Дик Фрэнсис
Крысиные гонки
Глава 2
– У-у, – воскликнула она, – не он! – Она сияла солнечные очки и бросила их в белую сумку, висевшую на плече на бело-сине-красном шнуре.
– Вот как?
– Где Ларри? – спросила она.
– Уехал в Турцию.
– Уехал? – озадаченно повторила она. – Вы имеете в виду, что он уже уехал, или собирается уехать, или что?
– По-моему, – я посмотрел на часы, – он вылетел из Хитроу двадцать минут назад.
– Проклятие! И еще раз проклятие! – сердито пробормотала она. Потом выпрямилась, и теперь я мог ее видеть. Только от пояса вниз. Весьма приятное зрелище для любого бедного пилота. Все на месте, ни убавить, ни прибавить. Судя по ногам, ей было года двадцать три.
Она снова наклонилась и заглянула в кабину. От пояса кверху тоже смотрелось неплохо.
– Когда он вернется?
– У него контракт на три года.
– Ох, черт возьми. – Несколько секунд она с досадой смотрела на меня, потом сказала: – Можно мне войти в кабину и поговорить с вами?
– Конечно, – согласился я и убрал карты с сиденья Голденберга. Она шагнула в кабину и, как много летавший человек, легко устроилась рядом со мной. Девушка явно не в первый раз садилась в маленький самолет. Вот так Ларри!.. Счастливчик Ларри.
– Полагаю, он не передал вам для меня... посылку... или что-то вроде этого. Или передал? – мрачно начала она.
– К сожалению, не передал.
– Тогда он чудовище, абсолютное чудовище. Хм... Он ваш друг?
– Я встречался с ним дважды.
– Он слямзил у меня сто фунтов стерлингов, – обиженно вздохнула она.
– Слямзил?..
– Да, черт возьми, стырил. Я уж не говорю о сумочке, ключах и остальном. – Она замолчала и сердито сжала губы. Потом продолжала: – Три недели назад я забыла сумочку в этом самолете, когда мы летели в Донкастер. И Ларри пообещал, что привезет ее, когда в следующий раз полетит на скачки, и отдаст Колину, а Колин – мне, и три долгие недели он забывал. Наверно, подумал, что раз собирается так надолго в Турцию, то может и не возвращать мне сумку.
– Колин... Колин Росс? – спросил я. Она рассеянно кивнула. – Ваш муж?
Она удивленно уставилась на меня, потом засмеялась.
– Господи, нет. Брат. Я только что видела его в паддоке. Я спросила, привез ли он сумочку, он покачал головой и начал что-то говорить, но я не стала слушать и, страшно разозлившись, помчалась сюда. А он, наверно, хотел мне сказать, что Ларри не прилетел... Черт возьми, терпеть не могу, когда меня грабят. Колин дал бы ему эту сотню, если уж он был в таком отчаянном положении. Зачем же он стибрил у меня сумочку?
– Довольно большая сумма, чтобы носить ее в сумочке, – заметил я.
– Понимаете, Колин дал мне их как раз в самолете. Какой-то владелец лошади сделал ему потрясающий подарок, наличными, и Колин из этих денег дал мне сто фунтов, чтобы оплатить счет. Это было так мило с его стороны. Едва ли он даст мне еще раз сто фунтов, потому что я такая раззява – оставила сумочку с деньгами... – Голос упал от огорчения. – Счет, – сухо добавила она, – за уроки по вождению самолета.
– И далеко вы продвинулись? – Я с интересом взглянул на нее.
– О-о, я получила лицензию. Меня учили на практике, как водить самолет. И радионавигация, ну и вся такая музыка. Я уже налетала девяносто пять часов. Хотя вся история тянулась, стыдно сказать, около четырех лет.
Значит, она новичок, набравшийся кое-какого опыта, и сейчас в самом опасном периоде. Потому что, налетав восемьдесят часов, пилот склонен думать, что он уже все знает. После ста часов он начинает понимать, что ничего не знает. Между восемьюдесятью и ста часами как раз и происходит большинство несчастных случаев.
Она задала мне несколько вопросов о "Чероки", я ответил.
– Ладно, нет смысла сидеть здесь весь день, – сказала она и вылезла на крыло. – А вы не пойдете на скачки?
– Нет, – покачал я головой.
– Ну пойдемте, – настаивала она. – Пошли.
Вовсю сияло солнце, девушка была хорошенькой. Я согласился и вылез вслед за ней. Бессмысленно сейчас размышлять, как бы все обернулось, если бы я остался в самолете.
Забрав куртку из хвостового отделения для багажа и заперев все дверки, я последовал за ней. Контролер у ворот паддока позволил мне пройти. Сестра Колина Росса не обнаруживала и признаков, что хочет бросить меня, когда мы оказались в паддоке. Напротив, угадав мое почти полное невежество, она вроде бы с удовольствием принялась просвещать меня.
– Видите ту каурую лошадь? – показала она и потянула меня к парадному кругу. – Видите, сейчас ее прогуливают в том конце, номер шестнадцать? В этом заезде с ней будет работать Колин. Она не производит впечатления сильной, но посмотрите, какие у нее прекрасные линии.
– Прекрасные?
– Определенно. – Она с веселым изумлением взглянула на меня.
– Тогда мне надо на нее поставить?
– Вам все шуточки!
– Нет, – запротестовал я.
– Конечно, шуточки, – кивнула она. – Вы относитесь к скачкам так же, как я – к занятиям спиритизмом. Свысока и с недоверием.
– Ух!
– Но на самом деле вы видите перед собой индустрию, производящую чистокровных лошадей на экспорт и как раз во время рекламной кампании.
– Учту на будущее.
– И если это происходит на свежем воздухе в прекрасный солнечный день, и всем весело и хорошо, что ж, тем лучше.
– Если смотреть с такой точки зрения, то, конечно, скачки лучше, чем автомобильный завод.
– Вы тоже включитесь в это, – уверенно заявила она.
– Нет. – Моя уверенность была не меньше.
– Если вы будете часто возить людей на скачки, то обязательно включитесь, – покачала она годовой. – Я знаю. Это проникнет в ваш ледяной панцирь, и вы в кои-то веки что-то почувствуете.
– Вы всегда так разговариваете с незнакомыми людьми? – ошеломленно заморгал я.
– Нет, – протянула она, – не всегда.
Разноцветная стайка жокеев выпорхнула на парадный круг и устремилась к небольшой оживленной группе тренеров и владельцев лошадей. Там одни с серьезными лицами говорили, а другие кивали. По совету сестры Колина Росса я старался, правда не очень усердствуя, воспринимать происходившее серьезно. Но особого успеха не добился.
Сестра Колима Росса...
– А имя-то у вас есть? – спросил я.
– Бывает.
– Спасибо.
– Нэнси, – засмеялась она. – А ваше?
– Мэтт Шор.
– Хм. По-моему, имя вам подходит.
Жокеи, словно конфетти, разлетелись по парадному кругу и приземлились в седла, и длинноногие лошади, легко касаясь земли, унесли их вдаль по скаковой дорожке. Нэнси объяснила, что это соревнование двухлеток.
Потом она направилась к трибунам и предложила провести меня в отсек, где на дверях темнела надпись: "Для владельцев и тренеров". Здоровенный служитель, стоявший внизу у лестницы, пока Нэнси поднималась по ступенькам, не мог оторвать от нее восхищенных глаз, и пропустил меня, не проверив мое право находиться в столь престижном месте.
На небольшой трибуне, защищенной от превратностей погоды крышей, казалось, все знали Нэнси и, очевидно, разделяли восхищение служителя. Она представила меня каким-то людям, но их интерес ко мне спал, точно пена на долго стоявшем пиве, едва они обнаружили, что я ничего не понимаю в их ставках.
– Он летчик, – извиняющимся тоном объяснила Нэнси. – Колин сегодня прилетел с ним.
– А-а, – сказали они.
Среди зрителей на трибуне я заметил и двух своих пассажиров. Энни Вилларс, сжав губы, с напряженным вниманием наблюдала за проносящимися мимо лошадьми. Сейчас особенно сильно чувствовалось, что у нее характер фельдмаршала, а женский камуфляж почти совсем исчез. Майор Тайдермен будто врос в пол. Широко расставив ноги и втянув подбородок, он что-то чиркал в программе сегодняшних скачек. Заметив нас, он направился ко мне.
– Не знаете, – сказал он, забыв мое ими, – я не оставил в самолете "Спортинг лайф"?
– Да, майор, оставили.
– Проклятие! – воскликнул он. – Я делал там пометки... Они мне нужны. Послушайте, нельзя ли туда пойти после этого заезда?
– Хотите, чтобы я сходил за ней?
– Э-э... очень любезно с вашей стороны, друг мой! Но... нет... не могу вас утруждать. Мне полезно прогуляться.
– Самолет заперт, майор, – объяснил я. – Вам понадобятся ключи. – Вынув из кармана ключи, я протянул их ему.
– Прекрасно. – Он слегка кивнул. – Очень хорошо.
Заезд начался и кончился, прежде чем я узнал, в каких цветах выступает Колин Росс. Потом я понял, что отличить его среди всадников было нетрудно – он победил.
– Как себя чувствует Мидж? – спросила Энни Вилларс у Нэнси, возвращая в футляр свой огромный бинокль, в который наблюдала за скачками.
– Спасибо, много лучше. Великолепно справляется.
– Я так рада. Она пережила трудное время, бедная девочка.
Нэнси кивнула и улыбнулась. Владельцы и тренеры заспешили вниз по лестнице в паддок.
– Ну а теперь не выпить ли нам кофе? – предложила Нэнси. – А может, и что-нибудь пожевать?
– Должно быть, вы предпочли бы другого компаньона... Не беспокойтесь, я не потеряюсь и не заблужусь...
– Сегодня мне нужен телохранитель. – Она скривила губы. – Я выбрала вас, по-моему, вы справитесь с этой задачей. Если хотите, можете оставить меня, а если нравится, пожалуйста, можете остаться и выполнить эту работу.
– Это совсем нетрудно.
– Вот и прекрасно. Тогда пошли лить кофе.
Охлажденный кофе оказался хорошим. А когда мы доканчивали сэндвичи с индейкой, я понял, почему Нэнси хотела, чтобы я сопровождал ее. К маленькому столику, за которым мы сидели, приблизилась невообразимая смесь длинных волос, бороды, бахромы, бус и одеяния, похожего на скатерть с дыркой. Нэнси отбивалась от него, и сквозь подлесок спутанных волос я услышал ее голос:
– Старина, ваша работа начинается!
Я встал, вытянул обе руки и, ухватившись за это собрание волос и шерсти, решительно оттащил его. Это что-то оказалось молодым человеком, усевшимся на пол со страшно удивленным видом: такого он не ожидал.
– Нэнси, – захныкал он обиженным голосом.
– Это Чантер, – сказала она. – Как видите, он так и не вырос, остался хиппи.
– Я художник, – заявил Чантер.
Лоб и волосы ему стягивала вышитая лента. "Будто уздечка у лошади", – мельком подумал я, Но волосы у него были чистыми, и на подбородке пробриты полоски. Этим он хотел показать, что зарос волосами не из-за лени. Приглядевшись, я убедился, что на нем и вправду надета полотняная зеленая скатерть с отверстием для головы посередине. Под ней он носил замшевые штаны на ремне, спущенные много ниже пупка. Замша от бедер до лодыжек вся шла складками. А впалый живот тесно обтягивала рубашка из мелкогофрированной дымчато-розовато-лиловой ткани. Вокруг шеи на серебряных цепочках висели всевозможные брелоки, медальоны и тому подобная чепуха. И все это великолепие заканчивалось грязными босыми ногами.
– Я училась с ним в художественном училище, – обреченно объяснила Нэнси. – В Лондоне. А теперь он живет в Ливерпуле, где-то в коммуне хиппи. Стоит мне приехать в Ливерпуль на скачки, и он тут как тут.
– Угу, – многозначительно подтвердил Чантер.
– Вам платят пособие? – спросил я. Вовсе не презрительно, просто мне хотелось знать.
– Посмотрите получше, приятель. – Он вроде бы не обиделся. – Я при деле.
Я чуть не засмеялся.
– Вы поняли, что он имеет в виду? – спросила Нэнси.
– Он преподает.
– Эх, приятель, именно это я и сказал. – Чантер взял сэндвич с индейкой. Пальцы зеленые с черными полосами. В краске.
– Держите свои нечистые мысли подальше от этой птички. – Чантер откусил кусок сэндвича и теперь говорил с полным ртом. – Она строго моя территория. Строго, приятель, понимаете?
– Неужели строго?
– Безусловно, просто безусловно... Это так... приятель.
– Что будет?
Он окинул меня взглядом, таким же странным, как и его вид.
– Мне еще предстоит насыпать соли на хвост этой маленькой птичке. И я не удовлетворюсь, пока это не произойдет...
Нэнси смотрела на него с таким выражением, будто не знала, то ли смеяться, то ли бояться его. Она не могла решить, кто перед ней: влюбленный шут или отчаявшийся сексуальный маньяк. Я тоже не мог определить, на что способен Чантер, но теперь понимал, почему ей нужна помощь, когда он околачивается рядом.
– Он хочет меня только потому, что я не хочу его, – вздохнула Нэнси.
– Вы бросили ему вызов, – кивнул я. – Ущемили его мужскую гордость и все такое.
– С ним это делает любая девушка, – спокойно заметила Нэнси.
– Это еще больше осложняет положение.
– А вы зануда, приятель. – Чантер задумчиво посмотрел на меня. – Я имею в виду: старомодный чурбан.
– У каждого своя роль, – иронически согласился я.
Он взял последний сэндвич, демонстративно повернулся ко мне спиной и предложил Нэнси:
– Давай вместе, ты и я, потеряем этот хлам, угу?
– Давай вместе, ты и я, не будем делать ничего подобного. А если хочешь таскаться, то Мэтт будет рядом.
Он сердито нахмурился, потом резко поднялся с пола, и все его брелоки, кольца и цепочки зазвенели и затанцевали на груди.
– Тогда пойдем. Посмотрим на лошадей. Жизнь – это растрата времени.
– Он на самом деле художник, – проговорила Нэнси, когда мы вслед за зеленой скатертью вышли на солнце.
– Не сомневаюсь. Готов спорить, что половина из того, что он рисует, карикатура, хотя и с сильной примесью жестокости.
– Откуда вы знаете? – Она удивленно уставилась на меня.
– Вид у него такой.
Чантер шлепал босыми ногами рядом с нами, и его вид был настолько необычен для скачек, что зрители таращились на него, кто насмешливо, а кто шокировано. Сам он вроде бы не замечал всеобщего внимания. И Нэнси выглядела так, будто давно привыкла к такой реакции окружающих.
Мы остановились возле ограждения парадного круга, Чантер облокотился на покрашенные в белый цвет брусья и принялся упражнять голос.
– Лошади... Я не работаю для залов академии. Когда я вижу скачки, я вижу машину, и я рисую машину в форме лошади, с поршнями вместо суставов, с мускулами – приводными ремнями, которые натягиваются и трещат в напряженные моменты, с каплями мазута, вытекающими одна за другой из пор в шкуре лошади... – Он резко оборвал фразу, но тем же тоном спросил: – Как твоя сестра?
– Много лучше, – ответила Нэнси, не обращая внимания на внезапную перемену темы. – Она почти совсем поправилась.
– Хорошо, – отозвался он, и продолжил свою лекцию: – И потом я рисую битком набитые трибуны с взлетающими над ними шляпами и с бодрыми лицами, а все это время машина рвет свои кишки... Я вижу компоненты, я вижу, что случается с каждым из них, и я вижу стрессы... Я вижу цвета компонентов... На земле нет ничего целого... только компоненты. Даже то, что кажется целым, все равно состоит из компонентов. – Он опять резко замолчал, задумавшись над тем, что сказал.
Воспользовавшись наступившей паузой, я спросил:
– Вы продаете свои работы?
– Продаю? – Он окинул меня мрачным взглядом и с видом превосходства отрезал: – Нет, не продаю. Деньги отвратительны.
– Еще более отвратительно, когда их нет, – заметила Нэнси.
– Ты ренегатка! – гневно воскликнул он.
– Любовь в шалаше хороша, когда тебе двадцать, а в шестьдесят она уже выглядит жалко.
– Не собираюсь жить до шестидесяти. Шестьдесят лет – это возраст дедушек, А дедушка – не мое амплуа.
Мы отошли от парадного круга и лицом к лицу встретились с майором Тайдерменом. Он нес "Спортинг лайф" и вертел на пальце ключи от самолета. Майор великолепно владел собой. Его взгляд скользнул по Чантеру, и у него не дрогнул ни один мускул.
– Я снова все запер, – сказал он, протягивая мне ключи.
– Спасибо, майор.
Он кивнул, еще раз окинул взглядом Чантера и в полном порядке отступил.
Даже ради Нэнси служитель не позволил Чантеру подняться по лестнице, ведущей на трибуну для владельцев и тренеров. Мы смотрели заезд внизу. Чантер стоял рядом и через равные интервалы бормотал ругательства в адрес "вонючей буржуазии".
Колин Росс закончил вторым. Зрители возмущенно орали и рвали билеты. Нэнси выглядела так, будто к этому давно привыкла.
В перерыве между двумя следующими заездами мы сидели на траве, и Чантер, пользуясь тем, что его никто не перебивал, сообщил нам свои взгляды на зло, которое представляют собой деньги, расизм, война, религия и брак. Это был обычный банальный треп, ничего нового. И я сидел и молчал. Во время своей проповеди Чантер дважды, без предупреждения и не переставая говорить, протягивал руки и клал их на грудь Нэнси. И оба раза, не удивляясь, взяв за запястья, она сбрасывала руки с груди. Ни он, ни она вроде бы не считали, что такие действия нуждаются в комментариях.
После очередного заезда, в котором Колин пришел третьим, Чантер заявил, что у него пересохло горло. И мы покорно последовали за ним в бар, чтобы он смазал пересохшие голосовые связки. Там сверхзанятая барменша налила нам три стакана кока-колы. Чантер тут же занялся своим стаканом, так что платить пришлось мне, что можно было предугадать заранее.
Бар был наполнен наполовину, но большую часть пространства и внимания захватил высокий, грубоватого вида мужчина, говоривший с сильным австралийским акцентом. Нога у него была в гипсе, очевидно недавно наложенном, потому что повязка отсвечивала белизной, и он стоял, опираясь на костыли, с которыми явно не умел обращаться. Его громкий смех перекрывал гул голосов в зале, и он то и дело извинялся за то, что наталкивался на посетителей.
– Я еще не привык висеть на этих штуковинах, понимаете...
Чантер рассматривал его с таким же видом, с каким вообще глядел на мир – с откровенным неодобрением.
Здоровенный австралиец подошел к случайным знакомым и стал объяснять, что с ним случилось.
– Поверите ли, не могу сказать, будто я жалею, что сломал лодыжку. Самое лучшее вложение капитала в моей жизни. – Он громко и заразительно захохотал, и многие в баре усмехнулись. Но, конечно, не Чантер. – Понимаете, я только неделю назад застраховался, и тут сломал ногу на этих ступеньках. Представляете, я получил за это тысячу фунтов стерлингов. Ничего себе подбадривающее лекарство от перелома, а? Тысяча чертовых фунтов за то, что пролетел по ступенькам вниз, но не вверх же! – Он опять громко захохотал, радуясь своей шутке. – Теперь выпьем, и пойдем поставим ложечку этой манны небесной на моего друга Кенни Бейста.
Я вздрогнул и посмотрел на часы. Приближалось назначенное время – три тридцать. Кенни явно не посоветовал своему австралийскому другу не рисковать и не ставить на него. Но это абсолютно не мое дело. Сказать ему об этом было бы худшей услугой Кенни Бейсту.
Здоровенный австралиец повис на костылях и заковылял из бара, два его приятеля последовали за ним. Любопытство в Чантере преодолело неприязнь к деньгам.
– Кто, – спросил он, ни к кому не обращаясь, – дал этому шизику тысячу фунтов за сломанную лодыжку?
– Новый страховой фонд. Его создали специально для тех, кто ходит на скачки, – улыбнулась Нэнси. – Если произошел несчастный случай, фонд выплачивает им деньги. Я в подробностях не знаю, но слышала раза два, как люди говорили.
– Страховка – это аморально, – проговорил Чартер и, проскользнув за спину Нэнси, положил руки ей на живот. Нэнси отбросила их и шагнула в сторону. По-моему, я не очень успешно справлялся с обязанностями телохранителя.
Нэнси заявила, что именно этот заезд она хотела бы посмотреть как следует, и, оставив Чантера у подножия лестницы проклинать буржуазию, уверенно двинулась вверх. Я, не спрашивая разрешения, последовал за ней. Остаться с Чантером? Такое развлечение не привлекало меня.
Поглядев сбоку в программу заездов, которую держала Нэнси, я узнал, что Кенни Бейст будет скакать на лошади по кличке Рудиментс: номер седьмой, принадлежит герцогу Уэссексу, тренер Энни Вилларс. Потом появился Кенни в оливковой рубашке с серебряным поясом и в серебристой шапочке. Когда лошадь проводили перед трибуной по оливковой траве, у меня мелькнула мысль, что герцог Уэссекс выбрал цвета, которые так же легко отличить на скаковой дорожке, как уголь в темную ночь.
– Как провел Рудиментс последнюю скачку? – спросил я у Нэнси.
– Хм-м? – рассеянно промычала она, все ее внимание сосредоточилось на ярко-розовой с белым форме брата. – Как вы сказали? Рудиментс?
– Да. Я привез на скачки Кенни Бейста и Энни Вилларс, поэтому мне интересно.
– А, понятно. – Она поискала в программе сведения о Рудиментсе. – Последний раз... он выиграл. Перед этим – тоже выиграл. А еще раньше пришел четвертым.
– Это хорошая лошадь?
– По-моему, более или менее. – Она сморщила нос в улыбке. – Я же говорила, что вы не останетесь равнодушным.
– Всего лишь любопытство, – покачал я головой.
– Это то же самое.
– Он фаворит?
– Нет, фаворит – Колин. Но... посмотрите на то большое табло, видите?.. Рудиментс на втором месте по ставкам в тотализаторе. Он идет примерно три к одному.
– Что ж... – протянул я. – А что значит поставить на лошадь?
– Это значит заключить на нее пари. Этим занимаются букмекеры. Коли на то пошло, то это же делает и тотализатор.
– А если человек не букмекер, он может сам заключить пари?
– Конечно. Зрители так и делают. Предположим, букмекеры предлагают ставку три к одному, а вы не уверены, что эта лошадь победит. Тогда вы можете сказать своим друзьям, что предлагаете четыре к одному, и они заключат пари с вами, потому что вы даете больше. И, кроме того, в таких случаях не надо платить налог на сделанную ставку, потому что это пари между частными лицами.
– А если человек ошибся, и лошадь выиграла, то он платит друзьям в четыре раза больше, чем была их ставка?
– Конечно, платит.
– Понимаю, – сказал я.
Теперь я и вправду понимал. Эрик Голденберг на последних соревнованиях, договорившись с Кенни Бейстом, что тот проиграет, провел как раз такую операцию, о какой рассказывала Нэнси. А Кенни Бейст выиграл, и Голденбергу пришлось выплатить большие деньги. И они еще не успокоились после такого провала, и все утро сегодня спорили, повторить попытку или нет.
– Колин надеется выиграть этот заезд, – заметила Нэнси. – И я тоже.
"Вот удача для Бейста, если Колин выиграет", – подумал я.
Это была скачка на семь фарлонгов: лошади с места развивали скорость до тридцати миль в час. Когда они завернули в дальнем конце скаковой дорожки, идущей по кругу, я Рудиментса не увидел и только на последних ста ярдах различил Кенни среди всадников. Все произошло очень неожиданно: он оказался прижатым к белым брусьям ограждения скаковой дорожки, и у него не было пространства обойти Колина Росса по прямой.
Кенни так и не вырвался вперед и закончил заезд третьим. Колин победил, а второй была гнедая кобыла. В этот момент я бы не решился сказать, проиграл ли Кенни намеренно или так уж получилось.
– Разве не великолепно? – воскликнула Нэнси, ни к кому не обращаясь. Но женщина с другого конца трибуны подтвердила, что это было великолепно, и спросила о здоровье Мидж.
– О, спасибо, все хорошо, – ответила Нэнси и повернулась ко мне. В ее глазах совсем не было той радости, какая звучала в голосе. – Пойдем посмотрим, как расседлывают победителя.
Трибуна для владельцев и тренеров оказалась крышей над весовой. Перегнувшись через перила, мы наблюдали, как Колин и Кенни потрепали по холкам своих лошадей, прощаясь с ними, взяли под мышки седла и скрылись в дверях весовой. Оставшиеся на площадке для победителя без конца похлопывали друг друга по плечам и отвечали на вопросы окруживших их журналистов. Там, где прогуливали Рудиментса, небольшая группа людей с отсутствующим видом сдержанно улыбалась. Глядя на них, я бы тоже не решился сказать, прячут ли они восторг от удачно проведенной махинации или злятся и подсчитывают убытки.
Потом лошадей увели в конюшню, а группки рассеялись. Вместо них появился Чантер, который смотрел вверх и махал нам рукой.
– Спускайтесь! – кричал он.
– Никаких тормозов, – вздохнула Нэнси. – В этом его несчастье. Он будет кричать, пока мы не спустимся.
И он, не переставая, орал во все горло. Подошел служитель и попросил его перестать шуметь, но с таким же успехом можно было надеяться, что журчание ручья заглушит ударника хардроковой группы.
– Нэнси! Спускайся! – вопил он.
Она на шаг отступила от перил, чтобы он не мог ее видеть.
– Останетесь со мной? – Это был полувопрос-полупросьба.
– Если хотите.
– Вы же видели, какой он. А сегодня он был тихим-тихим. Благодаря вам.
– Я абсолютно ничего не сделал.
– Вы были рядом.
– Зачем вы приезжаете в Хейдок, если он без конца надоедает вам?
– Потому что, черт возьми, я не хочу чувствовать себя запуганной.
– Чантер любит вас, – сказал я.
– Нет. Господи, неужели вы не понимаете, кого он любит?
– Не понимаю.
Она покачала головой и посмотрела мне в глаза.
– Он безумно любит Чантера. – Она сделала шага три к ступенькам и остановилась. – Почему я говорю с вами так, будто знаю вас долгие годы?
Я покачал головой и улыбнулся, хотя в некотором смысле знал, почему. Но ведь никому не хочется прямо признаваться, что к нему относятся с таким же безразличием, как, допустим, к обоям на стенах.
Плаксивый голос Чантера эхом отлетал от стен трибун:
– Нэнси, спускайся вниз!
Она сделала шаг и опять остановилась.
– Не окажете ли вы мне еще одну любезность? Я останусь здесь у тети еще на несколько дней, но утром я купила для Мидж подарок, чтобы Колин отвез его домой. А он думает только о лошадях и наверняка забудет. Проследите, чтобы он не забыл подарок в раздевалке.
– Обязательно, – заверил я. – Ваша сестра... Я так понял, что она была больна.
Нэнси посмотрела на сияющее небо, потом на землю, потом прямо мне в глаза, и в этот момент за блестящим фасадом я увидел огромную болезненную трещину.
– Была. И будет, – сказала Нэнси. – У нее лейкемия. – Помолчав, она сглотнула и добавила самое невыносимое: – Мы с ней близнецы.
