Герберт Джордж Уэллс
Война миров. В дни кометы
Глава XV. Что случилось в Суррее
Как раз в то время, когда викарий сидел и дико разговаривал со мной под плетнем на поле, около Холлифорда, а брат смотрел на поток беженцев, стремившийся по Вестминстерскому мосту, марсиане перешли в наступление.
Если можно верить сбивчивым рассказам, то большинство марсиан оставались до девяти часов вечера в яме Хорзеллской пустоши, занятые какой-то спешной работой, сопровождавшейся взрывами зеленого дыма.
Установлено, что трое из них вышли оттуда около восьми часов и, продвигаясь медленно и осторожно через Байфлит и Пирфорд к Рипли и Уэйбриджу, появились перед сторожевыми батареями на фоне освещенного закатом неба. Марсиане шли не колонной, а цепью, на расстоянии полутора миль один от другого. Они переговаривались каким-то ревом, похожим на вой сирены, издававшей то высокие, то низкие звуки.
Это рев и пальбу орудий из Рипли и Сент-Джордж-Хилла мы и слышали у Верхнего Холлифорда. Артиллеристы у Рипли – неопытные волонтеры, которых не следовало ставить на такую позицию, – дали один преждевременный безрезультатный залп и обратились в бегство верхом и пешком по опустевшему местечку. Марсианин спокойно перешагнул через орудия, не пустив даже теплового луча, остановился осторожно среди них, прошел по фронту и затем врасплох уничтожил батареи в Пэнсхилл-парке.
Артиллеристы Сент-Джордж-Хилла оказались более опытными и храбрыми: скрытые соснами от ближайшего к ним марсианина, они навели свои орудия тщательно, как на параде, и дали залп, когда марсианин находился на расстоянии около тысячи ярдов.
Снаряды рвались вокруг марсианина. Он сделал несколько шагов, пошатнулся и упал. Все закричали от радости. Артиллеристы снова зарядили орудия. Рухнувший марсианин издал продолжительный рев, и тотчас второй блестящий гигант, отвечая ему, показался над деревьями с юга. По-видимому, снарядом была разбита нога треножника. Весь второй залп пропал даром. Снаряды пролетели через марсианина и ударились в землю. Тотчас же два других марсианина подняли камеры теплового луча, направляя их на батарею. Все снаряды моментально взорвались, сосны загорелись, из прислуги, обратившейся в бегство, спаслись всего несколько человек.
Трое марсиан остановились и стали о чем-то совещаться. Разведчики, наблюдавшие за ними, донесли, что они стояли неподвижно около получаса. Опрокинутый марсианин неуклюже выполз из своего колпака – издали он походил на хлебный грибок – и занялся починкой своего треножника. К десяти он уже кончил, и его колпак снова показался над лесом.
Вскоре после девяти часов вечера к этим трем часовым присоединились четыре других марсианина, каждый с большой черной трубой. Такие же трубы были переданы и каждому из трех первых. После этого все семеро растянулись на разном расстоянии друг от друга по кривой линии между Сент-Джордж-Хиллом, Уэйбриджем и селением Сэнд на юго-западе от Рипли.
С холмов перед ними, как только они начали двигаться, взвились сигнальные ракеты, предупреждая батареи у Диттона и Эшера. В то же время четыре боевых машины, также снабженные трубами, переправились через реку и, чернея на фоне закатного неба, появились передо мной и викарием, когда мы, усталые и измученные, шли поспешно по дороге к северу от Холлифорда. Нам казалось, что они двигались над облаком, потому что молочный туман покрывал поля и поднимался до трети их высоты.
Викарий, увидев их, вскрикнул сдавленным голосом и пустился бежать. Зная, что бегство бесполезно, я свернул в сторону и пополз среди покрытого росой терновника и крапивы в широкую канаву на краю дороги. Викарий оглянулся, увидел, что я делаю, и побежал назад ко мне.
Два марсианина остановились – ближайший к нам стоял, обернувшись к Сэнбюри, второй вырисовывался серой массой под вечерней звездой в стороне Стэна. Рев марсиан прекратился, и каждый из них тихо занял свою позицию на длинной кривой линии, тянувшейся от цилиндров. Расстояние между концами этой дуги было около двенадцати миль. На разу еще со времени изобретения пороха сражение не начиналось среди такой тишины.
Из Рипли было видно то же, что и нам: марсиане одни возвышались среди ночного мрака, освещенные бледным месяцем, звездами, отблеском заката и красноватым заревом Сент-Джордж-Хилла и лесов Пэнсхилла.
Но против наступающих марсиан повсюду – у Стэна, Хаунслоу, Диттона, Эшера, Окхэма, за холмами и лесами, к югу от реки и за ровными сочными лугами к северу от нее, из-за деревьев и домов – были выставлены орудия. Сигнальные ракеты взвивались и рассыпались искрами во мраке. Батареи лихорадочно готовились к бою. Марсианам стоило только войти в сферу обстрела, и все эти неподвижные силуэты людей, все эти пушки, поблескивавшие в ранних сумерках, были бы охвачены боевой горячкой.
Без сомнения, так же, как и я, тысячи этих бодрствующих людей думали о том, понимают ли нас марсиане. Поняли ли они, что нас миллионы и что мы организованы, дисциплинированы и действуем согласованно? Или для них наши выстрелы, неожиданные удары наших снарядов, наша упорная осада их укреплений то же самое, что для нас яростное нападение потревоженного пчелиного улья? Или они так самонадеянны, что хотят нас всех уничтожить? (В это время еще никто не знал, чем питаются марсиане.) Сотни таких вопросов приходили мне в голову, пока я наблюдал за стоявшим на страже марсианином. Вместе с тем я думал о том, готов ли Лондон к их встрече. Вырыты ли ямы-западни? Удастся ли их заманить в ловушку к пороховым заводам в Хаунслоу? Хватит ли у лондонцев смелости и мужества превратить в пылающую Москву огромный город?
Наконец после бесконечного ожидания из-за плетней по земле отдался гул отдаленного орудийного выстрела. Второй, несколько ближе, третий… Марсианин невдалеке от нас поднял высоко свою трубу и выстрелил из нее, как из пушки, с таким грохотом, что дрогнула земля. Марсианин у Стэна последовал его примеру. При этом не было ни дыма, ни пламени – только сильный детонирующий гул.
Я был так поражен этими раскатами, следовавшими один за другим, что совсем забыл о безопасности, о своих обожженных руках и полез на забор посмотреть, что происходит у Сэнбюри. Раздался второй выстрел, и высоко надо мной какой-то снаряд пролетел к Хаунслоу. Я ожидал увидеть или дым, или огонь, или какой-нибудь иной признак его разрушительного действия, но увидел только темно-голубое небо с одинокой звездой и белый туман, стлавшийся по земле. Ни вспышки, ни взрыва – все тихо. Прошла всего одна минута.
– Что случилось? – спросил викарий.
– Ничего не видно, – ответил я.
Летучая мышь пролетела и скрылась. Издали донесся и замер какой-то крик. Я взглянул на марсианина – он быстро и плавно скользил теперь к востоку вдоль берега реки. Я ждал, что вот-вот на него направят огонь какой-нибудь скрытой батарея. Но спокойствие ночи ничем не нарушалось. Фигура марсианина уменьшилась, и скоро его поглотили туман и ночная темнота. Побуждаемые любопытством, мы влезли выше. У Сэнбюри, заслоняя даль, виднелось какое-то темное пятно, как будто только что насыпанный конический холм. Дальше, за рекой, мы заметили второе такое же возвышение. Эти похожие на холмы груды на наших глазах уменьшались и расползались.
Взглянув на север, я и там увидал холмик черного дыма.
Все было необычайно тихо. Только далеко на юго-востоке перекликались марсиане. Воздух снова дрогнул от отдаленного грохота их орудий, но земная артиллерия не отвечала.
В то время мы не могли понять, что происходит. Позже я узнал, что значили эти зловещие расползавшиеся в темноте черные кучи. Каждый марсианин со своей позиции, на упомянутой мной громадной дуге, выпускал по сигналу из похожей на пушку трубы снаряды вроде жестянки на каждый холм, лесок, дом – на все, что могло служить прикрытием для наших орудий. Некоторые марсиане выпустили по одному заряду, другие по два; так, например, тот, которого мы видели у Рипли, говорят, выпустил не меньше пяти. Ударившись о землю, снаряды беззвучно рвались и выпускали клуб тяжелого, черного дыма, который, извиваясь кольцами, взлетал вверх большим черным облаком. Газовый холм оседал и медленно расстилался по окрестностям.
Он был тяжел, этот газ, тяжелее самого густого дыма. После взрыва он оседал на землю и заливал ее точно жидкость, стекая с холмов и устремляясь в долины, в углубления, к уровню реки, подобно тому как стекает углекислота при выходе из вулканических трещин. При соединении газа с водой происходила какая-то химическая реакция, и поверхность тотчас же покрывалась пыльной накипью, которая очень медленно осаждалась. Эта накипь совершенно не растворялась, поэтому, несмотря на ядовитость газа, воду по удалении из нее осадка можно было пить без всякого вреда для здоровья. Этот газ не диффундировал, как всякий другой газ. Он висел над ровными местами, стекал по склонам, не рассеивался от ветра, очень медленно смешивался с туманом и влагой и оседал на землю в виде пыли. Мы до сих пор ничего не знаем о составе этого газа; известно только, что в состав его входил какой-то новый элемент, дававший четыре линии в голубой части спектра.
Взлетев, черный газ оседал и прилегал так плотно к почве, прежде чем превратиться в пыль, что на высоте пятидесяти футов в воздухе, на крышах, в верхних этажах высоких домов, на высоких деревьях можно было спастись от него. Это подтвердилось в ту же ночь в Стрит-Кобхэме и Диттоне.
Один человек, спасшийся в Стрит-Кобхэме, передавал странные подробности о кольцевом потоке этого газа. Он смотрел вниз с церковной колокольни и видел, как дома селения выступали из черного газа, точно призраки. Он просидел там полтора дня, несмотря на усталость, голод и жару. Земля под голубым небом, обрамленная отдаленной возвышенностью, казалась покрытой черным бархатом с торчавшими кое-где в лучах солнца красными крышами и зелеными вершинами деревьев; кусты, ворота, амбары и стены домов казались подернутыми черным налетом.
В Стрит-Кобхэме черный газ не был рассеян, а осел на землю. Вообще же марсиане, использовав газ, очищали воздух, направляя на газ струю пара.
То же сделали они и с облаками газа недалеко от нас; мы видели это при свете звезд из окна брошенного дома в Верхнем Холлифорде, куда мы вернулись. Мы видели, как прожекторы скользили по Ричмонд-Хиллу и Кингстон-Хиллу. Около одиннадцати часов стекла в окнах задрожали, и мы услыхали раскаты тяжелых осадных орудий, поставленных там на позицию. С четверть часа с перерывами продолжалась стрельба наудачу по невидимым марсианам у Хэмптона и Диттона, потом бледные лучи электрического света погасли и сменились большим красным заревом.
Затем упал четвертый цилиндр – яркий зеленый метеорит – в Бэши-парк, как я потом узнал. Еще раньше гула орудий у Ричмонда и Кингстона послышалась откуда-то с юго-запада беспорядочная канонада; вероятно, орудия стреляли наугад, пока черный газ не покрыл артиллеристов.
Марсиане действовали методично, как люди, которые выкуривают гнездо ос, и разливали этот удушающий газ по окрестностям Лондона. Концы полумесяца медленно расходились, пока наконец марсиане не вытянулись в прямую линию от Хануэлла до Кумба и Молдена. Всю ночь приближались их смертоносные трубы. Ни разу после того, как марсианин был выбит с треножника у Сент-Джордж-Хилла, они не давали больше артиллерии случая попасть в них. Туда, где можно было скрыть пушки, они выбрасывали баллон с черным газом, а там, где пушки стояли без прикрытия, выпускали тепловой луч.
В полночь горевшие по склонам Ричмонд-парка деревья и зарево на Кингстон-Хилле осветили облака черного газа, клубившегося по всей долине Темзы и простиравшегося до самого горизонта, где расхаживали два марсианина, направляя свистящие струи пара.
Марсиане в эту ночь берегли почему-то тепловой луч; может быть, потому, что у них был ограниченный запас материала для его производства, или потому, что они не хотели обращать страну в пустыню. Они пользовались им только в случае сопротивления или для устрашения и, конечно, очень успешно. В ночь на понедельник была последняя попытка остановить их наступление. После этого никто уж не осмеливался выступить против них – всякое сопротивление казалось безнадежным. Даже экипаж торпедных лодок и миноносок, поднявшихся вверх по Темзе со скорострельными пушками, отказался остаться на реке, взбунтовался и ушел в море. Единственным средством борьбы после этой ночи были закладка мин и устройство ловушек, но даже это делалось недостаточно энергично.
Можно только представить себе судьбу артиллеристов около Эшера, которые так напряженно ждали во мраке. Из них никто не остался в живых. Представьте себе ожидание настороженных офицеров, орудийную прислугу, приготовившуюся к залпу, сложенные у орудий снаряды, обозную прислугу с передками лафетов и лошадьми, кучку штатских зрителей, старающихся подойти возможно ближе, вечернюю тишину, палатки походного лазарета с обожженными и ранеными из Уэйбриджа. Затем глухой раскат выстрелов марсиан и уродливый снаряд, пролетевший над деревьями и домами и упавший в соседнем поле.
Можно представить себе то напряженное внимание, с каким люди следили за быстро развертывающимся кольцами и извивами надвигающегося черного облака, превращающего сумерки в тьму; непонятный и ужасный враг – газ, охватывающий свои жертвы; бегущие и падающие в панике люди и лошади, вопли ужаса, брошенные орудия, люди, столкнувшиеся на бегу и корчащиеся на земле, и расширяющийся черный конус газа. И вдруг ночь и смерть – и беззвучная газовая завеса над мертвецами.
Еще перед рассветов черный газ разлился по улицам Ричмонда. Дезорганизованное правительство сделало последнее усилие и сообщило населению Лондона, что необходимо очистить город.
Глава XVI. Исход из Лондона
Трудно представить себе ту бушующую волну страха, которая прокатилась по величайшему городу мира рано утром в понедельник, – ручей бегства, выросший скоро в поток, бурно пенившийся вокруг железнодорожных станций, превращающийся в бешеный водоворот у судов на Темзе и стремившийся по всем улицам к северу и востоку. К десяти часам паника захватила и полицию, к полудню – и железнодорожную администрацию: служащие теряли связь друг с другом, растворялись и уносились в потоке беженцев.
Все железнодорожные линии к северу от Темзы и жители юго-восточной части города на Кэннон-стрит были предупреждены еще в полночь в воскресенье; уже в два часа все поезда были переполнены, люди дрались из-за стоячих мест в вагонах. К трем часам поток беженцев залил даже Бишопсгейт-стрит. На расстоянии каких-нибудь двухсот ярдов от вокзала Ливерпуль-стрит раздавались револьверные выстрелы, происходила поножовщина, и полисмены, посланные регулировать движение, усталые и раздраженные, разбивали головы публике, которую они должны были охранять.
Скоро машинисты и кочегары начали отказываться возвращаться назад в Лондон; охваченные паникой, люди толпами устремлялись к северу от вокзалов по полотну железных дорог. В полдень у Барнса видели марсианина; облако медленно оседающего черного газа ползло по Темзе и равнине Ламбета, отрезав дорогу через мосты. Другое облако ползло по Илингу и окружило небольшую кучку уцелевших людей на Касл-Хилле, которые еще были живы, но не могли пройти.
После бесплодной попытки попасть на северо-западный поезд у Чок-Фарм – паровоз поезда с товарной платформы двинулся прямо на кричавшую толпу, и несколько дюжих молодцов едва сдержали публику, хотевшую размозжить машинисту голову о топку, – мой брат вышел на Чок-Фарм-роуд, перешел дорогу, лавируя среди роя мчавшихся экипажей, и, по счастью, оказался одним из первых при разгроме велосипедного магазина. Передняя шина велосипеда, который он захватил, лопнула, когда он вытаскивал машину через окно, но он тем не менее вскочил в седло и поехал, слегка поранив кисть руки в свалке. По крутому подъему Хаверсток-Хилла нельзя было проехать из-за трупов павших лошадей, и брат выехал на Белсайз-роуд. Он выбрался из охваченного паникой города и, повернув на Эджуер-роуд, к семи часам достиг Эджуера, голодный и усталый, но зато опередивший толпу беженцев. По пути он встречал людей, которые стояли и удивлялись. Его обогнали несколько велосипедистов, несколько всадников и два автомобиля. За милю от Эджуера покрышка лопнула, ехать дальше было невозможно. Он бросил велосипед у дороги и пешком отправился к селению. На главной улице магазины были открыты. Жители толпились на мостовой, стояли у дверей и окон и с удивлением смотрели на это необычайное шествие беженцев, которое только что начиналось. Брату удалось закусить в гостинице.
Он задержался в Эджуере, не зная, что ему делать. Поток беженцев все увеличивался. Многие, подобно моему брату, казалось, хотели остаться там. О марсианах ничего нового не сообщалось.
Дорога была полна беженцами, но еще свободна. Сначала было больше велосипедистов, потом появились быстро мчавшиеся автомобили, кебы, экипажи; пыль висела столбом по дороге у Сент-Албансу.
Вспомнив, очевидно, про своих друзей в Челмсфорде, брат решил свернуть в тихий переулок, тянувшийся к востоку. Он дошел до забора, обогнул его и направился по тропинке к северо-востоку. Он проходил мимо фермерских домиков и каких-то небольших местечек. Он видел нескольких беженцев.
У Хай-Барнета в заросшем травой переулке он встретился с двумя дамами, ставшими его спутницами. Он догнал их как раз вовремя, чтобы спасти.
Услыхав крики, он поспешно завернул за угол и увидел, как двое мужчин старались высадить женщин из фаэтона, в котором они ехали, тогда как третий удерживал под уздцы испуганного пони. Одна из дам, небольшого роста, в белом платье, кричала; другая же, стройная брюнетка, ударила хлыстом по лицу мужчину, схватившего ее за руку.
Мой брат поспешил им на помощь. Один из нападавших оставил даму и повернулся к нему. Брат, хороший боксер, видя по лицу противника, что драка неизбежна, кинулся к нему и одним ударом свалил его под колеса.
Тут было не до рыцарской вежливости, и брат, оглушив упавшего вторичным ударом, схватил за шиворот второго нападавшего, который держал за руку стройную брюнетку. Вдруг он услышал топот копыт, хлыст скользнул по его лицу, и третий противник нанес ему удар в переносицу. Мужчина, которого он держал за шиворот, бросился бежать по переулку в ту сторону, откуда подошел брат.
Оглушенный ударом, брат очутился лицом к лицу с человеком, который держал пони; он видел, как фаэтон удалялся по переулку, вихляя из стороны в сторону. Обе женщины обернулись назад. Рослый противник готовился нанести ему второй удар, но брат остановил его ударом в лицо. Потом, видя, что остался один, брат увернулся от удара и побежал по переулку вслед за фаэтоном, преследуемый своим противников и вторым нападавшим, который спешил ему на помощь.
Вдруг брат споткнулся и упал; его ближайший преследователь пробежал дальше с разбегу, и брат, вскочив на ноги, очутился лицом к лицу уже с двумя противниками. У него было мало шансов справиться с ними, но в это время стройная брюнетка остановила лошадь и поспешила к нему на помощь. Оказывается, у ней был револьвер, но он был спрятан под сиденьем, когда на нее и на ее спутницу напали. Она выстрелила на расстоянии шести ярдов, чуть не подав в брата. Менее храбрый из грабителей пустился наутек, а его товарищ последовал за ним, проклиная его трусость. Оба они остановились в конце переулка, около третьего нападавшего, лежавшего на земле без движения.
– Возьмите, – сказала стройная брюнетка, подавая брату свой револьвер.
– Идите скорее к фаэтону, – уговаривал ее мой брат, вытирая кровь с рассеченной губы.
Она молча повернулась. Оба они, запыхавшиеся, пошли назад туда, где женщина в белом платье старалась сдержать испуганного пони.
Грабители уже не пытались нападать. Обернувшись, брат увидел, что они уходят.
– Я сяду здесь, если можно, – сказал брат и взобрался на пустое переднее сиденье.
Брюнетка оглянулась через плечо.
– Дайте мне вожжи, – сказала она и ударила пони кнутом.
Через минуту трое нападавших скрылись за поворотом.
Таким образом совершенно неожиданно брат, запыхавшийся, с рассеченной губой, с опухшим подбородком и окровавленными пальцами, очутился в фаэтоне рядом с двумя женщинами.
Он узнал, что одна из них была женой, а другая младшей сестрой хирурга из Стэнмора, который вернулся домой рано утром от одного тяжелобольного в Пиннере, услыхав на одной из железнодорожных станций о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил женщин – прислуга ушла от них за два дня перед тем, – уложил кое-какую провизию, сунул, к счастью для моего брата, свой револьвер под сиденье и сказал им, чтобы они ехали поскорей в Эджуер к поезду. Сам он остался оповестить соседей и обещал нагнать их около половины пятого утра. Теперь уже около девяти, но его все не было. Остановиться в Эджуере они не могли из-за массы беженцев и таким образом заехали в глухой переулок.
Все это они бессвязно рассказывали моему брату, пока не остановились на дороге к Нью-Барнету. Брат обещал не покидать их по крайней мере до тех пор, пока они не решат что предпринять, или пока их не догонит хирург. Брат уверял, что он отличный стрелок из револьвера, желая их успокоить, хотя стрелять он совсем не умел.
Они расположились: около дороги, и пони чувствовал себя счастливым около живой изгороди. Брат рассказал спутницам о своем бегстве из Лондона и сообщил им все, что слышал о марсианах. Солнце поднималось все выше, и скоро их оживленный разговор сменился неловким молчанием. По переулку прошли несколько беженцев. От них брат узнал кое-какие новости. Эти отрывистые ответы еще более подтвердили его впечатление о каком-то громадном бедствии, разразившемся над человечеством и о необходимости дальнейшего бегства. Он сообщил об этом своим спутницам.
– У нас есть деньги, – сказала стройная брюнетка и смутилась. Ее глаза встретились с глазами брата, и ее нерешительность прошла.
– У меня тоже есть деньги, – сказал брат.
Она сообщила, что у них имеется тридцать фунтов золотом и одна пятифунтовая кредитка и высказала предположение, что они смогут сесть в поезд в Сент-Албансе или Нью-Барнете. Брат думал, что попасть на поезд совершенно невозможно: он видел, с какой яростью поезда осаждались толпами лондонских жителей и предложил, со своей стороны, пробраться через Эссекс к Хариджу и там сесть на пароход.
Миссис Элфинстон – так звали даму в белом – не хотела слушать никаких доводов и хотела ждать своего Джорджа. Но ее золовка оказалась более рассудительной и в конце концов согласилась с моим братом. Они поехали к Барнету, намереваясь пересечь Большую Северную дорогу. Брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь силы лошади.
Солнце поднималось, и день становился очень жарким; мелкий беловатый песок блестел, раскаляясь под ногами, так что они подвигались вперед очень медленно. Живая изгородь посерела от пыли. Когда они приблизились к Барнету, то услышали какой-то отдаленный гул.
Стало попадаться больше народу. Беженцы шли изнуренные, угрюмые, грязные, неохотно отвечая на расспросы. Какой-то человек во фраке прошел мимо них, смотря в землю; они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары, по-видимому, врагу; после этого пароксизма бешенства он пошел дальше, ни разу не обернувшись.
Когда брат и его спутницы подъезжали к перекрестку дорог южнее Барнета, то увидели женщину налево от дороги, в поле, с ребенком в руках; двое детей шли за ней, а позади шел муж в грязной черной блузе, с толстой палкой в одной руке и с пледом в другой. Потом за углом улицы, откуда-то из-за дач, отделявших ее от проезжей дороги, выехала тележка, в которую был запряжен взмыленный черный пони. Бледный мальчик в широкополой серой от пыли шляпе правил – в тележке сидели три девушки, по виду работницы из Ист-Энда, и двое детей.
– Как проехать на Эджуер? – спросил напуганный мальчик.
Брат ответил, что надо свернуть налево, и мальчик хлестнул пони, даже не поблагодарив. Мой брат заметил, что дом перед ним и белый фасад террасы за дорогой позади дач окутаны голубоватой дымкой, точно мглой.
Миссис Элфинстон вдруг вскрикнула, увидев дымные красные языки огня над домами на фоне знойного голубого неба. Среди гула стали выделяться теперь голоса, грохот колес, скрип повозок и стук копыт. Улица круто поворачивала за пятьдесят ярдов от перекрестка.
– Боже мой! – вскрикнула миссис Элфинстоп. – Куда же вы едете?
Брат остановился.
Большая дорога представляла сплошной клокочущий людской поток, стремившийся в давке к северу. Облако белой пыли, блестящей в лучах солнца, поднималось над землей на высоту двадцати футов, окутывало все своей пеленой и не рассеивалось, так как ноги лошадей, пешеходов и колеса экипажей вздымали новые клубы.
– Дорогу! – слышались крики. – Дайте дорогу!
На перекрестке улицы и дороги казалось, будто въезжаешь в облако дыма; толпа гудела, как пламя, а пыль была горячей и едкой. Немного дальше горела дача, и клубы дыма стлались по дороге, увеличивая беспорядок.
Мимо прошли двое мужчин, потом какая-то женщина, перепачканная и заплаканная, с тяжелым узлом. Потерявшая хозяина собака покружилась, высунув язык, вокруг фаэтона, испуганная и жалкая, и убежала, когда брат цыкнул на нее.
Впереди вся дорога со стороны Лондона казалась сплошным клокочущим среди домов потоком грязных спешивших людей. Черная масса голов и тел делалась более отчетливой в своем напоре у угла, проносилась мимо и снова сливалась в сплошную массу под облаком пыли.
– Вперед, вперед! – раздавались крики. – Дорогу, дорогу!
Руки задних упирались в спины передних. Брат вел под уздцы пони. Подхваченный толпой, он медленно, шаг за шагом, продвигался по улице.
В Эджуере чувствовалось какое-то беспокойство, в Чок-Фарме – паника, но здесь происходило точно переселение народов. Трудно описать движение этой массы – это не походило даже на толпу. Фигуры появлялись из-за угла и удалялась, повернувшись спиной. По краям шли пешеходы, рискуя попасть под колеса экипажей, сталкивались, спотыкаясь о выбоины.
Повозки и экипажи тянулись вплотную друг за другом. Более быстрые и нетерпеливые иногда и в давке прорывались вперед, заставляя жаться к заборам и воротам вилл.
– Пропустите! – слышались крики. – Дорогу! Они идут!
В одной коляске стоял слепой старик в мундире Армии спасения, жестикулируя скрюченными пальцами и вскрикивая: «Вечность, вечность!» Он охрип и кричал так пронзительно, что брат слышал его долго спустя после того, как тот скрылся за поворотом в облаке пыли. Многие, сидевшие в экипажах, подхлестывали лошадей и переругивались; некоторые сидели неподвижно, жалкие, растерянные; другие кусали себе руки или лежали, растянувшись в повозках. Удила были покрыты пеной, а глаза лошадей налиты кровью.
Тут были кебы, коляски, фургоны от магазинов, повозки, даже почтовая карета, и телега для нечистот с надписью «Приход св. Панкратия», и платформа для перевозки досок, переполненная оборванцами, и повозка для перевозки пива с запачканными свежей кровью колесами.
– Дайте дорогу! – раздавались крики. – Дайте дорогу!
– Вечность! Вечность! – доносилось, как эхо, издалека.
Тут были суровые, угрюмые женщины, и хорошо одетые, и оборванные с плакавшими и спотыкавшимися детьми; их платье было запылено, усталые лица заплаканы. Со многими шли мужья, то беспомощные, то озлобленные и рассвирепевшие. Тут же прокладывали себе дорогу оборванцы в выцветших черных лохмотьях, зычно кричавшие и цинично ругавшиеся. Рядом со здоровыми рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные люди, похожие по одежде на клерков и приказчиков; мой брат заметил раненого солдата, железнодорожных носильщиков и какого-то жалкого человека в ночной рубашке с наброшенным поверх пальто.
Но, несмотря на все свое разнообразие, толпа имела и нечто общее. Лица у всех были испуганные, измученные, чувствовалось. что всех гонит страх. Шум впереди на дороге, спор из-за места в повозке заставляли всю эту толпу ускорять шаг. Даже люди, до того испуганные, что у них подгибались колени, точно гальванизированные, на мгновение делались более энергичными. Жара и пыль истомили толпу, кожа пересыхала, губы чернели и трескались. Все хотели пить, все устали, все прихрамывали. И среди хаоса криков слышались споры, упреки, стоны изнеможения и усталости. У большинства голос был хриплый и слабый. И вся толпа выкрикивала, точно припев:
– Дорогу, дорогу! Марсиане идут!
Некоторые останавливались и отходили в сторону от потока. Переулок выходил на большую дорогу узким проходом – можно было принять его за продолжение лондонской дороги. Толпа оттесняла сюда более слабых; постояв здесь и отдохнув, они снова кидались в давку.
Посреди переулка лежал какой-то человек с обнаженной ногой, в окровавленных лохмотьях. Над ним наклонились двое. Счастливец – у него нашлись друзья!
Невысокий старичок с седыми солдатскими усами, в грязном черном сюртуке, выбрался, прихрамывая, из давки, сел, снял ботинок – носок был в крови, – вытряс мелкие камешки и снова надел. Девочка, лет восьми-девяти, бросилась к забору, неподалеку от брата, и расплакалась.
– Я не могу идти дальше… Я не могу идти дальше…
Мой брат, очнувшись точно от столбняка, стал ее утешать, поднял и отнес ее к мисс Элфинстон. Девочка притихла, как будто в испуге.
– Элен! – кричала жалобно какая-то женщина в толпе. – Элен!
Девочка вдруг вырвалась из рук брата с криком «мама!».
– Они идут, – сказал человек, ехавший верхом по переулку.
– Прочь с дороги, эй, вы! – кричал, привстав, какой-то кучер.
Мой брат увидел закрытую карету, которая сворачивала в переулок.
Толпа отхлынула, давя друг друга, чтобы не попасть под лошадь. Брат осадил пони ближе к забору, кучер проехал мимо него и остановился на повороте. Это была карета с дышлом для пары, но почему-то только с одной лошадью.
Брат заметил сквозь облако пыли, что двое мужчин подняли кого-то на белых носилках и осторожно положили на траву около забора. Один из них подбежал к брату.
– Есть тут где-нибудь вода? – спросил он. – Он почти умирает, он хочет пить… Это лорд Геррик.
– Лорд Геррик? – воскликнул брат. – Верховный судья?
– Где тут вода?
– Может быть, в одном из этих домов найдется кран, – сказал брат, – у нас нет воды, я боюсь оставить своих.
Человек побежал через толпу к воротам углового дома.
– Идите, идите! – кричали люди, напирая на него. – Они идут! Не задерживайте.
Брат заметил бородатого мужчину с орлиным профилем, с небольшим саквояжем в руке; саквояж раскрылся, и из него посыпались золотые соверены, со звоном падая на землю и катясь под ноги двигавшихся людей и лошадей. Бородатый мужчина остановился, тупо смотря на рассыпавшееся золото. Оглобля кеба ударила его в плечо, он пошатнулся, вскрикнул и отскочил в сторону, чуть не попав под колесо.
