Грейс Агиляр
Кедровая долина
Фердинанд, племянник Жульена Энрикеса, погиб в бою за Испанию. Его вдова Джозефина, дочь Жульена Энрикеса, вернулась в родительское гнездо с малолетним сыном, тоже Фердинандом. Ребенок родился через год после свадьбы родителей. Однако, у Мануэля, сына Жульена Энрикеса и его племянницы Мирьям долго не было детей, и лишь через одиннадцать лет супружества судьба наградила чету дочерью Мари.
Итак, юный Фердинанд был на десять лет старше своей кузины Мари. Мальчик обожал очаровательную малютку. По причине разницы в возрасте Мари была скорее любимой игрушкой, нежели товарищем Фердинанда. Когда юноше исполнилось пятнадцать лет, он покинул долину и стал пажом важного вельможи. Пролетели годы, и ребенок-игрушка превратился в изумительной красоты девушку. Фердинанд полюбил кузину и тянулся к родному дому, и приходил как мог часто, дабы свидеться с возлюбленной Мари.
К тому времени, когда Мари повзрослела, смерть уж несколько раз успела навестить Кедровую долину. Остались там только Мари и отец ее Мануэль. Родитель был несказанно рад обручению боготворимого им чада с кузеном Фердинандом. Пожалуй, Мануэлю не доставало фантазии представить себе счастье дочери с выходцем из чужой семьи. Такую мысль вполне допустила бы мать Мари, и доводы ее обычно убеждали супруга. Но, увы, ее не было в живых, а очевидное для тонкой женской души, порой недоступно пониманию неуклюжего мужского сердца. Недостаток воображения восполняется непререкаемой уверенностью, создавая мнимую реальность.
Мануэль по праву восхищался и гордился дочерью, ибо она была прекрасна. В будущем он видел ее любимой и обожаемой супругом, которым непременно должен стать его племянник. Он мечтал лишь об одном, чтобы Фердинанд испытывал к Мари столь же горячее чувство, как он сам, ее отец. Мануэль мог быть спокоен – Фердинанд преданно любил свою суженую, хотя перипетии борьбы за монаршие интересы крепко приковали его к службе и отдаляли счастье.
Покуда Фердинанд был поглощен делами государственными, Мануэль на время отпустил Мари из дома, позволив ей пожить в большом мире под надежной опекой его лучших друзей. В эти месяцы Мари встретила Артура Стенли.
Мысль о том, что драгоценное дитя может полюбить неиудея, чужака – не могла бы прийти в голову отцу, ибо это положение было для него фантастическим и диким. Мануэль не понимал женского сердца и сильных страстей его, разбуженных пьянящим духом рыцарского благородства. Для себя полагая веру отцов превыше всех прочих чувств, он не мог вообразить возможность альтернативы в сердце дочери. Отец был не совсем не прав.
Мари и Артур не произносили слов признания. Но голос Стенли, само присутствие его, робкое прикосновение – будили в ней незнакомое прежде волнение и несбыточную мечту. Когда он стал просить ее руки, она поняла, что любит его. Это открытие поразило, испугало и отрезвило. Фантом запретного счастья возник и исчез. Пропасть меж ними неодолима. Пожертвовать верой и семьей – вещь нетерпимая. Любовь такой ценой есть тяжкий грех.
Мари, как и Мануэль, отметала мысль о браке с христианином. Но отец, в отличие от дочери, считал невозможным не только союз с чужаком, но и любовь к нееврею. Наверное, поэтому он, возвращая дочь домой в Кедровую долину, не заметил ее печали и удручения. Мари надеялась на время и здравомыслие, которые сотрут из памяти преступную любовь. Ей казалось, что она и впрямь забыла Артура. Но действительность – враг иллюзий. Его появление оживило чувство. Чтобы вернее оттолкнуть Стенли, она сотворила недопустимое – отрыла ему тайну. Она надеялась, что христианское предубеждение уничтожит его страсть и вместе с ней ее любовь. Но Артур и эту преграду одолел, и Мари поняла, что ей не забыть его и век жить с этой мукой.
Иной раз Мари было столь одиноко и тяжело, что она думала признаться отцу. Но она слишком любила его, чтобы причинить ему такое горе. К тому же Мари предвидела, как он рассудит. Да и не вынести бы ей порицания ее сокровенных чувств кем-либо, хотя бы даже и родным отцом. Довольно с нее и собственного беспощадного суда.
Мануэль Энрикес отсутствовал в Кедровой долине, когда там побывал Артур Стенли. В день возвращения Мануэль почувствовал недомогание. Голова закружилась, и с ним случился обморок. Он не отнесся к этому серьезно. Он не боялся смерти. Единственным его желанием было знать, что Мари уже замужем за Фердинандом, и он надеялся успеть дожить до этого.
За первым приступом последовали другие, иногда легкие, а другой раз и продолжительные. Страх за отца и любовь к нему возросли в сердце Мари. Признание стало совершенно невозможным, ибо горе могло убить старика.
Глава 6
“О, я не жду похвал –
Лишь нежно взгляни, и устою на земле…”
(Миссис Хеманс)
По заведенной традиции в праздник Суккот собирались в Кедровой долине семьи детей и племянников Жульена Энрикеса, а с ними их верные друзья – иными словами все, посвященные в тайну убежища. Как требует того древний обычай, возводились шалаши на недельный срок. Хозяева и гости трапезничали, сидя под крышей этих временных построек и там же за беседами проводили время, свободное от пения молитв в празднично украшенной синагоге.
Красота шалашей и внутреннего их убранства, торжественные гимны и богослужения, чтение подобающих Суккоту библейских преданий, строгость соблюдения обрядов – равно волнуют души детей и стариков.
Для постройки стен шалашей брали толстые ветви пальм, кедров, ивы, дуба, акации. Крыши, выкладывались листьями и тонкими ветвями, которые, сплетаясь в решето, сообразно нерушимому закону оставляли видимым небо, и солнце и звезды одобрительно глядели на сидевших внутри шалашей строгих блюстителей древней веры. Вдоль стен выстраивались вазы с цветами. Искусно составленные букеты пестрели всеми оттенками осени и источали сладкие ароматы. Столы украшались фруктами, которые рождала земля Кедровой долины – пурпурный виноград, красные апельсины, бледные лимоны, лайм, гранаты, цитроны. Пироги пекла Мари, и к приготовлению других кушаний она тоже прилагала руку.
Случился год, когда к большому разочарованию Мануэля тайный клан не собрался на Суккот, и отец с дочерью грустно праздновали одни. Вдобавок Мануэль был озабочен быстро слабеющим здоровьем. В конце святого поста Ём Кипур, что пятью днями опережает праздник, со стариком вновь случился припадок, тяжелый и продолжительный. Очнувшись, отец успокоил дочь, сказав, что обморок стал следствием строгого поста. Однако в глубине души он не верил собственным словам, он чувствовал близость смерти. Мануэля тревожило отсутствие племянника. Появление Фердинанда стало бы подтверждением истинности его слов о любви к Мари. Именно этого и вожделел Мануэль. Тогда он объявил бы о немедленной женитьбе Фердинанда и Мари, и набрался бы духу, и признался бы дочери, что близка его кончина, но бояться ее у него нет теперь причины.
На праздничную неделю непременно выпадает и суббота. В сей святой для иудеев день заботам и тревогам, будничному и суетному надлежит отступить в тень, и душа должна открыться для духовного и вечного, возвышенного и божественного. Но в канун наступающей субботы отец и дочь сидели непривычно молча в шалаше и не вели обычную для такого часа живую беседу. От обеспокоенного дочернего взгляда не утаились напрасные старания отца скрыть снедавшую его тревогу.
Мари принялась упрашивать Мануэля открыться ей – не сможет ли она помочь? Она обвила руками его шею, нежным голосом молила довериться любящей дочери. Мануэль не был столь тверд, как Мари, умевшая в одиночку носить страдания в сердце. Не имея более сил сопротивляться дочерней любви, он открыл ей причину страха: кончина его близка, а судьба Мари не решена. Ему бы только узнать, что Мари стала женой Фердинанда, и, осчастливленный, он встретит последний свой час бестрепетно.
Мари побледнела. Встревоженный Мануэль прижал ее к своей груди. Он был уверен, что она горюет из-за его внезапного признания в неизбежном скором расставании с ним, и он захотел смягчить ее страдания. Он сказал, что любовь Фердинанда будет так же сильна, как и отцовская любовь, и она вкусит все счастье жизни. Он просил не горевать чрезмерно о близкой его кончине – ведь это путь естества.
Мари была удручена не столько известием о скорой смерти родителя, сколько его мечтой. Она ужаснулась: выходит, есть в ее сердце нечто дороже любви к отцу. Однако, признала эту истину, не желая обманывать себя. Натура Мари не выносила лжи. Она высвободилась из объятий отца, упала к его ногам и открылась ему, до последней капли опустошив сосуд души.
Задыхаясь от рыданий, она покаялась в любви к другому. Как выйдет она замуж за Фердинада, коли сердце и мысли ее неправедны? Обмануть кровного родственника? Столь благородного и любящего? А кто тот, другой? Он христианин! Какие ужасные слова она произнесла! Звучание их привело ее в трепет. Она отвела взгляд, по-прежнему стояла на коленях, мучительно ждала приговора отца.
Мануэль с сожалением узнал, что для любящей дочери есть вещи поважней долготы отцовского века, но не банальность жизни взволновала старика. Заурядное легко понять, и оно зачастую истинно.
“О, Мари! И это говорит моя Мари, дочь чистейшей и благороднейшей Мирьям? На свое счастье бедная мать успела умереть! Дитя мое, ты влюбилось в чужака, а своего готова изгнать! Какое горе! Бог, зачем ты покинул меня? Зачем не взял мою душу прежде?” Мануэль закрыл лицо руками, тяжкий стон сорвался с его уст.
“Отец! Мой отец! Милосердия ради не говори так! Упрек твой ранит, отчаяние твое – убивает… Невыносимо мне такое горе! Подумай, какую претерпела и терплю я муку, и она со мною навсегда! За грех мой я наказала себя сама и готова к новым карам, но молю тебя, отец, добавь к словам гнева слова любви!”
Мануэль силился заговорить. Но, потрясенный, он не успел вымолвить ни слова, упал на руки Мари и забылся в тяжелом обмороке. Мари смертельно испугалась – это она убила отца. В отчаянии она мысленно поклялась: если Бог смилостивится над стариком и вернет ему сознание, то любое желание отца станет и ее желанием, хоть опустеет кивот в девичьем сердце. Клятва достучалась до небес, и Мануэль трудно и неспешно ожил. По первому порыву он прижал драгоценное чадо к груди. Потом, не сдержавшись, заплакал навзрыд.
Мужские рыдания – тяжелое зрелище, вдвойне горько дочери видеть слезы отца. Но умеющий плакать умеет и надеяться.
“Я знала, что моя любовь грешна, но не думала, что чувство завладеет мной столь сильно. Я очнулась поздно, но не опоздала. У меня достанет сил уничтожить в душе запретные мечты. Мне будет больно, и это хорошо, ибо боль искупит вину. Я причинила тебе горе, дорогой отец, и за это тоже мне положено страдать. Объявляй мне свою волю, я целиком в твоей власти!”
“Ты согласна выйти замуж за Фердинанда?”
“Возьмет ли он меня в жены, если узнает все? А если не сказать ему, то это значит отплатить обманом за любовь!”
“Не говори ему, и ты убережешь его от горя, которому помочь бессильна. Став ему женой, ты непременно полюбишь его. Верностью смоешь грех, который сотрется из памяти с годами счастья!”
“Да разве смела бы я думать о замужестве, если б не намеревалась быть верна? Я поклялась слушать твоего слова и не нарушу клятву. Но вразуми меня, отец: соединившись с Фердинандом, разве я не согрешу против того, чужого, обманув его любовь?”
“Нет, Мари, не согрешишь, но убережешь его от ложного шага, ибо, прозрев, он поймет, что ему следует жениться на другой. А если выйдешь замуж за него, почувствуешь себя свободной? Конец такой страсти – несчастие обоих. Обещание девицы без отцовского благословения не имеет силы, и я освобождаю тебя от слова, данного христианину, и совесть твоя чиста пред ним, и ты не причиняешь ему зла. О, Мари! стань невестой Фердинанда! И оставайся по-прежнему дочерью мне и покойной Мирьям!”
Мануэль вновь привлек к себе Мари. Отец не убедил ее. Пусть она сказала Артуру, что не будет принадлежать ему, но ведь она призналась ему в своей любви! Узнав, что она жена другого, англичанин справедливо назовет ее признание ложным. А Фердинанду не сказать о Стенли – значит обмануть. Покаяние же незаслуженно омрачит благородную душу Фердинанда, и вдобавок ему будет тяжело сознавать, что жена его разбила чье-то сердце. Все худо – как ни поступи!
Молчали оба. Вдруг ветви, прикрывающие вход в шалаш, сдвинулись в сторону. На пороге появилась высокая мужская фигура. Мари вскочила на ноги, вскрикнув от неожиданности. Это Фердинанд. Он сбросил плащ, снял шлем с оперением, приблизился к Мари.
“Кузина, дорогая! Ты встревожена? Неужели не рада мне, любимая Мари?”
Мануэль, казалось, забыл о телесной слабости и душевном потрясении – столь велика была его радость. Дрожащими руками он обнял статного воина, утер слезу. “Фердинанд, мой сын, мой сын…”
Глава 7
“К жизни смерть порой близка,
Глянь-ка – обе вместе!
Вот могильщику кирка,
Вот фата невесте!”
(Из рукописей Г. А.)
Фердинанд Моралес, тайный иудей и богатый вельможа на службе королевы Изабеллы и ее супруга короля Фердинанда, обещал государыне, что решится на брак, когда мир и благополучие снизойдут на Испанию. Тогда он сможет предложить невесте не только любовь, но и свою защиту и надежный и изобильный дом.
В праздник Суккот Моралес явился в Кедровую долину, чтобы посвататься к своей кузине Мари. Он был старше ее на десять лет, и дружба связывала детей с детства. Мари повзрослела, и вместе с нею повзрослели чувства Фердинанда. Он полюбил девушку, и мечтал о ее руке и сердце.
Фердинад надеялся получить согласие Мари, а в благословении ее отца Мануэля Энрикеса был уверен, ибо тот знал о любви племянника и страстно желал видеть его своим зятем. Заручившись обещанием, Фердинанд намеревался уехать на два месяца – срок необходимый для приготовления к свадьбе – а затем вернуться в Кедровую долину для свершения обряда по законам иудейской веры. Празднование бракосочетания перед католическим миром должно было состояться после подлинной женитьбы. Истинность и ложность вещей зависят от точки зрения. Поэтому Фердинанд не упрекал себя в грехе обмана.
Перемена в облике Мануэля Энрикеса была слишком заметна, и Фердинанд весьма огорчился тяжелому недугу дяди. Мари полагала, что дни отца сочтены, и это помогло гостю объяснить ее замкнутость и даже отчужденность болью дочернего сердца. Фердинанда тронула трепетная серьезность, с которой отец передавал свою дочь его заботам, и он удивился неожиданной горячности Мануэля, заклинавшего его любить Мари, не взирая ни на какие жизненные перипетии и не меньше, чем он сам любит ее. Фердинанд усмотрел в этом страх старика перед скорым концом.
Мануэль и Фердинад вели беседу, и голоса их звучали радостно и возбужденно. Появилась Мари. Подозвав ее, Мануэль провозгласил, что она будет обручена с Фердинандом и станет его невестой. Небеса услышали его мольбы, и этот брак есть свершение его жизненной мечты. Мануэль произнес подобающее благословение, соединил руки молодых и оставил их наедине.
Трепетно и нежно Фердинанд попросил Мари произнести вслух согласие с отцовским решением. Он заверил ее, что если любовь к нему еще не поселилась в ее сердце, то это непременно случится в ответ на его преданность и обожание.
Что она могла сказать? Мари благоговела перед кузеном, восхищалась его славой и почетом, добытыми на службе у монархов. Она была бы рада броситься на шею к горячо любимому старшему брату, великодушному, всепонимающему, расплакаться и поведать о своей муке. Но клятва, данная отцу, отнимала у нее это утешение.
Она обещала Фердинаду принадлежать ему, любить и быть верной женой. Лишив себя права покаяния, она лишь промолвила со слезами на глазах, что недостойна любви своего рыцарственного жениха. Ответ Мари несказанно обрадовал его. Образцовую скромность невесты он отнес на счет восхищения его карьерой. Согласие в ее устах еще больше разожгло его чувство.
Два месяца, отделявшие отъезд дона Фердинанда от дня свадьбы, Мари старалась смотреть в лицо судьбе. Ей казалось, она встречала ее смиренно и благодарно. Верить желаемому легко. Без сомнения, она любила Фердинанда. Вспоминала детство, юность, их трогательную дружбу. Да если б не любила, разве сладки были б ее уху признания его?
Она усердно гнала всякую мысль о Стенли. Она молила Бога, чтоб надоумил, как не через силу, но подлинно забыть англичанина. Она просила Всевышнего впредь не сводить вместе пути ее и Артура. Она спрашивала себя, если время сотрет в ее памяти тайну, то растает ли последнее облачко на небосводе счастья? Увы, честный ответ не утешал. Лукавя с самим собой, незадачливый хитрец не спрячется от взгляда простака.
Виды светлой жизненной стези и премудрое решение дилеммы “свой-чужой” не уничтожили боль за разбитое сердце Стенли. Он назовет ложью ее признание в любви, и сердечную эту муку Мари не дано залечить, и мысль о ней вырывает стон из ее горла.
Благодарность судьбе за полное осуществление желаний победила на время недуг Мануэля Энрикеса. Припадки не повторялись, и Мари надеялась на лучшее. Отец не напоминал дочери о грехе, но щедро изливал на нее свою любовь. При всяком удобном случае он напоминал ей о счастье, которое уготовано ей. Не взирая на слабое здоровье, Мануэль в сопровождении своего старого слуги однажды покинул Кедровую долину и вскоре вернулся нагруженный украшениями, шелками и всевозможными богатыми аксессуарами невесты, дабы добавить радости возлюбленному чаду.
Приближался день свадьбы. Фердинанд подумал, что Мари было бы приятно присутствие женского облика на торжестве. Он привез с собой донну Эмилию де Кастро. В доме друзей Мануэля Энрикеса – дона Альберто и донны Эмилии – раз гостила Мари. Тогда-то она встретила и полюбила Стенли. Увидев знакомое лицо, Мари невольно вспомнила то, что старалась забыть. С рыданиями она бросилась на шею донны Эмилии. Та нежно прижала ее к себе, с пониманием объяснив слезы невесты естественным возбуждением в преддверии решительных перемен.
Мануэль взглянул на маленькую группу вновь прибывших гостей. Он знал всех, за исключением одного человека в монашеском одеянии. Незнакомец отбросил назад капюшон и нацелил пристальный взгляд на Мари. Та покраснела и конфузливо отвернулась.
“Не смущайся, дитя мое! – воскликнул неизвестный, – я чужой для тебя, но ты мне не чужая, в чертах твоих я узнаю твою мать – мою любимую сестру Мирьям”.
Мануэль Энрикес вздрогнул, вспомнив голос того, которого считали покойным. “Взгляни на меня, Мануэль, – продолжил человек, – ведь я Жульен, твой кузен!”
Не успел Жульен договорить, как Мануэль бросился к нему, и родичи, не видевшиеся четверть века, крепко обнялись. Седина украсила волосы обоих. Преклонный возраст не ослабил уз кровного родства, столь крепких у гонимого народа. Жульен, когда-то покинувший Кедровую долину, чтоб отомстить церковникам за убийство отца, Жульен, не подававший о себе вестей и потому признанный умершим – жив и вернулся! Чрезмерное возбуждение Мануэля беспокоило Мари.
Фердинанд не был мнительным влюбленным. Безграничность его доверия к Мари не уступала истинности чувств к ней. Он допускал, что ее любовь не столь горяча, как его, но это не обескураживало, ибо он не сомневался, что Мари по достоинству оценит верность и надежность, и страсть ее сравняется с его страстью.
Он с детства тянулся к ней, а она привязалась к нему и почитала его. Юное девическое сердце всегда было открыто испытанному старшему другу. Разве зародились бы в голове Фердинада сомнения в желании Мари стать ему женой? Разве пришло бы ему на ум, что она предпочла бы принести ему горе отказом, нежели мучить его и себя обманом? Он сам, прямой и открытый, не мог предположить, что у невесты есть тайна от него. Но Мари Энрикес уже не управляла событиями, и течение несло ее вперед, и не оглядываться было благом.
Свадебное утро рассвело. Процессия в полторы дюжины человек направилась в синагогу – то самое здание, назначение которого озадачило Артура. Внутренний вид молитвенного дома показался бы ему не менее удивителен.
Стены, обшитые полированными кедровыми досками, не были украшены ни резьбой, ни картинами, ни какими-либо изображениями. В центре помещался высокий стол, окруженный по краям перильцами и убранный скатертью из дорогой искусно выделанной парчи. У восточной стены высился Священный ковчег. Верхняя часть его в виде арки сияла голубым. Свод этот опирался на два столба, на поверхности которых красовались золотые буквы. Занавесь Священного ковчега сдвинули в сторону, и глазу открылись пергаментные свитки Торы на серебряных осях. С крыши в центре синагоги свисал большой светильник, малый собрат его располагался над Священным ковчегом и горел постоянно.
Вековой ритуал узаконения любви вел Жульен, загодя сменивший грубую монашескую робу на торжественное одеяние раввина. На четырех серебряных жердях был натянут балдахин – хупа – и он нависал над головами новобрачных.
Волосы красавицы-невесты прятались под убором, напоминавшим восточный тюрбан. Чуть-чуть выглядывавшие из-под него толстые темные косы оттеняли бледное лицо. Как хорош был наряд Мари: белое платье, шитье золотыми нитями, венок на голове. Плотная фата скрывала до поры до времени трепет девических переживаний. Пожалуй, жених волновался не меньше. Он преисполнился сознания серьезности момента и в строгом следовании установлений брачной церемонии усматривал доброе начало супружества.
Поднята фата, сказаны подобающие слова, испробовано вино, разбит бокал, надето кольцо на палец. Мари прекрасна красотою мраморной статуи. Лицо бело, но черты его спокойны. С восторгом глядят на нее отец и муж. Сегодня Мари овеществила преданную дочернюю любовь, и безмерно счастлив Мануэль. Выйдя за Фердинанда, она привела его в райскую обитель свершившейся мечты, и он пережил свой лучший час.
Веселье и радость были главным содержанием свадьбы. Цветы в алебастровых вазах и фрукты в плетеных корзинах с успехом заменили атрибуты богатства. На стол подавались простые вина и непритязательная еда. Гости, все почти люди состоятельные и знающие роскошь, не пышности хотели в этот день. Их радовало братское общение, увы, не слишком частое, единство духа, довольство преданностью вере.
Застольная беседа текла неторопливо, начало смеркаться, на столе появились лампады, источавшие запах ладана. Жульен поднялся и произнес торжественное благодарение, полагающееся после празднования свадьбы. Гости умиротворенно смотрели на жениха и невесту.
Взгляд Мари упал на отца. Румянец на его лице пропал, губы дрожали, неподвижные глаза казались стеклянными. По телу его пробежала крупная дрожь, начались судороги. Что-то пугающее было в этом неожиданном припадке. Слуга подхватил хозяина, удержал от падения. Фердинанд, сам сохраняя спокойствие, старался унять страх в сердце Мари, заронить надежду.
Мануэля перенесли в его комнату. Сведущий в искусстве врачевания Жульен испробовал все известные ему укрепляющие средства. К несчастью, они не оказывали действия, и больной не приходил в себя. Мари стояла на коленях у ложа родителя. Ладони ее сжимали кисть его руки. Она передала бы ему свое тепло, если б он только мог его принять, но рука его оставалась недвижима и холодна.
На щеках Мануэля промелькнул румянец, глаза на мгновение открылись, и вновь сомкнулись веки. Казалось, он что-то хотел сказать.
Мари заметила секундную перемену: “Отец! – вскрикнула она, – заговори со мной, скажи, что прощаешь… и благослови…”
Сила отцовской любви на мгновение одолела смерть: “Простить? Благословить? – едва слышно произнес Мануэль, – да ведь ты стала женой Фердинанда, драгоценная моя Мари! Сбылись цель и мечта… Мое прощение и благословение с тобой! Как жаль уходить, как хочется видеть тебя… Но темно в глазах… Поцелуй меня, дитя…”
Мари бросилась на грудь отцу, покрыла поцелуями его лицо. Он тихо позвал: “Фердинанд…”
Фердинанд встал на колени, осторожно сжал слабеющую руку умирающего, благоговейно прижал ее к своим губам. Мануэль пытался говорить, но язык не слушался его.
“Ты мне больше, чем отец, – горячо промолвил Фердинанд, – я всегда любил и буду любить твое дитя. В обмен на преданность мою я получу ее любовь. Она никогда не узнает беды под моим крылом!”
“Мой сын, мой сын… да сбудутся слова твои… Жульен, брат, упокой меня рядом с Мирьям… Я хочу в последний раз услышать славу нашей вере…”
Затянули псалом. Когда-то лучше всех его пел Мануэль. Но сейчас его красивый голос не был слышен. Из последних сил Мануэль поднял правую руку, положил ее на глаза и почти беззвучно произнес “Слушай, Израиль…” Другие закончили молитву.
Фердинанд осторожно обнял Мари за плечи, хотел увести ее. Она вырвалась, бросилась к отцу, стала целовать мертвое лицо.
Глава 8
“Злых дум извне не ловит взор и слух:
Внутри, внутри змеится злобный дух!
Любовь – ясна, а Злобу, Зависть, Месть
Порой в усмешке можно лишь прочесть”.
(Джордж Байрон, “Корсар”, перевод Г. Шенгели)
Минул год или несколько более со времени замужества Мари. Жизнь молодой женщины текла спокойно и мирно, ибо Фердинанд, как и задумал, кроме любви дал супруге богатство и непроницаемую защиту. Мари обрела счастье с изъяном воспоминаний и тревог.
Тайная, истинная и скромная женитьба в Кедровой долине не разглашалась. За ней последовала открытая, показная и роскошная церемония в католической церкви. Высокого звания священник соединил соединенные сердца.
Как пожелала того Мари, она не была представлена королеве. Слабое ее здоровье и недавняя тяжелая утрата послужили Фердинанду удобными предлогами укрыть молодую жену от появления при дворе. Изабелла благосклонно приняла объяснение, тем более что важность поглощавших ее в то время политических реформ перевешивала неудовлетворенный интерес к молодой жене ее лучшего вассала.
Мари стала хозяйкой крупнейшего и богатейшего поместья в городе Сеговия, что в Кастилье. Поскольку Фердинанд Моралес слыл всеобщим городским кумиром, то не удивительно, что и на долю его супруги невольно выпадала добрая квота народной любви. Порой, ее призывали применить влияние и власть, и она делала это достойно и с прибытком доброму имени мужа и с пользой и приятностью для просителей.
Мари чувствовала себя надежно и защищенно. Обожаемая мужем, она училась его любить и училась быть счастливой. Молитвы ее достигли небес: король назначил Артура Стенли на высокий пост в далекой Сицилии, и, значит, тропа ее более не встретится с его тропой.
Увы, мука в душе Мари отказывалась умирать. Чем больше она боготворила Фердинанда, чем больше восхищалась им, тем горше была мысль, что она обманывает великодушие и любовь. Моралес честен и открыт и не заслуживает лжи. Она истинно считала себя недостойной его. Хотя, если подумать, многие недостойны солнца, но оно восходит!
Мари полагала, что будь его любовь не так горяча, а доверие не так безраздельно, и ей было бы куда как легче. В минуты тяжких дум Мари хотела пасть к его ногам с мольбой умерить чувства к ней. Но признание принесет ему боль и ранит в самое сердце. И она отвергала покаяние – ей, а не ему положено страдать!
Среди многих испанцев благородного происхождения, посещавших дом Фердинанда Моралеса, был некий дон Луис Гарсиа, человек приятных, скорее очаровательных манер. Он никогда не говорил прямо о своем звании или ранге, и никому не ведомо было поле его деятельности – то ли это церковь, то ли орган государства, то ли армия, то ли королевский двор. Казалось, он везде был принят. Любезность с таинственностью вместе настораживают людей. Интуитивное чувство опасности не находило объяснения, но и не покидало тех, с кем имел общение ласковый и обходительный дон Луис Гарсиа.
Страницы нашего повествования еще поведают читателю многое о характере и роли этого персонажа. Пока лишь отметим его приверженность аскетизму и строгим правилам жизни. Он слыл религиозным, чурался мирских удовольствий и страстей. Дон Луис рьяно соблюдал предписанные посты и изобретал для себе добавочные, дабы молитвы его вернее находили путь на небеса. Щедрой благотворительностью он завоевал почет у монахов и бедного люда Сеговии. Образцового католика дона Луиса Гарсиа любили холодно и не без опаски.
Дон Фердинанд тепло принимал в своем доме праведного гостя. Моралес не испытывал беспокойства. Абсолютная уверенность в непроницаемости брони из сплава доброго имени, богатства и монаршего покровительства не оставляла в его душе места для чувства опасности.
А между тем, благонамеренный и внешне холодный дон Луис питал самые горячие чувства к супругам Моралес. Завидуя признанию и ненавидя счастье, он всерьез озаботился исканием порочащих фактов. Дон Луис никогда не ведал любви, над этим чувством он скрытно насмехался. Он исповедовал злобу, амбиции, месть. Этот катехизис был родным его натуре и приносил ему успех.
Дон Луис мужал в аморальное атмосфере, которой дышала Испания до восшествия на престол королевы Изабеллы и короля Фердинанда. В те времена королевский двор потакал низким страстям и не почитал закон. Религия не играла роль защитника благопристойности. Убийство и насилие оставались безнаказанными. Казалось, порочные страсти есть лучшее руководство к действию, и добродетели нет места в стране.
Энергия новых монархов весьма способствовала возвращению законности и безопасности в Испанию. Людские нравы, однако, принимают реформы медленнее государственных устроений. Дон Луис Гарсиа был одним из тех, кто по-прежнему уповал на безнаказанность силы.
Фердинанд Моралес неохотно отлучался из своего дома в Сеговии, ибо расставание с молодой женой даже на небольшой срок томило его. Но короткие наезды в Вальядолид и в Леон для сопровождения Изабеллы, где королева попеременно держала свой двор, были неизбежны. Последний его отъезд грозил стать продолжительным. Ему предстояло вернуться вместе с монархами в Сеговию и оказать им гостеприимство. Мари, как и муж, огорчалась разлукой, которая всегда вселяла в нее чувства неуверенности и незащищенности.
Пока Фердинанд находился вне дома, Мари старалась никого не принимать – так спокойнее. Но по недосмотру слуг к ней допустили дона Луиса Гарсиа. Не слишком жалуя сего господина, она могла привести причину и не выходить к нему. Не желая казаться слабой самой себе, Мари приняла визитера.
Вкрадчивая и льстивая речь дона Луиса заставила Мари сначала испугаться, потом вознегодовать. По туманным намекам гостя она заключила, что ему, возможно, известна история ее первой любви. Неужели тайна открыта, и негодяй знает то, что не известно мужу? Страх и гнев смешались в сердце молодой женщины. Дерзкий лицемер смеет выражать сочувствие! Она сумела овладеть собой и изгнала доброхота из дома, но не тревогу из сердца.