Поль Феваль
Роковое наследство
XVI
СКВАЖИНА БЕЗ КЛЮЧА
Расставаясь с Маргаритой, Ирен Карпантье была полна решимости ей повиноваться. Как мы уже сказали, она словно бы находилась во власти некоего наваждения.
Маргарита умела убеждать, у нее был дар завораживать словами и прятать ложь под маской трогательнейшей искренности.
Она обманула юную Ирен, поведав ей вполне достоверную историю.
До тех пор пока Ирен оставалась под властью проникновенного голоса Маргариты, под властью ее магнетического и доброжелательного взгляда, она не замечала ни несообразностей рассказа графини, ни фальшивых интонаций, ни слишком уж романтических мотивов, которыми объяснила Маргарита свой неожиданный визит к юной вышивальщице.
Ирен отнеслась с полным доверием абсолютно ко всему; ее не удивило существование таинственной лиги, не обращающей ни малейшего внимания на французские законы и защищающей добро так, как это делала средневековая инквизиция, убивавшая во имя высших идеалов.
Здравый рассудок Ирен ничуть не возмутился фантастической картиной Добра, которое борется со Злом на территории последнего и его же сомнительными средствами.
Она поверила всему, как верят иногда странной, но приятной новости; она поверила в существование в Париже могучей организации, помогающей бедным и угнетенным не только во французских провинциях, но даже и за границей.
Ирен не пришло в голову, что подобная частная конкуренция с государственными учреждениями не только трудна, но и невозможна.
Честно говоря, ни о чем этом она даже не подумала. Ей было не до того, ибо она очень и очень опасалась за жизнь своих близких, которых якобы могла спасти только эта вот могущественная и таинственная сила.
И потом: разве графиня лгала, когда живописала беды, преследовавшие Винсента Карпантье и Ренье? Нет, она говорила правду. Значит, и все остальное тоже не было выдумкой.
Одно только звено в безупречных рассуждениях Маргариты внушало Ирен сомнения. Мы имеем в виду обвинения, выдвинутые графиней против шевалье Мора.
Дело в том, что здесь вступали в противоборство две силы. Графиня Маргарита вынуждена была сражаться с чувством хотя и не очень глубоким, но искренним, родившимся вместе с первыми грезами юной Ирен о любви.
Каждая женщина в душе немного романтик.
В этом-то и заключается тайна женского очарования.
Женский мир много ярче мужского, потому что женщина вкладывает в свои чувства куда больше воображения; так назовем же этот присущий прекрасному полу романтизм женственностью.
Мать Мария Благодатная, женщина, несомненно, весьма ловкая, сумела взволновать детскую душу Ирен.
Поняв, что девушка увлекается поэзией, она сочинила историю, оказавшуюся совершенно в духе любимых книг Ирен.
Мария весьма долго держала своего главного героя за таинственной завесой, но вот наконец он предстал перед вышивальщицей в сияющем ореоле несчастий и добродетелей: утраченное величие, рыцарские достоинства, отважная борьба слабого одиночки против могущественных и злокозненных сил, таинственность, вмешательство рока, изобилие ослепительных надежд...
Но какая книга может обойтись без ноток комического? Наш романтический герой вместо верительных грамот, подтверждающих его древнее и благородное происхождение, предъявил Ирен лишь поразительное сходство со своей сестрой Марией Благодатной.
Мы знаем, что Ирен подпала под власть магических чар. Ее давняя привязанность к Ренье сопротивлялась этой новой страсти, но здравому смыслу никогда не совладать с бурным натиском фантазии, и потому он всякий раз терпит поражение.
Однако мы видели и другое: соблазнитель, желая, чтобы здравый смысл Ирен сдался окончательно, употребил весьма примитивное средство, но оно-то и оказалось самым действенным.
Эшалот охарактеризовал это средство как ребяческое, поскольку оно напоминало волшебные очки, с которыми так любят играть дети. Но никогда не судите свысока о шитых белыми нитками хитростях: мало кто может разгадать их. Впрочем, сердце Ирен временами сжималось от тоски, а здравый смысл подавал голос; и вот пришел день, когда Ирен со страхом заглянула в самые глубины своей души.
Однако же ее путало и другое: необходимость закрыть, не дочитав, прекрасную поэму, рассказывающую о преступлениях, победах и поединках.
Нам кажется, что мы достаточно подробно описали нашему читателю то душевное смятение, в котором находилась Ирен накануне разговора с Маргаритой. Не мудрено, что графиня одержала победу: ведь ловкой собеседнице девушки удалось коснуться тех струн сомнений и опасений, что уже и прежде звучали в душе Ирен, тревожа ее доверчивость.
Итак, Ирен оказалась героиней мрачного и таинственного романа. Грезы юности увлекли ее в трагическую тьму, исполненную ужаса.
Рамки достоверности, к которым привыкла обыденность, вовсе не существовали для девушки.
Покинув свою комнату, она пошла вниз по лестнице, шагая совершенно механически, точно лунатик, и вскоре оказалась на улице.
Она пересекла шахматную доску с клеточками садиков, что отделяли особняк Гайо от главного корпуса. Походка ее была торопливой, она шла, глядя прямо перед собой.
Ей велено было подойти к карете и сесть в нее. Это она помнила. Но что же ей поручили передать кучеру? Что? Ирен терялась в догадках.
В руках она держала записочку графини Маргариты к ее компаньонке. Эта маленькая бумажка помогла ей сосредоточиться.
– Ночевать я буду в особняке де Клар, а кучер графини должен вернуться обратно не позже, чем через два часа.
Ирен вдруг остановилась. Неужели она проведет ночь вне дома? Пока предложение графини было просто словами, Ирен относилась к нему более или менее спокойно. Но теперь, когда оно готово было стать реальностью, Ирен поразилась себе.
Однако постояв, девушка все-таки двинулась дальше. Садик был безлюден, и ни одно окно не светилось в большом доме. Проходя под сводами арки, Ирен, будто убеждая сама себя, повторила:
– Я еду в особняк де Клар. Я уже у цели, карета совсем близко.
Скотный двор тоже был пуст, но из хлева доносились шуршанье соломы, чавканье и посапывание. Петух, разбуженный ее шагами, пропел «ку-ка-ре-ку», приветствуя луч луны, выглянувшей из-за облаков.
От улицы Отходящих, где ждала карета, Ирен отделяла теперь лишь коротенькая дорожка.
Но девушка вновь замедлила шаг. У нее закружилась голова, ибо ее обуревали разнообразнейшие сомнения.
Она присела на каменный парапет, что обрамлял угол дорожки. В глазах у нее потемнело, колени дрожали.
– Он предупреждал меня, – прошептала она, прижимая ледяные руки к пылающим щекам, – он говорил мне: «Вокруг нас множество моих врагов. Они постараются встать между нами. Вы услышите, как меня оскорбляют, как на меня клевещут...» А потом прибавил: «Вы готовы защитить мое доброе имя?»
А я ответила, – продолжала шептать Ирен, – что если даже весь мир ополчится на него, не исключая и тех, кого я люблю больше жизни, я все равно буду верить только ему!
Тоска сжала ей сердце, угрызения совести поколебали доверие к Маргарите.
«Я же совсем не знаю эту женщину, – подумала Ирен, – хотя она и говорила со мной о людях, которых я очень люблю. Но не солгала ли она? Мне должно быть стыдно. Ведь я нарушила свое обещание, поверив первому же обвинению. Я предательница, предательница!»
Тишину, царившую вокруг, вдруг нарушило громкое цоканье. Застоявшаяся лошадь нетерпеливо забила копытом по булыжной мостовой, а кучер сонным голосом принялся уговаривать кобылку:
– Замаялась, голубка? Я тоже. Вот что значит поступить на службу к дьяволу...
Ирен услышала лишь ворчливый сонный басок, но не разобрала смысла произнесенных слов. Девушку поразило то, что карета, которая должна увезти ее, оказалась так близко.
Это открытие окончательно вывело Ирен из оцепенения, в которое она погрузилась несколько минут назад.
– Я еду в особняк де Клар, – решительно сказала девушка самой себе.
И перед ее внутренним взором возникли лица отца и Ренье.
Ирен встала.
Она шагнула было к воротам, но внезапно резко повернулась и пошла по двору обратно.
– Какое право это женщина имеет распоряжаться мной? Разве я у нее в услужении? – прошептала Ирен. – Почему я поверила ей? Что-то мне подсказывает, что она хотела меня обмануть.
Девушка гордо выпрямилась, тоска, камнем лежавшая на сердце, вдруг исчезла.
– Одно его слово, одно-единственное, – продолжала Ирен беседу с самой собой, – и я уверена, что все ее обвинения рассеются. Было бы ужасно вынести приговор, не выслушав подсудимого. Я хочу его видеть!
Едва успев вымолвить последнее слово, Ирен вскрикнула от удивления, смешанного со страхом. Дребезжащий голос проблеял возле нее:
– Славное времечко для прогулок при луне, красавица! Не хотите ли пройтись вместе со мной по кладбищу?
Под сводом арки главного корпуса темнел силуэт – и это было явно человеческое существо, правда, чрезвычайно странного вида.
Двигалось оно, похоже, от особняка Гайо.
При ближайшем рассмотрении существо это оказалось древним, согбенным старичком, который едва-едва семенил, с трудом переставляя ноги.
Одет старичок был в длиннополый балахон, напоминавший сутану. Среди жильцов своего дома Ирен никогда не видела такого господина...
Девушка была слишком взволнованна, чтобы странная встреча могла оставить ее равнодушной. Ирен взглянула на необыкновенного старичка, сердце ее екнуло и от испуга, и от слабого проблеска надежды разом.
Ирен даже слегка ущипнула себя за руку, заподозрив, что видит дурной сон.
Старичок подошел к девушке совсем близко и захихикал; смех его напоминал сухой шелест пергамента.
– Я вас напугал, красавица? – спросил этот удивительный человек. – Вы никогда со мной не встречались? Люди-то обычно выходят из дому днем. Так делал и я, когда был молод, а было это во времена юности вашей прабабушки. А в моем возрасте что нужно? Лишь одно – забиться в щель, образовавшуюся в какой-нибудь старой стене. Совы и я, мы выбираемся наружу ночью. Спите спокойно, красавица! Найдутся и те, кому утра уже не увидеть... Хе-хе-хе, я ведь еще и пошутить горазд!
На незнакомца падал теперь тусклый свет выглянувшей из-за туч луны. Старик дрожал от холода и кутался в свой балахон.
Ирен продолжала свой путь в еще большем смятении. Кровь стыла у нее в жилах, в голове не было ни одной мысли. Подойдя к особняку Гайо, девушка оглянулась, прежде чем ступить на лестницу. Старичок исчез.
«Где он живет? – задала себе вопрос Ирен. – Откуда он взялся?»
Уже поднимаясь по ступенькам и крепко держась за перила, чтобы не упасть от слабости, девушка тихо произнесла вслух:
– Господи! Я иду по лестнице, я говорю, значит, все это – не дурной, кошмарный сон и нет надежд на пробуждение!
Она безотчетно поднялась на тот этаж, где жила; Ирен и сама не понимала, что собирается делать.
Девушка невольно приостановилась возле своей двери, будто намереваясь вернуться, но колебания Ирен длились не больше секунды. В следующий миг красавица двинулась дальше, стараясь ступать совершенно бесшумно.
Она направилась к тому коридору, куда выходила дверь шевалье Мора.
В коридоре этом не было даже маленького окошка, но и в кромешной тьме Ирен подошла прямо к двери квартирки Мора и тихонечко в нее постучала. Никто не отозвался...
Ирен показалось, что с лестничной площадки донесся звук шагов. На площадку выходили всего две двери, ее собственная и супругов Канада.
Но даже если Ирен и правда услышала шаги, то больше они не возобновлялись.
Девушка постучала в дверь шевалье Мора еще раз и громко прошептала:
– Жюлиан, ответьте! Вы дома? Это я, Ирен. Мне необходимо поговорить с вами.
Ответом ей было молчание.
В обычное время визит на этом бы и закончился. Отношения Ирен и господина Мора были не только чистыми и невинными, как сама девушка, но итальянец соблюдал еще и некий торжественный этикет, поскольку настаивал на своей принадлежности к высшей аристократии. Он стремился поступать, как король, во всем – даже в любви.
Хотя вполне возможно, что благородная сдержанность шевалье Мора, которая сыграла немалую роль в завоевании симпатий Ирен, объяснялась совсем иными причинами. Но о них мы поведаем читателю несколько позже.
Как бы то ни было, Ирен ни разу не переступала порога комнаты господина Мора.
И тем не менее сейчас девушка не колебалась. Этой ночью она стала совершенно другой Ирен. Она действовала по наитию, как лунатик.
Пальцы ее нащупали дверную ручку с такой легкостью, словно это давно вошло у Ирен в привычку.
Но и нажав на ручку, Ирен не смогла открыть дверь, запертую на ключ.
Мой ученый и многомудрый друг Эдуард Фурнье написал очаровательную книгу под названием «Новое – хорошо забытое старое»; я вспомнил сейчас о ней из-за изобретения, которое вызвало так много шума в те годы, когда Францией правил Луи-Филипп.
Изобретение это называлось «замок без ключа» и было, безусловно, по-своему занятным.
Я не знаю, описано ли оно в книге моего друга, который приводит обширный перечень воскрешенных в наши дни старинных находок, но мне точно известно одно: такие замки были в большой моде в восемнадцатом веке.
Наши деды, большие шалуны, обожали маленькие секреты, тайники с пружинами и игрушки с сюрпризами.
Загородные домики квартала Попинкур, обреченные в самом скором времени на снос, битком набиты этими детскими забавами, и особняк Гайо, который тоже являлся когда-то загородной резиденцией, вовсе не был в этом смысле исключением.
Большинство дверей в особняке было с секретом, и секрет этот состоял как раз в приспособлении, которое наш современный изобретатель назвал «замком без ключа».
Суть этого устройства в том, что в створку двери вставлена пластинка, надавив на которую, вы приводите в действие механизм, убирающий язычок замка из паза.
Такой секрет был и в двери Ирен. Девушка поискала – и нашла знакомую пластинку в двери господина Мора. Ирен нажала, и замок послушно открылся. Теперь, повернув ручку, Ирен спокойно распахнула дверь.
Без малейших колебаний девушка шагнула в комнату. – Вы дома, Жюлиан? – проговорила Ирен. Но вопрос ее был лишь данью вежливости, ответа на него девушка и не ждала.
Поплотнее прикрыв за собой дверь, Ирен почувствовала, что силы окончательно покинули ее, и опустилась в большое удобное кресло.
«Он непременно вернется. Я его подожду», – подумала девушка.
XVII
У ШЕВАЛЬЕ МОРА
Кресло, в которое почти упала Ирен, стояло у окна, выходившего на Грушевую улицу.
Другое окно, то самое, в котором мы впервые увидели шевалье Мора, освещенного предзакатным солнцем, в лучах которого вспыхнули золотом и буквы «Боццо-Корона» на могильном камне, теперь закрывали ставни.
Ирен была так опустошена и так угнетена, что ей даже не пришло в голову распахнуть это второе окно и посмотреть, что же делает графиня Маргарита у нее в комнате.
И дело было не в том, что Ирен позабыла в этот миг о существовании графини; у девушки просто не было сил подняться на ноги.
Ирен сказала себе, что будет ждать. И вот она сидела и ждала. Больше ничего.
Физическая усталость была сущим пустяком по сравнению с той тяжестью, что легла девушке на сердце.
Окно, выходившее на кладбище, было распахнуто настежь, и Ирен с удовольствием подставила свое пылающее лицо ночному ветерку.
Таинственный свет, который заметила Маргарита за решеткой, окружавшей могилу полковника, давно исчез, и тем не менее похоже было, что на кладбище творится что-то странное.
Оттуда доносился глухой шум, словно под землей копался гигантский крот, а по временам долетал, казалось, даже шепот из-за кустов.
Более того, иной раз ухо вроде бы улавливало тихий смех.
Любая ночь полна жутких, таинственных, необъяснимых звуков.
И если предположить, что кладбищенские сторожа спят мирным сном в своем домике, то шуметь могли только призраки. Ведь живые люди после захода солнца не сумели бы проникнуть в эту юдоль скорби и печали: как мы уже говорили, охранять покой мертвецов сторожам помогали теперь еще и собаки.
Днем гуляющая публика могла любоваться этими собаками, сидящими до вечера на привязи. Устрашающее зрелище. Администрация жутко гордилась своими грозными помощниками.
Однако эти кладбищенские звуки, реальные или призрачные, совершенно не волновали Ирен. Они просто не доходили до ее сознания, хотя девушка отчаянно пыталась уловить хоть малейший шум, но вслушивалась она в гробовую тишину коридора.
Ирен ждала, когда же на лестнице раздадутся шаги. Девушка надеялась, что это все-таки случится, несмотря на слова Маргариты:
– Господин Мора будет нынешней ночью занят.
Это утверждение графини то и дело всплывало в памяти Ирен вместе с неясными, глухими угрозами, невольно заставлявшими девушку трепетать.
Ирен была уверена, что все эти слова никак не связаны со старичком, которого она только что встретила во дворе.
Однако фигура человека в странном теплом пальто, похожем на балахон, то и дело возникала перед ее внутренним взором, оттесняя даже образ господина Мора.
Что это за старик? Кто он такой? Откуда взялся? Ирен не сомневалась, что никогда в жизни не слышала этого скрипучего голоса, и тем не менее он будил в ней какие-то смутные воспоминания...
Внезапно девушка привстала с кресла. Кто-то медленно поднимался по лестнице, с трудом одолевая ступени.
Тяжелые неспешные шаги никак нельзя было спутать с легкой, летящей походкой красавца-итальянца, которого поджидала Ирен.
– Наверх взбирается какой-то старик, – сказала она себе, – наверное, он живет в мансарде.
Но человек, громко топавший по ступеням, не стал подниматься на последний этаж, а пересек лестничную площадку и двинулся вдоль по коридору.
Ирен сидела не дыша. Страх вновь заставил работать ее мозг. Порой и тяжелораненые бредут вот так, едва держась на ногах... Неужели случилось несчастье?
Имя Жюлиана рвалось с дрожащих губ Ирен. Битва началась, это говорил девушке голос не разума, а сердца. Но неужели Жюлиан уже покинул поле боя? Неужели враг победил?
Неуверенные шаги по плиткам коридора... Человек остановился прямо перед дверью квартиры шевалье Мора. Ирен напряглась как струна; девушка готова была броситься навстречу тому, кто войдет в комнату. Ирен показалось, что в замке поворачивается ключ...
Но нет, она услышала стук. Ирен рухнула в кресло. Это был не Жюлиан...
Перепуганная до полусмерти, девушка не могла выговорить ни слова.
Слабый, усталый голос пробормотал:
– Неужели я ошибся дверью? Но этаж тот, потом я пересек площадку, повернул по коридору направо... Может, она заснула?
Ирен слышала весь этот монолог. Сердце ее колотилось, на висках выступил пот.
Она отказывалась верить собственным ушам.
В дверь снова постучали, и усталый голос произнес:
– Ирен!
Девушка едва не лишилась чувств в своем кресле.
– Отец! – пролепетала она.
И тут в ее мозгу молнией сверкнула странная мысль, заставившая пораженную красавицу прошептать:
– Этаж, площадка, коридор! Кто сообщил ему эти лживые сведения?
– Ирен! – вновь позвал ее тот же усталый голос. – Я едва держусь на ногах, девочка моя! Ты уже легла? Открой, это я. Я получил твое письмо и тут же примчался к тебе. Или ты так больна, что не можешь даже подойти к двери?
– Мое письмо? – недоуменно повторила Ирен. – Я больна?
Она поднялась с кресла и двинулась к двери на ватных ногах. Девушке стоило большого труда отпереть замок.
– Где же ты? – спросил Винсент Карпантье. Да, это был он – собственной персоной.
Винсент протянул вперед руки, ища в темной комнате Ирен.
Дочь бросилась ему на шею.
– Я чувствовал, – говорил Карпантье, – что не ошибся, хотя голова у меня слабовата... Парижских улиц я уже не узнаю. Да и жил я далеко отсюда. Зажги свечу, дочка. Но сначала впусти меня в комнату и дай мне стул, я страшно вымотался в пути...
Ирен подвела отца к креслу, с которого только что встала.
В этот миг в окно заглянула луна, залив комнату мутным светом, и Ирен легко нашла на столике медный шандал, на котором заиграли неяркие розоватые блики. Девушка провела рукой по ковровой скатерти и нащупала рядом с шандалом спичечный коробок.
Винсент тем временем говорил:
– Хорошо, что ты написала мне, девочка, но ты могла бы сообщить все это и раньше. Почему ты больше никогда не упоминаешь о Ренье? А скажи-ка мне, ограда, что находится рядом с домом и тянется вдоль бульвара, – это и есть кладбищенская стена? Да? Значит, там он и похоронен? Меня это пугает. Понимаешь, меня стали преследовать видения. Вот только что я шел по совершенно безлюдному бульвару, и вдруг передо мной возник этот тип – тощий-претощий, в черном балахоне, похожем на сутану или просторное теплое пальто. Я прибавил шагу и вот до сих пор никак не отдышусь. Но я могу поклясться, что это был он!
Ирен слушала отца, не перебивая. Она чиркнула спичкой; вспыхнул веселый огонек.
– Но как этот человек мог разгуливать по бульвару? – продолжал Винсент Карпантье. – Он же умер! Ты ведь тоже уверена, что он умер, не так ли? Ты не сомневаешься в этом, дочка?
– Кто умер, отец? – спросила Ирен; рука ее, подносившая зажженную спичку к свече, заметно дрожала. – Вы только что говорили о Ренье, так он, слава Богу, жив.
Свеча загорелась и осветила разом и комнату, и обоих участников описываемой сцены. Квартирка принадлежала мужчине, ошибиться на этот счет было невозможно: слишком она была безликая и не очень уютная. К тому же там и сям, на стульях и на диване валялась мужская одежда.
– Как ты бледна! – воскликнул Винсент. – Подойди, поцелуй меня! Конечно, Ренье жив. Я говорил совсем не о нем. У меня, знаешь ли, бывают провалы в памяти. Тут повсюду разбросаны вещи твоего мужа, а я, видит Бог, запамятовал, когда, собственно, вы поженились...
Свеча, поначалу ярко вспыхнувшая, теперь еле теплилась; комната вновь погрузилась во тьму.
Но Ирен успела разглядеть измученное лицо Винсента, болезненную бледность его кожи, седые, взлохмаченные волосы и испарину на лбу.
Карпантье постарел еще на десять лет за несколько месяцев, прошедших с тех пор, как Ирен и Ренье навещали его в шахтах Штольберга.
Лицо Карпантье было даже не бледным, а серым, покрытым сетью глубоких морщин, а из-под седых, кустистых бровей Винсента смотрели огромные, блестящие, совершенно безумные глаза.
Ирен подставила отцу щеку и сама нежно поцеловала его.
Огонек, пляшущий на конце фитилька, теперь жадно поглощал воск, решив помочь свету в его извечной борьбе с тьмой.
– Так о ком вы говорили, отец? – поинтересовалась Ирен. – Кто умер?
– Демон, – ответил Винсент, дрожа так, словно толстая теплая куртка не спасала его от холода.
Одежда лишь подчеркивала ужасную худобу этого несчастного человека. Никакое актерское искусство не помогло бы скрыть печальных перемен, никакой грим не сумел бы спрятать следы той ужасной работы, какую проделали нищета, страдание и страх.
На Винсенте Карпантье был костюм, привычный для прусских крестьян, вернее, для самых бедных из них: потертая, изношенная куртка, растрескавшиеся нескладные башмаки. На плече у Винсента висела объемистая холщовая сумка.
Погладив дрожащей рукой светлые волосы дочери, он продолжал:
– Я знаю, его смерть – это еще не конец. Ведь живы все остальные, целая свора убийц. Но у них нет ключа к тайне. Они не догадываются, что в задней части особняка, со стороны сада – как раз там, где я поставил на своем плане красную точку, – есть крохотная комнатка, отделенная от внешнего мира одним-единственным слоем камней толщиной в палец. Я привез с собой свою кирку и спрятал ее внизу, за досками; этой киркой я рублю в шахте уголь. Так что все в порядке. У меня хватит сил. Мне известно, куда нужно бить. С трех ударов стена будет проломлена.
Нет, не возражай мне, – прервал Винсент самого себя, понижая голос и обращаясь к Ирен, – и никому ничего не говори, даже Ренье! Ты помнишь картину? Подземелье с грудами сокровищ, старик и юноша? Не раз я переводил взгляд с лица Ренье на изображение отцеубийцы. И однажды Ренье сам сказал мне: «Не правда ли, я похож на молодого человека с этого полотна?» Молчи, доченька. Не стоит будить судьбу, когда она ненадолго задремала.
Ирен слушала... Она знала достаточно много, чтобы понять скрытый смысл этих, на первый взгляд, бессвязных и загадочных речей. Но она никак не соотносила их с реальностью, считая, что все это – лишь плод больного воображения ее отца.
И думала она сейчас не о картине, а о человеке. Мысль о нем не покидала Ирен ни на секунду. Перед внутренним взором девушки стоял образ господина Мора.
– Да, да, они и впрямь похожи, – пробормотала она. Винсент Карпантье пристально посмотрел на дочь.
– Ты – наследница, – заявил он. – Наследница, поскольку ты – его жена. Он – самый младший в роду, он – внук. Куатье мне все рассказал. Ему было известно множество любопытных историй, но где спрятаны сокровища, не догадывался даже он. Только мы вдвоем и знали, где они, – я и тот. Тотумер, теперь в тайну посвящен я один.
Ирен открыла рот, чтобы сказать: «У меня нет мужа» – и вывести наконец своего отца из заблуждения, в которое он невольно впал.
Но Винсент, торжественно подняв руку, призвал дочь к молчанию и продолжал:
– Сам Господь хочет, чтобы все богатства достались мне. Иначе откуда столько чудес? Я уже десять раз должен был умереть. Всех остальных сокровища уничтожили. Куатье знал этих людей поименно: и тех, кто убивал, и тех, кого лишили жизни. Последний пал на моих глазах – и тоже от руки своего потомка. Так было всегда. Всегда! Он прикончил собственного деда, старика с картины, который отправил на тот свет своего сына, а потом и внука, прекрасного маркиза Кориолана – в ту самую ночь, когда Ренье пытался найти пристанище в проклятом доме неподалеку от Сартена. Ренье не знал, кто в действительности он сам, – и даже не подозревал, что маркиз Кориолан, красивый молодой человек, погибший под обломками башни, был старшим братом его отца...
Винсент замолчал, широко раскрытыми глазами смотря в лицо дочери.
– Помолчи! – внезапно вскричал Карпантье. – Ты что, хочешь возразить мне, Ирен? Неужели ты разбираешься во всем этом лучше меня? Имей в виду: по наследству переходят две вещи: богатство и кинжал. Ни один из Хозяев сокровищ не умер в своей постели! Ни разу!
Это золото добыто и полито кровью, оно убивает и никогда не перестанет нести гибель.
Я видел этот клад! Я видел сокровища! Им нет равных в мире! Они – рай! И они – ад!
Они притягивают, словно гигантский магнит, они пьянят, будто старое вино.
Я любил, любил всем своим сердцем, но чувства к женщине – это пустяки. Я страдал, оплакивая ту, которая была частью меня самого, но и страдания эти – пустяки. Все – пустяки по сравнению с этим вожделением, похожим на боль, по сравнению с муками, подобными наслаждению!
В тело мне впивались веревки, я задыхался, смерть занесла надо мной свою косу, но я ничего не замечал. Я не помнил ни тебя, мое дорогое дитя, ни себя самого – золото заворожило меня, я пил искрящееся вино алмазов и драгоценное молоко жемчугов...
Но знаешь, и это пустяки, да, да, и это все пустяки! Жемчуга, золото, бриллианты – все это лишь пустая мишура! Человек почти воздвиг Вавилонскую башню – вопреки воле Господа. И башня эта была лишь чудовищным нагромождением камней. Что и впрямь может вознести живого человека на небеса, так это крошечный клочок бумаги, который легко спрятать, просто зажав в кулаке. Англия, страна герцогов и евреев, создала великое чудо: банковский билет, равный миллиону. Я видел груды таких билетов; и одного из них хватило бы, чтобы заполнить золотом целый сундук, если только превратить этот листок в монеты. Я любовался несбыточной мечтой, которая тем не менее стала явью, и явь эта была во сто крат невероятней любого безумия. Я попытался сосчитать билеты, и рассудок мой помутился.
Карпантье остановился, чтобы вытереть пот, струившийся по его лицу. Ирен слушала Винсента с холодным безразличием.
– Отец, – воскликнула она, пытаясь отвлечь Винсента от мыслей, приводивших его в лихорадочное возбуждение, – прошу вас, расскажите мне о себе.
– А о ком же я тебе рассказываю?! – вскричал Винсент. – Я и есть тот человек, которому суждено стать Хозяином сокровищ! У меня есть кирка. И я точно знаю, где спрятан клад. Я вижу его даже с закрытыми глазами. Я пробью стену, и потечет золото, потоками, потоками...
– Ах, отец, – опять прервала его Ирен, – тогда поговорим обо мне, я так несчастна и так нуждаюсь в ваших советах!
– Разве тебе плохо с Ренье? – спросил Винсент, хмуря брови.
– Я уже давным-давно не видела Ренье, отец, – вздохнула девушка. – И вы бы уже знали об этом, если бы позволили мне произнести хоть слово. Ведь я хочу лишь одного – сказать вам правду: я не замужем. И как я могла бы обвенчаться, не испросив вашего благословения?
– Верно, верно, – согласился Винсент, – я должен был бы сообразить это сам.
– И я никогда не стану женой Ренье, – продолжала Ирен.
– Ну, ну, – рассеянно пробормотал Винсент, – милые бранятся – только тешатся...
Взгляд Карпантье упал на мужскую одежду, разбросанную по стульям, и Винсент, добавил:
– Я знаю тебя, ты – дочь своей матери и ничего дурного сделать не можешь. Но кое-что я тут не понимаю. Объясни мне все, и поскорее. Этой ночью у меня будет много работы, очень, очень много.
– Какая работа?! – воскликнула Ирен. – Вы же так устали!
– Да, – согласился Винсент, – я страшно утомлен, но не собираюсь охать, как старик. Но поговорим о Тебе. Детям нужны родители, тебя воспитывали как благородную барышню. Признайся мне во всем – и не медли.
– В моей исповеди не будет ничего такого, из-за чего мне пришлось бы краснеть, – произнесла Ирен, невольно поднимаясь на ноги.
– Тем лучше, – удовлетворенно кивнул Карпантье. – Но какой другой мужчина, кроме Ренье, мог оставить у тебя свою одежду? Меня интересует сейчас только это.
– Мы не в моей комнате, отец, – ответила Ирен. В глазах Винсента мелькнуло беспокойство.
– Так, значит, ты меня обманула, – прошептал он. – Я уверен, что точно следовал всем указаниям, которые ты дала мне в своем письме. Я выучил их наизусть.
Ирен и сама вся извелась от волнения и тревоги. Девушка предчувствовала, что, поговорив с отцом, получит неопровержимые доказательства самой гнусной бесчестности, жертвой которой она стала.
Винсент произнес:
– Голова у меня не совсем в порядке, это правда, но клянусь, что все это мне не привиделось. Я получил письмо от своей дочери, в этом я уверен. Я прочитал его сто раз, пока добирался до Парижа. Из этого послания я узнал, что демон умер. А что касается твоего почерка, то убедись сама, – добавил Карпантье, обращаясь к Ирен.
Он порылся в карманах своей куртки и извлек из них сначала пару пистолетов и маленький кинжал.
