Георгий Панкратов
Крафт
– Расскажи мне, – сказала она тихо, не поворачивая взгляд. – Я знаю, ты не любишь говорить об этом, отмалчиваешься всегда. Но мне ты можешь верить, я пойму всё, что ты скажешь. И приму это.
Кир разлил вино по бокалам, протянул Светлане.
– Давай, – произнёс он тихо. Девушка отпила глоток и поставила на подоконник, Кир медленно выпил до дна. – Это сложные вещи для наших, – начал он. – Все знают, что есть такой человек, который не может уехать. Невыездной. Живёт на ограниченном пространстве практически всю свою жизнь. Все журналисты – и городские, и столичные – ездили ко мне сюда, ходили со мной по набережной, ахали, охали: как же так? Помню один заголовок: «Гений места». Какой я гений? Разве я сам заключил себя на крохотной части планеты? Никто из них не хотел вникнуть. Или это была отсылка к чему-то, сейчас же для тех, кто пишет – самое главное ссылки, отсылки. А сколько было статей под заголовками в духе «Летучий голландец»? На всю жизнь туалетной бумаги хватило бы. Я вначале охотно рассказывал, но потом, знаешь, надоело. Да и с их стороны интерес потух. Сегодня я часть ландшафта, простой человек с непростой особенностью, но как о сенсации обо мне не скажешь. Всё это утихло – и слава богу. Я рад, что могу жить обычной жизнью.
– А ты помнишь что-то другое?
– Я помню себя с десяти лет. Не точно, не с даты рождения, а примерно. И у меня в паспорте написано, что я родился в Петербурге. Я никогда там не был и только помню пятый класс школы, а что было раньше. Белое пятно.
– А родители?
– У нас были сложные отношения. Когда они узнали о моей особенности, они, как бы это сказать.
– Охренели, – весело предположила Светлана.
– Это тоже, конечно. Но они отстранились. Я никогда их не осуждал: неизвестное, необъяснимое не всегда влечёт человека, иногда оно пугает, особенно если происходит рядом с тобой. Если с этим неизвестным ты вынужден бок о бок жить. А где одно – там и другое: чего, мол, ещё ждать от этого странного мальчика? Ты ведь тоже не верила, а потом испугалась. Так было со всеми, всегда.
– А с ними? Как было с ними?
– С тех самых лет, что помню себя, когда я пытался покинуть пределы Голландии – неважно, каким способом, я постоянно засыпал. Это ощущение с тех пор не изменилось. Если я ехал в автобусе или машине, то мог добраться только до поворота из Голландии – мне ни разу не удалось его преодолеть. Проснувшись, я видел, что еду в обратном направлении, а водитель будил меня на кольце. Я допытывал их: что случилось? Почему они меня не разбудили, прежде чем ехать обратно? Все без исключения всегда отвечали: ты ведь сам сел, в дороге уснул, ну бывает. Я говорил, что этого не может быть, но мне, естественно, никто не верил.
– Я кажется, догадываюсь, – сказала Светлана. – Когда родители поехали с тобой.
– Всё то же самое, – кивнул Кир. – Так было всю жизнь. Мне казалось, что логичнее, если те, кто поедут со мной, тоже заснут на повороте. Но всё оказалось сложнее. Когда кто-то ехал со мной, чтобы не уснуть и посмотреть, что случится, а может, и разбудить, я отрубался, а попутчики ехали дальше. Самое странное, они всегда забывали, что ехали вместе со мной, и когда я напоминал им об этом, неподдельно удивлялись: что ты говоришь такое, мы просто собирались в город по делам.
– Но маму с папой ты убедил?
– Я писал им записки или заставлял самих писать. Они ничего не помнили, но потом, из этих записок, узнавали предысторию, что такого-то числа в такое-то время мы ставим эксперимент. Впоследствии я проделал подобное со многими. Потом стало можно записывать видео, и оно оказывалось единственным доказательством. Я не советовал журналистам проделывать путь вместе со мной или пытаться сделать репортаж. После того, как я засыпал, реальность словно менялась. Они не помнили ни обо мне, ни о том, что мы решили прокатиться вместе, и только потом с удивлением смотрели материал, который отсняли здесь.
– Слушай, – оживилась девушка. – А кто-нибудь хотел с тобой проплыть?
– Родители точно нет. Всё-таки вплавь до города неблизко – неподготовленный человек вряд ли справится, да и судоходство. Им было достаточно транспорта. Я сам нечасто проверяю море. Надежды на то, что особенность вдруг исчезнет, мало. Но когда ты в воде и тебя резко клонит в сон – ощущение не из приятных. Я никогда не засыпал – просто резко разворачивался. Грёб обратно, сколько было сил, только бы не уснуть в море.
– А как же катера?
– С катерами вообще смешно! Я ведь не говорил тебе. Я не могу попасть на катер. Вообще.
– То есть как это? – не поняла Светлана.
– Видимо, особенность, я просто не знаю, как это назвать иначе. В общем, если я нахожусь на причале, катер никогда не подойдёт к нему. Время словно застывает, а люди не идут на причал. А если вижу катер с набережной, он всегда отходит раньше, чем я успеваю добежать.
– А ты пытался ходить туда с кем-то?
Кир усмехнулся.
– Я пробовал здесь всё. Люди забывают, что были со мной на причале, как только мы уходим с него. У них вдруг появляются внезапные дела – в общем, то же, что и с дорогой. Время, которое я могу провести на причале, на самом деле небольшое, ведь катера приходят ровно по расписанию. И если я приду раньше, то катер просто не подойдёт. Когда время, в течение которого катер должен был развернуться, отойти от берега и скрыться из зоны видимости, заканчивается – всё заканчивается и для меня. Для меня проходит столько же времени, сколько и для остальных людей, только я будто проживаю их в какой-то другой реальности и не могу оставаться в ней дольше, чем положено.
– В чём же тогда смысл? – в голосе девушки послышалось разочарование.
– Для меня он простой. Я прихожу туда развеяться, подумать. Смотрю вдаль, любуюсь, мечтаю, строю планы, заряжаюсь силами. Я знаю, что буду один какое-то время. Это место – оно только моё это какая-то дыра в пространстве, и, может, не будь её – я бы меньше любил людей. Это какая-то иллюзия того, что возможно бессмертие. Пустой причал, о который бьются волны – и пока ты на нём, смерть тебя не достанет.
– Но это ведь не так?
– Конечно, – улыбнулся Кир. – Знаешь, мне очень хочется побывать там вечером. Когда горят все эти огни, когда море чёрное. Вечером думается иначе.
– Подожди, подожди-ка! То есть вся эта движуха с катером, подписи за вечерние рейсы – это всё, чтобы ты мог побыть один? Неужели ты так задумал?
– Это лишь приятный бонус. Здесь живу не только я, эти рейсы действительно нужны городу. И пусть я никогда не прокачусь на катере, это польза для многих людей.
– Выходит, ты добиваешься изменений, которыми никогда не сможешь воспользоваться?
– Ну, почему же, – Кир развёл руками. – По-своему смогу.
Девушка помолчала, загадочно улыбаясь. Кир долил им вина, поставил бутылку на пол.
– Скоро будем смотреть салют, – сказал он довольно.
– А где ты проснёшься, если пойдёшь пешком?
– Тебе всё так интересно, – рассмеялся Кир. – Всё там же. Там, знаешь, ощущение такое странное, что перед тобой просто, ты можешь подумать, что я свихнулся, но это как будто стена сна. Ты идёшь и с каждым шагом всё сильнее хочешь спать. А потом вдруг понимаешь, что ещё движение – и ты уже не сможешь контролировать процесс. Ты словно окунаешься в сон и, если успеешь, выдёргиваешь оттуда голову и идёшь обратно. Ну а если нет. Меня всегда будили прохожие. В том, чтобы спать на дороге, нет ничего хорошего. Кстати, родителей больше всего бесило, когда мы пытались преодолеть мою особенность пешком. Десятки раз они смотрели, как я падаю без сил, а когда сами проходили стену – впрочем, для них-то никакой стены не существовало – то просто забывали обо мне. Меня нельзя было перетащить; что-то случалось, и они всегда оказывались там одни.
– Прости, – тихо произнесла девушка. – Ты так и не рассказал, что с ними.
– Не знаю. Я не общаюсь с ними и даже не в курсе, где они. Тогда, в детстве, они посчитали, что я проклят. Хотя можно ли считать мою особенность проклятьем или, как тоже многие считают, даром? Она просто есть. Родителям было страшно и сложно принять, тогда они оставили меня. Это решение показалось им самым правильным. Потом они уехали из страны и до восемнадцати лет присылали деньги, – а дальше сам. Если они первыми не выйдут на связь, я никогда о них не узнаю.
– Мне очень жаль, – сказала Светлана.
– Брось. Мне теперь сорок лет, и я не люблю вспоминать об этом. Столько времени прошло!
– А ты никогда не хотел знать правду? Вдруг это как-то объясняется? Может, ты не один такой? Ведь это всё невероятно. Это загадка природы, то, что человечество считает невозможным.
– Одно время я думал, что в институте проводились эксперименты и что-то пошло не так.
– Институт ядерной физики?
– Ну да, помнишь эту огромную лестницу под охраной – она ведёт в институт. Внушительное здание, красивое, симметричное, его любят снимать с высоты. Вот только местным никак туда не попасть. Там есть реактор, ядерный. Он самый настоящий, и там проводились опыты. Я тоже думал, особенно когда был помоложе: а что, если… чем чёрт не шутит? Но мы ведь живём не в сериале «Секретные материалы».
– Не знаю, – развела руками девушка. – Мне кажется, с тобой возможно всё.
– По-моему, всё проще. Там занимаются наукой, изучают реальность. Паранормальные явления им ни к чему. Там работают профессора, военные, но никак не охотники за привидениями. Да и сам я придерживаюсь научной картины мира. Если бы я представлял какую-то тайну, был бы важен для исследований, науки, – поверь, со мной бы уже что-то сделали, и моё мнение интересовало бы их в последнюю очередь. Но я не нужен никому, за пределами Голландии меня считают или вымыслом, или городской легендой. А наши вроде знают, но ведь никто не видел, как всё происходит. Разве что никогда не встречали меня в городе – ну так может, я сам не хочу уезжать? А легенду придумал, да хоть бы и просто так. Нет, – Кир покачал головой. – Я не хочу выяснять правду, природу. Бог с ней, с этой особенностью – она не главное, что есть в моей жизни.
– Но вдруг, – осторожно начала девушка, – ты бы смог выбраться?
– Нет, – моментально ответил Кир. – Я никогда не скажу про это место «выбраться». Когда-то я переживал, что не смогу найти работу, но мир стал другим. Многое можно делать, не выходя из дома – и учиться, и зарабатывать, и помогать другим. У нас здесь аж двух человек кредиторы прессуют – за просрочки по надуманным процентам. Эти микрофинансы, знаешь? Сейчас налаживаю контакт со спецами, подводим юридическую базу. Со всей страны люди на связи – кстати, тот же Петербург. Я раньше думал: как же хочу побывать там, ведь это моя родина, а я ничего не помню. Хотел бы съездить в центр Севастополя. Я знаю, как он красив. Да что говорить – в минутах двадцати отсюда пляжи Любимовка, Учкуевка, парк, храм в стенах Инкермана, а я их видел только в интернете. Но и здесь есть море. Я был бы несчастен только в одном случае – если бы не мог попасть к морю. Поверь в то, что не могут понять другие: мне отлично здесь, я люблю эту жизнь и место, где живу.
– Я тоже полюбила это место. Не будь его, мы бы не встретились.
– А ещё я полюбил тебя. Я очень рад, что ты сюда приехала. Я счастлив.
– И я, – ответила Светлана. – Представляешь, за всю жизнь я приезжала сюда только один раз – когда появилось жильё в работу.
– Ну да, – кивнул Кир. – Ты же у нас риелтор.
– Да, всю жизнь подбирала квартиры людям и наконец-то нашла себе. Я влюбилась в это место, оно красивое, тихое.
– Оно будто из прошлого, – добавил Кир. – Насколько я могу судить обо всём остальном мире. А ты жила и даже не знала, что оно есть.
– Многие не знают, что в городе есть такой район. Когда я предлагала Голландию, почти всегда сначала спрашивали, где это, и сразу отказывались. А я нашла здесь квартирку, продала свою на Остряках – и вот я здесь. Там район такой – одни панельки, моря нет. Правда, и здесь из окна его не видно: мне не так повезло, как тебе. Но я больше никуда не хочу отсюда.
Кир невольно улыбнулся, увидев счастливое лицо Светланы.
– Теперь и тебе повезло с видом, – сказал он. – Знаешь, я больше всего хочу, чтобы здесь, в этом маленьком мире, всё было хорошо. Иногда я даже рад, что не могу уехать. На весь мир меня не хватило бы, а здесь я знаю буквально всё. Какой кот где живёт и куда гулять ходит – и то знаю. – Девушка рассмеялась. – Подожди, – Кир посмотрел на часы. – Сейчас начнётся салют.
Они подняли бокалы.
Когда отцвели все цветы в небе, распустились цветы любви. Фары последнего автобуса свернули на чёрной дороге, белый мотылёк плясал под потолком квартиры, и Кир, увидев, как засобиралась Светлана, сказал:
– Я провожу тебя.
Они шли через кольцо конечной, оживлённо беседуя, и в этот момент Кира окликнули по имени. Мужчина обернулся. Из залитой светом кабины автобуса махал рукой водитель.
– Петро, последний рейс? – отозвался Кир.
– Он самый, – крикнул водитель. – Ты забыл кое-что, слышишь? Целый день с ним катаюсь.
Кир подошёл ближе и увидел в его руке тёмный продолговатый предмет.
– Да не может быть!
– Отчего же не может? – удивился водитель. – Мне чужой паспорт не нужен. А кредитов уже понабрал! – он добродушно рассмеялся. – Шучу, конечно.
– Так ведь я же. – пробормотал Кир, открывая паспорт. Всё верно: вот его фото, фамилия, адрес, в боковом кармане – СНИЛС. – Всегда ношу его с собой.
Водитель пожал плечами.
– Выпал, видать.
– Ладно, Петро, спасибо! Я твой должник.
– Ты теперь должник Генбанка, – было заметно, что водителю понравилась шутка. Кир не отреагировал: он нащупал странное уплотнение между обложкой и паспортом. Немного повозившись, извлёк сложенный в несколько раз лист бумаги.
– Что это? – спросила подошедшая Светлана. – Паспорт?
Кир кивнул.
– А как вообще тебе выдали паспорт?
– История долгая. Но хорошо иметь много знакомств. Петро, ты в курсе, что это за хрень?
Вместо ответа затарахтел автобус.
– Мне ехать надо, – пожал плечами водитель.
Кир развернул бумагу, и Светлана прочитала вслух:
– «Дорогой Кирилл. Пусть тебя не удивляет эта форма обращения, но ты мне уж очень дорог. Хотя никогда не подумал бы и даже не смог представить. Может, мы вместе сможем найти ответ». Что это, Кир?
– Не знаю.
Они переглянулись.
г. Санкт-Петербург, набережная реки Фонтанки, частный Центр психологической поддержки
Полдень. Приём у психоаналитика.
В просторном кабинете с видом на реку на кожаном диване сидел мужчина в чёрной рубашке и крупных, немного старомодных очках. Он смотрел в пол перед собой. Напротив него за длинным столом из светлого дерева сидел психоаналитик – крупный мужчина с бородой. Он заинтересованно изучал мужчину.
– Продолжайте, Кирилл, прошу вас.
Тот встрепенулся.
– Я приезжал на Троицкую балку, Ушакову балку – это такие места в Севастополе, они напротив Голландии, через море. Я подолгу смотрел вперёд, зная, что там это место, этот маленький город в городе, куда я не мог попасть. Катера никогда не ходили – я довольно быстро понял, что Голландия закрыта для меня со всех сторон; не было способа, которым я мог бы туда попасть, – мужчина развёл руками. – Только вечерами я видел её огни, самые манящие в мире, огни, от которых хотелось плакать. Рыдать. Честно говоря, я и сейчас.
– Мне кажется, вам всё-таки важнее высказаться, – заметил психоаналитик.
– Да, я понимаю, рыдать можно дома бесплатно. Я вообще-то так не делаю, просто накатило.
– Накатило, – почему-то повторил собеседник. – Да, интересный у вас случай.
– А вы думали, я буду вам рассказывать про неразделённую любовь? – встрепенулся Кирилл. – Да, Семён Иванович? С этим ведь приходят ваши пациенты?
– Так ведь и у вас она, неразделённая. Знаете, совершенно любую проблему можно рассматривать как неразделённую любовь.
Кирилл промолчал, не зная, согласиться или нет.
– Вот почему бы вам не переехать просто в Севастополь? Огромный красивый город. Ну, сам я там не был, конечно, но в вашей картине мира и с ваших слов это так. Голландия лишь маленький район, не самый удобный в плане доступности – прошу не счесть за иронию – и не самый котируемый, так? Поселились бы в центре, у моря, или в каком-нибудь частном доме. Да где угодно.
– Не забывайте, что я там родился.
– Воспоминания о детстве работают в том случае, если оно было счастливым и человек очень хочет вернуться в эти прекрасные дни, особенно на контрасте с последующей жизнью. Это ведь не ваш случай: у вас и жизнь ничего, и сами говорили, что не помните себя до десяти лет, и ваши первые воспоминания связаны уже с Санкт-Петербургом. Выходит, вам не по чему ностальгировать? Вы знаете только факт, голый факт от родителей. Вы там родились. Всё.
– Я понимаю, но это внутреннее ощущение – с ним не поспоришь. Да, я знаю, на свете немного людей, которые бы согласились со мной, но мне Голландия кажется раем. Раем, в который никогда не попаду. Вот только за какой грех? Ведь не изгоняют же из рая просто так? – Кирилл с надеждой посмотрел на психоаналитика, но тот лишь пожал плечами.
– Возможно, вы устали и очень хотите в тихое и спокойное место.
– Может быть. Может, – нервно отозвался Кирилл. – Если бы моя жизнь не рушилась. Я не понимаю, во что она превратится в ближайшее время. Я хочу за что-то зацепиться! – он закричал. – Мне нужна помощь!
– Тише, тише, – примирительно сказал психоаналитик. – Зацепитесь за разговор со мной. Расскажите, что было дальше? Что вы делали после того, как впервые поняли, что не можете попасть в Голландию?
– С ума сходил, что я делал, – огрызнулся Кирилл, но уже спокойнее. – Когда таксист разбудил меня на Захарова, я чуть с ним не подрался – этот козёл утверждал, что подобрал меня на повороте из Голландии и привёз точно по назначению, но я ведь точно помнил, что ехал как раз с Захарова и заснул на этом самом повороте. Но когда такое же случилось со вторым таксистом, потом с частником и наконец водителем автобуса, конечно, я всё начал понимать. Поверить было сложно, но от того, что всё это происходит на самом деле, уже было не отвертеться. А что бы вы делали, если бы купили квартиру, решив начать новую жизнь, но никак не могли бы попасть туда?
– Не знаю. Никогда не оказывался в такой ситуации, – Кирилл услышал в его словах лёгкое удовлетворение. – А что делали вы?
– Остался в Севастополе. Поселился в гостинице. Решил, что утро вечера мудренее. Хотел всё обдумать, но, если честно, обдумывать было сложно. С таким не придёшь в полицию, не обратишься куда-то за помощью. Ведь это невозможная ситуация! Я мог бы загреметь куда похуже, ну вы, конечно, понимаете? Ну а дальше. Дальше я понадеялся на чудо. Решил просто заснуть и поехать в Голландию на следующий день – вдруг ничего этого не повторится, и всё будет в порядке. Наивная, глупая надежда. Но я доверился ей и даже смог уснуть.
– Но всё, конечно, повторилось, – сокрушённо сказал доктор.
– Да. И мне пришлось вернуться. На последние деньги снял квартиру в Петербурге, на Дыбенко. Подумать только! Мог ли я предположить, что когда-нибудь буду жить на Дыбенко? Там даже эмси Вспышкин умер, помните, был такой дед? Понимаете, я же хотел переучиться, чтобы не заниматься больше всем. Чем я занимался всю жизнь, в общем.
– Это уже интересно. И кем бы вы хотели стать? Простите за такой, слегка детский вопрос.
– Да кем угодно. В те дни я чувствовал, что лучше бы пошёл матросом на катер, чем всё это продолжать.
– Да, из вашей профессии, похоже, не так-то просто уйти.
– Я стал жить на Дыбенко, стараясь реже выходить из квартиры, – Кирилл пропустил иронию мимо ушей. – Голландия не отпускала меня. Я стал изучать её и очень скоро понял, что это не такое уж простое место. Например, в девятнадцатом веке там выращивали устрицы для императорской семьи и даже для французского короля. Их возили в специальном вагоне-холодильнике прямо в Париж, представляете?
– Устрицы, – мечтательно улыбнулся психоаналитик.
– А ещё в Голландии есть восемьдесят подземных казематов с боеприпасами – восемьдесят! И подземный госпиталь, который использовали во время войны. Похоже, что он существует до сих пор. Но главное, что я узнал, Семён Иванович, – то, что в Голландии находится Институт ядерной энергии, и на его территории есть действующий атомный реактор.
– И, конечно, этот факт привлек ваше особое внимание?
– Разумеется. Я вам даже зачитаю, – Кирилл достал телефон. – Сейчас открою. Вот, из открытого источника: «Реактор создали на основе оборудования атомной подлодки второго поколения, и восемнадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года был проведён его первый физический пуск. Исследовательский ядерный реактор стал первым в системе высших военно-морских учебных заведений СССР. Реактор использовался в научных целях и для подготовки гражданских специалистов в атомной отрасли. С тех пор реактор проработал безаварийно и хорошо себя зарекомендовал. Много работ было выполнено для космоса и ВМФ, проводилось испытание техники на радиационную стойкость». А вот другой источник: «Кроме того, с реактором провели ряд экспериментальных работ по исследованию различных материалов для повышения КПД, надёжности и устойчивости термоэлектрических преобразователей ядерной энергии в электрическую. Часть экспериментальных данных была включена в справочники ядерных констант». Представляете? А сейчас этот реактор законсервирован, как чернобыльский бункер.
– Там тоже была авария? – с недоверием спросил Семён Иванович.
– Нет, это из-за политики. Его ведь могут продолжать использовать… Скажем так, неофициально. Могли же повлиять долгие годы его активной эксплуатации на какие-нибудь процессы? Гипотетически, по крайней мере. В общем, так у меня родилось предположение: возможно, в институте проводились секретные эксперименты и, как это водится, что-то пошло не так. Ведь у нас такие вещи не афишируют. Когда я ездил покупать квартиру, то видел огромную лестницу за несколькими заборами под охраной. Мой риелтор, Светлана, как раз говорила, что это и есть тот институт – огромное симметричное здание на вершине холма, его ещё фотографируют с высоты: красиво! Туда никого не пускают, даже местным дороги туда нет.
Психоаналитик задумчиво погладил бороду.
– Но вы же понимаете, что у этой версии мало шансов оказаться правдой. Даже если предположить, что в институте проводились некие испытания и случилась авария, например, это не могло повлиять на жизнь одного человека. Ещё можно допустить, что всю вашу Голландию накрыло бы неким куполом, так что никто не мог бы туда проникнуть – и то фантастика! Но чтобы один человек? Это как-то за гранью, нет?
– Всё это я понимал. Но ведь и испытания бывают разные. Чёрт его знает, чем они занимаются там под прикрытием! Почему я не помню себя до десяти лет? Ни единого воспоминания! А ведь это осознанная жизнь, несколько классов школы!
– Мне кажется, Кирилл, как бы это сказать мягче, что эту проблему всё-таки стоит рассматривать в отрыве от деятельности института.
Кирилл замялся.
– Наверное, то есть, конечно, но я всё же пытался разобраться. Понимаете, у меня не было выбора, всё это происходило со мной, не с кем-то! Я писал в институт, звонил, отправлял запросы, но никакая связь с Голландией не работала. Думаю, что до них даже мои электронные письма не доходили.
– Странно. Интернет ведь не зависит от фактических границ.
– Понимаете, в этой истории нет ничего, что бы не было странно. Я пробивался через министерства – меня, разумеется, отбривали, через какие-то связи в журналистской среде, ведь сам институт был от меня отрезан. Но ничего не получилось, ничего.
– Разумеется. Вряд ли подобная организация станет отчитываться о секретной деятельности перед каждым любопытствующим.
– Я не любопытствующий. Я сообщал прямым текстом, что происходит со мной, и был готов, чтобы меня забрали, изучали, не знаю там, ставили эксперименты, – только бы выяснить правду.
– В таком случае их нежелание общаться тоже можно считать в известном смысле оправданным, – покачал головой доктор. – И что вы делали потом?
– Оставил эти попытки, – разочарованно сказал Кирилл. – Нужно было жить дальше, и мне не хотелось делать это в съёмной квартире на Дыбенко. Я позвонил Светлане, севастопольскому риелтору, и не особо рассчитывал на понимание. Но думал, что она может как-нибудь перепродать квартиру, дистанционно, без моего участия. Или хотя бы сдавать её, чтобы я мог жить в другом месте. Но то, что она сказала, просто убило меня.
– Что она вас не знает? – предположил Семён Иванович.
– В том-то и дело, что нет. Она меня узнала, но как только я договорил, принялась ругаться: мол, вы меня разыгрываете, держите за идиотку, – и вообще не звоните мне. Я долго не мог понять, что происходит, а потом она сказала: Кирилл, в этой квартире уже живут. Кто? Я не мог поверить. Кто ещё живёт в моей квартире? И она сказала: вы. Так просто! Вы же и живёте. Я не понимал, что с этим делать. Это был удар, к которому я не был готов. Которого просто не мог предположить.
– К такому сложно подготовиться.
– Именно. Именно! Вы понимаете. А она не поняла. И был ещё странный момент: я набирал её несколько раз и не мог дозвониться, а потом она вдруг перезвонила. И сказала, что находится в Голландии. Но ведь у меня не было связи с Голландией! Я просил, умолял дать поговорить с собой, но она сказала, что я сумасшедший, и бросила трубку. Она больше не стала со мной говорить, сколько бы я ни звонил. Хотя она вроде жила не в Голландии, а дозвониться в Севастополь я мог. И я решил тогда – чем чёрт не шутит, поеду снова – вдруг получится, и я прорвусь в Голландию, справлюсь со сном и тогда выясню всю правду.
– Как я понимаю, не получилось.
– Нет. Но произошло кое-что другое. И к этому я тоже не готовился. Конечно, моя надежда, которую я считал последней, не оправдалась. Я решил поехать на обычном рейсовом автобусе. Хотя он был и не совсем обычный – помню под лобовым стеклом огромную надпись HOLLAND. Так вот, я, конечно, не смог справиться со сном, но когда очнулся и стал приходить в себя, первым делом увидел на полу перед собой чёрное пятно. По мере того, как я возвращался в реальность, пятно приобретало всё более отчётливые очертания, и наконец я понял, что это паспорт. Я поднял его, думая отдать водителю, чтобы тот вернул владельцу, и машинально заглянул внутрь. От того, что я там увидел, меня аж подбросило: на фото был я сам, а рядом с фото – мои имя, фамилия, отчество, дата рождения – всё совпало. Но одновременно я увидел и место рождения – Санкт-Петербург, и отделение, которым выдан паспорт – отдел УМВД по району Нахимовский города Севастополя. Я перелистнул на прописку и. Тогда я похолодел. Я был прописан по тому самому адресу на улице Курчатова, где находилась купленная квартира. Это был не мой паспорт, это был другой я, альтернативный, из Голландии. Представляете?
– С трудом, – улыбнулся собеседник.
– Прямо в автобусе у меня сложился пазл: этот другой я был заперт в Голландии, и если я не мог туда попасть, то он, наоборот, не мог оттуда выбраться. По странной случайности у него выпал паспорт, который нашёл я, потому что мы, совершенно необъяснимо, совпали во времени. И тогда я решил написать ему весточку.
– Весточку? Что за странное слово?
– Я исходил из того, что если не могу ни попасть в Голландию, ни дозвониться туда, ни даже найти в соцсетях хоть кого-то, кто живёт в Голландии, то и обычное письмо по адресу моей… или его квартиры туда никогда не дойдёт. Тогда я написал записку, где рассказал всё, что со мной случилось, написал, что догадываюсь, что он не может уехать из Голландии так же, как я не могу туда попасть. Я написал, что мы можем помочь друг другу, можем разобраться в том, что случилось, вместе и найти выход, победить судьбу. Я попросил его выйти на связь. Тот звонок Светланы-риелтора убедил меня, что проблема связи с Голландией – односторонняя, и если я не могу связаться с кем-то оттуда, то со мной из Голландии связаться можно. И даже если сам он не может, то может попросить кого-нибудь другого. Я написал ему все контакты. Сел в тот же автобус, и когда мы подъезжали к повороту, вложил в паспорт весточку и положил на пол. Почему я назвал её весточкой? Бог знает. Это слово такое, в нём слышится чудо. Но теперь я не надеялся на чудо, я был уверен в нём. Я знал, что он выйдет на связь, как только прочитает – а прочитает он обязательно, ведь паспорта обычно возвращают, тем более там, где все знают друг друга. Я вернулся сюда, на Дыбенко, и стал ждать.
Психоаналитик промолчал.
– Должно быть, ответа вы не получили? – наконец спросил он. Кирилл отрицательно покачал головой:
– Я не верю, что он не отвечает просто так. Мне кажется, он в большой опасности – не знаю, в какой, но я разберусь.
– Кирилл, вам для начала нужно разобраться в себе.
– Я очень хочу разобраться, очень! И я хочу, чтобы вы помогли мне.
– Понимаете, Кирилл, – Семён Иванович снова погладил бороду. – Я оказываю психологическую помощь. Я не смогу помочь вам попасть в Голландию или разобраться с секретными атомными исследованиями. Я даже вряд ли смогу проверить, правда ли всё, что вы рассказали.
– Это и не нужно, – отрезал пациент. – Подкрутите там какие-нибудь винтики в моём мозгу. Дайте таблетки. Мне нужны силы продолжать всё это дальше. У меня впереди борьба. Мне кажется, что я нашёл свою борьбу, и это прекрасное, замечательное чувство. Моя борьба настоящая, и вполне возможно, она займёт мою оставшуюся жизнь. Я отблагодарю вас, Семён Иванович. А потом уеду.
– Ну что вы, что вы. Я сделаю, что смогу.
– И вы знаете, я что-то в вас вижу. Мне кажется, я не зря здесь. Я что-то чувствую в вас, чувствую, вы мне поможете.
Семён Иванович задумался, посмотрел на Кирилла.
– Помогать – это моя работа, – наконец сказал он уклончиво. – Куда вы теперь собираетесь, если, конечно, не секрет?
– В Севастополь, – Кирилл пожал плечами. – Куда же ещё. Возьму там квартиру в кредит, буду жить ближе. Ну вы поняли. Буду ездить. Буду пытаться пробить. Буду писать ему, добиваться связи, искать правду. Буду ходить на море наконец. После всего, что случилось, я точно не останусь в Петербурге.
– Вам дадут кредит?
– Да, есть связи. Пока ещё есть. Помогут. Я хотел начать новую жизнь и начну её, пусть и не такой она мне представлялась.
– Что же, – оживился психоаналитик. – По рукам. Запишитесь на новый сеанс – и начнём работать. А сейчас. – он выразительно посмотрел на Кирилла.
Клиент встал и подошёл к вешалке возле двери. Надел длинное чёрное пальто, повернулся к Семёну Ивановичу.
– Интересно вы одеваетесь. Разве что шляпы не хватает шляпы.
Кирилл улыбнулся.
– Я всегда любил такой стиль, но работа вынуждала притворяться современным. А я, знаете, в глубине души совсем не современный человек. Может, поэтому меня так и тянет в места, которые кажутся воплощением прошлого. Ведь эта Голландия – она филиал прошлого в нашем времени. И, может, потому-то я и не могу туда попасть? Потому что нельзя попасть в прошлое? Потому что движение может быть только в одну сторону.
