Галина Гончарова
Айшет. Магия разума
© Гончарова Г. Д., 2020
© ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Глава 1
Осенний день, теплый и уютный, окутывает землю своим дымчатым шлейфом. Случаются такие дни ранней осенью, а иногда даже и поздней, если повезет. Сейчас осень была ранней – самое начало, природа еще не начала засыпать, но уже оглядывается по сторонам, поводит листьями деревьев, красит их в золотистый цвет, прячет подальше цветы, украшает лес гроздьями рябины и кутает небо грозовыми облаками.
Сегодня солнце льется с небес как поток золотистого густого меда.
Деревья поводят длинными ветками, ветра сейчас нет, но в лесу никогда не бывает тихо, это словно шепот, который надо уметь услышать. Лес – поет, мурлычет себе под нос сказки, шелестит о чем-то своем, сокровенном, его только надо уметь слушать.
И сейчас он тоже рассказывает свои предания. Прикрой глаза, ощути его, растворись в грозной и спокойной силе, которая насчитывает века, – и поверь.
И в лесовиков, и в нечисть… нет, в нечисть сейчас верить совсем не хочется. И думать – тоже. И делать что-то, даже рукой шевельнуть, чтобы стряхнуть наглого муравья, – лень.
Мне нравится просто лежать на подстеленном плаще, чувствовать рядом тепло сильного мужского тела и ни о чем не думать. Впитывать этот день каждой частичкой своего тела и наслаждаться покоем.
Я точно знаю, какого цвета покой.
Он нежно-голубой, дымчатый, спокойный, словно чуточку туманное небо. Он родной, он обволакивает, окутывает, лишает желания думать, и то, что в нем проскакивают золотые искорки любви, делает его еще более притягательным.
Драгоценным.
И я наслаждаюсь каждой минутой, каждым вздохом, каждым драгоценным мгновением.
– Ша-а-а-ни!!! Ша-а-а-анька!
Вопль был совершенно неуместным здесь и сейчас. Он разрывал осеннюю тишину, нарушал спокойствие и возмущал лес. Так считал мой парень, да и я так считала, но братцу было все равно.
– Ша-а-а-анька!!! Опять с Михом лижешься? Все родителям расскажу!!!
А все так хорошо начиналось!
Мне не так часто удается удрать из-под родительского надзора, а уж в деревню меня и вовсе одну не пускают. Отец у меня лесничий, поэтому живем мы на отшибе, практически в лесу, достаточно далеко от дорог, и дружбы с деревенскими не водим.
Плохие они…
То деревья молодые на дрова порубят, то зверя подстрелят…
Барон Райдош, на землях которого мы и живем, браконьеров не одобряет. Отец их ловит, сдает бейлифу[1], а число их все не уменьшается…
Отец не злой, нет, он лес чует и понимает. Знает, где чьи тропы, знает, кто и где поставил силки, и не станет ловить того, кто действительно добывает пропитание своей семье.
Но гадов, которые отстреливают маток с детенышами, которые устраивают ловчие ямы и ставят арбалеты на звериных тропах, он гоняет нещадно. И поделом!
И молодняк на дрова вырубят, нет бы про сухостой спросить, но молодняк же рядом, а до сухостоя идти надо! И тащить его подальше. А то еще пал пустят, чтобы зверье отстрелить…
Всякое бывало. И бывает.
Конечно, никому из деревенских отец не нравится. Кому ж по нраву человек, который завтра может твоего сына или брата отволочь на суд? У нас же как? Если гады-законники кого поймали, это не он виноват! Он белый и пушистый, а вот они, нехорошие люди, подставили, оговорили, оклеветали…
Лично затащили в лес, сунули в руки арбалет и приказали расстрелять лосиху! И плевать, что у нее детеныш!
Сколько раз мы у себя таких зверят выхаживали! Скольких выпустили в лес…
Нас тоже не любят.
Меня, маму, брата – но нам это безразлично. Главное, что мы есть друг у друга, а любят там, не любят – всякому мил не будешь. Главное, чтобы близкие тебя любили, а остальной мир – перебьется.
– Шани? – Мих коснулся моих волос. Я улыбнулась парню. Шани – это сокращенное имя, для родных, для своих. Почему-то Миху нравится именно оно. Я не возражаю.
Не важно, как меня называют, важна интонация. И теплые золотистые лучики любви, которые тянутся от него ко мне.
А полное мое имя – Айшет, Айшет Ланат. Семья у нас небольшая, мой отец – Шем Ланат, мама, Айнара Ланат, и братик, Корс. Отец бродит по лесу, брат когда с ним, а когда и дома, мама и я – мы ведем хозяйство и ждем мужчин.
И все у нас хорошо…
Только вот Мих…
Мы познакомились не так давно, с полгода назад. Я как раз шла к роднику, а он заблудился. Ну и выбрел прямо на меня. И застыл, что тот дорожный столб.
Говорит, никогда никого красивее не видел.
Влюбился с первого взгляда.
Я… я, наверное, тоже. Никого красивее Миха я не видела. Он высокий, светловолосый, голубоглазый, и руки у него сильные и теплые…
И не надо думать плохого. Ничего между нами не было, я девушка приличная. Да и… неправильно это. Говорят, в городе девушка может хоть с десятком парней переваляться, а потом замуж пойдет как ни в чем не бывало. Так то в городе.
В деревне свадьба – это ритуал. К нему лет десять готовятся, как приданое себе начинают шить, а потом еще сорок лет после вспоминают, а то и дольше.
В назначенный день родители жениха приезжают к невесте во двор, выкупа́ть ее, потом отец невесты им отдает приданое, и надо, чтобы оно было не меньше выкупа, не то позор. Скажут – ленивая девка, не напряла, не наткала, не нашила… бывало, и свадьбы срывались, от такого-то позора.
А народ собирается, поддерживает жениха с невестой шуточками, иногда и до драки доходит раньше, чем до алтаря, да много чего вспомнить можно, но скучно никому не бывает.
Потом жених с невестой едут к холопу Светлого, он в ближайшую деревню два раза в год как раз и наведывается, обвенчать молодых да детей освятить, потом гулянка начинается, а потом и брачная ночь. Тоже – строго по обычаю.
Стелют постель особым образом, бросают сверху белую простыню, которую невеста специально сама ткет ради такого дня, и наутро показывают всем пятно крови.
Эту простыню жена всю жизнь хранить будет, сильнее ее талисмана нет. Если ребенок заболеет, его обязательно надо в эту простыню завернуть, в ней сила первой крови…
У мамы тоже такая есть.
Корс наконец нашел нас и встал, смешной такой, руки в боки.
Братцу всего семь лет, но ведет он себя как взрослый. Старается, и выглядит это умилительно. Он и вообще у меня такой… обаяшка, весь в отца.
Темные растрепанные волосы кудрями, яркие зеленые глаза – мамины, мои-то карие, попроще, а вот улыбка у него совершенно точно отцовская. Умилительная и плутовская.
– Я долго ждать буду? Шанька, там папа кабана принес, дел по горло, тебя щас родители искать начнут! Тогда наплачешься!
Я бросила извиняющийся взгляд на Миха:
– Прости. Бежать надо…
Мой парень улыбнулся. Потом притянул меня поближе, поцеловал в щеку, я привычно покраснела. Рыжая, вот и вспыхиваю в секунду.
– Жди через два дня с вестями. С отцом поговорю, да и к вам, свататься.
Я поежилась:
– Страшновато как-то…
– Двум смертям не бывать. Не век же нам по кустам прятаться…
Корс солидно кивнул:
– Это верно. Шанька у нас девушка честная, так что хватит врать-то. Женитесь уже!
Гаденыш мелкий! Получишь ты у меня на орехи!
Мих рассмеялся.
– Вот через два дня и решим. Или сам приду, или сватов зашлю. Шани, согласна?
Я… как описать это состояние?
Какие слова подобрать, чтобы рассказать про ощущение невероятного, безудержного счастья.
Он – мой. Он меня любит. И жениться хочет, и дом у нас будет, как у мамы с папой, такой, что каждый угол там пронизан светом любви. Теплым, ласковым, золотистым…
Мы будем очень счастливы…
Корс солидно кивнул:
– А раз так… Шань, пошли? Время не терпит…
Я кивнула. Повернулась к Миху, коснулась его щеки…
– Я буду ждать.
Я не говорила о своей любви. Но Мих и так все понял. И улыбнулся мне в ответ. Нежно-нежно…
В его голубых глазах не было ничего, кроме любви. Любовь сияла, любовь заливала светом лесную поляну, любовь согревала меня солнечными лучами…
Какая же я счастливая!
* * *
Сколько возни с кабаном?
Ох, много…
Папа его, конечно, разделает, но и нам потрудиться придется. Нарезать мясо на полосы для коптильни, промыть кишки для колбас, нарубить часть мяса, чтобы набить их…
Мы занимаемся мясом, а мужчины – шкурой. Ее тоже надо выделать. И голову сохранить, может, папа ее продаст по осени.
Не все умеют охотиться, но похвалиться трофеями – дело другое, а кабан оказался матерущим. Здоровый секач, клыки в ладонь. Папа бил зверя в глаз, чтобы не попортить ни шкуру, ни голову.
И мама смотрит на меня, серьезно, вдумчиво…
– Шани, ты ничего мне рассказать не хочешь?
Я вздрогнула.
Вот как у мамы это получается?
Пара слов, и я уже готова все выложить. И ведь не соврешь, не увильнешь от ответа, но чуть потянуть время можно.
– Мам, а почему мы живем одни?
– Потому что не все твоего папу любят.
– А как мне быть? Мне уже пятнадцать лет, мне замуж пора…
Мамин взгляд стал острым, ярким, впился иголкой.
– И есть за кого? Вижу, есть… кто он, Айшет?
Я прикусила губу. Полгода тайну хранила, рассказывать было страшновато. Но сейчас или через два дня, все равно открываться надо. И я решилась.
– Его зовут Мих Лемерт. Он сын деревенского старосты.
– Лемерт, – пробормотала мама. Подумала пару минут. – Давно вы встречаетесь?
– Мам!
Я только глазами захлопала. Вот в этом вся мама. Молчит, смотрит, а потом вопрос, как стрела – и кабану в глаз. Или под лопатку – и насмерть.
– Айшет Ланат!
В мамином голосе слышался рокот приближающейся грозы. Мама у меня такая, ее даже отец старается не злить. Она добрая, мягкая, спокойная, но если уж взбеленится…
Вот тут – не подходи.
– Мам, мы уже давно друг друга знаем, почти полгода.
– Он тебя любит?
– Да.
– А ты его?
– Да…
– Где вы познакомились?
– Он заблудился, а я как раз шла за водой…
Я никак не могла понять, что думает мама. Обычно все было ясно – спокойные зеленые тона жизни или розоватые – любви, красноватое раздражение, золотое тепло…
Сейчас ее словно облако закрывало.
Мама непонятно усмехнулась… с горечью?
– Да, молодость не удержишь…
Я не поняла, о чем мама сейчас говорит, но ответила честно:
– Мих мне предложение сделал, он все по-доброму хочет, в храм меня отвести, как положено.
– Вот как…
Мама подняла руку, потереть лоб, вовремя заметила, что пальцы испачканы в крови, и поспешно опустила ладонь.
– Шани…
И голос такой странный, не радостный, не довольный – наоборот? Словно я что-то плохое сказала или сделала? Почему?
– Мам, если он попросит моей руки – вы согласитесь?
Мама посмотрела серьезно:
– Шани, детка, мы сегодня поговорим обо всем за ужином. Обещаю.
И мало доброго было в ее голосе. Я невольно выставила иголки, словно ежик.
– Но что в этом такого? Мне уже пятнадцать! В деревне в моем возрасте у некоторых и по двое детей бывает! А мы тут сидим с Корсом в лесу, как два филина, света не видим!
– Зато и свет вас не видит, – непонятно пробормотала мама. – И это к лучшему.
– Мам?
– Пока – помолчи. Поговорим вечером, а сейчас изволь работать.
Обещаний мама не нарушала никогда. Что мне оставалось? Только кивнуть и заняться делом. Грязная, конечно, работа, свиные кишки промывать, но если кто понимает толк в колбасе, с травами, с кусочками поджаренного сала, чуть-чуть подкопченной на угольках…
Я целое кольцо могу съесть. Вкуснотища необыкновенная!
* * *
Почему я еще не замужем, хотя мне уже пятнадцать? На то есть несколько причин, и серьезных. Мама с отцом не слишком общительны. Мы живем в лесу, выбираясь изредка в деревню, и там мама меня строго стережет. И одевает строже.
Платок на голову, темное платье, волосы заплетены в тугую косу, чтобы рыжие вихры не выбивались во все стороны…
Да и берут меня в деревню реже, чем папа туда ездит. Не каждый раз и не через раз, хотя я просилась. Но родители были против – оба, пришлось смириться. Мы почти ни с кем не общаемся. С людьми разговаривает папа, а меня мама даже в деревенскую лавку не пускает. Приходится в телеге ждать, с братом или отцом.
Да и пришлые они. И папа и мама – не местные уроженцы.
Они не любят об этом говорить, но у нас с Корсом создалось впечатление, что родители откуда-то сбежали. И чего-то боятся.
Чего может бояться наш папа, я так и не придумала, хотя версии были одна другой краше. От закона он не спасается, иначе не стал бы лесничим. Это работа такая, что надо быть на виду. Рано или поздно попадешься.
Может, он незаконный сын знатного вельможи?
Или моя мама – дочь аристократа?
Или?..
Гадать можно долго и безуспешно. Родители не торопятся делиться секретами. Может быть, сегодня вечером мне удастся приподнять завесу тайны над их прошлым? Кто знает?
* * *
За ужином у нас разговоры не ведутся.
Только когда все поели, отложили ложки в сторону, а мы с мамой принесли ягодный взвар, варенье и сушеные яблоки, мама начала разговор.
– Шем, мы с Шани сегодня говорили…
– О чем же?
В глазах отца была тревога, которой я не могла понять. Нет, не могла…
И все же! Тревога вспыхивала вокруг него оранжевыми искрами большого костра, и в такт пульсировал красным мамин страх.
Да что тут происходит?!
Что не так?! Чего я не понимаю?!
Молчание нарушил Корс.
– Шань, ты маме про Миха рассказала?
– Да, – кивнула я.
Братик сиял голубыми и розовыми искрами довольного и счастливого ребенка. У него все было хорошо, он радовался, что больше ничего не надо скрывать. А вот все остальные не радовались, вовсе даже наоборот.
– Что за Мих? – уточнил отец недобрым голосом.
– Мих Лемерт. – Я за собой вины не чувствовала. – Он сын старосты, из деревни. Мы встречаемся и хотим пожениться.
Отец медленно положил руки на стол. Сжал кулаки.
– И давно?
– Да уж с полгода.
– У меня под носом. Старый я дурак… Корс?
– Да, пап?
Братик за собой тоже вины не чувствовал. А я видела, как наливаются вокруг отца грозовые тучи, пульсируют, свиваются в глухую черную воронку, готовятся разразиться громом и молниями. И даже предупредить брата не могла. Мама как-то цепко взяла меня за руку и сжала. Крепко, давая понять, что своеволия не потерпит. Мне оставалось лишь молчать.
– Давно ты знаешь?
– О Михе? Месяца три, а что?
Брат уже начал понимать, что все не так просто, что ему сейчас достанется, но пока не понимал – за что? И тут отец врезал кулаком по столу.
– Молчали? Скрывали? Иди к себе, щенок, я с тобой еще поговорю.
– Что не так, пап?
Корса мы обожали, и мальчишка пользовался этим без зазрения совести, но сегодня нашла коса на камень. Не помогли ни умильная гримаска, ни хлопанье ресницами.
– Иди. К себе. Немедленно.
– Пап!
– И на охоту ты со мной еще год не пойдешь, – припечатал отец. – Твоя сестра ведет себя как распутная девка, а ты ее покрываешь?
– Я не!..
Я аж задохнулась от несправедливости, хотела встать, крикнуть, но мама как-то перехватила мою руку, нажала на точку на кисти…
Больно.
Ай!!!
– Мама?
– Сиди и молчи, – приказала мама. Никогда я от нее такого голоса не слышала, даже когда мы с Корсом решили набрать первых ягод и на четыре часа удрали в лес, не предупредив. Даже тогда она так не злилась. А сейчас…
Ничего не понимаю!
– Родителям врешь, скрываешь… Своим – никогда не врут. Запомни это. Нас четверо друг у друга, а ты нам врешь, подличаешь за спиной, оба тихушничаете!
Корс выглядел смущенным.
– Пап…
– Иди к себе. Я с тобой еще поговорю.
Брат вздохнул, вышел из-за стола и отправился в спальню. О сладком он и не заговорил.
Отец у нас хоть и любящий, а розгу обчистить может, еще как.
А я осталась.
Отец посмотрел на меня:
– Теперь с тобой, Шани. Что это за глупости с Лемертом?
Я выпрямилась, принимая первый в своей жизни бой. Никогда раньше я с родителями не спорила, а сейчас вот пришлось. Но я ведь взрослая! Сколько можно диктовать мне свои условия? Сколько можно меня учить? Я своих детей уж год как завести могу, а все на поводке бегаю!
Гнев помог мне бестрепетно глядеть отцу в глаза.
– Пап, я его люблю.
– А он тебя?
– Тоже. – Я даже удивилась вопросу.
– Да? А что ж он со мной поговорить не пришел? По-честному? Что ж по кустам прятался? Или надеялся, что ты ему в кустах и отдашься?
– Папа!!! Я бы никогда…
Отец смотрел испытующе.
– Шани, что у вас было?
– Ничего. – Я вспомнила, как Мих обнимал меня, тепло его рук, робкие поцелуи… Но дальше-то мы не заходили! Он даже мне за пазуху руку никогда не запускал. Хотел, да, я видела, но не делал. Уважал мое решение…
– Обнимались, но до серьезного не дошли, – перевела мама.
Я посмотрела на нее, не понимая – откуда мама знает? Я же ничего не сказала! Вообще!
– Мам? Ты…
– Знаю, – отмахнулась мама. – Знаю… нет, Шем. Тут нам повезло.
– Ну хоть тут.
– Мих меня замуж зовет! По-честному! – возмутилась я.
Отец прищурился:
– Да неужели?
– Сказал, отец сватов пришлет.
Отец с мамой переглянулись. И… я заметила нечто странное. Словно от матери к отцу поток пробежал. Не сильный, но отчетливый. Как будто два озера на миг соединили перемычкой, а потом ее опять не стало.
Так бывает?
Никогда не знала…
– Мам?
Мама вздохнула:
– Айшет Ланат, сейчас ты нам дашь слово.
– Какое, мам?
– Если у парня серьезные намерения, а не просто тебя в стогу повалять… подчеркиваю – если!
Я закивала. Серьезные, я ведь вижу!
– Мы поговорим с ним, но до семнадцати лет ты замуж не пойдешь.
– Что?!
Я подскочила, задохнулась от возмущения.
Почему так? Да в мои года у девушек уже по ребенку бывает, а у кого и по два! Почему?!
– До. Семнадцати. Лет, – раздельно повторил отец. – И на то есть причины.
– А я не имею права их знать? – Я впервые бунтовала настолько откровенно. – Нет?! Вы мою судьбу решать взялись!!!
– Мы – твои родители.
– Не хозяева же! Рабства у нас нет!
Родители как-то непонятно переглянулись.
– Нет… у нас – нет, – подтвердил отец.
– Айшет, у нас есть серьезные причины. – Мама кивнула, подтверждая мое право на знание. – Ты знаешь, что у меня была сестра?
И при чем тут одно к другому?
– Да, ты говорила.
– Она умерла при родах. Я потом говорила с лекарем, он сказал, что женщины в нашем роду раньше семнадцати не созревают. Для нас рожать раньше – смерть. Боюсь, что и для тебя тоже… ты ведь моя дочь. Вспомни, у меня между тобой и Корсом было два мертвых ребенка…
Я помнила. Только верить в это не хотелось, никак не хотелось.
– А вдруг я не в тебя пошла? В папу?
Мама как-то криво улыбнулась.
– Ты так думаешь?
Да, мы похожи. Настолько похожи, что нас за сестер принимают. Иногда, если вместе увидят без платков и любимых мамой покрывал.
Мы с мамой обе одинаково невысокие, рыжеволосые, с выраженной грудью и бедрами, с тонкой талией. Черты лица у нас тоже похожи: высокий лоб, короткий прямой нос, черные брови и ресницы…
Только подбородок у меня папин. Мамин более округлый и с ямочкой, а у меня он упрямый, выдвинутый вперед, без слов говорящий о моем вредном характере. И еще глаза. У мамы они серые, словно грозовое небо, а у меня золотисто-карие. Почти золотые.
Я резко выдохнула.
– Мам… то есть я могу умереть при родах? Если не созрею?
– А почему мы тебя так прячем? – удивилась мама моему вопросу. – Почему не возим никуда?
– Но…
– В семнадцать и объяснили бы, и разрешили. А сейчас… вот скажи, если ты Миху всю правду про нашу семью расскажешь – он поймет?
Я подумала пару минут и замотала головой.
– Не, не поймет. В деревне семья должна быть большая.
– И его родителям?
Я представила картину и схватилась за голову:
– Точно скажут, что я гнилая…
И жизни потом не дадут. Но… как тогда?
– Мы, конечно, сватам пока откажем. До семнадцати, Шани. Если дождется, значит, и правда любит. Но ты-то понимаешь, как мы влипли?
Папа смотрел строго. И я опустила голову, понимая, что всех подвела.
– Я правда не думала…
– Это мы уже поняли, – кивнула мама. – А теперь расскажи, как вы познакомились?
Как?
Я прикрыла глаза, и передо мной появилась лесная поляна.
Я шла с ведрами к ручью. Это привычная ноша, папа сделал для меня небольшие ведра, и я носила их по десять-двадцать раз на дню.
Вот и в этот раз…
Я наклонилась над ручьем, набирая воду маленьким бочажком, который отец для нас с мамой отделал деревом, и услышала:
– Век бы смотрел!
Ведро я упустила.
И пока мы его вылавливали длинной веткой, пока я ждала, когда схлынет муть… так и разговорились. Так и познакомились.
Мих как раз заплутал и не мог найти дорогу домой.
Отец недобро рассмеялся.
– Где заплутал? У реки?
– Эм-м-м…
Вот об этом я не подумала. А и правда – как? Река течет с заката на рассвет, деревня стоит у реки, иди сначала по течению ручейка, благо они в наших краях все в реку впадают, потом вдоль реки…
Не ошибешься и не заплутаешь.
Но…
– Мих мне соврал?
Отец пожал плечами:
– Все возможно.
– Но… я бы поняла, что мне лгут! Я бы увидела!
Мама с папой переглянулись так, что я поняла – я сейчас подтвердила какие-то их опасения. И отец вздохнул:
– Вполне возможно, что Мих не планировал ваше знакомство. Но воспользовался моментом.
– Он же не врал?
– Допустим, с утра он заплутал, потом вышел к ручью, пошел по нему, разобрался уже, куда идти… понимаешь, Шани? Есть прямая ложь, которую ты можешь увидеть, есть полуправда, есть недоговорки… вариантов много. Не стоит верить чужим, люди преследуют только свою выгоду.
Я медленно кивнула.
Да, я поняла.
Но ведь потом Мих меня не обманывал! Он меня любит, действительно любит!
– Если ваше знакомство началось со лжи, в нем и дальше добра не будет, – вздохнула мама, привычно отвечая на невысказанный вопрос. – Ради тебя мы не погоним нахала, дадим ему шанс. Но только ради тебя. Посмотрим, что он скажет.
Я расслабилась. Чуть-чуть…
– Пап, мам… Мих – хороший. Вы сами все поймете, честное слово!
Отец покачал головой:
– Посмотрим. Но не раньше семнадцати, Шани. Ты поняла?
Я поняла. Но… Недолго ведь осталось! Года полтора всего… ну, чуть побольше. Это же можно подождать? Не пять лет, не десять…
Правда?
* * *
С Михом я поговорить так и не смогла.
Корс, получивший от отца крепкую трепку, смотрел волком, мама неусыпно бдила за нами обоими, так что сбегать братик в деревню не мог, да и не побежал бы, а передать записку…
Мих читать не умеет. Кое-как, и то через слово.
Когда на второй день к нам в дом заявился староста Лемерт с супругой, дородной и серьезной Милавой, я как раз полола сорняки.
Хотела было разогнуться, пройти в дом, помочь маме, ну и послушать, интересно же… но мама так на меня глянула, что я прикусила язык.
– Вот только попробуй крутиться поблизости, – предупредила она. – Уши оборву. И чтобы сорняки, когда я вернусь, выполола, на двух грядках. Не сделаешь – неделю не сядешь. Поняла, Шани?
Мне розгой тоже доставалось, и в реальность угрозы я верила.
Но обидно же!
Вот за что они так со мной?
Мама ушла в дом.
Я сверлила взглядом открытые окна.
Далеко. Нет, не услышу… отсюда – никак не услышу, это если только под самое окно подобраться, тогда можно разобрать. А так – никак.
Я дернула из земли толстый осотовый хвост. Колючий, отожравшийся, налившийся соком. Сорняк поддавался, но плохо. Пришлось обхватить уже двумя руками и потянуть, медленно и со вкусом.
Обида сверлила словно жук-точильщик.
Вот почему они так?
Это ведь и меня касается! Меня, в первую очередь! А они… они…
Гады, хоть и родители… ы-ы-ы-ы-ы…
Слезы сами поползли по щекам. И когда это случилось…
На миг мне показалось, что внутри распрямилось… нечто. Словно прут вырвался из корзиночного плетения… а я и не знала, что внутри меня словно сетка. Хлестнуло, свистнуло, разрываясь, нечто внутри меня, и я… услышала голоса?
Я по-прежнему находилась на грядке, зло смотрела на дом и – слышала.
– …нынче будет хороший.
Эти слова произнес отец Миха. Наверняка. Я почти видела, как шевелятся розовые губы в окладистой светлой бороде, как он оглаживает ее тяжелой рукой, как смотрит серыми глазами на моего отца.
Мих почти ничего не взял от матери. Да и не понравилась мне будущая свекровка.
Толстая, сразу видно – характер скверный, все вокруг нее окрашено красно-бурыми тонами раздражительности, подозрения, желтые брызги, потеки. Хоть и зовут ее Милавой, да милого в ней мало. Похоже, она еще и болеет. А, не важно.
– Будет. И зверье в этот год сытое, довольное, – согласился отец.
Деревенский этикет. Сразу о деле говорить нельзя, надо сначала про урожай, про соседей, про семью, про здоровье, а потом уж можно и о важном.
Интересно, сколько еще придется слушать всю эту ерунду? Оказалось, не очень много. Староста Лемерт прокашлялся, приступая к действительно важному для него делу. Сватовству сына.
Старшего, любимого, родного…
– Я вот с чем пришел, Шем. Со мной сын говорил.
Отец молчал. Староста явно чувствовал себя не слишком уверенно, но продолжал свою речь, явно заранее готовился, размышлял, как и что сказать.
– Он с дочерью твоей познакомился. Слюбилось у них, теперь вот за нами дело.
Отец вздохнул. Откуда я знаю, что ему это все не нравится? Откуда?
– Я говорил с Айшет. У них ничего серьезного пока нет, так, детский лепет… И мое слово такое. До семнадцати лет я дочь замуж не выдам.
От свекровки потянуло удовольствием. От старосты – недоумением.
– Почему? Ты, Шем, в наших краях пришлый, но видеть-то должен? У нас в семнадцать девка – перестарок, в пятнадцать самое время для свадеб.
– Вижу, не слепой. А слова своего не поменяю, в моем роду так принято. До семнадцати ни-ни. Даже невест в род мужа отдают только в семнадцать, чтобы раньше не случилось чего. Дело молодое, кровь горячая…
– Странно…
– Сколько людей, столько и обычаев. Я, староста, здесь человек пришлый. Это верно. А только не дурак… ты ведь сыну не мою дочь в жены прочил, так? Чай, и сговор был уже?
От старосты плеснуло растерянностью, а от его жены… радостью? Злостью?
И не понять, все сразу, все вперемешку.
– Был сговор, – признал староста. – С Рианой Респен его сговорили, уж лет шесть как. Респен…
– Мельницу держит, знаю. И родство хорошее, и семья…
– И приданое хорошее, – согласилась старостиха. – А только Мих как больной. Подавай ему Айшет – и все, другие не любы.
– На то у молодых родители есть, чтобы ума им вкладывать, – вкрадчиво произнес отец.
На миг в домике повисло молчание.
От отца тянет раздражением, которое он тщательно скрывает. Мама молчит, но я знаю, сейчас она хоть и суетится вокруг стола, подливает эль в бокалы, подкладывает пироги в тарелку, но успевает переглядываться с отцом. И поддерживает его. Каждым взглядом, каждым жестом.
Вот так, правильно…
Староста явно испытывает облегчение. Он худшего ждал, а ему дали… надежду? На то, что Мих меня разлюбит? Не понимаю…
Старостиха довольна. Явственно тянет ее довольством, аж сквозь стены… счастлива, толстуха.
– Так ты считаешь, что раньше семнадцати…
– Воля ваша, а раньше дочку не отдам. И сговор заключать не буду, дело молодое, мало ли кто по сердцу придется. А сыну передайте – поймаю, так своей рукой штаны спущу и так всыплю, что не до девок будет. Вчера одну бросил, завтра другую покинет…
Отец говорил не слишком приятные вещи, но от гостей тянуло довольством. Странно так…
– Еще эля? – вмешалась мама. Тихо-тихо… почему я это слышу?
– А налей. Хороший у тебя эль, Шем. Откуда берешь?
– Жена варит.
– Хорошая у тебя жена, Шем.
– Я на ней женился, когда Айнаре семнадцать было, – с намеком произнес отец.
Староста опустил руку на стол, мягко, но увесисто, словно приговорив.
– Значит, так и тут порешим. Сколько твоей дочери до семнадцати-то?
– Почти два года.
Неправда! Полтора… ладно, год и восемь месяцев! Папа, почему ты говоришь именно так?! Этими словами, этим голосом, почему ты уже сейчас разлучаешь нас с Михом? Что происходит?!
– Вот и пусть два года ждут, как полагается. Дождутся – их воля. Не дождутся, значит, Светлый так решил, не нам и спорить.
Отец решительно кивнул:
– За дочкой я пригляжу. А вы за сыном присмотрели бы, уважаемые?
Старостиха кивнула не менее решительно:
– Как не присмотреть, Ланат. Как не приглядеть… дело молодое, дурное.
– Вот-вот, лишнюю бы дурь парню и поубавить. Поработал бы, так и времени на беготню по лесам не останется, – намекнул отец.
Дальше я не слушала.
Руки привычно драли сорняки, а слезы текли сами. Обидно было до соплей. За что родители с нами так поступили? Мы им доверились, свои чувства показали, всё выложили, а они…
Что с одной стороны, что с другой – почему нам нельзя любить? Радоваться, быть счастливыми? Просто – за что нас так?!
За поцелуем потянулся, а оплеуху получил, так и выходит!
Мы ж не блудить, мы всё честь по чести хотим, и Мих меня любит… а отец сейчас впрямую сказал, что нашей свадьбе не быть, и староста с тем согласен, и жена его счастлива! За полтора-то года что угодно сделать можно. И папа ведь не помилует, не согласится ни с чем… почему?
Больно… так больно…
* * *
Мама пришла ко мне, когда гости ушли. Одобрительно кивнула, потом пригляделась ко мне.
– Подслушала?
– И близко к дому не подходила, – буркнула я. – Вон следы посмотри.
– А чего тогда сопли до подбородка?
– А чего ты удивляешься? – Я серьезно обиделась на родителей и проявлять почтение не собиралась. Да мама его и не ждала. – Зачем вы так сделали?
– Как – так?
– Вам же не хочется почему-то, чтобы я и Мих вместе были. Да?
Мама медленно кивнула:
– Не хочется. И что?
– Почему? Дело ведь не только в твоей сестре, нет, там и что-то еще есть! Чего я еще о себе не знаю?!
Я почти кричала, понимая, что права. Что попала сейчас в точку.
Мама сдвинула брови, покачала головой:
– Тебе это пока рано знать.
– Мама!!!
– И не ори на меня. В семнадцать я тебе все расскажу, а до тех пор – нишкни.
И произнесено это было, словно гранитная плита сверху легла. Мама своего решения не переменит, нет. Оставалось только скрипнуть зубами.
– Хоть с Михом видеться дадите?
– Только если рядом кто-то из старших будет. Мы или его родители. А о кустах – забудь!
Я молча развернулась к грядке.
Можно орать, кричать, топать ногами – это ничего не поменяет, еще и оплеух получу. Остается только смириться для вида – и ждать.
Мих меня любит, а я его люблю. Мы дождемся друг друга. Обязательно.
* * *
Дуплистое дерево на берегу ручья, в котором мы оставляли друг другу записочки, я проверила вечером, когда пошла за водой.
Рука привычно скользнула в гладкую щель на коре и коснулась крохотного клочка пергамента.
Смешно, наверное.
Когда у нас с Михом зашел разговор, как нам встречаться, мы два часа головы ломали. А то ж!
У меня хозяйство и братишка, у него своих обязанностей полно, просто так не вырвешься. Заранее предупреждать надо…
Тут-то я и удивилась.
Нас с Корсом мама читать учила, и писать тоже, перья и бумага у нас в доме были чем-то обычным, равно как и купленные у бродячих торговцев книги. И я любила посидеть с томиком перед очагом, переделав всю заданную мамой работу.
А Мих не умел ни читать, ни писать. Вообще…
Буквы знал, примерно половину, кое-как свое имя мог накарябать, тем и ограничился.
Учиться дальше он не хотел, крестьянину это ни к чему. Но дать знать друг другу… как?
