Дик Фрэнсис
Крысиные гонки
Глава 7
Меня уложили на диване в кабинете Колина, заставленном призами, полученными на скачках, полками и шкафами с книгами. На стенах в аккуратных рамках висели фотографии лошадей на финише и владельцев, с гордым видом ведущих победителей получать награду. Копыта лошадей всю ночь стучали у меня в голове, но к утру я спокойно уснул.
В темном шерстяном банном халате, позевывая, Колин принес мне чашку чаю, поставил на маленький столик возле дивана и раздвинул шторы.
– Льет как из ведра, – объявил он. – Утром не удастся вылететь, так что можешь продолжать спать и не беспокоиться.
Я посмотрел, на серое беспросветное небо. Поспать я был не прочь.
– У меня сегодня выходной, – сказал я.
– Тем лучше. – Он присел на край стола. – Сегодня тебе лучше?
– Гораздо лучше. Горячая ванна позволила расслабиться.
– Вчера каждое движение выдавало, как тебе больно.
– Уж извини, – произнес я, состроив огорченную гримасу.
– Брось. В этом доме можешь охать, сколько хочется.
– Я это уже понял, – сухо проговорил я.
– Каждый живет на краю обрыва. – Он усмехнулся. – Мидж постоянно говорит, что, если мы не будем осторожны, она переживет нас.
– Она замечательная.
– Да, это правда. – Колин посмотрел в окно. – Вначале, когда нам сообщили диагноз, мы были в ужасном шоке. Ужасном. Но сейчас... Не знаю... Мы будто смирились. Все. Даже она.
– Сколько... – нерешительно начал я.
– Сколько она проживет? Никто не знает. Это бывает по-разному. Врачи считают, что она больна года три. После того, как болезнь станет такой явной, что можно поставить диагноз, у многих остается всего год. Но никто точно не знает, когда у Мидж началось. Некоторые, заболев, умирают через несколько дней, другие живут по двадцать лет. Сейчас врачи говорят, что с современными методами лечения и лекарствами средний срок после того, как поставили диагноз, от двух до шести лет, но можно протянуть и десять. У нас два года... Мы надеемся на десять. Так легче.
– Она не выглядит больной.
– В данный момент не выглядит. У нее недавно была пневмония, и странное дело, на это время лейкемия будто замирает Может, потому, что температура. Но как бы то ни было, после болезни становится легче. Ей прописали сеансы облучения на руки, ноги, на другие кости и органы. У нее было несколько рецидивов и несколько довольно долгих периодов хорошего самочувствия. И в такое время кажется, что все нормально. Но кровь у нее становится хуже, и кости меняются, как бы она хорошо ни выглядела... Я видел рентгеновские снимки... И в какой-то день... Да, в какой-то день у нее начнется острый рецидив, от которого она не оправится.
– Бедная Мидж.
– И мы все тоже.
– А... Нэнси? Они же близнецы...
– Одинаковая внешность, одинаковая кровь, ты это имеешь в виду? – Колин взглянул на меня, но он стоял спиной к окну, и глаз его я не видел. – Да, это тоже ужасный шок. Врачи считают, что вероятность заболевания бесконечно мала. Они говорят, что известны только восемнадцать случаев, когда лейкемия дважды бывала в одной семье. Ею нельзя заразиться и нельзя получить по наследству. Женщина с лейкемией может иметь ребенка, и у него не будет белокровия. Можно перелить кровь от человека с лейкемией здоровому, и он не заразится. Врачи считают, что у Нэнси столько же шансов заболеть, как у меня, или у тебя, или у соседского почтальона. Но они не знают. В книгах не описаны такие случаи, но это не значит, что их не бывает. – Он замолчал. Сглотнул. – По-моему, мы больше всего на свете теперь боимся за Нэнси.
* * *
До пяти вечера, когда небо прояснилось, я оставался в их доме. Колин составлял расписание скачек, в которых он будет участвовать на следующей неделе, и отвечал на телефонные звонки владельцев лошадей и тренеров, желавших заполучить его. Постоянная работа у Колина была в конюшне, расположенной в полумиле от дома, но он объяснил, что условия контракта с тренером оставляли ему право участвовать в скачках и с лошадьми других конюшен.
Колин разграфил большой лист на семь колонок – семь дней недели, на каждый день приходилось какое-нибудь соревнование. А под названием скачек он вписывал клички лошадей, призы, дистанции заездов. К концу дня почти в каждый заезд он вписал имя лошади, с которой будет работать. И я заметил, что он собирался участвовать в тех скачках, где наибольшая награда.
– Бизнес есть бизнес, – усмехнулся он, заметив, с каким интересом я наблюдаю за его работой.
– Понимаю. Надо рассчитать время и поступившие предложения.
Получалось так, что три раза за неделю в один день он участвовал в двух скачках на разных ипподромах.
– Сможешь доставить меня из Брайтона в Виндзор, чтобы в течение полутора часов я попал на два заезда? В три часа в Брайтоне и в четыре тридцать в Виндзоре? И в субботу в три часа в Бате и в четыре тридцать в Брайтоне?
– Если там будет ждать быстрая машина, почему же нет?
– Хорошо. – Он зачеркнул два вопросительных знака и вместо них поставил крестики. – В следующее воскресенье сможешь отвезти меня во Францию?
– Если Харли согласится.
– Харли согласится, – с уверенностью сказал Колин.
– Ты не берешь выходного дня?
– Сегодня, – он удивленно вскинул брови, – у меня выходной. Разве ты не заметил?
– Хм... заметил.
– Лошадь, с которой я должен был сегодня работать, в четверг захромала. А то бы я сегодня вылетел в Париж. Самолетом Британских европейских аэролиний.
– С марта по ноябрь это динамо крутится в Англии и Европе, потом со свистом переносится в Японию или еще куда-нибудь, – с шутливым возмущением объяснила Нэнси. – И так до февраля. Зато в феврале выпадают дня два, когда мы можем все втроем плюхнуться в кресла, задрав ноги.
– В прошлый раз мы задрали ноги на Багамах, – улыбнулась Мидж. – Как в сказке. Никаких дождей. Жаркое солнце...
Все трое засмеялись.
– Первую неделю дождь не переставал, – таким же счастливым тоном добавила Нэнси.
К ленчу девушки приготовили бифштекс.
– В вашу честь, – сообщила Мидж. – Вы слишком худой.
Я был толще любого из них, но это еще ни о чем не говорило.
После ленча Мидж убрала посуду, а Нэнси разложила на кухонном столе карты и маршруты полетов.
– Мне очень хочется самой возить Колина на скачки, и скоро я решусь, если вы поможете...
– Конечно.
Она склонилась над столом, темные волосы рассыпались по щекам. "Не привыкай, – сказал я сам себе. – Только не привыкай".
– На следующей неделе я полечу с Колином в Хейдок. Если будет хорошая погода.
– Она оставит вас без работы, – улыбнулась Мидж, вытирая стаканы.
– Подождем, пока гром не грянет.
– Чудовище.
Нэнси прочертила на карте маршрут и попросила рассказать, как пройти контрольную зону Манчестера, и что делать, если ей дадут инструкции, которых она не поймет.
– Попросите повторить. Если все равно не поймете, попросите разъяснить.
– Они решат, что я тупица.
– Но это лучше, чем переть вперед не глядя, и врезаться в авиалайнер.
– Да, – вздохнула она, – учту.
– Если Нэнси сядет за штурвал, Колину надо дать медаль, – заметила Мидж.
– Заткнись, – сказала Нэнси. – Ты грубишь.
Когда дождь перестал, все трое, набившись в "Астон-Мартин", повезли меня в Кембридж. Вела машину Мидж, с явным удовольствием. Нэнси наполовину сидела на мне, наполовину – на Колине, а я полусидел на ручке дверцы.
Когда я взлетел, они выстроились в ряд и махали мне руками, а я покачал крыльями, прощаясь с ними, и направился в Букингем. Я старался не обращать внимания на сожаление из-за того, что пришлось уехать.
На контрольной вышке в "Дерридаун" сидела Хони. Воскресенье или не воскресенье, Харли болтался в воздухе, давая урок вождения самолета. Услышав по радио, что я приземляюсь, он проворчал:
– Давно пора.
Вспомнив сумму на моем счету в банке, я промолчал. Чантер, мелькнула злая мысль, вправе презирать меня.
Поставив "Чероки-шесть" в ангар, я направился к своему вагончику. Он показался мне еще более пустым, еще более убогим и грязным, чем раньше. Окна не вредно бы помыть. Постель не убрана. Вчерашнее молоко прокисло, и опять в холодильнике ничего нет.
Я сел перед окном, наблюдая, как, пробиваясь сквозь бегущие облака, садится солнце, как неуверенно идет на посадку ученик Харли, и размышлял, через сколько времени разорится "Дерридаун" и успею ли я до тех пор накопить достаточно денег, чтобы купить машину. Харли платит мне сорок пять фунтов в неделю – больше, чем он мог себе позволить, и меньше, чем я стоил. Из них алименты Сьюзен, налоги и страховка забирали половину. Харли вычитал еще четыре фунта за вагончик. Оставалась совсем немного.
В раздражении я встал и протер все окна. Это прояснило вид на летное поле, но отнюдь не на мое будущее.
* * *
Когда начало темнеть, ко мне пожаловал гость.
Хони Харли спустилась с башни.
Девица с пышными формами, слегка прикрывшая их зеленым ситцевым платьем. Длинные светлые волосы. Длинные ноги. Большой рот. Слегка выступающие зубы. Манеры и походка роковой женщины и чуть шепелявый говорок.
Она постучала и вошла, не подождав и мгновения. Ее не смущало, что я мог быть голым. Каким, впрочем, и был. Когда я протирал окна, то снял рубашку. Хони, кажется, восприняла это как приглашение. В одной руке она держала лист бумаги, а другую положила мне на плечо. Потом рука соскользнула вниз, лаская кожу, и снова поднялась к плечу.
– Мы с дядей составляем расписание полетов на следующую неделю и хотели бы знать, не договорились ли вы с Колином Россом?
Я мягко высвободился и надел нейлоновый свитер.
– Да. Ему нужен самолет во вторник, пятницу, субботу и воскресенье.
– Прекрасно.
Она опять приблизилась ко мне. Гостиная крохотная, еще шаг, и она втолкнула бы меня в спальню. В душе я расхохотался. Мне удалось обойти ее, и теперь спиной к двери в спальню стояла она. Лицо Хони отражало только деловое спокойствие.
– Вот послушайте. В понедельник, то есть завтра, вы заберете в Ковентри бизнесмена и отвезете его в Роттердам, там подождете и привезете назад. Это на "Ацтеке". Во вторник Колин Росс. На среду пока ничего нет. В четверг, возможно, тренер из Лембурна захочет слетать в Йоркшир, посмотреть лошадь на аукционе. Он сообщит нам позже. А в конце недели снова Колин Росс.
– Хорошо.
– И следственная комиссия хочет приехать сюда и снова поговорить с вами. Я сказала, пусть приезжают утром во вторник или в среду.
– Хорошо. – Как обычно, при словах "следственная комиссия" екнуло сердце. Хотя на этот раз, несомненно, моя ответственность чисто техническая. На этот раз – несомненно. Не хотел же я разлететься в воздухе на куски.
Хони села на одно из кресел, образующих софу, и закинула ногу на ногу.
– Мы пока почти и не познакомились, – улыбнулась она.
– Вы правы.
– Можно мне сигарету?
– Очень жаль... Я не курю... У меня нет.
– Ладно. Тогда чего-нибудь выпить.
– Мне, правда, очень жаль, но все, что я могу предложить, это черный кофе... или воду.
– Неужели у вас нет пива?
– К сожалению, нет.
Она вытаращила глаза. Потом встала, пошла в кухню, открыла буфет. Я решил, что она проверяет, не вру ли я. Но я был несправедлив к Хони. Конечно, она помешана на сексе, но совсем не глупа.
– Машины у вас нет? А до магазина и паба больше чем две мили. – Она, нахмурившись, вернулась в гостиную и снова села в кресло. – Почему вы не попросите, чтобы кто-нибудь подвез вас?
– Не хочу никого беспокоить.
Она немного подумала.
– Вы здесь три недели, и вам не заплатят до конца месяца. У вас... э-э... есть деньги?
– Достаточно, чтобы не голодать. Но все равно, спасибо за заботу.
Десять фунтов я послал Сьюзен и написал, что остальные ей придется подождать, пока я не получу деньги. Она ответила коротко и деловито: "Не забудь, будешь должен за два месяца". Как будто я мог забыть. У меня остались четыре фунта и вся моя гордость.
– Дядя даст вам аванс.
– Мне не хотелось бы просить его.
– Конечно, я понимаю. – Уголки губ поднялись в легкой улыбке. – Дядя так старается поставить вас на место.
– Разве?
– Не притворяйтесь удивленным. Вы же знаете, что он это делает. У него из-за вас жуткий комплекс неполноценности, и он вымещает это на вас.
– Господи, какая глупость.
– Конечно. Но у вас есть кое-что, чего у него нет: вы привлекательный мужчина и первоклассный пилот. Вы ему отчаянно нужны для бизнеса, но любить он вас не обязан. И не говорите мне, что вы всего этого не понимаете. Совершенно очевидно, что вы все прекрасно понимаете. Иначе вы каждый день срывались бы. Ведь он с вами ужасно обращается.
– Вы со своей башни все видите, – улыбнулся я.
– Конечно. Я люблю дядю, люблю этот маленький бизнес и делаю все, чтобы поддерживать его на плаву. – Она говорили с жаром. А я подумал: что включает это "делаю все"? Может быть, спать с пилотами? Или это занятие проходит под графой "удовольствия", а не "бизнес"? Во всяком случае, я не собирался это выяснять. Не собирался ни с кем связываться, и с Хони тоже. С ней-то уж ни за что на свете.
– Должно быть, потеря нового "Чероки" нанесла вашему бизнесу большой удар?
Она скривила рот и наклонила голову набок.
– Не совсем. По правде говоря, как раз наоборот. "Чероки" связывал слишком большой капитал. Мы с самого начала вложили в него очень значительную сумму, и выплата ежемесячных взносов просто задавила нас... По-моему, когда все будет устроено, и мы получим страховку, то вернем примерно пять тысяч фунтов. А с такими деньгами мы сможем продержаться до лучших времен.
– А если бы самолет не взорвался, вы смогли бы выплачивать ежемесячные взносы по рассрочке?
Она резко встала, по-моему, решив, что и так сказала лишнее.
– Давайте оставим все как есть, без всяких если.
Быстро темнело. Хони подошла и встала, хотя не касаясь, но очень близко ко мне.
– Вы не курите, не пьете, не едите, – ласково начала она. – Что еще вы не делаете?
– Этого тоже.
– Никогда?
– Не сейчас. Не здесь.
– Со мной вам будет хорошо.
– Хони... просто... не хочу.
Она не рассердилась. И даже не обиделась.
– Вы холодный, – рассудительно произнесла она. – Айсберг.
– Возможно.
– Но вы оттаете, – пообещала Хони. – Когда-нибудь.
* * *
Следственная комиссия состояла из тех же двух человек: одного – высокого и другого – молчаливого, с блокнотом и обгрызенным зеленым карандашом. Как и прежде, мы сидели в комнате для команды, и я предложил им кофе из автомата, предназначенного для пассажиров. Они согласились, и я принес три пластмассовых стаканчика. Сотрудники так же, как и пассажиры, покупали кофе в автомате, а Хони держала его в полном порядке. Он приносил прибыль.
На летном поле мой коллега, Рон, работавший на полставки, показывал ученику, как проводить внешний осмотр самолета. Они ползали вокруг тренировочной машины, разглядывая ее дюйм за дюймом. Рон что-то быстро говорил, а ученик, мужчина средних лет, кивал с понимающим видом.
Высокий следователь, посмотрев на них в окно, заметил, что бомбу они не нашли.
– Полиция с удовольствием переложила это дело на нас, но, откровенно говоря, в таких случаях почти невозможно выявить преступника. Конечно, если среди пассажиров есть влиятельная политическая фигура или человек, в корыстных целях возбуждающий общественное мнение... Или кто-то застрахован на огромную сумму. Но в этом деле нет ничего похожего.
– Разве Колин Росс не застрахован? – спросил я.
– Застрахован, но уже давно и ничего исключительного. Кроме того, страховую премию получат его сестры-близнецы. Не могу поверить...
– Это невозможно, – убежденно сказал я.
– Совершенно верно.
– А другие?
– Они все заявили, – покачал он головой, – что им следовало бы вложить в страховку больше, чем они это сделали. – Он деликатно кашлянул. – Конечно, остаетесь еще вы.
– Что вы имеете в виду?
Его острые глаза, не мигая, впились в меня.
– Семь лет назад вы обусловили, что страховая премия нераздельно принадлежит вашей жене. И хотя сейчас она бывшая ваша жена, но премию все равно получит. Такие условия страховки нельзя изменить.
– Кто вам рассказал об этом?
– Она сама рассказала. Ведя расследование, мы ездили к ней. – Он помолчал. – У нее неважное мнение о вас.
– Могу представить. – Я сжал губы. – Но все же я ценнее для нее живой, чем мертвый. В ее интересах, чтобы я жил как можно дольше.
– А если бы она захотела снова выйти замуж? Тогда ваши алименты перестанут поступать, и очень крупная сумма страховки пришлась бы кстати.
– В порыве ярости она могла бы убить меня три года назад, но не сейчас, – покачал я головой. – Хладнокровно убить, погубив еще нескольких человек? Нет, это не в ее натуре. И, кроме того, она ничего не понимает в бомбах, и у нее не было возможности... Вам придется отбросить и эту версию.
– Но она сейчас иногда встречается со служащим фирмы, специализирующейся на взрывах.
Голос у него звучал ровно и невозмутимо, но он явно ожидал от меня другой реакции. А я не пришел в ужас и даже не оторопел.
– Она не станет это делать и не будет никого нанимать, В нормальных обстоятельствах у нее... очень доброе сердце. Она слишком разумна. И она всегда страшно сердилась, когда слышала о гибели невинных пассажиров. И никогда сама этого не сделала бы. Никогда.
Он разглядывал меня с особой, свойственной следственной комиссии манерой, заставлявшей человека нервничать. Наступило молчание, тоже нервирующее. Но мне нечего было добавить. И я не знал, что он хочет услышать.
На летном поле Рон и его ученик взлетели и скрылись вдали. Шум мотора постепенно растаял в небе. Стало очень тихо. Я сидел. Молчал. Ждал.
– В результате всех наших расследований, всех наших хлопот мы получили всего одно вещественное доказательство, – наконец заговорил он недовольным тоном. – Да и оно не приближает нас к знанию того, кому предназначалась бомба и кто принес ее на борт.
Высокий следователь засунул руку в карман, вытащил твердый коричневый конверт и потряс его над столом. Из конверта выпал скрученный кусок металла. Я взял его и стал молча разглядывать. Наверно, когда-то он был круглым и плоским, как кнопка. Но мне это ни о чем не говорило.
– Что это?
– Обломок усилителя, – ответил он.
– От радиоприемника? – Я озадаченно глядел на него.
– Мы так не думаем. – Он пожевал губами. – Мы предполагаем, что усилитель был в бомбе. Мы нашли этот обломок врезавшимся в то, что было хвостовой частью самолета.
– Вы считаете... в бомбе не было часового механизма?
– Трудно сказать... Но, скорей всего, не было. Похоже, ее взорвали с помощью радиосигнала. Как вы понимаете, это накладывает на все дело другой оттенок.
– А в чем разница? Я не очень-то разбираюсь в бомбах. Чем отличается радиобомба от бомбы с часовым механизмом?
– Что касается самого взрыва, то тут отличий нет, но в конструкции большая разница. Совсем другой принцип. – Он помолчал. – Предположим, имеется определенное количество пластиковой взрывчатки. К несчастью, в наши дни не составляет большого труда достать ее. Человек отправляется, допустим, в Грецию, и в первом же хозяйственном магазине покупает взрывчатку запросто. Но сама по себе взрывчатка не взорвется. Нужен детонатор. Лучший детонатор – порох, да-да, старомодный порох. Кроме того, нужно что-то для воспламенения пороха, чтобы он детонировал взрывчатку. Вы успеваете следить за моей мыслью?
– С трудом, но стараюсь, – успокоил я его.
– Так. Пойдем дальше. Есть самый легкий способ воспламенить порох на расстоянии. Для этого надо обмотать пакет с порохом тонкой проволокой, затем по проволоке пустить ток. Когда проволока накалится докрасна, порох воспламенится...
– Бух – и нет "Чероки-шесть".
– Э-э... да. Так вот, для бомбы такого типа требуется батарейка, высоковольтная батарейка размером с шестипенсовую монету, дающая ток. Если вы подключите проволоку, обматывающую порох, одним концом к одному полюсу батарейки, а другим – к другому, она раскалится.
– Ясно, – сказал я, – и бомба немедленно взорвется.
– Почему я начал этот разговор? – Высокий следователь поднял глаза к потолку. – Да, бомба немедленно взорвется. Следовательно, нужен механизм, который бы подключал батарейку после того, как изготовитель окажется на безопасном расстоянии.
– Пружинка? – предположил я.
– Да. Ток не идет по проволоке, потому что цепь разомкнута. Пружина толщиной в волос зажата специальным устройством. Но если пружину высвободить, то есть убрать сжимающее устройство, ток включается. Правильно? Сжимающее устройство можно убрать простейшим способом с помощью обыкновенного будильника. А можно и с помощью радиосигнала, полученного с расстояния через приемник, усилитель и соленоид.
– Как может выглядеть этот соленоид?
– Представьте моток тончайшей проволоки со стержнем посредине, который может подниматься или опускаться внутри витка. Предположим, когда стержень поднят, он сжимает пружину, но пришел сигнал, стержень опустился, и пружина разжалась – ток включен.
– Но таким образом можно и случайно вызвать детонацию, – подумав, сказал я. – Воздух переполнен радиоволнами, какой-то случайный сигнал... Нет, по-моему, радиобомбы – невероятно рискованная вещь.
– Сигнал можно закодировать. – Он прокашлялся. – Механизм высвобождения пружины может включать комбинацию трех сигналов. Например, можно изготовить бомбу, для которой, чтобы замкнуть цепь, нужно получить три сигнала в определенной последовательности, для такого механизма потребуется три набора приемников, усилителей и соленоидов, чтобы замкнуть цепь. Нам удивительно повезло, что мы нашли этот усилитель, но сомневаюсь, что он был единственным.
– Похоже, что радиобомба гораздо сложнее, чем бомба с будильником.
– Безусловно, но зато и гораздо гибче. Не нужно заранее определять время взрыва.
– Правильно, потому что никто не знал, когда мы вылетим из Хейдока. Им надо было увидеть, как мы взлетаем.
– Или им должны были сообщить, что вы взлетели.
Меня удивили его слова, и я замолчал, прокручивая их в голове.
– Но ведь это придает всему делу совершенно другой оттенок, не так ли?
– Рад буду услышать, что вы об этом думаете.
– Но ведь вы, наверное, подумали то же самое, – сказал я. – Если бомба может быть взорвана в любой час, любой день и даже в любую неделю, то и в самолет ее могли принести в любое время после последней проверки.
Он улыбнулся, не разжимая губ.
– И это позволяет вам по крайней мере наполовину сбросить с себя ответственность?
– Наполовину, – согласился я.
– Но только наполовину.
Высокий следователь вздохнул.
– Я вас огорошил. Мне хотелось бы, чтобы вы обдумали это со всех точек зрения. Всерьез. А потом рассказали бы мне, если что-нибудь придет вам в голову. Конечно, если вам небезразлично, кто и почему устроил взрыв. Вероятно, тогда удастся предотвратить повторение...
– Вы полагаете, что мне безразлично?
– Да, у меня такое впечатление.
– Мне не все равно, – медленно проговорил я, – если Колин Росс взорвется...
– Вы сегодня не так насторожены, как обычно, – улыбнулся он.
– Но и вы не набрасываетесь на меня.
– Нет, – согласился он и несколько удивленно заметил: – Вы очень наблюдательны, правда?
– Просто чувствую атмосферу.
Он поколебался, но потом проговорил:
– Я прочел весь протокол суда над вами.
– О-о...
Я почувствовал, как потемнело у меня лицо. Он наблюдал за мной.
– Вы знаете, – продолжал он, – что в конце протокола кто-то приписал карандашом неожиданно откровенное утверждение?
– Нет. – Я молча ждал, что он скажет.
– Там написано, что президент компании "Интерпорт" считал, и несомненно правильно, что первый офицер лгал под присягой, и именно из-за безобразной халатности первого офицера, а вовсе не капитана Шора, самолет так опасно отклонился от курса.
Удивленный и потрясенный, я отвел глаза и уставился в окно. Глупо, но я почувствовал себя отомщенным и оправданным. Если там есть такой постскриптум, и кто-то написал его, то, может быть, мое имя не так запачкано, как я предполагал. Хотя это сейчас не имеет никакого значения.
– Капитан всегда несет ответственность, – с прохладцей произнес я. – Что бы ни произошло.
– Да, вы правы.
Наступило молчание. От событий четырехлетней давности я вернулся мыслями к настоящему и смотрел на пустое летное поле.
– Спасибо, – наконец сказал я.
Он слегка улыбнулся.
– Понимаете, меня удивило, почему вас не лишили лицензии пилота... и даже не уволили с работы. Мне показалось, что здесь что-то не так. Поэтому я решил прочитать протокол, чтобы понять, чем они руководствовались.
– Вы очень доскональны.
– Я стараюсь быть таким.
– "Интерпорт" знал, что один из нас солгал... Мы оба утверждали, что другой подверг самолет опасности... Но капитаном был я, и, в любом случае, ответственность на мне. Фактически это была моя вина.
– Но он самовольно нарушил ваш приказ.
– А я не обнаружил это, пока чуть не стало поздно.
– Правильно... Но ему не стоило лгать.
– Он испугался, – вздохнул я, – за свою карьеру.
Полминуты прошло в молчании. Затем он откашлялся и спросил:
– Полагаю, вам не хочется рассказать мне, почему вы расстались с южноамериканцами?
Тактичность его вопроса привела меня в восторг.
– Пробел в личном деле? – предположил я.
Уголки его губ дрогнули.
– Да. – Он помолчал. – Разумеется, вы не обязаны...
– Знаю, – согласился я и подумал: любезность за любезность. – Я отказался лететь, считая это небезопасным. Пригласили другого пилота, он согласился, и полет закончился благополучно. Тогда меня уволили. Вот и все.
– Но, – недоуменно произнес он, – неоспоримо абсолютное право капитана отказаться взлетать, если он полагает, что это опасно.
– Как вы знаете, в Южной Америке нет ассоциации авиаторов, которая бы защищала их права. Хозяева заявили, дескать, не хотят, чтобы их клиенты пользовались самолетами других авиакомпаний из-за того, что у них трусливые капитаны. Или что-то в таком духе.
– Господи!
– Возможно, именно история с "Интерпорт" привела к тому, что я отказался рисковать, – усмехнулся я.
– Но потом вы отправились в Африку и рисковали, – возразил он.
– Видите ли... Я сидел без денег, а плата была фантастической. И к тому же, когда возишь продукты и медикаменты, не чувствуешь такой моральной ответственности, как перед пассажирами.
– А перед беженцами и ранеными?
– Всегда легче возвращаться, чем лететь к линии фронта. Без труда находишь свой аэродром, не приходится безлунной ночью идти наощупь над джунглями.
Высокий следователь удивленно покачал головой, понимая, что спорить со мной бесполезно.
– А почему вы вернулись в Англию и занялись такой скучной работой, как обработка посевов?
Я засмеялся. Никогда не думал, что смогу смеяться, беседуя со следователями следственной комиссии.
– Та война кончилась. Мне предложили возить продукты и медикаменты для другой, которая велась где-то южнее. Но я решил, что хватит. Я снова был платежеспособным. Поэтому вернулся сюда. А обработка полей стала первой работой, какая подвернулась.
– Можно считать, вы на нее согласились ради разнообразия.
– И спокойствия тоже.
– Ах да, правда. – Он встал и бросил пластмассовый стакан из-под кофе в коробку от торта, которая служила мусорной корзиной. – Так... Вы подумаете над этим делом с бомбой?
– Хорошо.
– Мы будем поддерживать с вами контакт. – Он вытащил из кармана визитную карточку. – Если вы захотите со мной поговорить, то найдете меня по этому телефону.
– Ладно.
Он слегка скривился.
– Хотя понимаю, как вы можете относиться к нам.
– Не берите в голову, – сказал я. – Не берите в голову.
