Галина Муратова
Человек из Оркестра
Простота
Добрым быть невыносимо. Обременительно и тяжко. Эта мысль появилась у Лили, когда она долго ожидала, пока мужчина, толстый и запотевший, опрокидывал в себя стаканчик со святой водой, невзирая на очередь к этому, внушительному по размерам, баку. Никто в очереди не роптал, все смиренно ждали, когда утолит жажду свою этот турист. По тому, как он вдовольствии прикрякивал, и крепкой своей ладонью ополоснул лицо, было видно в нем приезжего, в котором накопилась тоска по этой соборной роскоши, и себе в ней.
Лилиан едва сдерживала в себе гнев к этому странному типу, ей так и хотелось напомнить ему, что здесь он не один, а – очередь. Но она понимала, что и она не в супермаркете, и лучше бы ей помолчать.
Наконец, мужчина напился и, после где-то двадцатого стаканчика, отступил, и Лилиан смогла набрать себе в бутылку из бака с медным краником, ярким и чистым от частого касания рук.
Отошла и направилась к выходу, пытаясь унять раздражение, которое вызвал у нее этот потный толстяк, утолявший свою какую-то бездонную жажду.
И вдруг она снова увидела его крупную фигуру на площади у собора.
Он стоял, широко расставив ноги и задрав голову. Он так же внимательно смотрел на купола собора, так же жадно и неистово, как тогда, у бака, пил. На лице его было какое-то сильно разумное восхищение тем, что он видел там, наверху.
Лилиан тоже посмотрела вверх. И ничего, кроме привычных для неё маковок, не увидела. Вид у них был обычный, и привычный для нее.
И вдруг этот мужчина схватил ее за руку – она была ближе всех из толпы к нему, и громко так крикнул:
– Вы видите? Нет! Вы это видите? Красота какая!!!
И он затряс, сжал руку Лилиан, как близкого товарища обнял.
Лилиан хотела выдернуть свою руку, но неожиданно ей понравилось это новое ощущение.
– Вы видите?! – все спрашивал незнакомец, как бы приглашая ее вступить в какое-то его братство.
И Лилиан не стала выдергивать руку из горячей ладони незнакомца. А он уже не отпускал, и тянул ее вперед, будто хотел обойти с ней собор по всему его периметру.
Лилиан хоть и напугала его восторженность, но и подкупила – милой какой-то детскостью и провинциальностью.
– Очень, очень красиво, – подтвердила она, надеясь, что мужчина отпустит её руку.
– Идемте, там, с той стороны, есть такая лесенка. Можно сказать – потайная, – и он решительно утянул Лилиан с собой.
Они обошли круг, Лилиан узнала, что он из каких-то Вертухов, что у него трое деток, и как жаль, что они не видят этой красоты.
Лилиан всё это слушала и не узнавала себя. Незнакомец видел в ней себе подобную, простую и бесхитростную, восторженную приезжую.
Лилиан же всегда уставала от своей чопорности, хладнокровного высокомерия. Таковой она видела себя, либеральной и непримиримой.
А тут – бежала за этим странным типом почти вприпрыжку, и слова не перечила, а только кивала согласно головой и вертела ею туда-сюда, следуя указательному пальцу «ви-за-ви». От него исходили такое знание и любовь к этому собору, к этому месту – вплоть до дат, имен и прочих исторических подробностей.
«Короче», – хотелось прервать его лекцию ей.
Но она не могла, её тоже захватил какой-то любовный плен этого человека. И что было особенно странным и восторженным – ей не хотелось свободы от него.
Лилиан присмотрелась к незнакомцу. Встревоженное красотой лицо было почти красивым. Голос был приятным. Немного мешал провинциальный акцент, но он казался милым украшением его, несколько нелегкой, безалаберно одетой, могучей фигуры.
Наконец, они вернулись на площадь, где она так вольно была схвачена за руку. И руку ее он тут же смущенно отпустил.
– Извините меня, – только и сказал он.
Лилиан же не могла ответить ему. Ей было нечем ответить этому горячему чувству восторга, в который она погрузилась за эти несколько минут.
Она молчала. А мужчина понял ее молчание по-своему, как-то вдруг сник, упал лицом и отступился. И Лилиан уже увидела его далеко, почти убегающим, наверное смущенным своим невероятным напором на эту худую, аристократичного вида женщину. Которую он, скорее всего, напугал. Ведь когда он рассмотрел её, то сразу ретировался – так прекрасна была она. Ему сразу же захотелось втянуть голову в плечи и снять шляпу перед её строгостью.
Но шляпы на нем не было, поэтому он так позорно сбежал. Не оглядываясь. А если бы он оглянулся, то увидел бы, как Лилиан всё еще стоит на том же месте и, задрав голову и прикрыв ладонью глаза от солнца, старается разглядеть что-то там наверху – ту красоту, которую ей никак не удавалось увидеть.
Она старательно придерживала свою шляпу, чтобы она не упала, и всё глядела, глядела на купола, но, кроме привычного вида их, ничего не было видно.
Лилиан вздохнула и пошла домой. А о незнакомце ей подумалось «чудак какой».
И от этого простого объяснения ей стало спокойнее и привычнее. И быстро забылось это маленькое событие. Потому, что оно было действительно незначительным, потому что Лилиан ждали в издательстве, где она решала многие вопросы. Она и так уже опаздывала.
И не давала Лилиан покоя назойливая мысль о какой-то правоте этого чудаковатого незнакомца. И боялась признаться, что ей было по-настоящему весело и хорошо с ним. И приход в её жизнь этого человека, такой простой и естественный, включил её на короткое время в другой мир – чужой и непонятный в этой своей детскости, который пугал Лилиан.
Она уже подходила к своему издательству, где все было всегда понятно, и никто не посмеет взять ее за руку и пригласить взглянуть на красоту.
Лилиан встряхнула головой, так, что слетела шляпка и открыла тяжелую дверь офиса.
Дверь эта потом пружинно захлопнулась за ней очень решительно, как бы отсекая воспоминания наканунешней суеты. Помогая Лилиан успокоиться и забыть.
Провансальная тетрадь,
11 августа 2021
Вид из окна
Окна домашнего кабинета Дмитрия Павловича выходили в милый маленький, почти французский, дворик с оригинальной аркой и маленьким овальным оконцем в ней.
Было жаркое воскресное утро, и Дмитрий решительно распахнул створки фрамуги и глянул во двор. Там внизу, между машин жильцов, сидел художник с мольбертом и рисовал, додумывая на бумаге возможную красоту арки. Художники часто приходили сюда, и почти всех их Дмитрий знал в лицо. Вот и сейчас, он легким посвистыванием окликнул Гришу, рыжего бородача. Тот посмотрел вверх и махнул приветливо своей испачканной рукой с кисточкой.
Во дворике было еще по-воскресному тихо, и Дмитрий с наслаждением сделал потягушки, и вдруг он разом остановился и, не веря своим глазам, глядел на противоположную стену, до которой было расстояние в десяток метров.
Там в квартире, где тоже были открыты от жары все окна, он увидел двухъярусные кровати, типа тюремных нар. Они нагоняли ужас темно-синей облупившейся своей внешности. Кровати стояли у стен и окон – двух-ярусные, их хорошо было видно. На них спали люди.
Дмитрий, не веря своим глазам, вглядывался вглубь квартиры. Койки были в каждой комнате. Общий вид этого зрелища был ужасен и отвратителен.
Дмитрий еще раз пригляделся и понял, что квартиру хозяйка выгодно сдала наемным рабочим, которые теперь спали на этих жутких темно-синих койках. На подоконнике лежал красным боком вверх недоеденный арбуз. Над ним кружили мухи.
Дмитрий брезгливо закрыл окна. Эта старуха, владелица квартиры, впустила в нее рабочих, их было там человек сорок, не меньше.
Он старался переварить эту новость как можно спокойнее. Старуха, конечно, имела право сдавать кому хочет свою квартиру, но как он будет делить свой чудный вид из окна с этими чужаками, с их непонятным гомоном на чужом языке. И еще – грязь, антисанитария. И вообще, теперь – хоть к окну не подходи… Живи теперь с синей двухъярусной жутью, ребра которой торчали изо всех окон и делали этот вид пугающим и невыносимым.
Дмитрий стал думать, кому позвонить, чтобы спасли дом и двор от этого кошмара.
За окнами напротив кто-то зашевелился, спрыгнул с верхнего яруса койки и подошел к окну. Сделал точно такие же потягушки, как и накануне Дмитрий. Чужак откусил от арбуза смачно кусок и исчез в глубине комнаты.
Вскоре напротив началось оживление, и Дмитрию была хорошо видна через открытые окна, в подробностях, вся утренняя жизнь этих странных соседей.
Дмитрий почему-то сильно испугался. Как это случилось, что в таком престижном месте, в центре, во дворе с закрытыми наглухо воротами, появились такие вот подселенцы?
Это почему-то оскорбило Дмитрия очень сильно. Он вспомнил каких трудов стоило ему приобрести в этом доме квартиру. С видами на сплошные достопримечательности.
И тут тебе – темно-синий кроватный жупел.
Но больше всего огорчало Дмитрия его бессилие. Он мог сколько угодно стучать фрамугой своего окна, жильцы напротив от этого никуда не исчезали.
Дмитрий Павлович глянул вниз. Рыжий бородатый художник всё еще сидел. Он снизу ничего не мог видеть, кроме красивой арки с художественной виньеточкой оконца.
Обитатели синих коек ему были не видны. И поэтому не беспокоили. Дмитрий даже слегка позавидовал ему.
Он хотел позвонить куда-нибудь и срочно пожаловаться на происходящее, и высказать свое возмущение и несогласие.
Но он вспомнил, что сегодня – выходной, и усилия его будут тщетны.
Тогда он быстро натянул штаны и выбежал на улицу. Открыл машину и быстро уехал со двора.
«На волю», – почему-то подумалось ему.
Он долго гонял по городу, выпил кофе в любимом кафе, потом пообедал вкусно, но хорошее настроение всё не возвращалось к нему. Никак. Дмитрий не мог понять, и разобраться, что его так напугало. Ну живет рабочий люд рядом. Ну, и пусть. Ему-то что?
Но он ясно осознавал, что теперь не сможет засыпать в своей светло-бежевой спальне, на белой двуспальной кровати, без мысли о том, что в каких-то нескольких метрах от него, можно сказать за стенкой, торчат синими ребрами боковин эти уродцы, а на них – они. Дальше Дмитрий останавливал свою фантазию, чтобы не впасть в черноту совсем.
В понедельник вернулась жена с Багам. Она внимательно выслушала его возмущенные претензии и, вдруг обняв Дмитрия, погладив по щеке, предложила:
– Ты пожалей их, посочувствуй. Попробуй. И всё образуется, – и она ушла в ванную. Зашелестел душ.
Дмитрий было возмутился советам жены, а потом вдруг подошел к окну и глянул на предмет своего беспокойства.
Арбуз был доеден, в комнате появилась бельевая веревка, на ней болтались полотенца, футболки и трусы. У соседей напротив был тоже выходной, и они толпились на кухне, готовя нехитрую свою снедь. Разговаривали, но Дмитрий не понял ни слова. Вид у жильцов был вполне умиротворенный и спокойный. Койки были аккуратно заправлены.
«Почему я должен их жалеть?» – подумал Дмитрий, вспоминая совет жены. – «С ними все в порядке. Похоже, это со мной не всё в порядке».
Дмитрий захлопнул окно и опустил автоматические жалюзи. Они жалобно проскрипели снаружи и глухо стукнули о карниз. Неприятная картина исчезла.
А кабинет свой Дмитрий решил перенести в другую комнату – благо, их была целая анфилада. И можно будет во дворик не смотреть. И вообще, его не интересовала чужая жизнь. Жизнь других. «Достало» – как любил говорить их любимый сын, когда его пытались поучать. И хлопал дверью. И Дмитрий громко захлопнул дверь нового своего кабинета. Он подошел к окну и помахал этому простору за ним рукой.
Провансальная тетрадь,
12 августа 2021
Дама с подушкой
Жанна вдруг, без всякой причины, перестала выходить на улицу. Всеми днями медленно передвигалась по квартире, лениво таская за собой огромную перьевую подушку, подкладывала её под спину или бок, создавая тем самым особый уют месту, в котором она задержалась на ближайшие полчаса.
Она так полюбила коротать свое время, со спокойным равнодушием к нему. И ей в голову не приходили никакие сомнения по этому поводу.
Еду она заказывала в ближайшем ресторанчике, а с прочими товарами не было сложностей. Всё доставлялось вовремя и быстро. Без обманов. Подвох был, оказывается, в другом.
Только Жанна почувствовала себя в безопасности и комфорте, как в дверь внезапно позвонили. Она не поверила ушам своим, настолько отвыкла от резкого его колокольца.
Она глянула в глазок, на площадке стоял высокий молодой человек в бандане и широко улыбался.
– Алло? – почему-то кликнула его Жанна через закрытую дверь.
Пришелец не смутился и представился.
– Электрики, будем делать капитальный ремонт, менять всю проводку.
Жанну это вовсе не обрадовало.
– Делайте, я-то здесь причем, – разрешила она и хотела уже вернуться к своей подушке, но звонок бряцнул снова.
– Ну, что еще?
– Нам бы посмотреть в вашей квартире.
– Еще чего. В дом я вас не впущу, – ответила она довольно грубо.
Это маленькое событие совершенно выдернуло уют из-под спины Жанны.
С лестницы через дверь слышны уже были звуки начинавшегося ремонта, верещала болгарка, слышны были громкие стуки, непонятные и угрожающие.
Жанна, слегка разозлившись и досадуя, взяла свою подушку и пошла в самую дальнюю комнату, чтобы не слышать звук этого нечаянного вторжения в её налаженный распорядок.
Из тостера стартовал румяный хлеб, нарезан сыр тончайшими ломтиками, и Жанна приготовилась к жуиру, с ароматным кофе и бутербродами. Но, не дал опять звонок в дверь. Громкий и настойчивый.
– Алло! – опять, глядя в глазок, отозвалась она.
– Вам надо подписать отказ.
– Мне ничего не надо. Оставьте свои звонки. Я завтракаю.
И Жанна величаво отступила от двери. Еще раз громко предупредила:
– Ничего я подписывать не буду. Я ничего никогда не подписываю.
– Ну, хоть крестик поставьте, – взмолился незнакомец.
И вдруг Жанна заулыбалась и будто уготовила шкоду какую-то.
– А давайте свою бумагу, – она открыла дверь электрику.
Тот протянул ей какой-то бланк. Молодой человек был красивым и крепким. Бандана очень шла к его загорелому веселому лицу.
Жанна мигом охватила всю эту стать своим женским истосковавшимся взглядом, взяла строгого вида страничку в руку.
– Вот здесь, – указал незнакомец не совсем чистым пальцем. – Крестик поставьте.
И он еще шире улыбнулся.
Жанна тут же отозвалась, без всякой брезгливости взяла ручку у незнакомца и, не долго думая, на строчке «подпись» нарисовала одной линией шляпу, лихой её силуэт, с тульей и большими полями. И протянула «отказную» парню. Жанна хотела увидеть его реакцию на свою дерзость и порчу документа. Но незнакомец равнодушно, не глядя, задвинул бумажку в файлик.
– Спасибо, – только и сказал он и стал отдирать старую проводку на стене. Поднялась белая пыль.
Жанна чихнула и поскорее захлопнула дверь в квартиру.
Ей отчего-то стало очень досадно, что её наглая шутка была не замечена, и ее высокомерное усилие поставить его на место потерпело полное невнимание этого парня, который уверенно рвал старые провода, и, скорее всего, так же проложит новые. Уверенно и быстро.
И ему не было никакого дела до её шутливого рисунка вместо подписи. Шляпа, крестик – он и впрямь поверил, что она безграмотна. Жанна даже разозлилась чуть. Конечно, куда ему, этому работяге, уровень тонкого насмешливого увальня.
Но вдруг, Жанна почувствовала независимость этого чудака от причуд и прихотей этих дамочек, которые для него – никто.
«А ведь он так мне улыбался», – вдруг, не без сожаления, вспомнила Жанна. И потом, она вдруг поняла, что этот бланк с её отказом для него, возможно, является строгим отчетным документом. А там – шляпа вместо подписи. Лучше бы уж крестик поставила.
А ему ведь отчитываться этой бумагой. А что, если начальник окажется жлобом, и улыбчивому этому молодому человеку влетит? Наорут.
Ох! И Жанна, неожиданно для себя, пошла и открыла дверь на лестницу.
– Алло! – перекричала она звук болгарки.
Мужчина прервал резку.
– Извините меня, дайте вашу бумагу, я подпишу. Нормально…
Электрик, почему-то, сразу услышал и понял. Выпрямился, достал из сумки файлик. И тут он увидел на бланке силуэт шляпы, изящно выведенный рукой Жанны.
– Ух ты. Как красиво, – сказал он.
Щёки Жанны чуть порозовели, она быстро подписала в нужном месте бумаженцию.
Сунула ее в руки чужаку и закрыла быстро-быстро за собой дверь.
Она подняла с пола в коридоре свою любимую уютную подушку и бросила ее на диван.
До нее доносились шумы с лестницы. Она подумала, что капитальный ремонт – это надолго, скорее всего. И эта мысль почему-то обрадовала её.
И еще ей подумалось, что этому молодому и улыбчивому парню в бандане подошла бы ковбойская шляпа. Широкополая и великодушная, как он сам.
Жанна вернулась на кухню, но есть расхотелось, тосты выглядели сморщенными, сухарными и холодными.
Хлеб вообще в доме закончился, и Жанна хотела сделать заказ по телефону, но неожиданно передумала. Решила выйти в магазин сама.
Давно она не делала таких походов. Но она тщательно и продуманно оделась, взяла сумку побольше и вышла на лестницу. Здесь уже повсюду был разбросан всякий строительный мусор. И не горела лампочка.
Но глаза Жанны легко увидели широкую спину незнакомца. Он что-то делал и не обратил никакого внимания на пожилую тетку в нелепой шляпе и сапогах на высоченных каблуках.
– Не разбейтесь, мамаша! Осторожно! – предупредительно улыбнулся он Жанне в спину.
И как хорошо, что не увидел ее лицо, которое свернулось, как рулон старых обоев.
Жанна вышла на улицу, ни в какой магазин она не пошла, а уселась на лавку возле дома, выжидая момент, когда болгарка утихнет, и она сможет вернуться в свой дом, который она так легкомысленно осмелилась покинуть.
Провансальная тетрадь,
14 сентября 2021
Бдения
Обшарпанное жилье Александра Павловича состояло из двух комнат – его кабинета и спальни матушки, которую он чтил, ублажал и боялся. Из-за последнего боязливого своего состояния он всякий раз оттягивал момент своего возвращения со службы. Сварливый характер матери сделал его спину сутулой, а голову – седой.
Александр Павлович преподавал студентам историю театра и кино в одном из творческих вузов. Был обожаем студентами за кротость, щедрость в зачетке. Они довольно тесно общались, но никогда Александр не приглашал их в свой дом.
Увы! Там было тесно, и мама не рада была гостям.
В обиходе и употреблении Александра часто мелькало мрачным знаменосцем огорчительное слово «увы». И всем сразу было понятно, что он – человек занятой и не может тратить свою жизнь на всякие пустяки. Особенно обижались женщины на его вежливое «увы, не смогу…».
У Александра была всё-таки одна страсть – это книги в молодости, а в сегодняшних днях – интернет, конечно же, в этой «увывной» его жизни. Он приходил вечером домой, наводил блиц-уборку, готовил ужин себе и матушке, потом мыл посуду, потом они длительно беседовали.
Потом, дождавшись материнской усталости, он выходил из ее комнаты и шел к себе в кабинет. Здесь было какое-то неистовое количество книг, и полки книжные нависали грозно над хилым диванчиком, озвученным пружинами.
Александр входил к себе, и ему очень хотелось закрыть за собой дверь, но этого делать было, увы, нельзя. Он должен был ночью быть чутким, мало ли что может понадобиться матери.
Он включал компьютер, подключался в мировую жизнь, блуждал в ней очень осмысленно, со знанием своего дела и причастности к другому, полному важных для кого-то дел.
Так проходили несколько часов, пока он не улавливал сонной крепкой тишины из комнаты матери. Он босиком подходил к её кровати, чтобы убедиться в её отсутствии, её строгого глаза, возвращался к себе в кабинет, с облегчением выдыхал и тянулся к верхней полке. Там, из-за толстенного тома словаря Даля, он доставал бутылку виски и красивый стакан с толстым тяжелым дном и, стараясь не издавать громких звуков, тихонько наливал себе дружеского своего напитка. И, сделав первые три глотка, как вдоха, в наслаждении и блаженстве замирая, как крепкий напиток занимает собой всё пространство внутри его худого нескладного тела. Потом почему-то говорил кому-то «привет!» и, уже залпом, выпивал остатки из стакана. А бутылку осторожно укрыл опять томом Даля.
Все это он делал очень тихо и быстро, как бы зная о том, что ночную эту дружбу может кто-то нарушить и отнять.
Александр через открытые двери глянул в комнату матери. Та спала, и тогда Александр опять потянулся за Далем. И уже налил себе более нагло золотого напитка. И потягивал его не спеша, маленькими глотками, и при этом не терял бдительности, убирая стакан подальше за монитор.
Так роскошно проходила ночь, пока Александр, не наевшись разного прокисшего текста, не написав своей очередной резкой статейки о никудышном этом мире и глупых людях в нем, успокоенный и почти обессиливший от упоительной своей свободы, храбро вставал из кресла своего и, так же храбро, закрывал дверь своей комнаты, чтобы уже ничто не помешало ему рухнуть на звонкие пружины диванчика и на секунды до засыпания подумать, что он – свободный человек, и никто ему не смеет мешать жить так, как он хочет.
И он с огорчением подумал, что у него завтра в институте нет первой пары.
– Увы! – вздохнул Александр.
Ему очень бы хотелось пойти уже к своим студентам, чтобы рассказать им о возможном и прекрасном, пережитом им только что состоянии, но он быстро уснул.
Ему очень не хотелось услышать раннее шлепанье тапок матери, идущей в своей жизни, по своим делам.
Мать, проходя мимо двери комнаты сына, открыла ее пошире и, любуясь спокойным во сне его лицом, пошла себе дальше, успокоившись налаженным порядком.
Она не выносила закрытых дверей в её доме.
Неожиданно упал с полки небрежно поставленный том Даля. Он ухнулся на диван – прямо в ноги Александру Павловичу. И это было похоже на чей-то благодарный жест.
Александр пошевелил ногами – и томик был сброшен небрежно на пол. Александр лег поудобнее и, понятно, ничуть не укорился сброшенной на пол книгой. Он спал свободно и широко. И действительно – был свободен, той своей «увывной» жизнью.
Мать, проходя мимо, увидела книгу на полу, подняла, и хотела поставить на место, но там оскорбил ее взгляд пузырь с виски. Она быстро схватила, поставила Даля на его место и бесшумно вышла, унося пузырь с собой.
Покой и тишина, наконец, вошли в дом, чтобы переночевать в нем.
А утром – опять покинут его с первым звуком оживающего быта.
Провансальная тетрадь,
25 сентября 2021
