Фредерик Марриет
Валерия
– Мадмуазель де Шатонеф, – сказал он сухо, хотя и шутя, – я стар, вы молоды, а молодежь, я знаю, считает нас стариков, ни на что не годными.
– Нет, нет, поверьте, я этого не думаю.
– Я тоже. Так предоставьте же мне действовать по моему усмотрению и позвольте мне, для вашего успокоения, заметить, что у меня у самого есть две дочери и еще сын, кроме Чарльза. Я очень рад видеть у себя за столом человека образованного, не дурака и не фата, как вы заметили; но чтобы он сделался у меня в доме habitue, для этого я должен прежде узнать о нем побольше. Однако колокол уже позвонил, и я советую вам, не теряя времени, заняться вашим туалетом. И главное, не отступайте от вашего решения никогда не выходить замуж, потому что мужья тираны.
Можете себе вообразить, что я воспользовалась его словами и поспешила убежать от прозорливого старика.
– И как это он все видит? – подумала я. – В одну минуту он прочел все, как по писанному. Но в мое сердце он не заглянул, я думаю; сама не понимаю, что в нем происходит.
Я не знала еще в то время, что, когда душою нашей овладеет сильная страсть, или даже когда она только что зарождается, мы понимаем себя меньше всех.
Я не знаю и не старалась узнать, собирал ли судья справки о графе, как был намерен. Не знаю также, что было их результатом. Но на следующее утро граф явился с верховою лошадью для Августа; он не спросил, дома ли мы, но приказал нам только кланяться и пригласил брата ехать с ним верхом.
Лионеля не было, он уехал по делам в город. Август и граф уехали вдвоем и воротились уже под вечер, незадолго до обеда. Граф уехал, не сходя с лошади.
Признаюсь, что это доставило мне больше удовольствия, чем если бы он вошел. Я видела в этом поступке много деликатности: он не хотел быть в тягость ни мне, ни Сельвинам.
Август в продолжение всего обеда читал панегирик графу и уверял, что в нем есть все, чего только можно искать в друге или любовнике.
– Ого! – воскликнул старик Сельвин, выслушавши Августа. – Кажется, этот граф с черными усами скоро одержал победу. Того и смотри, что еще кто-нибудь убежит! (Он взглянул на Каролину.) Мадемуазель де Шатонеф очень искусна на эти дела. Но из моего дома не улизнуть никому.
Обед прошел очень весело. После обеда занялись музыкой, и Сельвин только что попросил меня что-нибудь спеть, когда вошел слуга Лионеля. Он прискакал из Лондона отыскивать своего господина, на имя которого была получена из Парижа огромная пачка писем с надписью: доставить немедленно.
Это нарушило на минуту наше веселье; но скоро оказалось, что главное письмо было к моему брату от парижского коменданта, звавшего его назад. Его требовали туда к 3 июня.
Горько было нам расстаться после такого короткого свидания, но мы утешились тем, что Па-де-Кале не Южный океан.
Глава XII
Утро, назначенное для смотра, было прекрасно. Это было в конце мая, и окрестности города представляли очаровательный английский ландшафт. Деревья стояли в цвету, и воздух был напитан ароматами. Парки и подгородние дороги были усеяны няньками и целыми стадами краснощеких, веселых детей. Август не мог налюбоваться на эту картину.
Деревья, цветы, луга, Темза, белеющая бесчисленным множеством парусов, дачи, няньки и дети, – все приводило его в восхищение. Веселое расположение духа его сообщилось и нам, и на душе у нас стало ясно, как на майском небе.
Когда мы прибыли на поле, назначенное для смотра, брат мой замолчал и побледнел за минуту. Но потом глаза его сверкнули, когда он обвел ими войско, проходившее в минуту нашего приезда перед принцем, для которого делали смотр. Возле принца, верхом на коне, виднелся старик в фельдмаршальском мундире. По орлиным глазам и носу в нем тотчас же можно было узнать великого воина.
– Поистине, великолепное зрелище, – говорил вполголоса брат мой.
Через минуту мимо нас проехал на рысях полк уланов и за ним несколько эскадронов гусар. Зрелище было живописное. Военная музыка приводила меня в восторг. Но спокойный ветеран, неподвижно стоявший среди общего движения и замечавший все мелочи маневров, сделал на меня впечатление сильнее всей массы пестрых мундиров.
Я думала о том, как стоял он среди гигантской битвы народов, где решалась судьба царств, как встретил он без страха и без трепета непобедимого Наполеона; я вспомнила, как сломил он силу моей родины, и кровь похолодела у меня в жилах.
Если бы он смотрел гордо и торжественно, я могла возненавидеть его; но бесстрастный и спокойный, с лицом, свидетельствовавшим о спокойной совести, он являлся мне врагом моего отечества только по долгу, а не по личному произволу. Я чувствовала, что находилась в присутствии великого человека. Спутницы мои заметили, что я почти не сводила с него глаз, и начали между собою перешептываться. Шепот их обратил на себя внимание Августа; он оглянулся, понял причину их улыбок и посмотрел на меня, нахмурив брови. Но лицо его почти в ту же минуту опять прояснилось.
Начались маневры. Я, разумеется, не понимала смысла движения войск, но картина была увлекательная. Кавалеры наши были так заинтересованы, что попросили у нас позволения отъехать в ту сторону, где маневрировала артиллерия.
Так как при нас были слуги, и от английского народа нечего опасаться грубости, мы согласились, и кавалеры наши ускакали, обещая возвратиться через четверть часа.
Едва они скрылись из вида, как я заметила высокого, воинственного, прекрасного ездока в штатском платье, а за ним жокея в черной куртке и шляпе с кокардой.
Мне казалось лицо его несколько знакомым; я как будто где-то его видела, но где, не могла вспомнить. Напрасно я ломала себе голову. Он был, очевидно, англичанин, а из английских офицеров я не знала никого. Он проехал мимо нас и старался, казалось, разобрать герб на нашем экипаже и узнать, кто я; по крайней мере, я не могла не заметить, что он беспрестанно на меня посматривал, как будто и он узнал меня. То же самое повторилось и в третий раз. Потом он подозвал к себе своего грума, который вслед затем подъехал к слуге Сельвина, стоявшему в нескольких шагах от нашего экипажа и что-то у него спросил.
Всадник, получив ответ, кивнул головой, как будто хотел сказать «я так и думал». Потом он взглянул на меня, приподнял шляпу и потихоньку удалился.
Каролина тотчас же все это подметила и сказала, обращаясь ко мне:
– Кто это, Валерия? Где я его видела?
– Я сама задаю себе тот же вопрос, – отвечала я. – Я тоже его видала, но не помню где. Это странно.
– В самом деле? – проговорил чей-то голос как раз под моим ухом. – А можете вы сказать, где вы меня видели, неблагодарная?
Я обернулась и увидела перед собою бледное от злости лицо Г**, бесчестного отставного мужа мадам д'Альбре, первого виновника всех моих несчастий. Я посмотрела на него пристально и отвечала с презрением:
– Очень могу, мосье Г**. Я никак не ожидала встретиться с вами опять. Я думала, что вы на своем месте – на галерах.
Конечно, мне не следовало говорить таким тоном, но кровь у меня горяча. Когда я вспомнила о всем, претерпенном мною в жизни, негодование овладело всем моим существом.
– А, – отвечал он, заскрежетав зубами, покраснев, как рак, и схватив меня за руку. – Убирайся сама на галеры, неблагодарная собака!..
Не знаю, что хотел он еще сказать, но в это время послышался топот скачущей во весь опор лошади, и через минуту он очутился в руках графа де Шаванна, только что возвратившегося к нам.
Подскакать к нашему экипажу, соскочить с лошади, схватить наглеца, стащить его долой и приняться бить его изо всей силы хлыстом, – все это было для графа Делом одной минуты.
После я удивлялась, откуда взялось столько силы у такого слабого, по-видимому, человека? Граф былростом гораздо меньше Г**, а ворочал его, как пятилетнего ребенка.
Оставивши его, наконец, он обратился к нам с улыбкой, как будто протанцевал кадриль, снял шляпу и сказал:
– Извините, mesdames, и в особенности вы, мадмуазель Валерия, за эту сцену. Я не выдержал.
Каролина и сестры Сельвина были так перепуганы, что не могли ничего отвечать; я тоже онемела от удивления. В это время Г**, с окровавленным лицом и запачканным платьем, снова подошел к нашему экипажу.
Он был бледен, как полотно, но, очевидно, не от страха, а от злости.
– Граф Шаванн, – сказал он, – я вас знаю, да и вы будете меня знать, даю вам слово. Вы дадите мне удовлетворение!
– О, нет, нет, – воскликнула я, всплеснувши руками. – За меня не надо, граф! За меня не рискуйте жизнью!
Он поблагодарил меня выразительным взглядом и сказал господину Г**.
– Я вас не знаю, да, вероятно, и не буду знать. Я наказал вас за дерзость перед дамой.
– Дамой! – прервал его негодяй. – Такой же дамой, как…
Но граф продолжал, как будто не слыша его:
– И сделал бы это во всяком случае, – зная вас или не зная, – что и готов повторить снова, если вы опять вздумаете делать дерзости. Что же касается до удовлетворения, то если вы потребуете его, как должно, – я никогда не отказываю в нем тем, кто достоин со мною сразиться.
– А этот господин недостоин скрестить с вами шпагу, – произнес третий голос.
Я оглянулась и узнала офицера, поклонившегося мне за четверть часа.
– Моего слова достаточно в подобных случаях, – продолжал он. – Я полковник Джервис. А этот господин – это известный Г**, пойманный в плутовстве за картами, исключенный из всех клубов и битый неоднократно во всех концах Англии. Никто не захочет явиться к вам с вызовом от его имени, а если кто и захочет, так вы не должны соглашаться.
Стиснув с яростью зубы, разоблаченный негодяй удалился; граф поклонился полковнику и сказал:
– Благодарю вас. Я граф де Шаванн и совершенно уверен в том, что вы сказали. Только негодяй мог вести себя так, как этот господин. Иначе я не решился бы драться в присутствии дам.
– Я видел все, – отвечал Джервис, – и сам спешил сюда на помощь. Но вы предупредили меня, и я остановился поодаль полюбоваться, как вы его отделали. Не в обиду будь вам сказано, граф, но, судя по уменью вашему владеть руками, вас можно принять скорее за англичанина, нежели за француза.
– Я воспитан в Англии, – отвечал граф, смеясь, – и научился здесь владеть руками.
– Это дело другое! Право, я никогда не видал, чтобы хлестали с таким искусством. Видали вы когда-нибудь, мадмуазель де Шатонеф, – кажется, я не ошибаюсь в вашем имени?
– Я до сих пор вовсе не видала ничего в этом роде и от души желаю не видать во второй раз.
– Нет, не говорите этого. Если распорядиться хорошо и ловко, так это очень приятное зрелище. И сверх того, вы неблагодарны к графу.
– Я ни за что на свете не хотела бы быть неблагодарною, – отвечала я, – и граф, я уверена, не сомневается в моей признательности. Я ему очень обязана за защиту и всегда этого от него ожидала.
– Что он будет за вас драться? – шепнула мне Каролина.
Все расслышали это замечание, хотя, может быть, она этого и не желала.
Я отвечала ей довольно холодно:
– Да, Каролина, я уверена, что он всегда готов сразиться за меня и за вас, и за каждую даму.
– Благодарю вас за доброе мнение, – сказал граф.
– Извините, если я вам сделаю вопрос, – сказал полковник, обращаясь ко мне. – Не знаете ли вы…
– Адели Шабо? – прервала я его. – Очень рада услышать о ней что-нибудь или увидеть мистрисс Джервис.
– Я сам хотел это сказать. Мы только вчера приехали в город, и она тотчас же поручила мне отыскать вас. Жиронаки сказали мне, что вы гостите в Кью…
– Да, у судьи Сельвина. Кстати, – прибавила я, – позвольте вас познакомить: мистрисс Сельвин, урожденная Каролина Стенгоп, – полковник Джервис.
Джервис поклонился, но слегка покраснел и взглянул на меня искоса. Но я сохранила такое спокойное выражение лица, что он не мог узнать, известно ли мне что-нибудь или нет.
Каролина тоже держала себя очень хорошо. Вышедши замуж, она сделалась степеннее, характер ее определился, ум развился. Она не покраснела и не смутилась, а только тихонько меня ущипнула, начала расспрашивать об Адели и пожелала ее видеть.
– В Париже она произвела, говорят, сильное впечатление, – сказала она, – и это неудивительно. Она такая хорошенькая! Вы счастливый человек, полковник Джервис.
– Это правда, – отвечал он. – Адель добрейшее создание. В Париже ее все обласкали; особенно мадам д'Альбре. Мы очень обязаны вам за это знакомство, мадмуазель де Шатонеф. Кстати: Адель привезла вам от нее целую кучу писем и подарков. Когда вы к ней приедете?
– Где вы остановились, полковник?
– В отеле Томаса, на Берклей-сквере, пока не найдем порядочной квартиры. В августе мы уедем ко мне на мызу, в горы. Адель хочет, кажется, просить вас туда к себе.
– Благодарю вас; не знаю, удастся ли это. До августа еще целых два месяца, и Бог знает, что случится в это время. Знаете ли: я сама думала ехать во Францию, когда брат должен будет явиться обратно в полк.
– В самом деле? – спросил граф. – Я об этом ничего не слышал. Что же вы, поедете?
– Не знаю. Теперь это еще только мечта.
– Но вы не отвечаете на мой вопрос, – сказал полковник. – Когда же вы навестите Адель?
– Извините, полковник. Я возвращусь в город завтра и тотчас же к ней поеду. В час или в два буду у вас. Сельвин обещал мне дать свой экипаж. Каролина, могу я в нем проехать прямо в отель Томаса?
– Конечно. Что за вопрос? Разумеется, вы можете ехать в нем куда хотите.
– Так я буду у вас в два часа, полковник. Кланяйтесь от меня Адели.
– Благодарю вас. Не смею вас дольше беспокоить, – сказал он, приподнимая шляпу. – Извините, что я взял смелость вступить с вами в разговор. Мы раскланялись, и он ускакал.
– Настоящий джентльмен, – заметила Каролина. – Адель себя не обочла.
– Советую не говорить этого при мистере Сельвине, – сказала я.
– Что за пустяки! – отвечала Каролина, слегка покраснев.
– Кто этот Джервис? – спросил граф. – Из вас, кажется, никто его не знает, и вдруг он делается знакомым. Объясните мне это явление.
– Он прекрасный человек, как заметила мистрисс Сельвин, и очень не дурен собою, как вы сами видите. В обществе он играет важную роль, и, главное, он муж одной премилой француженки, близкой приятельницы Каролины, и бежал с нею полгода тому назад, принимая ее за…
– Валерия! – прервала меня Каролина, краснея.
– Каролина? – возразила я спокойно.
– Что вы хотели сказать?
– Принимая ее за богатую наследницу, – продолжал я. – Но он нашел в ней больше, чем богатство: красоту и доброе сердце.
– Счастливец! – проговорил де Шаванн со вздохом.
– Почему так?
– Потому что женился на женщине, которую вы хвалите. Разве это не счастье?
– Дело очень обыкновенное, – сказала Каролина. – Вы не знаете, граф, что Валерия мастерица устраивать свадьбы. Она выдает своих приятельниц замуж с неимоверною быстротою.
– Надеюсь, то есть, я думаю, – поправился он, – что она лучше, нежели вы ее описываете. Она еще не позаботилась о себе.
– Не знаю, граф, я в этом еще не уверена, – отвечала она, стараясь отплатить мне за мою шутку.
Но я остановила ее, и в то же самое время подъехали к нам Август и Лионель. Смотр еще не кончился, но они вспомнили, что обещали воротиться через четверть часа, и проездили уже целых два часа. Каролина тотчас же начала над ними трунить, что они оставили нас одних среди толпы народа.
– Это не опасно, – сказал Лионель. – Будь тут какая-нибудь опасность, мы давно бы воротились.
– И в подтверждение ваших слов, мы были до смерти перепуганы. Мадмуазель де Шатонеф была оскорблена каким-то искателем приключений, и если бы не граф, так случилось бы что-нибудь и еще хуже.
И вслед затем была им рассказана вся история с господином Г. В жизнь мою не видала я, чтобы кто-нибудь рассердился так сильно, как Август в эту минуту. Он побледнел, как смерть, глаза его засверкали, члены задрожали, как в лихорадке.
– Он за это поплатится! – проговорил он сквозь зубы.
И он крепко пожал руку графу.
– Этого я никогда не забуду, – сказал он глухим голосом. – С этой минуты, граф, мы друзья навеки. Я никогда не могу отблагодарить вас за эту услугу.
– Пустяки, mon cher, – отвечал граф. – Я ничего не сделал особенного.
Но Август продолжал рассыпаться в благодарностях до тех пор, пока граф не сказал:
– Хорошо, пусть будет так, довольно; когда-нибудь и я в свою очередь потребую от вас услуги, позначительнее этой.
– Будьте уверены, что я исполню ваше требование, – отвечал Август. – В чем оно состоит? Говорите.
– Не спешите, – возразил граф. – Это не безделица.
– Полно, Август, – сказала я, – ты разгорячился так, что себя не помнишь. Прикажите ехать домой, Каролина. Судья ждет нас к обеду; а к этому он, как вы знаете, очень неравнодушен.
– Да, да, Валерия; вы всегда заботитесь о других. Поедемте.
В эту минуту подъехал к нам грум Джервиса и сказал:
– Позвольте вас спросить, кто из вас граф де Шаванн?
– Я.
– От полковника Джервиса, – продолжал грум, подавая ему карточку. – Полковник приказал вам кланяться и просить вас, чтобы вы тотчас дали ему знать, если получите какое-нибудь известие от того господина, которого вы отхлестали; он просит вас не считать его за благородного человека; полковник может доказать это и заставить его молчать.
– Благодарю, – отвечал граф. – Кланяйся от меня полковнику и скажи, что я ему очень обязан за внимание. Завтра поутру я явлюсь к нему сам.
Грум уехал.
– Видите, мосье де Шатонеф, – сказал граф, – вы не должны считать этого негодяя чем-нибудь порядочным.
– Разумеется! – сказал Лионель, и вслед за ним все мы повторили: разумеется!
Скоро мы прибыли в Кью и только что поспели к обеду. Предметом разговоров были события этого дня, героем – граф.
На следующее утро я с Августом возвратилась в город. Шаванн уехал из Кью после обеда.
Согласно моему обещанию, я тотчас же отправилась к Адели и застала ее одну, в очень веселом расположении духа. Она говорила, что она счастливейшая из женщин, и желала только увидеть меня замужем.
– Лучше предоставьте это судьбе, – отвечала я. – Суженого конем не объедешь. Спешить или оттягивать, выйдет одно и то же. Каролина тоже говорит, что она счастлива; я вам верю, потому что муж ваш мне очень нравится.
– Очень рада это слышать. Вы тоже его очаровали. Но кто же граф де Шаванн, о котором он прожужжал мне уши? Он говорит, что это единственный француз, который достоин быть англичанином, – а выше этой похвалы он не может себе ничего вообразить. Кто же этот граф, Валерия?
Я отвечала ей, что знала.
– Ну, и что же? – спросила Адель.
– Ну, и – ничего, – отвечала я.
– Не секретничайте с друзьями, – сказала она, глядя на меня серьезно. – Я от вас не скрывалась, и вы помогли мне советом. Будьте же и вы со мною откровенны.
– Я люблю вас, Адель, и у меня нет от вас секретов. Мне нечего от вас скрывать.
– Нечего? А граф?
– Что ж граф?
– Вы не думаете сделаться графиней?
– Нет.
– В самом деле?
– В самом деле.
– Этого я не понимаю. Из слов мужа я заключила, что это уже решенное дело.
– Полковник ошибается. Тут ровно ничего нет, ни решенного, ни нерешенного.
– И вы его не любите? Он вам не нравится?
– Нравится как приятный собеседник часа на два и как благородный человек.
– Так отчего же не полюбите вы его и больше?
– Я буду с вами откровенна, Адель. Я вовсе не думаю о том, могу ли я его любить или нет. Он никогда и ничего не говорил мне о любви, а не мне же заводить об этом разговор.
– Понимаю, понимаю. Но, будьте уверены, он заговорит. Что вы ему тогда ответите?
– Тогда подумаю.
– Это значит, вы скажете да. Только обещайте мне обратиться ко мне, если вам понадобится моя помощь. Я сделаю для вас все, что могу, по первому слову; муж мой также; вам обязаны мы нашим счастьем.
– Извольте, обещаю.
– Так довольно же; ни слова больше об этом. Пойдемте ко мне в комнату, я отдам вам письмо и подарки мадам д'Альбре. Знаете ли, Валерия, она обласкала нас как нельзя больше. Она, кажется, раскаивается в своем поступке против вас.
– А знаете ли вы, что человек, которого граф прибил хлыстом, ее бывший муж, господин Г**?
– В самом деле? Он не простит вам до гроба. Джервис думал, что он никому из вас не известен по имени. Но стоит ли думать об этом негодяе? Вот вам письмо мадам д'Альбре.
Письмо было ласково, как нельзя более. Она благодарила меня за знакомство с Джервисами, и надеялась встретиться со мною когда-нибудь, когда все прошедшее будет забыто, и я займу почетное место в обществе моей родины. В заключение она прибавляла, что по странному стечению обстоятельств узнала, что мать моя серьезно больна и, вероятно, проживет недолго.
Я продолжала читать.
«Обстоятельства не оправдывали ваш поступок, – писала, наконец, мадам д'Альбре, сделавшая мне так много зла своими советами в моей неопытной юности, – и едва ли хорошо сделали мы, что так долго скрывали истину и заставляли страдать ваших родителей. Матушка ваша никогда мне этого не простит. Но несмотря на ее гнев, я не могу хранить дольше тайну. Действительно, если только это можно сделать без опасности, известите о себе родителей и даже, советую вам, приезжайте к умирающей матери. Надеюсь, возвратившись во Францию, вы будете считать мой дом своим».
Я решилась ехать с Августом; Адель была того же мнения. Но прежде я решила посоветоваться с братом и Сельвином. В тот же вечер, когда Жиронаки удалились, я заговорила с Августом о поездке, но он прервал меня:
– Выслушай прежде, что я тебе скажу, и говори откровенно, без ложной стыдливости. Не одна поплатилась за это счастьем; а тебе, с кем же тебе говорить здесь откровенно, если не со мною?
– К чему это предисловие? Я, разумеется, буду отвечать тебе откровенно.
– Нравится тебе граф?
– Какой вопрос? Ну – да.
– Любишь ты его?
– Он ни слова не говорил мне о своей любви. Я не знаю, любит ли он меня, и не имею причин предполагать это.
– Не имеешь причин! Но все равно. Если бы он любил тебя, согласилась бы ты выйти за него замуж?
– Он говорил тебе об этом, Август, он говорил!
– Ответ я читаю у тебя в глазах. Да, он говорил и просил у меня позволения обратиться к тебе.
– А ты…
– Я отвечал, что у меня об этом нечего спрашивать позволения, и что я посоветую тебе послушаться собственного сердца.
– Ты отвечал, как добрый брат. А он?
– Спросил, что думаю я о твоих чувствах? Я отвечал, что сердце твое, сколько мне известно, не принадлежит никому, и что он может попытаться завоевать его. Я заметил ему, между прочим, что он полюбил тебя слишком скоро, и что любовь его поэтому, вероятно, не прочна. Но в этом я ошибся. Он уверил меня, что полюбил тебя сначала не за красоту, а за мужество, твердость и постоянство в несчастиях. Он знает почти все обстоятельства твоей жизни. Признаюсь тебе, мне очень нравится, что он смотрит на брак с серьезной точки зрения.
– Мне тоже. Но мне хотелось бы и о нем узнать побольше, то есть, о его характере и взглядах.
Август посмотрел на меня с удивлением.
– Что за положительная женщина! – сказал он. – Знаешь ли, мне кажется, что ты немножко…
– Холодна? – добавила я, обнимая его. – Нет, нет. Но я так долго принуждена была опираться сама на себя, что привыкла рассматривать вопросы со всех сторон и не давать воли чувствам, пока их не одобрил рассудок. Вспомни и то, Август, что ведь от этого шага зависит счастье всей моей будущей жизни.
– Ты права, Валерия. Скажи же мне, любишь ты его?
– Да. Он единственный человек, о котором я могу думать, как о муже, и готова за него выйти.
– Он как будто предвидел все это. Он показывал мне письма своих старинных друзей, в особенности, почтенного священника и воспитателя его, живущего в Гендоне; он ведет с ним переписку с самых юных лет, и уже это одно говорит в его пользу. Из писем старика видно, что он считает своего воспитанника за образец честности и благородства. Граф предложил мне ехать с ним завтра в Гендон и лично расспросить о нем священника.
– Я тоже думаю, что все это говорит в его пользу, – отвечала я, – поезжай и повидайся с его воспитателем. А я между тем отправлюсь в Кью и посоветуюсь с Сельвином. Завтра вечером я готова буду выслушать графа.
Август справедливо заметил, что я девушка положительная; а я прибавлю, что мне никогда не приходилось жалеть об этом. Чувствами всегда должен управлять рассудок.
В заключение разговора я показала Августу письмо мадам д'Альбре, и мы решили, что по приезде во Францию он тотчас же известит обо мне отца, предоставив на его усмотрение, сообщить ли это родным или нет.
Рано утром на следующий день я уехала в Кью; все удивились моему раннему приезду. Когда я сказала, что приехала поговорить с судьею о важном деле, он попросил меня отослать мой экипаж в город и поехать с ним. – Так мы убьем двух птиц одним зарядом, – сказал он. – Будем ехать в суд и говорить о деле.
Севши в экипаж, я думала, как бы лучше заговорить о щекотливом предмете, но судья начал сам.
– Я полагаю, – сказал он, – что вы желаете узнать результат справок, которые вы не хотели, чтобы я наводил? Не так ли?
– Так, хотя я и не понимаю, почему вы это угадали?
– Следовательно, лучше, что я послушаю себя, а не вас.
– Что же вы узнали?
– Выходите за него, если он сделает вам предложение. Ведет он себя, как человек пятидесяти лет. Он богат, щедр, но не расточителен; не играет в карты и во всех отношениях честный и благородный человек. Все это узнал я из верного источника…
С минуту я не могла произнести ни слова и готова была заплакать. Судья сказал, чтобы я во всем положилась на него, как на отца. Он одобрил все мои поступки и посоветовал вести дело с графом просто и откровенно.
– Вы любите его, Валерия, – сказал он. – Я знал это прежде вас и уверен, что он будет хороший муж. Скажите ему все, покажите ему письмо мадам д'Альбре, в котором она пишет о вашей матушке, и, если он пожелает, выходите за него немедля и уезжайте вместе с Августом во Францию.
Я согласилась с его мнением. Вечером Август возвратился с графом из Гендона и оставил меня с ним наедине. Тут мы все покончили без всяких затруднений.
Любовные сцены очень занимательны для действующих лиц, но для посторонних не может быть ничего скучнее; поэтому скажу вам только, что графом осталась бы довольна самая взыскательная женщина. В продолжение двенадцати лет моего замужества я ни разу не имела повода раскаяться в том, что вступила с ним в союз.
Радость мадам Жиронак легче себе вообразить, нежели описать. Весело было смотреть, как хлопотала она, снаряжая меня к отъезду во Францию. Ни одна свадьба не была, я думаю, сыграна так быстро. Законные формальности Чарльз Сельвин порешил очень скоро; при венчании присутствовали только леди Батерст, Джервисы, Жиронаки и Сельвины. Свадьба обошлась без епископов и герцогов, без ливрейных лакеев и громогласного объявления в газетах, но небо улыбалось союзу двух сердец и рук.
Мы скоро приехали в Париж и были с восторгом встречены моими старыми друзьями, мадам Паон и мадам д'Альбре, гордившейся тем, что ее бывшая protegee сделалась графиней де Шаванн.
Август получил позволение ехать к своему семейству в По. Он выехал тремя днями раньше нас и опередил нас целою неделей. Родители приняли нас, как жданных гостей, и оба были рады этой встречи.
Матушка была при смерти; опоздай мы двумя днями, мы не застали бы ее в живых. Она скончалась на моих руках на другой день после нашего приезда и благословила меня перед смертью.
Отец не мог на меня насмотреться. Доставшееся мне наследство, около трех тысяч пятисот фунтов, было передано, с согласия графа, моему отцу, а потом должно было перейти к сестрам.
Так кончились все бедствия моей жизни. Валерия де Шаванн была с избытком награждена за заслуженные страдания Валерии де Шатонеф.
Несколько лет спустя Лионель женился на сестре моей Элизе и поселился вблизи виллы, купленной графом, по возвращении его из Франции, в окрестности Виндзора.
Брат Август теперь подполковник и отличился в Алжире. Николай, не возвращавшийся во Францию, приобрел славу и состояние как музыкант, и все прочие члены нашего семейства удачно устроили свою участь.
У меня трое детей: сын и две дочери. Собственный опыт научил меня воспитывать их как следует.
