеко от нашего дома в маленькой квартирке, в которой мы проводили чуть ли не все вечера в компании студентов, артистов и женщин легкого поведения. Николай научил меня цыганским романсам, которые мы исполняли дуэтом. В ту пору голос мой еще не сломался, и я мог петь сопрано. Мы находили там атмосферу молодости и искреннего веселья, которой не было на Мойке. Окружение наших родителей, состоявшее в основном из военных, людей посредственных и приживалов, казалось нам смертельно нудным. Роскошь нашего дома требовала оживления больших праздников, для которых он был построен; но театр и большая часть залов открывались лишь в редкие дни. Среди этой роскошной обстановки мы вели унылое существование, сосредоточенное в нескольких комнатах. Контрастом этому служила скромная столовая Поли, с самоваром, закусками и бутылками водки, символизировавшими для нас свободу и радость. Эта богемная жизнь нравилась мне, и я не замечал ни ее неудобств, ни опасностей.
В одну из встреч у Поли, когда все мы изрядно выпили, было решено продолжить вечер у цыган. Поскольку, являясь гимназистом, я был обязан носить форму, то был уверен, что меня не пустят ни в одно ночное заведение, в особенности в такое, где поют цыгане.
Поле пришло в голову переодеть меня женщиной. В несколько мгновений она так изменила мой внешний вид, что даже наши друзья с трудом меня узнавали.
Цыгане жили в предместьях, в специально отведенных кварталах, вроде поселков, называвшихся Новая Деревня в Санкт-Петербурге и Грузины в Москве. Та, что в Петербурге, была расположена в части столицы, именуемой «Острова», – настоящем архипелаге, образованном многочисленными каналами Невы.
В цыганских поселках царила особая атмосфера. Это люди с медного цвета кожей, черными волосами и горящими глазами, мужчины одевались в русскую рубаху ярких цветов и вышитый золотом черный кафтан с длинными рукавами. Они носили широкие штаны, заправленные в высокие сапоги, а на голове широкополую черную шляпу. Женский костюм всегда был ярких тонов. Они надевали очень широкие и длинные черные юбки; плечи их покрывала шаль, а голову завязанный на затылке платок. Костюм, который они надевали по вечерам для выступлений, был таким же, только из более дорогих тканей. Дополнялся он варварскими украшениями: бусами, массивными золотыми или серебряными браслетами. Походка их была гибкой, а каждое движение исполнено кошачьей грации. Среди них было много красивых, но эти красавицы были строги и допускали фамильярность лишь в сочетании с обещанием женитьбы. Образ жизни цыган был патриархальным, с соблюдением традиций; к ним ездили не ради легких интрижек, а чтобы послушать их пение.
Они принимали посетителей в большом зале, где вдоль стен стояли диваны, а середину комнаты занимали маленькие столики, несколько кресел и многие ряды стульев. Комната эта была ярко освещена. Цыгане не любили петь в полумраке: выразительная мимика, сопровождавшая их песни и добавлявшая им шарма, требовала хорошего освещения. Завсегдатаи заказывали шампанское и выбирали свои любимые ансамбли или солистов.
Большинство цыганских песен не записывалось: они передавались из поколения в поколение с очень давних времен. Среди них были грустные, сентиментальные, ностальгические, а бывали веселые и чертовски зажигательные. Когда звучала застольная песня, цыганка ходила среди слушателей с серебряным подносом, уставленным бокалами с шампанским; каждый должен был осушить свой до дна.
Хоры сменяли друг друга днем и ночью, непрерывно. Порой песни сопровождались танцами; стук каблуков усиливал ритм музыки, делал ее еще более завлекательной. Особая атмосфера, создаваемая этими песнями, танцами, красивыми женщинами с диким взглядом, смущала душу и чувства. Никому не удавалось избежать этих чар. Некоторые, зайдя сюда провести несколько часов, оставались на многие дни и тратили фантастические суммы.
До того раза я никогда не слышал цыган. Это стало для меня открытием. Хотя мне часто рассказывали о них, я совершенно не ожидал такого чуда. Я понимал, что околдован настолько, что могу спустить здесь целое состояние.
А еще я понял, что переодевание позволяет мне ходить куда заблагорассудится. С тех пор я начал вести двойную жизнь: днем я был гимназистом, а по ночам элегантной женщиной. Поля одевалась хорошо, и все ее платья мне идеально подходили.
Николай и я часто проводили каникулы за границей. В Париже мы останавливались в «Отель де Рэн» на Вандомской площади, где у нас были маленькие апартаменты на первом этаже. Достаточно было перелезть через подоконник, чтобы выйти или войти, без необходимости пересекать холл.
Однажды вечером в Опере устраивали бал-маскарад, и мы решили туда отправиться, Николай в домино, а я переодетым в женщину. Для того чтобы как-то занять начало вечера, мы отправились в «Театр капуцинок». Нас усадили в первый ряд партера. Через некоторое время я заметил в одной из литерных лож пожилого господина, настойчиво лорнирующего меня. Когда в антракте в зале включили свет, я узнал короля Эдуарда VII. Мой брат, выходивший в фойе выкурить сигарету, вернувшись, со смехом рассказал мне, что к нему подошел приличного вида персонаж, попросивший от имени его величества назвать имя очаровательной юной дамы, которую он сопровождает. Должен признаться, что этот успех меня сильно позабавил и несколько польстил моему самолюбию.
Будучи завсегдатаем кафешантанов, я знал большинство модных песенок, которые исполнял сопрано. По нашем возвращении в Россию Николай придумал, как использовать этот талант, выведя меня на сцену «Аквариума», самого модного в то время в Санкт-Петербурге кафешантана. Он отправился к директору, которого знал лично, и предложил ему прослушать одну молодую француженку, исполняющую новейшие парижские песенки.
В назначенный день я отправился к директору «Аквариума» в женском обличье – в сером костюме, в лисьей накидке и в широкополой шляпе – и исполнил ему свой репертуар. Он заявил, что очарован и немедленно нанимает меня на две недели.
Николай и Поля занялись моим туалетом. Они заказали мне синее тюлевое платье с серебряными блестками и шляпку со страусиными перьями различных оттенков синего. Помимо того, я надел хорошо известные драгоценности матери.
Три звезды в анонсе программы рядом с моим именем возбудили любопытство публики. Когда я вышел на сцену, ослепленный прожекторами, меня охватил такой страх, что я на несколько мгновений оказался совершенно парализованным. Оркестр заиграл первые такты «Рая мечты», но музыка доносилась до меня неясно, как бы издалека. Несколько милосердных зрителей, видя мое смущение, подбодрили меня аплодисментами. Я сумел взять себя в руки и спел первую песню, холодно принятую публикой. Зато две следующие, «Тонкинка» и «Дитя любви», имели огромный успех. Последняя вызвала такой восторг, что мне пришлось повторить ее трижды.
Взволнованные Николай и Поля ждали меня за кулисами. Примчался с огромным букетом директор, горячо поздравивший меня. Я поблагодарил его как мог, с трудом сохраняя серьезный вид, протянул руку для поцелуя и поспешил отослать его.
Было договорено никого не пускать в мою гримерку, но, когда Николай, Поля и я катались от смеху по дивану, в нее понесли цветы и любовные записки. Хорошо знакомые мне офицеры приглашали отужинать с ними в «Медведе». Мне очень хотелось согласиться, но Николай категорически запретил и увез с нашими друзьями заканчивать вечер у цыган. За ужином пили за мое здоровье, а под конец мне пришлось забраться на стол и петь под аккомпанемент цыганских гитар.
Шесть раз я появлялся на сцене «Аквариума» без происшествий, а на седьмой заметил в одной из лож друзей моих родителей, уставивших на меня свои лорнеты. Они узнали меня из-за сходства с матерью и надетых на мне украшений.
Разразился скандал. Родители устроили мне жуткую сцену. Николай честно защищал меня, беря всю вину на себя. Друзья родителей, как и наши богемные приятели, поклялись никогда никому не говорить ни слова об этой истории. Они сдержали слово, и дело было замято. Моя карьера певицы легкого жанра завершилась едва начавшись, но я не отказался от переодеваний, так меня веселивших.
В то время в Санкт-Петербурге были в моде костюмированные балы. Я являлся мастером в искусстве переодевания и владел целой коллекцией очень красивых костюмов, как женских, так и мужских. На один костюмированный бал в Оперу я явился точной копией кардинала Ришелье с портрета Филиппа де Шампеня. Красная мантия, которую несли за мной два негритенка в раззолоченных камзолах, принесла мне настоящий триумф.
Другой бал завершился трагикомическим происшествием. На сей раз я был аллегорией Ночи, в усыпанном стальными блестками платье и с бриллиантовой звездой, венчавшей мой парик. В подобных случаях Николай, с настороженностью относившийся к моим взбалмошным идеям, сопровождал меня сам или поручал это кому-нибудь из надежных друзей.
В этот вечер один гвардейский офицер, известный своими любовными похождениями, стал назойливо ухаживать за мной. Этот офицер и трое его друзей предложили отвезти меня поужинать в ресторан «Медведь». Я согласился, несмотря на риск, вернее, благодаря этому риску, безумно веселившему меня, и, видя, что мой брат занят флиртом с какой-то маской, воспользовался этим, чтобы улизнуть.
Я приехал в ресторан в сопровождении четырех офицеров, заказавших отдельный кабинет. Для создания соответствующей атмосферы вызвали цыган. Под воздействием музыки и шампанского мои спутники становились все более предприимчивыми. Я отбивался как мог, когда самый дерзкий проскользнул мне за спину и сорвал с меня маску. Понимая, какой сейчас разразится скандал, я схватил бутылку шампанского и швырнул ее в зеркало, разлетевшееся на куски. Воспользовавшись мгновенным замешательством офицеров, вызванным моим поступком, я бросился к выходу, повернул выключатель и выбежал из кабинета. На улице я окликнул извозчика и дал ему адрес Поли. И только тогда заметил, что забыл в «Медведе» мою соболью накидку.
Ледяной зимней ночью по улицам Санкт-Петербурга в открытых санях на полном ходу неслась усыпанная бриллиантами молодая женщина в бальном платье. Кто бы мог узнать в этой сумасшедшей сына одной из наиболее почтенных семей города?
Отец не мог долго оставаться в неведении относительно моих выходок. В один прекрасный день он позвал меня к себе. Поскольку вызывал он меня только в серьезных случаях, я отправился к нему с дурным предчувствием. Действительно, он был бледен от гнева, голос его дрожал. Он назвал меня прохвостом и негодяем, добавив, что субъекту вроде меня порядочные люди не должны даже подавать руки. Он заявил, что я позор семьи и что мое место не в его доме, а на каторге в Сибири. В конце концов он выставил меня и так хлопнул дверью, что в соседней комнате со стены свалилась картина.
Несколько секунд я стоял словно окаменев, оглушенный этой отповедью. Потом отправился к брату.
Николай, увидев меня в таком подавленном виде, попытался утешить. Я воспользовался случаем, чтобы высказать ему все наболевшее. Напомнил, что много раз безуспешно просил у него помощи и советов, в частности, после моей встречи с аргентинцем в Контерксевиле. Я заметил, что это ему и Поле первым пришло в голову ради развлечения наряжать меня женщиной, это и стало началом двойной жизни, которую я все еще вел. Николаю пришлось признать мою правоту.
Правда, игра эта мне нравилась, льстила моему самолюбию, потому что я тогда был слишком юн, чтобы нравиться женщинам, в то время как мог вызывать симпатию некоторых мужчин. Когда позднее я познал успех у женщин, это еще больше осложнило мою жизнь. Женщины привлекали меня, но связи, которые я имел с ними, были короткими. Привыкнув, что это мною восхищаются, не я ухаживал за женщинами, а позволял женщинам ухаживать за мной. Правда в том, что любил я лишь себя. Мне нравилось быть окруженным целым двором, где я был звездой. В глубине души я не воспринимал это всерьез, но мне была по душе атмосфера, позволявшая осуществлять все мои фантазии. Я считал естественным получать удовольствие там, где заблагорассудится, не заботясь о том, что на сей счет могут подумать другие.
Было много разговоров о том, что я не любил женщин. Нет ничего более ложного. Я люблю их, когда они любезны. Некоторые из них сыграли в моей жизни значительную роль, не говоря уже о той, которой я обязан своим счастьем. Но должен сказать, что я редко встречал соответствующих моему идеалу. Мое доверие к ним часто бывало обмануто. Вообще, у мужчин честность и бескорыстие я встречал часто, а женщины в большинстве своем этих качеств лишены.
Меня всегда возмущало несправедливое отношение людей к тем, кто любит иначе. Можно порицать эти отношения как ненормальные, но не существа, для кого нормальные отношения являются неприемлемыми, как противоречащие их природе. Должны ли они, созданные так, быть отверженными?
Глава X
Царское Село. – Великий князь Дмитрий Павлович. – Ракитное
В Царском Селе, где мы часто жили, у нас имелся павильон, построенный моей прабабкой по образцу того, что ей собирался подарить Николай I. Это был дом, построенный в стиле Людовика XV, весь белый как изнутри, так и снаружи. Из большой комнаты со срезанными углами, являвшейся его центром, шесть дверей вели в гостиные, столовую и сад. Вся мебель была той же эпохи Людовика XV, покрашенная в белое и обитая кретоном в цветочек; занавески из того же кретона, продублированные шелковыми шторами с золотистыми шарами, пропускали свет, казалось, впитавший в себя солнечные лучи. Все в этом доме было светлым и веселым. Ароматы цветов и трав наполняли воздух благоуханием и создавали иллюзию вечной весны. После возвращения из Оксфорда я оборудовал себе в мансарде холостяцкую квартирку с отдельным входом.
В Царском Селе все напоминало о Екатерине II: Большой дворец, произведение архитектора Растрелли, прекрасный порядок приемных залов, Янтарная комната, частная гостиная великой императрицы, знаменитая Камеронова колоннада и ее мраморные статуи, огромный парк с его павильонами и рощами, прудами и фонтанами. Стоящий в окружении сосен очаровательный, красный с золотым, китайский театр, обязанный своим появлением на свет прихоти Екатерины.
Монархи не жили в Большом дворце, предназначавшемся для официальных приемов. Николай II выбрал в качестве резиденции Александровский дворец, построенный Екатериной для своего внука Александра I. Несмотря на более скромные размеры, этот дворец был бы не лишен изящества, если бы не неудачные переделки, произведенные в нем по распоряжению молодой императрицы[48]. Большая часть картин, орнаментов и барельефов была заменена на деревянные обшивки из акажу и угловые диваны самого дурного вкуса. Из Англии привезли мебель от Мейпл, а старую меблировку упрятали в чуланы.
Присутствие в Царском Селе императорской четы влекло туда великих князей и многие аристократические семьи. Пикники, ужины, приемы следовали один за другим, и в сельской простоте время протекало приятно.
В 1912 и 1913 годах я часто встречался с великим князем Дмитрием Павловичем, вступившим в Конногвардейский полк. Государь и государыня любили его, как сына[49]. Он жил с ними в Александровском дворце и повсюду сопровождал царя. Все свободное время он проводил со мной. Мы виделись чуть ли не ежедневно, совершали вместе длинные прогулки, пешие и верховые.
Дмитрий был очень привлекателен: высокого роста, изящный, очень породистый, с большими задумчивыми глазами, он напоминал старинные портреты своих предков. Он весь был соткан из порывов и контрастов; его ум, романтический и одновременно склонный к мистицизму, был не лишен глубины. При этом он был большим весельчаком, всегда готовым на самые безумные проказы. Он покорял все сердца своим обаянием, но слабость характера делала его опасно податливым к посторонним влияниям. Будучи несколькими годами старше, я пользовался в его глазах определенным уважением. Он был более или менее в курсе моей «скандальной жизни» и считал меня человеком интересным и немного таинственным. Очень доверяя мне и моему мнению, он выбирал меня поверенным не только собственных мыслей, но и всего, что видел вокруг себя. Так я узнал о многих важных и печальных событиях, происходивших в Александровском дворце.
Предпочтением, оказываемым ему, царь возбудил во многих зависть и породил интриги. В какой-то момент у Дмитрия от успехов закружилась голова, и он стал ужасно высокомерным. Я воспользовался преимуществом, которое мне давало мое положение старшего, и без обиняков высказал ему все, что об этом думаю. Он на меня не обиделся и продолжал приходить в мою мансарду, где мы часами вели дружеские беседы. Почти каждый вечер мы уезжали на авто в Санкт-Петербург и весело проводили время по ресторанам, ночным кабаре и у цыган. Мы приглашали певцов и музыкантов отужинать с нами в отдельном кабинете. Часто нашей гостьей становилась знаменитая балерина Анна Павлова. Эти чудесные ночи были похожи на сон, и мы возвращались только под утро.
Однажды вечером мы ужинали в ресторане, когда ко мне подошел офицер Собственного Его Величества конвоя, еще молодой, очень красивый человек в черкеске, с висящим на поясе кинжалом.
– Сомневаюсь, чтобы вы меня вспомнили, – сказал он, назвавшись, – но, возможно, вы припомните обстоятельства нашей последней встречи? Они были необычными. Мой въезд верхом в столовую залу Архангельского настолько не понравился вашему отцу, что он приказал вышвырнуть меня вон[50].
Я прекрасно помнил тот случай. Я сказал ему, что его поступок вызвал мое восхищение, и признался, что был возмущен поступком отца. По моему приглашению он сел за наш столик и провел с нами часть вечера. Он мало говорил и внимательно рассматривал меня.
– Как вы похожи на вашу мать! – сказал он наконец.
Офицер выглядел сильно взволнованным. Внезапно он встал и попрощался.
На следующий день он телефонировал мне в Царское Село, чтобы узнать, может ли он меня навестить. Я ответил, что живу у родителей и что, с учетом прежних обстоятельств, его присутствие в их доме было бы, по меньшей мере, некорректным. Тогда он предложил мне провести вечер с ним в Санкт-Петербурге. Я согласился, и в условленный день мы поехали к цыганам. Поначалу он был довольно молчалив, но ближе к концу вечера, под воздействием атмосферы и шампанского, стал более разговорчивым, признался мне, что его чувства к моей матери остались неизменными, и поведал, какой шок произвело на него мое сходство с нею. Он хотел встретиться со мной снова, но, невзирая на испытываемую к нему симпатию, я дал ему понять, что если мы еще и свидимся, то исключительно случайно, и что никакая дружба между нами невозможна. Это была наша последняя встреча.
Мои отношения с Дмитрием на некоторое время прервались. Государь и государыня, до которых дошли скандальные слухи на мой счет, неодобрительно смотрели на нашу дружбу. В конце концов они запретили Дмитрию видеться со мной, а сам я стал объектом неприятной слежки. Агенты тайной полиции постоянно шныряли вокруг нашего дома и ходили за мной по пятам, когда я приезжал в Санкт-Петербург. Однако Дмитрий очень скоро восстановил свою независимость. Он покинул Александровский дворец, обосновался в своем собственном, в Санкт-Петербурге, и попросил меня помочь в обустройстве нового жилища.
Сестра Дмитрия, великая княжна Мария, вышла замуж за шведского принца Вильгельма. Позднее она развелась с ним и вышла за гвардейского офицера князя Путятина, с которым тоже развелась. Я часто встречал ее единокровных брата и сестер, рожденных от морганатического брака ее отца, великого князя Павла Александровича, с госпожой Пистолькорс. Они были нашими близкими соседями в Царском Селе. Обе дочери великого князя были прирожденными артистками. Их брат Владимир тоже был щедро одарен талантами. Если бы он не был зверски убит в Сибири вместе с другими членами императорской фамилии, то, вне всяких сомнений, стал бы одним из лучших поэтов нашего времени. Некоторые его стихи вполне сравнимы с пушкинскими.
Его старшая сестра Ирина, красивая и умная, очень напоминала свою бабку, императрицу Марию, жену Александра II. Она вышла замуж за моего шурина, князя Федора, от которого у нее было двое детей, Михаил и Ирина. Младшая, Наталья, изящная и свежая, обладала грацией и ласковостью игривой кошечки. Она вышла замуж за кутюрье Люсьена Лелона, а позднее за американца Дж. Уилсона.
В Царском Селе проводили лето великий князь Владимир с супругой. Та выглядела настоящей знатной дамой эпохи Ренессанса. Она была урожденной принцессой Мекленбург-Шверинской и занимала положение сразу после императриц. Очень ловкая и умная, она с безупречным тактом справлялась со всеми обязанностями своего ранга. Ко мне она была очень доброжелательна, рассказы о моих похождениях ее веселили. Я долгое время был влюблен в ее дочь, великую княжну Елену Владимировну, впоследствии вышедшую замуж за принца Николая Греческого. Ее красота меня завораживала. У нее были самые прекрасные на свете глаза, и все подпадали под их шарм.
В пяти километрах от Царского Села расположен Павловск, имение великого князя Константина Константиновича. Никакая неудачная переделка не изуродовала этот шедевр XVIII века, оставшийся в точности таким, каким был во времена царя Павла I, владевшего им. Великий князь был очень образованным человеком, музыкантом, поэтом и актером. Многие до сих пор помнят, с каким талантом и изяществом он поставил свою пьесу «Царь Иудейский». Великий князь, великая княгиня и восемь их детей очень любили свой дворец и благоговейно ухаживали за ним.
Перед отъездом в Крым, где обычно проводили осень, мы заезжали поохотиться в Ракитное, в Курской губернии. Это имение, одно из самых крупных из принадлежавших нам, включало в себя сахарный завод, лесопилки, кирпичные заводы и шерстопрядильные фабрики, а также многочисленные фермы. Посредине имения возвышались дом управляющего и служебные постройки. Каждое направление хозяйства – конюшни, псарни, овчарни, курятники и т. д. – имело свое отдельное начальство. Лошади из наших конюшен одержали немало побед на петербургских и московских ипподромах.
Верховая езда была моим любимым спортом, и в течение некоторого времени я увлекался псовой охотой. Мне нравилось нестись галопом по полям и лесам, держа на поводе моих борзых. Собаки часто замечали дичь раньше меня и тогда так рвались вперед, что я с трудом удерживался на коне. Поводок у наездника был перекинут через плечо, как перевязь, а другой его конец он удерживал правой рукой: достаточно разжать руку, чтобы освободить собак, но, не имея острого глаза и быстрой реакции, легко можно было вылететь из седла.
Мое увлечение охотой оказалось недолгим. Крики зайца, раненного мною выстрелом из ружья, были для меня такими тягостными, что с того дня я отказался участвовать в этой жестокой игре.
К нам в Ракитное для участия в охоте съезжались многочисленные друзья. Неизменный генерал Бернов всегда вносил комическую нотку. Из-за сильной близорукости ему случалось принимать то коров за оленей, то собак за волков. Однажды он у меня на глазах убил любимую кошку сторожа, которую принял за рысь. Схватив жертву за хвост, он театральным жестом бросил ее к ногам моей матери. Чтобы убедить его в совершенной ошибке, понадобился приход жены сторожа, которая упала на колени перед трупиком своей любимицы и залилась слезами. Но когда однажды генерал ранил загонщика, приняв того уж не знаю за какую дичь, отец забрал у него ружье и объявил, что впредь он охотиться больше не будет.
Среди самых постоянных наших гостей были великий князь Сергей Александрович и великая княгиня Елизавета Федоровна, часто приезжавшие в сопровождении двора, молодого и веселого.
Я обожал великую княгиню, но испытывал мало симпатий к ее мужу. Его манеры казались мне странными, и мне не нравилась его манера смотреть на меня. Он носил корсет, ребра которого просвечивали сквозь белую ткань кителя, когда он бывал в летней форме. В детстве я любил трогать их, что его раздражало.
Чтобы добраться до некоторых охотничьих угодий, весьма удаленных, порой приходилось проделывать долгий путь через леса и поля. Выезжали очень рано. У нас имелись специальные коляски, называемые линейками, запряженные четырьмя или шестью лошадьми, которые могли перевозить десятка два человек. Стараясь скрасить монотонную дорогу, меня заставляли петь. Итальянская песня «Взгляд, затуманенный слезами» была у великого князя одной из любимых. Мне эту песню заказывали по многу раз на дню, так что я в конце концов ее возненавидел.
Мы обедали в палатке и возвращались вечером. После ужина, когда взрослые сидели за картами, мой брат и я должны были ложиться в постель. Но я не мог заснуть до тех пор, пока великая княгиня не приходила пожелать мне спокойной ночи. Она целовала меня и благословляла. После ее поцелуя меня наполняло умиротворение, и я спокойно засыпал.
У меня остались не самые приятные воспоминания о нашей жизни в Ракитном. С тех пор как я потерял интерес к охоте, она виделась мне всего лишь отвратительным зрелищем. Настал день, когда я раздарил все свое оружие и перестал сопровождать родителей в их поездках в это имение.
