Говард Филлипс Лавкрафт
Зов Ктулху: рассказы, повести
II
Артур Джермин был сыном сэра Альфреда Джермина и безвестной каскадной певички. Когда отец и муж покинул семью, мать поселилась с ребенком в поместье Джерминов, где уже не осталось никого, кто мог бы ей воспрепятствовать. Она имела некое представление о том, как должно воспитывать дворянина, и пустила все имеющиеся скромные средства на то, чтобы ее сын получил как можно лучшее образование. Семейное состояние к этому времени весьма оскудело, и особняк находился в плачевном состоянии, но юный Артур полюбил старинный дом, как и все, что в нем было. Он совершенно не был похож на кого-либо из прежних Джерминов, будучи поэтом и мечтателем. Кое-кто из соседей, еще помнивших истории о том, как старый Уэйд Джермин прятал от всех свою жену-португалку, объявил, что так, должно быть, себя проявила ее романская кровь, но большинство глумилось над его чувствительностью ко всему прекрасному, считая, что в том заслуга его безродной мамаши из мюзик-холла. Поэтическая утонченность Артура Джермина была примечательной еще и потому, что облик его был исключительно грубым. Во внешности многих Джерминов было нечто странное и пугающее, но Артур превзошел их всех. Трудно сказать, на кого он был похож, но его физиономия, лицевой угол и длина его рук обескураживали всех, кто видел его впервые.
Столь отталкивающий облик с лихвой компенсировали его умственные способности и характер. Способный к наукам, одаренный, он был одним из лучших выпускников Оксфорда и, казалось, мог вновь прославить имя Джерминов на поприще науки. Невзирая на поэтический, а не научный склад ума, он пожелал продолжить труд своих пращуров в области африканской этнологии и связанных с ней древностей с помощью чудесной, хоть и пугающей, коллекции сэра Уэйда. Живое воображение часто рисовало ему картины доисторической цивилизации, в которую так истово верил безумный исследователь, и сплетало воедино его рассказы о безмолвном городе в джунглях, упоминавшемся в его сумасбродных записях и заметках. Туманные изречения о безымянной, еще не изученной расе гибридов из джунглей пробуждали в нем ужас, мешавшийся с любопытством, и он часто размышлял о возможной подоплеке этих фантазий, ища ответ в более поздних сведениях, собранных по крупицам его прадедом и Сэмюэлем Ситоном среди племен онга.
В 1911 году, после смерти матери, сэр Артур Джермин принял решение во что бы то ни стало добраться до истины. Он продал часть имения, приобрел необходимое снаряжение, собрал экспедицию и отплыл в Конго. При поддержке бельгийских властей он нанял партию гидов, проведя следующий год в землях онга и калири, и то, что ему удалось узнать, превзошло самые смелые ожидания. В одном из племен калири нашелся старый вождь Мвану, обладавший не только хорошей памятью, но и незаурядным интеллектом, а кроме того, интересом к древним преданиям. Этот старик подтвердил все, что было известно Джермину из рассказов и записей прадеда, изложив и свою версию легенды о каменном городе и белых обезьянах в том виде, в каком она передавалась из поколения в поколение.
Мвану утверждал, что ни города из серого камня, ни гибридных созданий больше не существует, так как много лет назад их уничтожили воинственные нбангу. Воины этого племени разрушили большинство зданий, убивая все живое, и похитили мумию богини, ради которой и совершили свой набег; этой богине поклонялись странные создания, и в Конго считали, что в этой белой человекообразной обезьяне воплотилась та, что когда-то правила ими. Мвану не знал, что собой представляли те, кто населял город, но считал, что именно они возвели его. Не сумев прийти к какому-либо заключению, Джермин все же записал красочную легенду о мумии богини.
В ней говорилось, что повелительница обезьян стала женой великого белого бога, явившегося с Запада. Они долго правили городом вместе, но после рождения сына покинули те края втроем. Позднее бог вернулся вместе с женой и, когда она умерла, забальзамировал ее тело, выставив на обозрение в каменном храме, где ей поклонялись. Затем он снова оставил город. У этой легенды имелось три различных продолжения. Согласно первому, мумия белой богини стала символом власти, который жаждали заполучить племена. Именно по этой причине ее похитили нбангу. Во втором варианте белый бог вернулся, чтобы умереть у ног священной мумии своей жены. Третья же версия гласила, что в город явился их сын, возмужав, либо став обезьяной, либо став богом, ничего не зная о своем происхождении. Воистину, воображение чернокожих не знало границ, придав совершенно фантастический колорит и без того нелепой легенде.
Теперь Артур Джермин окончательно уверился в том, что описанный сэром Уэйдом город в джунглях действительно существует, и потому не удивился, когда в начале 1912 года обнаружил то, что от него осталось. Город был много меньше, чем говорилось в легендах, но по разбросанным повсюду каменным блокам можно было судить, что это не просто туземная деревня. К сожалению, на камнях не удалось найти следов древней письменности, и малочисленность экспедиции не позволяла как следует расчистить найденный проход в подземелье, упоминавшееся сэром Уэйдом. О белых обезьянах и мумии богини говорили со всеми вождями племен, обитавших в той местности, и оставалось лишь убедиться в правдивости слов старого Мвану, спросив об этом кого-то из европейцев. Господин Верхерен, бельгийский торговый агент в фактории Конго, был уверен в том, что сможет не только найти, но и заполучить мумию богини, о которой он слышал, так как некогда могучие нбангу теперь присягнули на верность королю Альберту, и нетрудно было убедить их расстаться с некогда похищенным жутким божеством. Отплывая в Англию, Джермин торжествовал при мысли о том, что через несколько месяцев завладеет бесценной этнологической реликвией, подтверждающей самые дикие из историй его прапрапрадеда, во всяком случае те, что ему доводилось слышать. Быть может, жители окрестностей Джермин-Хаус от своих предков знали и куда более невероятные истории, которые рассказывал сам сэр Уэйд, сидя в кругу слушателей за столом в «Голове рыцаря».
Артур Джермин терпеливо дожидался посылки от господина Верхерена, усердно изучая записи своего безумного предка. Он начал ощущать свою схожесть с сэром Уэйдом и принялся разыскивать сохранившиеся упоминания о его личной жизни в Англии и африканских похождениях. О его таинственной затворнице-жене ходило немало слухов, но не осталось ни единой вещи, способной подтвердить, что она действительно жила в родовом поместье. Джермин, мучимый вопросом, как и зачем нужно было стирать все следы ее пребывания здесь, решил, что виной тому стало помешательство ее мужа. Он вспомнил, что про его прапрапрабабку рассказывали, будто она была дочерью португальского купца, жившего в Африке. Без сомнений, от него она унаследовала рациональность мышления и была прекрасно знакома с нравами Черного Континента, пренебрежительно относясь к россказням мужа о жизни внутри материка, чего последний при своем нраве никак не мог ей простить. В Африке она умерла; должно быть, туда ее потащил муж, намеревавшийся доказать правоту своих слов. Предаваясь подобным размышлениям, Джермин не мог скрыть улыбки при мысли об их бессмысленности, так как со времени смерти его загадочных предков минуло уже полтора века.
В июне 1913 года от господина Верхерена он получил письмо с извещением о том, что мумия богини найдена. Бельгиец заявлял, что это совершенно невероятная находка и лишь специалист был способен ее классифицировать. Только ученому было под силу определить, к какому виду отнести покойную: человеку или человекообразной обезьяне, и дело весьма затруднит плохое состояние реликвии. Время и климат Конго не щадят мумии, особенно если бальзамированием тела занимается дилетант, что и демонстрирует данный пример. На шее существа на золотой цепочке был пустой медальон с выгравированным гербом, несомненно принадлежавший какому-то злосчастному путешественнику до того, как его забрали нбангу и украсили им богиню. Описывая черты лица мумии, господин Верхерен позволил себе весьма экстравагантное сравнение, а точнее, в шутку заметил, что оно поразит его корреспондента, но его научный интерес к находке значительно превосходил легкомыслие, чтобы попусту тратить слова. По его словам, упакованную надлежащим образом мумию следовало ожидать спустя месяц после получения этого письма.
Днем третьего августа 1913 года ящик с предметом был доставлен в Джермин-Хаус и немедленно перенесен в большую залу с коллекцией африканских экспонатов, добытых сэром Уэйдом и Артуром. О том, что случилось позже, можно судить по рассказам слуг, а также находкам и записям, изученным впоследствии. Наиболее полным и последовательным представляется рассказ престарелого дворецкого Соамза. По словам этого заслуживающего доверия человека, перед тем как открыть ящик, сэр Артур Джермин отослал всех присутствующих прочь и, судя по стуку молотка и стамески, незамедлительно взялся за дело. На какое-то время все стихло; Соамз не мог сказать, как долго стояла тишина, но меньше чем через четверть часа раздался ужасный крик; несомненно, голос принадлежал Джермину. Вслед за этим Джермин выбежал из залы и бросился ко входной двери столь поспешно, будто по пятам за ним гналось нечто ужасное. Лицо его, и в минуты покоя не отличавшееся приятным выражением, чудовищным образом исказилось. У самых дверей он застыл, словно вспомнил о чем-то, и кинулся назад, к ведущей в подвал лестнице. Ошеломленная прислуга ожидала, что хозяин вот-вот снова появится на ее ступенях, но его все не было. Из подвала до них донесся сильный запах керосина. Когда стемнело, скрипнула дверь, ведущая из подвала во двор, и помощник конюха увидел, как Артур Джермин, облитый керосином с ног до головы, оставляя за собой сильный запах горючего, прокрался во двор и исчез во мраке, направляясь в сторону окружавших поместье болот. Всеобщий ужас достиг предела, когда они увидели, чем все завершилось. Во тьме вспыхнула искра, разгорелось пламя, объявшее живой факел, и взметнулось до небес. Таков был конец дома Джерминов.
Главная причина, по которой обугленные останки Артура Джермина не стали предавать земле, крылась в том предмете, что находился в ящике. Мумия богини, и без того имевшая отвратительный вид, частично разложившаяся, изъеденная, вне всякого сомнения, принадлежала к неизвестному виду белых человекообразных обезьян, с редким, нехарактерным для описанных приматов волосяным покровом, и поражала своей гнусной схожестью с человеком. Не стоит приводить здесь всех омерзительных подробностей; лишь две из них столь резко бросаются в глаза, что достойны упоминания, поскольку ужасающе точно совпадают с некоторыми из заметок сэра Уэйда Джермина об африканских экспедициях и конголезскими легендами о белом боге и повелительнице обезьян. Вот в чем их суть: герб на золотом медальоне, покоившемся на шее существа, был фамильным гербом Джерминов, а шуточное предположение господина Верхерена, описывавшего иссохшее лицо мумии, касалось не кого иного, как ранимого Артура Джермина, прапраправнука сэра Уэйда Джермина и его безвестной жены, наглядное, противоестественное сходство с которой было поистине чудовищным. Члены Королевского антропологического института сожгли этот предмет, выбросили медальон в колодец, и некоторые из них отказываются признавать, что Артур Джермин когда-то числился в мире живых.
1921
Кошки Ултара
Говорят, в Ултаре, что лежит за рекой Скаи, никому из людей не дозволено убивать кошек; глядя на моего мурчащего кота, устроившегося у огня, я охотно этому верю. Кот – существо загадочное, близкое странным созданиям, невидимым людскому глазу. Его духом проникнут Древний Египет, и он хранит предания забытых городов Мероэ и Офира. Он родич владык джунглей, он наследник тайн допотопной, зловещей Африки. Сама Сфинга приходится ему двоюродной сестрой, и ему ведом ее язык, но сам он древнее Сфинги, и память его хранит то, что она позабыла.
Еще до введенного властями Ултара запрета в городке жили батрак с женой, любившие ловить и убивать соседских кошек. Не знаю, что побуждало их к этому; быть может, то, что многим противен кошачий мяв в ночи, и они считают, что те должны безмолвно разгуливать по дворам и садам, едва зайдет солнце. Так или иначе, каким бы ни был повод, этот старик и его старуха наслаждались тем, что приманивали и убивали каждую кошку, что появлялась близ их лачуги, и, судя по некоторым звукам, доносившимся из нее с наступлением ночи, убийства они совершали с особым тщанием. Но никто из соседей не отваживался заговорить об этом ни со стариком, ни с его женой, причиной тому была привычная угрюмая мина на их морщинистых лицах, как и то, что их неказистая хибарка ютилась глубоко в тени раскидистых дубов на задворках заброшенного сада. По правде говоря, страх большинства владельцев кошек перед парой этих чудаков был куда сильнее ненависти к ним, и вместо того, чтобы счесть их безжалостными убийцами, они заботились о том, чтобы ни один из их питомцев-мышеловов не приближался к одинокой лачуге, таившейся под древесной сенью. Когда случалось неизбежное и пропадала чья-нибудь кошка, чьи вопли слышались во тьме, несчастному владельцу оставалось лишь бессильно оплакивать утрату, благодаря судьбу за то, что не пропал никто из его детей. Народ в Ултаре жил простой и не знал, откуда в их городе появились кошки.
Однажды на узких мощеных улицах Ултара появился чужеземный караван с Юга. Темнокожие путники были ничуть не похожи на тех скитальцев, что дважды в год захаживали в городок. На рыночной площади они предсказывали судьбу в обмен на серебро и скупали яркие бусы у торговцев. Никто не знал, из какой земли были родом эти странники, но люди видели, как те возносили молитвы незнакомым богам, и на бортах их повозок были нарисованы странные фигуры с человеческими телами, но головами кошек, соколов, баранов и львов. Предводитель каравана носил головной убор с двумя рогами и причудливым диском, закрепленным меж ними.
Среди чужеземцев, что пришли с караваном, был маленький мальчик, у которого не было никого, кроме крохотного черного котенка. Чума не пощадила его родителей, и в утешение ему остался лишь этот маленький пушистый комочек; известно, что дети способны забывать о своем горе при виде нелепых шалостей столь малого существа. И потому мальчик, которого все в караване звали Менес, улыбался чаще, чем плакал, когда играл со своим милым другом на ступеньках затейливо раскрашенного фургона.
На третье утро с той поры, как караван пришел в Ултар, Менес нигде не мог найти своего котенка; он горько плакал на рыночной площади, и кто-то из местных рассказал ему о старике со старухой и тех звуках, что были слышны по ночам. Выслушав их, он утер слезы, погрузившись в медитацию, а затем вознес молитву. Он простер руки к солнцу и заговорил на чужом языке, слов которого не мог понять никто из горожан, да те и не пытались, ведь все их внимание было приковано к солнцу и облакам, принимавшим весьма необычный вид. Странно, но пока слышалось бормотание мальчика, в небе над ними появлялись расплывчатые, смутные, причудливые фигуры загадочных химер, чьи головы венчали рога с диском посередине. Природа полна подобных иллюзий, способных разжечь пыл воображения.
В ту ночь странники покинули Ултар, и больше в тех краях их никто не видел. Горожане немало обеспокоились, обнаружив, что из города исчезли кошки, все до единой. Каждый очаг, каждый дом лишился своих питомцев: больших, маленьких, черных, полосатых, рыжих и белых. Дряхлый Кранон, городской глава, клялся, что темнокожие чужаки похитили всех кошек, отомстив за убийство котенка Менеса, и призывал проклятия на головы чужестранцев и мальчишки. Но тощий писец Нитх заявил, что если кого и стоило подозревать, то лишь старого батрака с его женой, чья ненависть ко всем кошачьим была общеизвестна, и что в последнее время те совсем осмелели. Все же никто не рискнул винить в случившемся это мерзкое семейство, даже когда маленький Атал, сын трактирщика, заверил всех в том, что видел, как на закате все кошки Ултара собрались в том проклятом саду, в тени деревьев, построившись в две шеренги, и медленно и с торжеством расхаживали вокруг хибары, будто проводили некий неведомый звериный обряд. Но никто не знал, сколько правды было в словах столь маленького мальчика, и хотя все боялись, что их кошки сгинули в лачуге пары злобных стариков, никто не смел попрекать старого хрыча на его гнусном и мрачном подворье.
Так, в бессильной злобе, заснул городок Ултар, и о чудо! Пробудившись на заре, его жители увидели, что каждая кошка вернулась в свой дом! Большие и малые, черные, серые, полосатые и рыжие – все были здесь. Шерсть их лоснилась, вид у них был упитанный, и все они мурчали от удовольствия. Немало удивившись, все разом бросились обсуждать случившееся. И снова дряхлый Кранон заговорил о том, что темнокожие чужестранцы были виновниками пропажи, ведь до сих пор ни одна кошка не вернулась живой из лачуги старика и его жены. Но все сошлись на том, что их питомцы отказывались от предложенного мяса; нетронутыми остались и кошачьи мисочки с молоком. Целых два дня лощеные, ленивые кошки Ултара не прикасались к еде и только дремали у огня или нежились на солнышке.
Прошла целая неделя, прежде чем горожане заметили, что с заходом солнца в лачуге под сенью дубов больше не горит свет. Тощий Нитх вспомнил, что с того дня, как пропали все кошки, никто не видел ни старого батрака, ни его жену. Минула еще неделя, и городской глава, преодолев свой страх и вспомнив о своем долге, отважился нанести визит в необычайно притихшую хибару, предусмотрительно прихватив с собой кузнеца Шанга и камнетеса Тхула в качестве свидетелей. Выломав хлипкую дверь, на земляном полу они нашли лишь два скелета, обглоданных дочиста, да нескольких жуков, что шарились в темных углах.
Тогда среди наиболее влиятельных горожан Ултара поднялся шум. Лекарь Затх ожесточенно спорил с Нитхом, тощим писцом; Кранона, Шанга и Тхула засыпали вопросами. С пристрастием допросили даже маленького Атала, сына трактирщика, в награду накормив сладостями. Было много разговоров о старом батраке и его жене, о караване темнокожих чужестранцев, о мальчике Менесе и его черном котенке, о том, как молился Менес и что видели в небе, когда он возносил молитву, о том, что делали кошки в ту ночь, когда ушел караван, как и о том, что нашли в лачуге под сенью деревьев в том постылом саду.
В конце концов городские власти приняли закон, что стал предметом толков для купцов Хатхега и о котором судачили путешественники в Нире; тот, что гласил: в Ултаре никому из людей не дозволено убивать кошек.
1920
Селефаис
Во сне Куранес видел город в долине, и морской берег за ее пределами, и снежную вершину, что высилась над морем, и ярко раскрашенные галеры, уходившие из гавани навстречу далеким землям, где море встречается с небом. Свое имя Куранес также обрел во сне, ведь, когда он бодрствовал, его называли иначе. Быть может, сны, где он носил новое имя, были естественны для него; он был последним из своего рода, один среди безразличных миллионов Лондона, и лишь немногие могли говорить с ним и напомнить ему, кем он был на самом деле. У него не было больше ни состояния, ни земель, и то, как к нему относились окружающие, его не заботило; он предпочитал видеть сны и писать об увиденном. Над тем, о чем он писал, смеялись те, кому он показывал свои заметки, и спустя какое-то время он начал сторониться людей, а после и вовсе прекратил писать. Чем больше он отдалялся от окружающего мира, тем удивительнее становились его сны; не стоило и пытаться доверить бумаге то, о чем он грезил. Куранесу было чуждо все современное, и образ его мыслей отличался от писателей тех лет. В то время как они тщились сорвать причудливые покровы вымысла с жизни, стремясь обнажить реальность во всей ее безобразной наготе, Куранеса занимала одна лишь красота. Когда ни правда, ни опыт не в силах были открыть ее, опорой в поисках ему продолжали служить фантазия и иллюзии, и он обрел ее на пороге собственного дома, меж смутных воспоминаний о сказках и мечтах своего детства.
Немногие знают, какие чудеса способны открыть истории и видения юности; будучи детьми, мы способны слушать и мечтать, и нашему мышлению еще не придана окончательная форма, а зрелость, отравленная скукой и обыденностью жизни, напрасно тщится что-либо вспомнить. Но иных из нас будят в ночи странные призраки окутанных чарами холмов и садов; фонтанов, поющих в свете солнца; золотистых скал, нависающих над глухо рокочущими волнами морей; равнин, что простираются до дремлющих городов из бронзы и камня; смутные образы героев, правящих белыми конями у кромки дремучих лесов; и тогда мы понимаем, что сквозь врата из слоновой кости мы заглянули в прошлое, в тот мир чудес, что был нашим, когда мы еще не были такими здравомыслящими и такими несчастными.
В старом мире своего детства Куранес оказался совершенно неожиданно. Ему снился дом, где он родился; огромный каменный особняк, увитый плющом, где жили тринадцать поколений его предков и где он надеялся встретить смерть. В небе сияла луна, и он тайно выбрался из дома навстречу летней ночи, полной ароматов, прошел через сады, по террасам, мимо величественных парковых дубов, оказавшись на длинной белой дороге, ведущей в деревню. Казалось, что от старинной деревни кто-то откусил кусок, как от луны, идущей на ущерб, и Куранес думал о том, сон или смерть таится под островерхими крышами. Улицы поросли травой; стекла домов по обе стороны были разбиты или слепо смотрели в никуда. Куранес не медлил и брел все дальше, словно ведомый некоей целью. Он не смел противиться зову из страха, что впереди лишь иллюзия, подобная стремлениям и надеждам бесцельной жизни, что ждала его после пробуждения. Ноги несли его по узкой тропе, уводившей прочь от деревенской улицы, к скалистому берегу пролива, и вот он достиг конца – перед ним был обрыв, бездна, где кончалась деревня, кончался мир, падая в безмолвную, бесконечную пустоту, и в непроглядном небе над ней не было ни обветшалой луны, ни звезд. Вера толкала его вперед, на край обрыва, прямо в бездну, и он погружался все ниже и ниже, а мимо проплывали черные, бесформенные, еще не виденные сны; сферы, окутанные слабым сиянием, – должно быть, те сны, что отчасти были ему знакомы; хохочущие крылатые твари, казалось, насмехавшиеся над сновидцами всех миров. Затем тьма расступилась перед ним, и он увидел город в долине, блистающий там, далеко-далеко внизу, под небом у моря, на берегу которого высилась снежная вершина.
Куранес очнулся в тот самый миг, когда узрил тот город, но даже мимолетно брошенного взгляда хватило ему, чтобы понять – перед ним был Селефаис в долине Ут-Наргай за Танарийскими горами, где его дух пребывал в вечности целого часа давным-давно, тем летним днем, когда, сбежав от няньки, чтобы полюбоваться облаками со скал близ деревни, он позволил убаюкать себя теплому ветру, пришедшему с моря. Тогда его нашли, разбудили и отнесли домой, но он противился, ведь должен был вот-вот взойти на борт золотистой галеры, уходившей к манящим землям, что лежали там, где море встречается с небом. И как же горько было пробудиться вновь, едва отыскав этот прекрасный город после сорока мучительных лет!
Но спустя три ночи Куранес вновь пришел в Селефаис. Как и прежде, сперва он видел спящую или мертвую деревню, затем бездну, в которую надлежало спускаться в безмолвии, и вновь разверзлась тьма, и перед ним явились сияющие минареты города, изящные галеры на якорях в голубой гавани, деревья гинкго на горе Аран, качающиеся на морском ветру. Но в этот раз его сон не оборвался, и подобно крылатому созданию, он снижался над склоном холма, и его ступни мягко коснулись поросшего травой дерна. Он и в самом деле вернулся в долину Ут-Наргай, в прекраснейший город Селефаис.
Куранес направился вниз по склону холма, в окружении ароматных трав и сверкающих цветов, по узкому деревянному мостику, где так много лет назад вырезал свое имя, пересек бурлящую Нараксу, затем полную шепотов рощу и, пройдя по величественному мосту из камня, оказался у городских ворот. Все было как и встарь: не выцвели мраморные стены и украшавшие их статуи из бронзы не потеряли свой блеск. И Куранес увидел: нет нужды бояться, что все, знакомое ему, исчезло; он узнавал даже часовых на стенах, все таких же юных, как и прежде. Миновав городские ворота из бронзы, он шел по его улицам, мощенным ониксом, а купцы и погонщики верблюдов приветствовали его, как будто он и не уходил, и то же было в бирюзовых стенах храма Нат-Нортата, где жрецы в венках из орхидей сказали ему, что в долине Ут-Наргай нет места времени, лишь вечная юность. Затем по Аллее Колонн Куранес направился к той стене, что была обращена к морю, где собирались торговцы, мореходы и странные обитатели тех стран, где море встречается с небом. Он задержался там надолго, озирая блистающую гавань, где блики неведомого солнца отражались на зыбких водах, по которым легко скользили галеры, что пришли из далеких заморских земель. Он смотрел на величественно вздымавшуюся над берегом гору Аран, на чьих зеленых склонах ветер качал деревья, чья белоснежная вершина касалась самого неба.
Сейчас Куранесу больше, чем когда-либо, хотелось уплыть на галере в те дальние страны, о которых он слышал столько загадочных историй, и он снова отправился на поиски капитана, что когда-то согласился взять его на борт. Он нашел его там же, где и прежде: человек по имени Атиб сидел на том же самом, полном специй сундуке; похоже, что тот даже не сознавал, как много времени прошло с тех пор. На лодке он довез его до галеры, стоявшей в гавани, затем скомандовал гребцам, и корабль двинулся навстречу волнующемуся Серенерийскому морю, простиравшемуся до самых небес. Несколько дней они шли по волнам, пока наконец не достигли горизонта, где море встречается с небом. Корабль не замедлил хода и двинулся дальше, плывя в голубых небесах, среди перистых, чуть розоватых облаков. И Куранес видел, как далеко внизу, под килем, проплывают неведомые земли, реки и города непревзойденной красоты, озаренные никогда не меркнущим солнцем. Наконец, Атиб сказал ему, что их путь близок к завершению и вскоре они войдут в гавань Серанниана, города из розового мрамора, что стоит среди облаков, на призрачном берегу, где течет западный ветер; но едва показалась высочайшая из резных городских башен, в пространстве ему послышался некий звук, и он очнулся в своей лондонской мансарде.
На протяжении долгих месяцев Куранес тщетно искал чудесный город Селефаис с его небесными галерами, и хотя сны уносили его во множество великолепных, неслыханных краев, никто из встречавшихся на пути не мог сказать ему, как найти Ут-Наргай за Танарийскими горами. Однажды ночью он отправился в полет над черными горами, где виднелись редкие блики одиноких костров и странные косматые стада, чьи вожаки звенели колокольцами; в самых глухих уголках этого горного края, столь отдаленных, что немногие из людей могли их увидеть, он нашел неимоверно древнюю стену или насыпь, столь колоссальную, что та никак не могла быть творением человеческих рук; она змеилась средь кряжей и долин, и не было ей конца. В предрассветном сумраке за этой стеной он нашел страну причудливых садов и вишневых деревьев, и едва взошло солнце, перед ним предстала вся красота этой земли, усеянной красными и синими цветами, зелень ее лесов и лугов, белые тропы, алмазные ручьи, голубые озера, резные мосты, пагоды с красными крышами, и на какой-то миг в неподдельном восторге он почти позабыл Селефаис. Но вспомнил о нем вновь, пройдя по белой тропе к пагоде с красной крышей, где хотел найти людей, что укажут ему путь, но не нашел там никого, кроме птиц, пчел и бабочек. В другую ночь Куранес совершал бесконечный подъем по сырой спиральной лестнице и достиг окна башни, откуда увидел бескрайнюю равнину и реку в свете полной луны, и нечто знакомое почудилось ему в чертах безмолвного города на речном берегу. Он хотел было спуститься, чтобы узнать, где лежит Ут-Наргай, но далеко над горизонтом разлилось зловещее сияние, и он увидел, что древний город давно разрушен, иссохшая река поросла камышом, и печать смерти лежит на всей той земле, как лежала с тех пор, когда вернулся из похода царь Киранатолис и на его страну пало возмездие богов.
Так Куранес бесплодно искал чудесный город Селефаис и его галеры, идущие по небу к Сераннийской земле, и на пути своем немало дивился тому, что видел; однажды ему едва удалось сбежать от верховного служителя, чье описание здесь приводить не стоит: лицо создания скрывала маска из желтого шелка, в полном одиночестве оно обитало в древнем монастыре из камня, на холодном пустынном плато Ленг. Со временем безрадостные дни, сменявшие ночи, стали так его раздражать, что он начал прибегать к помощи наркотических средств, чтобы продлить время сна. Немало помог гашиш: однажды с его помощью он оказался в той части космоса, где не существует формы и сияющие газы изучают тайны бытия. Газ, окрашенный фиолетовым, поведал ему, что эта часть космоса расположена вне того, что он назвал бесконечностью. Слышать о планетах и организмах ему не доводилось, но Куранеса он определил как явившегося из бесконечности, где существуют материя, энергия и гравитация. Все сильнее жаждал Куранес вернуться в усеянный минаретами Селефаис и все увеличивал дозы наркотиков, но вскоре денег у него совсем не осталось, и купить их он больше не мог. Как-то летним днем его выставили с мансарды, и он бесцельно блуждал по улицам, пока не прошел по мосту туда, где дома встречались все реже и реже. Там все свершилось, там он повстречал кортеж рыцарей Селефаиса, готовых навсегда забрать его с собой.
Как прекрасны были эти рыцари на чалых конях, в своих блистающих доспехах, в табардах золотой парчи с искусно вышитыми гербами! Их было так много, что Куранес сперва принял их за армию, но командир сказал, что они посланы сюда в его честь, ведь именно он создал Ут-Наргай в своих снах, и отныне ему навеки суждено стать главным богом той земли. Куранесу подвели коня, и он возглавил кавалькаду, а затем они величаво двинулись по низинам Суррея в те края, где когда-то родился Куранес и все его предки. Удивительно, что на своем пути всадники, казалось, шли вспять сквозь Время, так как дома и деревни, встречавшиеся им в лучах заходящего солнца, были ровно такими же, какими их видел Чосер и его предшественники; иногда им попадались рыцари с малочисленными слугами. С наступлением темноты они пустили коней вскачь, и вскоре те совершенно сверхъестественным образом перестали касаться земли, словно паря по воздуху. Смутно брезжил рассвет, когда они достигли той объятой сном или мертвой деревни, что так живо являлась Куранесу в детстве. Сейчас же она ожила, и ее обитатели, покинувшие дома в столь ранний час, учтиво кланялись всадникам, проезжавшим по главной улице, чтобы свернуть на тропу, обрывавшуюся бездной грез. До сих пор Куранесу доводилось бывать в той бездне лишь ночью, и ему хотелось увидеть, как она выглядит днем, и он с волнением наблюдал за тем, как колонна всадников близится к ее краю. Едва их кони галопом пронеслись к обрыву, откуда-то с востока явилось золотое сияние, под чьим лучезарным светом скрылась вся земля вокруг. Величественная бездна под ними хаотически кипела розовым светом и небесной лазурью, и грянул восторженный незримый хор, когда вся пышная свита устремилась ей навстречу, с изяществом погружаясь в нее в окружении мерцающих облаков и серебристых вспышек. Всадники плыли вниз, вниз без конца, и кони их ступали по эфиру, словно по золотым пескам, но вот сверкающий туман рассеялся, открыв куда большее великолепие сияющего города Селефаис, и морской берег там, вдали, и снежную вершину, возвышавшуюся над морем, и ярко раскрашенные галеры, покидавшие гавань, чтобы отправиться в те дальние земли, где море встречается с небом.
