Грейс Агиляр
Кедровая долина
“Лжешь, иностранец! – вскричал дон Феликс, – вот эфес и остаток клинка, вынутый из тела. Мы слишком хорошо знаем, кому принадлежит этот английской стали меч, и второго такого во всей Испании не сыщешь! И не чужая рука нанесла удар твоим оружием!”
К признанию умысла смертельной мести прибавилась бесспорная улика. Стенли был обречен. Кое-кто требовал немедленной расправы, коль вина очевидна. Другие предлагали расследование и проверку обстоятельств дела, дабы никто в Европе не упрекнул Испанию в беззаконной казни иностранца. Король склонялся ко второму мнению.
“Примем мудрый совет, – рассудил Фердинанд, – семь раз отмерим, чтоб не ошибиться. Дело правосудия проверять достаточность улик. Очевидность – еще не доказательство. Прошу всех, кто сможет, привести доводы вины или безвинности. Дон Феликс, до суда Артур Стенли на вашем попечении. Полночное это убийство – горе и позор наши, и тяжело сознавать их. Уведите арестованного, мы больше не хотим его видеть!”
В отчаянном порыве несчастный юноша вырвался из-под охраны и бросился в ноги Фердинанду.
“О, благородный Фердинанд, я не убийца! Не убийца! – вскричал Стенли отчаянно и со страстью, способной обесценить признания и улики. Не о пощаде я прошу, мне не нужна жизнь, коль опоздала месть моя! Я молю сохранить мою честь! Я не совершал гнусного преступления, и в этом клянусь в присутствии жертвы. Убитый не уничтожен! Если я виновен – пусть мертвый заклеймит меня взглядом!”
В тот давний век, бывало, прибегали к помощи убитого в опознании убийцы. Люди затаили дыхание в суеверном страхе. Лица побледнели, сжались смелые сердца. Но холодная рука Моралеса не указала на Стенли, а зрачки остекленевших глаз мертвеца не повернулись в сторону обвиненного. Дон Феликс, недруг мистики, дал знак охране поскорее увести несчастного.
Шум событий достиг покоев королевы. Столь ярый гомон не мог быть следствием бури. Встревоженная Изабелла послала узнать, что происходит внизу. Одна из юных приближенных отправилась в зал. Прошло несколько минут, и девушка вернулась, дрожа от ужаса новостей – дон Фердинанд Моралес убит, и его убийца никто иной, как англичанин Артур Стенли.
Как всегда, владея собой и не теряя присутствия духа в тяжелые минуты, Изабелла скорым шагом проследовала в зал. Она вошла, когда выводили арестованного. Офицеры успокаивали солдат: угрозы – не мужское дело!
Король не сразу заметил появление Изабеллы. Королева нагнулась над телом убитого. Не отпрянула, не побледнела. Только произнесла: “Бедная, бедная Мари…”
Слова эти достигли ушей собравшихся мужчин. До сей минуты головы их были заняты мыслями лишь о мертвом и о расправе. И тут все вспомнили о живущей и о жалости. Непрошенные слезы навернулись на глаза короля. “Что станется с Мари? Как сумеем мы сообщить, и как сможет она пережить?” – подумал монарх.
“О, моя Изабелла! Будь благословенно сострадающее женское сердце твое! – произнес Фердинанд и осторожно отвел королеву от носилок с телом, – ручаюсь, ни один из нас, оплакивая Моралеса, не подумал о жене его. Достанет ли мужества мужчине передать страшную весть несчастной Мари, смягчить ее горе, успокоить?”
“Это сделаю я, – без промедления ответила Изабелла, – исподволь и осторожно я подготовлю ее. Я знаю, как она любила, как он любил… Только я смогу оплакать вместе с ней потерю. Лишь женские уста найдут слова утешения. Она придет сюда, ко мне…”
У тела выставили охрану. Король принял меры секретности, дабы слухи не опередили сообщения властей, и не задали бы неверного направления чувствам и действиям людей, и не возникло бы в народе воления, чреватого народным волнением, столь нелюбимым монархами.
Глава 15
Нет, чует сердце, что большое горе
Судьба во чреве носит для меня.
Я трепещу, чего-то ожидая,
И это что-то горше и страшней
Разлуки с королем, моим супругом.
(Уильям Шекспир, “Ричард II”, перевод Мих. Донского)
После нежного прощания с мужем Мари долго еще стояла у окна и глядела, как собирается непогода, и, странное дело, пылкость и ласка последних минут будили в сердце ее не умиротворенность чувств, но смятение их.
Фердинанд нездоров? Он чего-то опасался? Отчего он был порывист, а не сдержан, как обычно? Он что-то предчувствовал? Или что-то знал и скрывал? Но боязнь за себя потеснила в ее душе тревогу за мужа. До конца ли простил? Любит ли, как прежде? Не пошатнулась ли вера в нее? Как жаль, что он ушел. Ей вновь и вновь нужны слова его уверений. Ей страшно без клятв его. Ей самой насущно вновь открыться, покаяться, довериться, признаться в любви.
С блеском первых молний исчезла тягость ожидания грозы, и полегчало на душе. Мари собрала домашних вокруг себя, повела оживленную беседу и до самой ночи старалась справиться с удрученностью, не вполне отступившей. Мари не ждала Фердинанда раньше утра следующего дня. Она отправилась на покой, и сон ее был крепок.
Мрачная громыхающая ночь сменилась тихим солнечным утром. Наперекор благолепию природы сердце пробудившейся Мари вновь сжалось от страха. Кровь стучала в висках. Перед глазами опять возникла сцена прощания вчерашнего вечера. Мари позвала Мануэлу, спросила, не вернулся ли Фердинанд. Служанка ответила, что господина до сих пор нет, и он никогда столь долго не усердствовал на совете. Взглянув на побледневшую хозяйку, Мануэла прикусила язык. Ужас охватил Мари, тошнота подступила к горлу.
“Мануэла, пошли кого-нибудь к королю, я хочу знать, что задержало мужа…” – с трудом проговорила Мари. Но не успели отправить посыльного, как явился Алберик и, не скрывая тревоги, сообщил, что Изабелла просит донну Мари срочно прибыть к ней, и что паланкин королевы дожидается у подъезда.
“О, госпожа, позволь мне сопровождать тебя, – плачущим голосом воскликнул паж, – я хочу знать, не случилось ли беды с моим добрым благородным господином: кого ни спросишь – все угрюмо молчат!”
“Замолчи и ты! – сердито зашипела Мануэла на Алберика, – невоздержанным своим языком хочешь госпожу убить?”
“Убить? – повторила услышанное слово Мари, – кого убить, кто убит? Что он говорит? Где мой муж?”
“Он задержался на совете у короля, моя госпожа, – поспешно ответила Мануэла, – не обращайте внимания на этого глупого парня – у короткого ума длинный язык. Ее Величество желают вашего срочного прибытия и прислали паланкин. А ты, Алберик, – шепнула она пажу, – тоже иди и возвращайся поскорей, лучше знать худое, чем томиться в неизвестности!”
Как мучителен и долог был этот краткий путь к Изабелле! Ожидание беды сжимало сердце, и мысли путались.
“Что произошло? Открылся секрет иудейства мужа, и он осужден? Я вызвана, чтоб разделить его недолю? Пусть так, главное – не разлучаться! Но ведь такого не случалось прежде в Испании! Нет, здесь другое злоумышление судьбы. Артур? Он исполнил угрозу? О, как жить тогда?”
Мари не заметила, как в голове мелькнуло имя, ею самой запрещенное для собственных уст и мыслей. Ибо воспоминания о Стенли омрачали благополучие нового счастья стыдом за обман и боязнью воскрешения греховной любви.
Окончился томительный путь, и Мари приготовилась услышать плохую весть, не зная какую.
С великой осторожностью, душевно и сочувственно Изабелла сообщила Мари о ночном несчастье. Избегая преждевременных утешений, без притязаний на монаршее величие, с сердечной простотой и по-женски сострадательно королева просила Мари дать выход горю и плакать и плакать досыта.
“Почему смерть на взяла меня? – повторяла Мари сквозь рыдания, – зачем понадобился ей мой благородный муж? О, Фердинанд, ты ушел, когда я только научилась любить тебя! Годами любви и верности я хотела искупить боль, что причинила тебе… Ты оставил меня одинокую, без друзей…”
“Не без друзей и не одинокую! – обнадеживающе прервала Изабелла причитания Мари и жалостливо прижала ее к своей груди, – плачь, бедная моя девочка, твоя потеря стоит многих слез. Вспоминай свое сокровище, вспоминай счастливые дни. Как искренно он любил тебя, и как ты…”
“И я любила, горячо-горячо любила! О, всемогущая королева, сделай так, чтоб я в последний раз услышала голос его, увидела святой лик его! Один лишь раз! Сердце мое жаждет этого!”
“Ах, кабы престол наделял всемогуществом… Ты можешь увидеть его, бедная моя Мари, но слышать его никому более не дано. Поверь, голос Моралеса смолк не только для жены, но и для всей Испании и монархов ее. Удар был слишком силен!”
“Удар? Какой удар? Как он умер? Кто убил его? Смилуйся, добрая королева, дай мне знать правду!”
“Дело не вполне ясное, дитя мое. Ответь мне, знаешь ли ты человека, ненавидевшего твоего мужа, или, быть может, был враг у Моралеса? Жене известно многое…”
Мари упала на колени, обхватила руками платье королевы. Сквозь слезы она бормотала неразборчивые слова. Хотя Изабелле показалось, будто Мари скрывает что-то, она не стала настаивать на ответе – слишком велико горе у бедняжки. Королева бережно подняла Мари с колен, взяла ее руку в свою.
“Нашелся негодяй, который грязным делом полночного убийства преступил законы божеские и человеческие. Здесь все таинственно. Но не сомневайся, Мари: гнусное злодеяние будет отомщено!”
“Убийство? Кто убийца? – вскрикнула Мари, в ужасе представив себе страшную смерть мужа, – кто поднял меч на моего Фердинанда? О, королева, скажи мне!”
“Возможно, человек этот тебе известен. С тяжелым сердцем мы его подозреваем, нам трудно поверить в его виновность, но есть сильная улика и признание. Это любимец моего мужа, молодой англичанин Артур Стенли”.
“Стенли!” – пронзительно вскричала Мари и вскинула на изумленную Изабеллу безумный взгляд. В следующее мгновение она без памяти рухнула к ногам королевы.
Глава 16
“Средь неприветной мрачной ночи
Могильный скорбный гимн звучит.
Темно, ни зги не видят очи,
Душа, страдая, кровь сочит,
И ком земли о гроб стучит”.
(Чарльз Суэйн)
В этом месте нашего повествования нелишне сделать маленький исторический экскурс, чтобы помочь читателю лучше понять действия монархов по отношению к подозреваемому в убийстве Артуру Стенли.
В 15 веке в Кастилии существовал так называемый кортес – учреждение, подобное нашему парламенту. Кортес уравновешивал могущество короля и аристократии влиянием народа. Он издавал законы, устанавливал налоги, разбирал жалобы, объявлял войну, заключал мир. Кортес не мог быть распущен или упразднен только лишь по воле короля. Для этого требовалось согласие самого кортеса. Шотландский историк Уильям Робертсон писал, что в те давние времена принципы свободы и законности были осознаны в Кастилии глубже, чем в любой другой европейской стране, и Англия пришла к такому пониманию государственного устройства лишь через сто лет.
В Арагоне во главе судебной власти стоял независимый от воли монарха верховный судья. Личность его была неприкосновенна, он даже мог смещать недостойных доверия королевских министров. Законные права арагонцев были определены с тщательностью, нехарактерной для Европы той эпохи. Ни один арагонец не мог быть заключен в тюрьму, подвергнут пыткам и осужден без доказательств и соблюдения судебных процедур.
Изабелла и Фердинанд возродили охранное воинство под названием Святая Эрмандада – Святое Братство. В задачу сего учреждения входило обеспечение безопасности в городах, охрана торговых путей, борьба с разбойничающими рыцарями. Эта вооруженная организация помогала монархам ограничить произвол феодалов, которых она лишала возможности беззаконного суда в их поместьях или укрывания преступников от возмездия.
Испанские традиции законности (кортес, верховный судья) и новые реформы монархов (Святая Эрмандада) подсказывали Изабелле и Фердинанду образ действия в решении судьбы Артура Стенли. Суд над предполагаемым преступником должен был вершиться по всем канонам, что в особенности важно, поскольку обвиняется иностранец: Испании приличествует выглядеть достойно в глазах Европы. Сам Фердинанд намеревался председательствовать на суде. Королевский приказ требовал тщательного сбора доказательств и свидетельств. При необходимости суд мог быть отложен на срок до двух недель со дня убийства.
Артур Стенли считался вассалом короля. В соответствии с еще существовавшим тогда феодальным обычаем, король, как сюзерен Стенли, мог самолично вершить суд над своим вассалом и приговорить его к смерти. Однако такое решение противоречило бы духу испанского правосудия и букве закона Святой Эрмандады. Ввиду всех важных резонов Фердинанд отверг короткий путь.
Гнусное убийство Моралеса чрезвычайно возбудило жителей Сеговии. Рыцари старались унять гнев солдат и горожан, многие из которых требовали выдать им преступника для самочинной расправы. Плач и проклятия, скорбь и гнев, мольбы и угрозы – все смешалось в рокоте улиц и площадей Сеговии в эти тревожные дни.
Старый Педро, у которого квартировал Стенли, злорадно подливал масла в огонь общего негодования, рассказывая всем, кто только изъявлял готовность слушать, как не ошибся он в своем пророчестве о злонамеренности бледнолицего англичанина. Вот только не предвидел Педро, что беда будет столь велика.
Тело Моралеса покоилось в отведенном Изабеллой помещении, и жители города толпами шли туда, чтобы увидеть в последний раз своего любимца и проститься с ним. Не было ни роскоши, ни помпы, ни рыцарских регалий. Так хотели люди, знавшие покойного, как самого скромного и самого праведного попечителя, радетеля, командира. Благородной крови от рождения, Фердинанд Моралес говорил с простыми горожанами, как с равными, утешал в несчастьях и разделял радости. Достойный человек всегда прост, а быть простым – труднее всего на свете. Собственным примером, что красноречивее слов, он вдохновлял юношество на исполнение долга перед страной, короной, семьей. Горожане приходили по зову сердца, дабы отдать последнюю дань восхищения и любви. Надо ли удивляться великой людской ярости против подлого убийцы?
Настал день погребения. Похоронное шествие возглавлял король. Он шел с непокрытой головой, закутанный в черный траурный плащ. За ним следовали благородные рыцари из Кастилии и Арагона. Кровных родственников не было на похоронах, но присутствовали домочадцы и слуги. Доблестные солдаты и офицеры, которых когда-то вел в бой Моралес, провожали покойного командира. Замыкали шествие люди простого звания.
Сеговия горевала. Флаги были приспущены, мастерские и лавки закрыты, балконы затянуты черной тканью. Кафедральный собор не вмещал всех скорбящих. Украшенный серебром гроб черного дерева установили возле алтаря. Лицо покойного приоткрыли, как принято на католических похоронах высокопоставленных особ. Звучали колокола, молитвы, песнопения, и отовсюду доносился плач.
Привинтили крышку гроба. Его медленно и торжественно опустили в склеп, и заупокойная месса сопровождала эту печальную церемонию. Погребальный обряд завершился, и только тогда люди почувствовали всю глубину утраты. Возбуждение в городе стихало, но мрачное настроение надолго поселилось в сердцах.
В ночь после похорон в кафедральный собор вошла группа бедных странствующих монахов, по виду принадлежащих к ордену святого Франциска. Несколько рыцарей сопровождали вошедших. Все были закутаны в траурные плащи, капюшоны надвинуты, и лиц не видно. Они дожидались окончания последнего песнопения за упокой души усопшего.
Когда собор совершенно опустел, монахи спустились под землю, и рыцари повели их по тайным переходам склепа. Безмолвные ночные гости несли гроб в точности такой же, как тот, что днем был помещен в усыпальнице. Проворно произвели замену. Гроб с останками Моралеса закутали в черное покрывало и погрузили на подводу. Расторопные монахи со своим драгоценным грузом бесшумно, как и появились, покинули Сеговию.
Группа двигалась к югу. Ехали по ночам, а днем делали привалы в безлюдных местах. Количество сопровождающих уменьшалось. Наконец, их остались четверо. Они остановились перед замаскированным входом в Кедровую долину. Люди осторожно подняли гроб с подводы и на плечах снесли его к месту семейного захоронения.
Прозвучала скорбная молитва на древнем языке, гроб опустили в землю, и Фердинанд Моралес упокоился навечно среди родных по крови и вере. О небольшом этом кладбище в Кедровой долине заботились слуги дома Энрикеса. Как принято у иудеев, ухоженные могилы были предельно просты – ни гранита, ни бронзы. Памятники мертвым воздвигались в сердцах живых.
В кафедральном соборе Сеговии соорудили пышное надгробие в честь Фердинанда Моралеса – дань благодарности монархов и народа.
Глава 17
Анджело:
Закон – не чучело на огороде,
Бездейственно застывшее навек
И ставшее из пугала насестом
Для воронья.
Эскал:
Но действовать давайте
Не обухом, крушащим наповал,
А тонким краем лезвия щадящим.
(Уильям Шекспир, “Мера за меру”, перевод Осии Сороки)
В день накануне суда над Артуром Стенли королева вознамерилась обратиться к мужу с важным и не терпящим отлагательства делом. Изабелла нашла Фердинанда в его кабинете за изучением военных карт. Король хоть и был весьма поглощен своим занятием, но появление супруги заметил сразу и с привычной радостью.
“Дорогая, ты появилась кстати как всегда. Взгляни на эти карты, Изабелла. Похоже, мои планы покорения мавров работают не дурно! В среде неприятеля нет единства, зато ссоры становятся все яростнее – чего же лучшего желать? Мне доносят, что дорога к Альгаме не защищена. И это тоже славно! Однако я вижу, ты чем-то обеспокоена?”
“Да, мой воинственный муж! Но сейчас тревога моя далека от войны. Сегодня я не готова думать о государстве – только о человеке. Ты догадываешься, о ком!”
“Я знаю, Изабелла, ты хочешь говорить о жене покойного Моралеса, о прекрасной Мари. Что с ней?”
“Ей слишком плохо, Фердинанд. Я сожалею, что позволила ей взглянуть на тело убитого мужа. Я надеялась освободить ее от пут молчания, но ужас зрелища лишил ее остатка сил, и она не пришла в себя даже к похоронам. Я не смогла помочь ей, помоги же ты!”
“О, дорогая, да разве могу я прибавить доброты твоему сердцу, добрейшему из всех людских сердец?”
“Да, Фердинанд, можешь! Нельзя ли освободить несчастную Мари от обязанности свидетельствовать на завтрашнем суде?”
“Неизбежного не миновать, Изабелла. Разве это может ранить ее? Да и справедливо ли будет по отношению к убитому и к ней самой не сделать все возможное для разоблачения убийцы?”
“Муки Мари беспредельны, и присутствие на суде ляжет непомерным лишним грузом на страдающее сердце. Разве не достаточно свидетельств?”
“Боюсь, не достаточно. Дон Луис Гарсиа под присягой сообщил, что Стенли в присутствии Мари поднял меч на Моралеса, говорил, что ненавидит, и клялся взять жизнь его. Если слова дона Луиса не лживы, то их довольно для обвинения Стенли. Но как случилось дону Луису видеть и слышать ссору? Это подозрительно, и нет сомнения в недостойности его намерений. На хитроумного очевидца опасно полагаться. Не доверяя ему, мы призываем Мари. Ничего, кроме истины не изрекут ее правдивые уста. Если она опровергнет дона Луиса, то жизнь Стенли спасена, если подтвердит – убийцу ждет казнь. Жизнь и смерть рыцаря в ее словах. Теперь ответь, Изабелла, требуется ли нам свидетельство Мари?”
“Вы правы, Ваше Величество. Но сердце мое не хочет добавлять горя страдающей душе. Нельзя ли, не отступаясь от благородной цели, избавить Мари от ранящей публичности суда?”
“Я пока не знаю…” – задумавшись, ответил Фердинанд.
“Справедливое решение судьбы молодого англичанина, вручившего себя нашей защите и верно нам служившего – необходимо. Значит, ради праведного суда неминуемо привлечь Мари. Но я всерьез боюсь, что появление в публичном месте совершенно помутит ее рассудок, и без того затуманенный от горя. Пусть она даст свидетельство только мне, своей королеве!”
“Но кто примет присягу?”
“Отец Францис. Хотя она может поклясться и мне. Даже если захочет обмануть – я замечу непременно!”
“Друзей и врагов Стенли навряд ли устроит свидетельство, которое они не слышали!”
“Разве слово Изабеллы есть предмет сомнения? Разве благородные рыцари унизят себя недоверием к королеве? Если Мари подтвердит слова дона Луиса, то дело будет сразу решено, а если опровергнет, то я сведу их вместе, и, не сомневайтесь, Ваше Величество, по выражению лиц, по взглядам, по движению губ я отличу ложь от истины. Мы спасем Мари от лишней боли, и она привяжется ко мне, как к матери и другу. Пусть подданные видят свою королеву в свете милосердия, это нужно и мне, и им, и Испании!”
“Дорогая моя Изабелла! Уже и сейчас королева Кастилии слывет человеколюбивой и справедливой, и добрая эта слава перейдет в века. Пусть будет по твоему желанию. Я извещу Мари о ее обязанности свидетельствовать на суде, а ты предложи ей взамен беседу с глазу на глаз под присягой. Выбор оставим за ней, но ответ ее должен быть быстрым, ибо завтра суд”. Удовлетворенная решением короля, Изабелла поспешила в свои покои. По пути она обдумывала предстоящую беседу с Мари.
Изабелла вспоминала тот разговор с Мари, когда сообщила ей страшную весть. Почему она упала без чувств, выкрикнув имя Стенли? Как случилось, что жена Моралеса оказалась свидетельницей его ссоры с англичанином? Женское сердце Изабеллы угадывало, что Мари скрывает некую романтическую тайну, и королева надеялась, что несчастная проговорится по слабости своей, однако, та не выдала себя ничем. Но при этом Изабелла слишком сочувствовала бедняжке, чтобы допытываться. Королева предложила молодой вдове занимать комнаты поближе к своим покоям, дабы страдалица меньше мучилась одиночеством. Мари с благодарностью приняла приглашение.
Придя к себе, Изабелла собрала для беседы привычный круг приближенных дам. Речь королевы была проста и дружелюбна и вместе с тем полна монаршего достоинства. Не выказывая превосходства, она умела снискать любовь подданных сердечностью и умом. Особым вниманием королевы пользовались молодые девушки. Изабелла ревностно следила за их образованием, и сама старалась вселить в них дух благородства, ибо будущим матерям предстояло воспитывать новое поколение дворянства.
Ближе всех к Изабелле сидела Мари. Бледная, молчаливая, одетая во все черное. На голове чепец, из-под него выглядывали две толстые косы. Даже в бедственном положении она оставалась замечательно хороша собой. Она не принимала участия в общей беседе. Перед ней лежало рукоделье, и потихоньку росли вышиваемые на ткани цветы.
Появилась Катарина. “Моя королева, паж Его Величества явился с сообщением к донне Мари”.
“Прими пажа, Катарина!” – сказала Изабелла.
Юноша вошел и глубоко поклонился Мари. Она подняла на него глаза. На лице ее промелькнула тень тревоги, она предчувствовала неприятную весть. Паж заговорил.
“Его Величество король Фердинанд посылает приветствие донне Мари Энрикес-Моралес и просит ее присутствия на завтрашнем суде над Артуром Стенли. Необходимо свидетельство донны Мари, подтверждающее или отвергающее обвинение против сеньора Стенли, якобы заявившего, что он ненавидит и убьет дона Фердинанда Моралеса, мир праху его. Король неколебим в своем намерении свершить справедливость в отношении живого и отомстить за убитого. Поскольку от слова донны Мари зависит жизнь обвиняемого, Его Величество требует ее свидетельства”.
Мари молчала. Паж, справедливо полагая, что королевский приказ не требует ответа, уважительно поклонился и вышел. Невидящим взглядом Мари смотрела ему вслед, она не заметила, как вышивание упало на пол, закрыла лицо руками, лихорадочно думала: “Чего от меня хотят? Я должна произнести то, что станет смертным приговором Стенли? Я не сделаю этого!”
Мари не знала, сколько времени она сидела в оцепенении. Она услышала, как королева произнесла ее имя. Она отняла руки от лица, вокруг никого не было, она осталась наедине с Изабеллой. Королева смотрела на нее с искренней жалостью, готовясь предложить щадящую альтернативу. Не в силах сдержать порыва, Мари бросилась к ногам Изабеллы.
“О, великодушная королева, молю вас, избавьте меня от этого!”
“От чего я должна тебя избавить, дитя мое? Смолчав, усугубляешь преступление! Разве ты можешь не хотеть помочь правосудию в отыскании убийцы твоего мужа?” – спросила Изабелла, и голос ее был полон сострадания.
“Пусть умрет убийца, но не Стенли! Почему грязное преступление связывают с незапятнанным именем? Артур не убивал! О, не убивайте его тоже!”
Мари подняла голову. Она увидела, как королева смотрит на нее пронзительным, почти суровым взглядом, полным подозрений. Она содрогнулась, кровь бросилась ей в лицо.
“О, не будьте слишком строги ко мне! Я не знаю, что говорю, считайте меня сумасшедшей, не желающей смерти убийце мужа. Сострадания ради не спрашивайте меня ни о чем… Я хочу умереть… Убейте меня, но не требуйте от уст моих смертного приговора…”
Теперь Изабелла не сомневалась в том, что Мари таит от нее нечто важное, возможно, ключ к разгадке преступления. Королеве были досадны недомолвки в ответ на монаршее милосердие, но все же в эту минуту ей руководили человеколюбие и доброе сердце.
“Не бойся, моя страдалица, – вымолвила Изабелла мягко, – я не причиню тебе боль и не стану задавать вопросов, кроме требуемых правосудием. Без трепета смотри на меня, бедное дитя. Невероятное обвинение выдвинуто против Артура Стенли. Мы не слишком доверяем его обвинителю, но закон не позволяет нам пренебречь его словом. Его подтвердит или опровергнет твое правдивое свидетельство. Оно решит судьбу Стенли”.
“Мое свидетельство решит его судьбу? – взволнованно воскликнула Мари, и луч надежды озарил ее лицо, – о, моя королева, правильно ли я поняла, что могу спасти его?”
“Мари, прошу, уйми волнение и выслушай спокойно мой ответ. Ты должна понять, что Его Величество не может поступиться справедливостью суда. Поэтому тебе неизбежно рассказать, что видела и слышала. Но ты вправе выбрать из двух бедствий меньшее для тебя – явиться на суд или под присягой с соблюдением церковного ритуала свидетельствовать лично мне. Решай, Мари!”
Доброе сердце королевы учащенно билось. Ей было нелегко ставить несчастную вдову перед тяжелым выбором. Она терпеливо ждала ответа. Мари долго хранила молчание, размышляя. Наконец, она встала в полный рост, гордо выпрямилась, лицо ее выражало отчаянную решимость. Она заговорила, и голос ее звучал твердо и спокойно.
“Королева Испании! Я знаю, вы не ждете от меня того ответа, который я дам сейчас. Я пойду на суд. Я выполню волю короля. Я не изменю своего решения. Оно вам кажется невероятным, но я прошу не спрашивать причин!”
Сказавши это, Мари испугалась своего непочтительного тона. Она вновь бросилась к ногам Изабеллы с мольбой.
“О, добрая и благородная королева! Подавленная горем, я на минуту позволила себе забыть неравенство наших положений и говорила без должного почтения. О, милосердная, извини свою верноподданную и любящую Мари. И в знак прощения исполни мою просьбу!”
“Мне нечего прощать, дитя мое, – сказала Изабелла, ласково проводя рукой по склоненной голове Мари, – в часы несчастья положения монарха и подданного равны! А что до просьбы твоей – проси, что хочешь, я исполню!”
“Моя королева, завтра на суде я произнесу вещи необычайные, должно быть, страшные, но истинные. И как бы не порочили меня собственные речи, я молю вас не отталкивать вашу Мари, ибо ей больше, чем когда-либо, нужна будет ваша защита. Я молю не отвергать мою любовь и продолжать меня любить!”
“Как странно все и таинственно, – сказала Изабелла, усомнившись в здравости ума страдалицы, – я исполню твою просьбу, как и обещала. Однако приоткрой завесу тайны, Мари!”
“Вы услышите об обмане, и многие выкажут свое презрение и осуждение… Вы не оттолкнете меня, моя королева?”
“Я прощу обман, если ты покаешься и скажешь правду. Ты слишком взволнована, бедное дитя мое, и придаешь чрезмерное значение не слишком важным вещам. Сейчас иди и молись, чтобы завтрашний день дал тебе мужество для свидетельства в суде. Я прощу тебя и буду любить как прежде. Святые отцы поддержат твои силы”.
Изабелла притянула ее к себе и поцеловала в щеку. Эта нежность и огромное доверие королевы растрогали Мари. Ее намерения не изменились, но исполнение их сделалось мучительнее.
Глава 18
Леонт:
К великой нашей скорби открываем
Мы этот суд…
Но тираном никто не назовет нас, ибо мы
Передаем решенье правосудью,
Чтоб осудить иль оправдать открыто.
Введите подсудимую.
(Уильям Шекспир, “Зимняя сказка”, перевод Вильгельма Левика)
Наступило утро дня суда. Синее небо, высокие белые облака, прозрачный воздух, ароматы земли – одним словом, очарование прекрасной Испании. Как чужды этому благолепию убийство, смерть, горе!
Городки и деревни вокруг Сеговии отряжали своих посланцев на суд – и горожанам и селянам не терпелось узнать, как решится дело об убийстве Моралеса. Печаль и негодование гнездились в сердцах людей. Скорбели о благородном земляке и жаждали расправы над подлым иноземцем.
Помещение суда наполнилось до отказа. На почетном месте восседала Изабелла. Ее присутствие предопределяло справедливость предстоящего действа. Она с удовлетворением отмечала, что яблоку негде упасть в зале, ибо желала широкого распространения молвы о беспристрастности правосудия в ее владениях. Сплоченной группой сидели святые отцы из ближайшего католического монастыря.
Монахи Святого Франциска славились своей неподдельной преданностью Богу, а некоторые из них отличались ученостью. Их любовь к вере не знала ни границ, ни преград, ибо без исступленности нет монаха. Покушение на правила служило причиной неприязни, а непослушание влекло за собой гонения. Взгляд извне католического общества отметил бы, пожалуй, что бесконечные достоинства монашеской праведности имели продолжением недостаток терпимости. С внутрикатолической точки зрения недостатки немыслимы.
Возглавлял группу монахов заместитель настоятеля монастыря отец Францис – человек непреклонного аскетизма и твердых принципов. Бесстрастное лицо его внушало почтение и благоговейный страх. Оно не выражало ни доброты, ни злонамерения. Он посвящал свою деятельность борьбе за смягчение нравов, за искоренение распутства, за изгнание излишеств из жизни испанцев, а также неустанно пекся о религиозном просвещении народа. Католику нет нужды искать истину – он ею владеет.
Отец Францис слыл человеком глубоких знаний, тонко понимал человеческую натуру, обладал энергичным практическим умом. Проницательность Изабеллы и Фердинанда различила сквозь завесу аскетизма огромные достоинства отца Франциса. Его талантам суждено было сыграть немалую роль в истории Испании. Прошли годы, и, к несчастью, влияние этого человека на жизнь страны повредило судьбе свершенных монархами реформ.