Григорий Сковорода
Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов
Симфония, сиречь согласие священных слов со следующим стихом: «Сказал: сохраню пути мои, чтобы не согрешать языком моим…»
Разговор: Памва, Антон, Лука и прочие
Лука. Продолжай же притчу твою, Памва[81]…
Памва. Наконец, те два невольника пришли к великим горам. Они о своем освобождении благодарили Богу. Но голод и скука по отечеству их мучила. Как утих ветер, услышали шум вод и подошли к источнику. Старейший из них, отдохнув несколько, осмотрел места около богатого сего источника, проистекающего из ужасных азиатских гор. «Конечно, – говорит, – недалече тут люди где-то живут». – «Не знаю, кто бы мог поселиться в сих страшных пустынях, – сказал молодой, – по крайней мере виден бы был след какой-либо к источнику». – «Да, в близости его по камням не видать, – сказал старик, – но в дальней околичности приметил я след, весьма похожий на человеческий». Мало помедлив, поднялися узенькою тропою по кручам. Она привела их к каменной пещере с надписью сею: «Сокровище света, гроб жизни, дверь блаженства».
«Не знаю, какой дух влечет меня в темный сей вертеп, – говорит старик. – Или умру, или жив буду. Ступай за мною!» Последуя предводительству духа, пошли оба внутрь. Молодой, не терпя больше глубокой тьмы: «Ах, куда идем?» – «Потерпи! Кажется, слышу человеческий голос». И действительно, стал слышен шум веселящихся людей. Приблизившись к дверям, начали стучать. За шумом не скоро им отперли. Вошли в пространную залу, лампадами освещенную. Тут их приняли так, как родственников, сделав участниками пира. А живут здесь несколько земледельцев с семьями. Отдохнув несколько дней у сих человеколюбных простаков, праздновавших шесть дней рождение своего господина, спросили путники у Конона, который был меж ними главою, как далече живет их господин? «Он нас всем тем, что к веселости принадлежит, снабжает, – сказал Конон, – однак мы к нему в дом никогда не ходим и не видим, кроме наших пастухов, которые ему вернее прочих. Они от нас носят ему поклоны. Если желаете, можете к нему идти. Он не смотрит на лицо, но на сердце. Вам назад возвращаться нельзя. Вот двери! Вам не страшен темного вертепа путь при факеле? Господь с вами!.. Ступайте!»
Седьмого дня по входе своем в пещеру 1771-го года с полночи вступили чужестранцы в путь господский. На рассвете услышали хор поющий: «Смертию смерть поправ…»
После пения вдруг отворились двери. Вошли в чертог, утренним светом озаренный…
Лука. Полно! Воскликните Богу Иаковлеву ныне! Начинай петь псалом твой и веди хор, Памва! А мы за тобой, насколько можно.
Памва. «Сказал: сохраню пути мои…»
Лука. Кажется, со стихом сим согласен тот: «Сказал: сохрани закон твой…» Отсюда видно, что Давидовы пути, которые он намерен сохранять, и закон Божий – все то одно. Итак, второй стих есть истолкователь первого.
Антон. Немножко есть сомнения в том, что Давид назвал своим то, что Божие есть, а не его.
Квадрат. Для чего ж Давиду закона Божия не назвать своим путем: он, путь нечестивых оставив, усвоил и усыновил себе путь Божий.
Антон. Не спорю. Однако лучше, когда бы третий стих разрешил сомнение, дабы твердое было в троих тонах согласие.
Лука. Что ж сомневаться? Ведь Давид и Бога своим называет. «Часть моя ты, Господи. Ты мой, а закон твой есть мой же». «Сказал: сохраню пути мои…» – то же, что «Сказал: сохрани закон твой». Но для твоего удовольствия вот тебе третий: «Пути мои исповедал и ты услышал меня».
Антон. Я и сим недоволен. Сей стих изъясняется следующим: «Сказал: исповедую на меня беззаконие мое Господеви». И так: «Пути мои исповедал», то есть беззаконие мое, а не закон Божий. «И ты услышал меня», то есть: «И ты отпустил нечестие сердца моего». Сии два во всем с собою сходны. И как начало началом, так и конец концом второго открывается. Итак, несколько разнят два стиха сии: «Сохраню пути мои», «Сохрани закон твой…» Если бы сказал: «Сохраню пути твои», в то время совершенная была бы симфония с сим: «Сохрани закон твой».
Квадрат. Как же теперь быть? Слушай, Памва! Завел ты нас в непроходимость. Ты ж сам и выведи.
Памва. Знаю. Для вас сомнительно то, что Давид как закон Божий называет путем своим, так и беззаконие называет своим же. Не удивляйтесь. Один наш для всех нас есть путь, ведущий в вечность, но две в себе части и две стороны, будто два пути, правый и левый, имеет. Часть Господня ведет нас к себе, а левая его сторона в тление. Сею стороною Давид прежде шествовал и, усмотрев обман, говорит: «Пути мои исповедал и ты» и проч. Потом, избрав благую часть, сказывает: «Сохраню пути мои», сиречь стану беречь сию благую часть, дабы меня мой язык не отвел от нее в нетление. «Искуси меня, Боже, и уведи сердце мое и, если есть путь беззакония во мне, тогда наставь меня на путь вечный».
Друг. Любезные друзья. Вы не худо на Давидовой арфе забренчали и, по моему мнению, не нарушили музыки. Но опустили самое нужное, а именно: «Сказал».
Антон. Сие, кажется, всяк разумеет.
Друг. А мне снится, будто нет труднее.
Антон. Конечно, ты шутишь.
Друг. Никак! Священное Писание подобно реке или морю. Часто в том месте глубина и самим ангельским очам неудобозримая закрывается, где по наружности показывается плохо и просто. Примечайте, что Давид на многих местах говорит «сказал» и после сего весьма важное следует, например: «Сказал: ныне начал…» и прочее. «Сказал: потом рождается сохранение закона». «Говорит: безумен в сердце своем»; в то время следует растление всех начинаний; «Сказал: ты Бог мой». <Видите, что речь семенем и источником есть всему добру и злу, а вы сию голову опустили>. Сей-то доброй речи просит у Бога он же. «Скажи душе моей: Я спасение твое». «Господи, уста мои откроешь…» А как послал слово свое и исцелил, в то время Давид всему строению своему положил основание… Как же ты, Антон, говоришь, что всяк разумеет? Разумеешь ли, что такое есть речь?
Антон. По крайней мере вижу человеческие уста.
Друг. Бог знает… «Приступит человек и сердце глубоко». Как же можешь видеть?
Антон. Сердце видеть не могу.
Друг. Так не видишь же ни уст его. Позабыл ты уже оное? «Глубоко сердце человеку и человек есть». Слушайте, любезные друзья! Запойте на Давидовых гуслях. Обличите его невежество. Изгоните беса. Памва, начинай!
Симфония
Памва. «Согрейся, сердце мое». «Сказал языком моим».
Лука. «Дал ты веселие в сердце моем».
Квадрат. «Отрыгну сердце мое, слово благо, язык мой – трость…»
Памва. «Возрадуется язык мой правде твоей».
Квадрат. «Слово Господне разожжет его».
Лука. «Возвеселитися в веселии языка твоего».
Памва. «Разожжется сердце мое и утроба моя».
Лука. «Возрадуются уста мои и душа моя».
Квадрат. «Тебе говорит сердце мое: Господа найду».
Друг. Полно! Слышишь ли, Антон, симфонию? Понял ли ты, что язык со устами радуется, а сердце говорит? Признайся ж с Сираховым сыном, что «уста мудрых в сердце их». Но как сердца их не видишь, так ни уст их, ни языка, ни слова уст их, ни речи. Видишь, сколь трудное слово «сказал»!
Антон. А внешние уста и язык – что такое?
Друг. Онемей и молчи! Не слыхал ли ты, что на сих гуслях не должно петь для твоей земли, плоти и крови, но единому Господу и его языку, о коем пишется: «Земля убоялася и умолчала тогда восстать на суд Богу».
Антон. Новый подлинно язык.
Друг. Новый человек имеет и язык новый. Слушай, Памва! Запойте сему возлюбленному нашему человеку, сладости и желанию нашему. Но так пойте, чтоб сладка была ему ваша хвала. Воспойте умом, и не одним воздух поражающим голосом. Новому новую песнь.
Симфония
Памва. «Пою тебе в гуслях, святой Израиль».
Лука. «Красен добротою паче сынов человеческих».
Квадрат. «Возлюбленный, как сын единорожденный».
Памва. «Сего ради помазал тебя, Боже, Бог твой».
Лука. «Честно имя его пред ними и жив будет».
Квадрат. «Обновится, как óрлина, юность твоя».
Памва. «Жезл силы пошлет тебе Господь от Сиона».
Лука. «Что есть человек, как помнишь его».
Квадрат. «Человек и человек родился».
Памва. «Престол его, как солнце».
Лука. «Восстань, почему спишь, Господи!»
Квадрат. «Десница твоя воспримет меня».
Памва. «Не дашь преподобному твоему видеть истления».
Лука. «Еще же и плоть моя вселится на уповании».
Квадрат. «И лета твои не оскудеют».
Друг. Знаешь ли, Антон, сего блаженного мужа? Он не умирает, а плоть его не истлевает.
Антон. Признаюсь, не знаю. А что знаю, те все умирают и тлеют.
Друг. Так слушай же, что те все у Бога непочетные. «Не соберу, – говорит Господь, – соборов их от кровей». Какая польза в крови их, когда они тлеют? Ищи, что то за человек, который в памятной записи у Бога? Если сыщешь, в то время и сам записан будешь на небесах. Ведь ты читал, что «единою говорит Бога», а там разумеется двое – человек и человек, язык и язык, «сказал» и «сказал», старое и новое, истинное и пустое, слово Божие и смертное, глава и пята, путь и грех, то есть заблуждение… «Сказал». А потом что? «Сохраню пути мои». «Сказал беззаконнующим». А что такое? – «Не беззаконнуйте». «Сказал». Что ж то за речь? «Услышу, что говорит во мне Господь?» «Мир! Яко говорит мир на людей своих». «Сказал: Вот же и речь». «Господи, уста мои откроешь». «Сказал: Господь скажет слово благовествующим». «Сказал: послал слово свое и исцелил их». «Сказал: вначале было слово». «Сказал: Бог, повелевший из тьмы свету воссиять». «Сказал: тот сотрет твою главу». «Сказал: говорит Бог. – Да будет свет». «Сказал: просвещаешь тьму мою». «Сказал: сердце чистое созидай». «Сказал: Господи, во чреве нашем зачатый». «Сказал: всякая плоть – трава». «Сказал: клялся и поставил судьбы…» «Сказал: живо есть слово Божие». «Сказал: доколе сечешь, о меч Божий? Говорящий истину в сердце моем, Бог сердца моего, доколе сечешь? Я уже скрыл слова твои в сердце моем».
Антон. А я думал, что Давид обыкновенно сказал нашим языком – «сказал».
Друг. Нет, но тайным, новым, нетленным. Он не любил иначе говорить; слышь, что сказывает: «О Господи, похвалю слово».
Антон. О, когда б Бог дал и мне новый сей язык!
Друг. Если узнаешь старый, познаешь и новый.
Антон. Тьфу! Что за беда? Будто я уже и старого не знаю? Ты меня чучелом сделал.
Друг. Если б тебе трактирщик поставил один старого, другой стакан вина нового, а ты не знаток, то как можно сказать, будто знаешь? Ошибкою можешь почесть старое вместо нового.
Антон. Что же пользы видеть, не имея вкуса?
Друг. Самая правда. А я тебе говорю, что и о самом старом языке не знаешь, где он, хотя б ты вкуса и не был лишен.
Антон. Что ты поешь? Ведь старый наш язык во рту.
Друг. А рот где?
Антон. Разве не видишь моего рта?
Друг. Полно врать, непросвещенная грязь! Преисподняя тьма! Послушай Давидовых гуслей и прогони духа лжи. Воспой, старик!
Симфония
Памва. «Нет в устах их истины. Сердце их суетно».
Лука. «Уста льстивые в сердце».
Квадрат. «Говорит безумен в сердце своем».
Памва. «Труд и болезнь под языком их».
Лука. «Доколе положу советы в душе моей?»
Квадрат. «Болезни в сердце моем…»
Друг. Вот видишь, что и самый старый твой язык в ветхом твоем сердце, а не в наружности.
Антон. Как же наружный мой язык не говорит, когда он говорит? Ведь голос его слышен.
Друг. Мысль движет грязь твоего языка, и она-то говорит им, но не грязь; так как молоток часы на башне бьет, выходит из нутра часовой машины побудительная сила, коею нечувственный движется молоток. И посему-то Давид поет: «Помыслили (так вот уже) и сказали». Старый, новый ли язык – оба закрылися в бездне сердец своих. «Помыслил, – говорит, – пути твои», то есть «Сказал: сохраню пути мои». А опять о злом языке вот что: «Неправду умыслил язык твой», то есть «Сердце его собрало беззаконие себе». А как в мертвость твоего наружного языка, так во все твоей тленности члены выходит побудительная сила из сердечной же машины. Посему видно, что все они в той же бездне, как яблоня в своем семени, утаиваются, а наружная грязь о них только свидетельствует. Певчие, поиграйте и сей песенки!
Симфония
Памва. «Нога моя стоит на правоте».
Лука. «Те же всегда заблуждают сердцем».
Квадрат. «Неправду руки ваши сплетают».
Памва. «В сердце беззаконие делаете».
Лука. «Язык его соплетает льщение».
Квадрат. «Возвел очи мои».
Памва. «К тебе взял душу мою».
Лука. «Глянь и приклони ухо твое».
Квадрат. «Преклонил сердце мое в откровения твои».
Друг. Разжуй силу сих слов и усмотришь, что нога гордыни и рука, и рога грешных, и зубы, уши, и око простое и лукавое – и все до последнего волоса спряталось в сердечной глубине. Отсюда-то исходят помышления, всю нашу крайнюю плоть и грязь движущие. Помышление, владеющее наружным твоим оком, есть главное твое око, а плотское так, как бы одежда, последующая своей внутренности. То же разумей и о прочих частях.
Антон. Да ты ж говорил, что уста мудрых только одних в сердце их, а теперь говоришь то о всяких устах.
Друг. Весьма ты приметлив на мои ошибки. Вот Сирахов стих: «Сердце безумных в устах их, уста же мудрых в сердце их». Пускай же и безумного уста будут в сердце. Но если ты сего не разумеешь, в то время мысль твоя будет в грязи наружных твоих уст. А о чем размышляешь, там твое пустое и сердце. Оно думает, что плотская грязь сильна и важна. В сем ложном мнении оно пребывая, делается и само пустошью, так как и язык его есть суетный. Таков помысел есть устами твоими бренными, а в них твое сердце дотоле будет, поколе не скажешь: «Сказал: сохраню пути мои». «Спаси меня от грязи, пусть не утону». Затем-то язык и головою называется, что за сим вождем все человеческое сердце идет. Желал бы я, чтобы тебе Господь и всем нам дал новое и чистое сердце, стер главу языка змииного, а заговорил в сердце нашем тем языком, о коем сказано: «Языка его же не видя, услышал». «Послал слово свое и избавил их от растлений их».
Антон. Теперь, кажется, и я разумею сии слова: «Возрадуются кости смиренные».
Друг. Когда все-на-все, то и самая кость в душе и в сердце заключается. «Как только, – говорит, – умолчал, обветшали кости мои».
Памва. «Онемел и умолчал от благ в то время, когда восстать грешному языку предо мною».
Друг. Подлинно. А как сей злой вождь и глава змиина приводит все сердечное сокровище в смущение, так, напротив того, веселый Божий мир благовествующий язык приносит всему сердцу, всей бездне нашей радость и свет. «Слуху, – говорит, – моему дашь радость и веселие». Для того как все мое, так и кости мои, прежде всего смирившиеся во нетление, теперь возрадуются. Сему мирному языку веровал, тем же и говорил. А что сказал? Вот что: «Всяк человек – ложь». «Всякая плоть – сено». «Плоть – ничто же». «Сказал: имя Господне призову». «Сказал: сохраню пути мои». Пойду вслед за новым моим языком, за нетленным человеком. Не пойду во нетление за грешным языком. Закричу со Исаиею: «Божий есмь».
Памва. Вошли мы несколько во внутренность плоти нашей, будто в недро земное. Нашли, чего не видели. Людей мы нашли новых, руки, ноги и все новое имеющих. Но еще не конец. Продолжим путь к совершенному миру нашему. Пренебреги, о душа моя, совершенно всю плоть видиму и невидиму! Отходи от нее и приближайся к Господу. Верою отходи, а не видением. Вера роет и движет горы. Вот светильник путям твоим, язык новый!
Симфония, нареченная книга Асхань, о познании самого себя[82]
Рожденная 1767-го лета
Любезный друже Михаил![83]
Десять верст от Харькова написал я сию книгу в лесах Земборских. Дух велел, пусть наречется «Асхань». Асхань есть дочь Халева, вошедшего в Землю обетованную. Значит, красота. Он ее отдает братаничу своему в супруги за то, что достал город Арвон. Сей город, иначе называется Хеврон, сиречь дружба и город письменный. Сия есть премудрость Божия, сокровенная во глубинах Библии. Все, стяжавшие премудрость сию, невестою услаждаются, по слову Исаину: «Как же веселится жених о невесте, так возрадуется Господь о тебе».
Сердце наше, узнавшее себя, есть ведь голубь. Сей голубь вызывает себе из Ноева ковчега, из Библии, чистый – чистую голубицу. Вот невеста! Вот всеприятнейшая и единая жертва Богу! Вот пара голубов! Вот вонь благовония Господу! Вот верх блаженства! Сия вонь кончит сию книгу. Что значит сломить голубю крылья его? То же, что сломить рога. «Все рога грешных сломлю». Рог, ноготь, волос, перья разнятся от тела, хотя все сие в теле. В теле и разнится от тела, что? Мысль! Мысль чистая есть волос главы не гибнущий, рога и лучи на главе Моисея. Рог, Иеремиину ногтю адамантову равный, есть то чистая мысль. Крылья голубиные, легко парящие в вечности, вот они: «Помышления сердца его суть в род и род». Сломите крылья – разумей: раздерите сердца ваши. Тогда сломишь дурные крылья и голубице твоей – Библии. Вот пара! «Да отторгнет голову голубову». «Да отлучит-де гортань с перьем…» Сие есть то же: «Разлучи Бог между водою и водою…» Что есть вода сия, если не река, речь, мысль, слово, гортань, сердце, перья? Всякая фигура, тем более солнце, есть мысль. Ибо нечто нам проповедует. Если же солнце есть то мысль ей! Оно – голубь. Куда летит? В вечность. «Полечу и почию». Тут вечность именуется востоком. Что бы выше ее? «Восток имя ему». Сюда бросай! Бросай на восток гортань и перья. О горнем мудрствуй! Подними вверх. Пожертвуй перья Богу. Метай выше пепла, в место пепла. Вместо плоти возверзи на Господа печаль твою, тлень твою, плоть твою, ничто сие не твое. Да будут очи твои голубиные выше пепла на месте ином от пепла. Ибо все есть пепел, кроме вечности. Вот тогда-то исцедишь кровь от солнца. Узнав истину, преложится тебе солнце во кровь. Ибо что есть оно, если не плоть, кровь и пепел?.. А как кровавые крылья от сердца твоего отлучи, так и скотину твою раздели. Тело твое, пепельная твоя часть – вот то тебе! Дай же место на месте твоего пепла. Слушай! На всяком же месте дай место и Богу твоему! В волосе – волосу его, в жилочке твоей – жилке его, в костях твоих – костям его. Поделися с ним до последней твоей часточки, как царь Содомский с Авраамом. Вот тогда-то сбудется: «Жена твоя (премудрость), как лоза плодовита, во всех углах дома твоего». Вот тебе леторасли, дети твои! Новые жилы! Новая плоть и кость! А трапеза твоя Вышнему – сердце твое.
Григорий Сковорода
Главизна книги сей
«Земля была невидима… и тьма вверху бездны».
«Когда познаны будут во тьме чудеса твои и правда твоя в земле забвенной?»
«Помяните чудеса его, то есть судьбы уст его».
«Не утаится кость моя от тебя, ее же сотворил ты втайне». «Дух все испытывает и глубины Божий».
Симфония
С сим стихом:
«Если не познала саму тебя, о добрая жена, изойди в пятах
паств и паси козлища твои у шалашей пастушеских».
«Песнь песней»
Лица в разговоре:
Памва, Антон, Лука, Конон, Филон, Квадрат, Друг
Памва. Прекрасное утро, пресветлый сей воскресения день. Сей веселый сад, новый свой лист развивающий. Сия в нем горняя беседка, священнейшим Библии присутствием освященная и ее же картинами украшенная. Не все ли сие возбуждает тебя к беседе? Слушай, собравшийся здесь новый Израиль, любезные друзья! Оживило меня присутствие ваше. Находясь окружен столь честными и человеколюбными сердцами, могу сказать с возлюбленным Давидом, что согрелося во мне сердце мое.
Антон. А что это за картина? Слышь, Лука!
Лука. Дочь царская со служанками, вот видишь, нашла в коробочке плавающего младенца.
Антон. Да, да, да, человека Божия Моисея. А сих двоих картин не знаю.
Лука. Не знаю, какие-то два города на превысоких горах.
Памва. Вот город Хеврон.
Антон. Что за Хеврон?
Памва. Которым благословил Иисус Навин Халева, отдав ему в наследие. Он иначе называется <Ардок, а сей другой есть> Давир. Издавна назван: город учения, или город письменный.
Лука. А что ж это за два мужи вооруженные, а меж ними женщина?
Памва. Сей то есть Божий муж Халев. Он отдает прекрасную Асхань, дочь свою, в жены братаничу своему за то, что он взял город Давир. Сия вся история видна из 14 и 15-й глав в «Иисусе Навине».
Антон. О, прекрасные картины!
Памва. Ты видишь одну наружность их. Но если б ты увидел внутренние в них сокровенные мысли и был в числе Божиих людей святых, образов событие зрящих, разумеющих самую в картинах силу, намерение, конец и предел, конечно бы ты не удержался, чтоб не сказать с Давидом пред сенным ковчегом, и с тобою сделалось бы то ж самое, что с тою королевою, о которой в «Третьей Книге Царств» вот что: «И видит царица Савская весь смысл Соломона: и дом, который он создал, и снеди Соломоновы, и жилища отроков его, и предстояние служащих ему, и облачение его, и виночерпцев его, и всесожжения его, которые приносил в храме Господнем, и вне себя была. И говорит Соломону: „Истинны слова, которые я слышала в земле моей о словах твоих и о смысле твоем, и не верила говорящим мне: – Пока пришла сюда и видели очи мои. И это даже не половина того, что мне поведали. Приложил ты премудрость больше всякого слуха…“».
Лука. Вот нам эта знакома! Это наша!
Антон. Какая?
Лука. Рождество Христово.
Памва. Почему она ваша?
Лука. Как же? Ведь мы христиане.
Памва. Если эта картина ваша, то и первая ваша, а иначе ни одна не ваша.
Лука. Нет! Там Моисей, а тут Христос. Тот жидовский, а сей христианский вождь.
Памва. А Моисей не христианский?
Лука. Никак!
Памва. Для чего ж христиане в собрании читают сие: «Открывши, видит отроча, плачущее в корзинке, и пощадила его дочь фараона, и говорит: „От детей еврейских сие…“».
Лука. Для того читают, что Моисей прообразовал Христа, сына Божия[84]…
Памва. Да разумеешь ли полно сам-то, что говоришь? Что это значит прообразовал?..
Лука. Что это значит прообразовал?
Памва. Да.
Лука. А что ж оно значит?
Памва. Я не знаю.
Лука. Безделица! Как не знать этого? Он был образ и одна тень сына Божия.
Памва. Как же тень? Ведь сам Бог свидетельствует, что он человек Божий. А Божий и истинный – все то одно. Бог и истина – одно. Человек Божий и сын Божий – одно то. Посему-то и Павел так Божиего человека называет созданным по Богу: в правде и преподобии истины. И сего одного хвалит.
Лука. Однако ж Моисей был тленный, как мы, человек, а Божиим назван по благодати.
Памва. Вот тебе вылазка! Пожалуй, брось твое «однако ж»! Не представляй мне подлых школьных богословцев кваснин. Слушай, что такое о Моисее говорит Божие слово: «Не стемнеют очи его, ни истлеют уста его».
Лука. Однако ж Моисей иное, а иное Христос.
Памва. Слушай, припутню! Сама евангельская премудрость вот что говорит: «Если бы вы веровали Моисею, веровали бы без сомнения и мне». Видишь, что разуметь Моисея есть разуметь Христа; и Моисей закрылся в Евангелии так, как Евангелие поглощено Моисеевыми книгами, которых оно есть леторасль.
Лука. Да там же вдруг следует и сие: «О мне тот писал», а ты замолчал.
Памва. Конечно, не писал бы, если б не видел его. А что ж есть живот вечный, если не то, чтоб знать Бога? Сие-то есть быть живым, вечным и нетленным человеком и быть преображенным в Бога, а Бог, любовь и соединение – все то одно. Сверх того примечай, что и самые их сии образы меж собою во всем сходны. Тут лежит пеленами повитый израильский младенец. И там от еврейских детей. Сей положен матерью в яслях, а тот своею в коробочке. Сего наблюдает мать его, а того издалека сестра его. Тут пришли пастыри и волхвы, а там царева дочь с языческими служанками. А у древних пастырями цари назывались, например, «Пасущий Израиля, внимай», то есть пастырь и царь израильский. Впрочем, что израильский род не умирает, слушай пророка Иоиля: «Как утро, разольются по горам люди многие и крепкие. Подобных им не было от века, и по них не приложится до лет в род и род…» Если бы до их лет можно что-то другое приложить, имели б они конец. Но они, всему другому концом находясь, сами суть бесконечны. Израиль есть сам остаток умирающим всем земным языкам. А что Иоиль то сказывает о еврейском роде, слушай Моисея: «Блажен ты, Израиль! Кто подобен тебе?»
Лука. Однако ж Моисей иное, а иное Христос.
Памва. Как же иное, если за одно с ним говорит на Фаворе? Ведь ты слыхал родословие Христово?
Лука. Слыхал. «Книга родства Иисуса Христа…» и прочее.
Памва. Как же думаешь? Что это за книга? Ведь эта книга не простая. Она есть книга Божия. В сей книге ни один плотский не записывается. Слушай Давида: «Не соберу соборов их от кровей». А записываются одни те, кто «не от крови, не от похоти плотской, но от Бога родились». А когда Моисея само слово Божие называет божиим человеком да и самому ему велит в «Книге Чисел» ставить прочиих в сие счастливейшее число и запись, как посмеешь из сей книги его самого вычеркнуть? Учись! Не разумеешь? В сию книгу и ученики Христа записаны. «Радуйтесь, – говорит, – ибо имена ваши написаны». Да, о сем одном и радоваться велит. В сию книгу вся-на-вся родня Христова, не плотская (слышь?), но духовная, записывается. А вот она, родня: «Кто есть мать моя или братья мои? Кто сотворит волю Божию, сей брат мой, и сестра моя, и мать моя есть…» Удивительно тебе показалось, что Моисей и Христос одно. Но не слышишь ли, что такое о всей своей родне Христос говорит нетленному своему отцу? «Да будут едины, яко же и мы. Нет из вас ни иудея, ни эллина, ни раба, ни вольного». «Нет мужеского пола, ни женского, одно вы, – говорит Павел, – во Христе, и Христос в вас. Божий род как конца, так не имеет и разделения».
Лука. Как же может одно быть то, что не одно?
Памва. Спрошу ж и я тебя: как можно, чтоб было двенадцать оправленных по-разному и разно разными языками напечатанных книг евангельских и чтоб одна то была книга? Если кто одну из них знает, тот знает все. Если б ты узнал Моисея, узнал бы и Христа, или если б Христа узнал, узнал бы Моисея, Илию, Авраама, Давида, Исайю и прочиих.
Лука. Я Христа знаю, а Моисея не знаю.
Памва. Так ты знаешь Христа, как некоторый дурачок, о котором выслушай басенку. Богатый отец имел 8 сынов. Они были в худом и в добром разумны, но непокорные и великие отцу досадители. Между семью братьями был один и глух и глуп, но горячий воли отцовской почитатель. Умирая, отец велел их призвать к себе всех и, находясь от природы добрым, благословил их. Потому, оборотя взор к дурачку, [сказал]: «Я знаю, что тебя братья обидят в наследии. Вместо-де того усугубляю тебе мое благословение. Вот тебе сия моя трость свидетельством! Возьми ее и храни при себе. Почувствуешь блаженство твое тогда, когда покажутся тебе слова сии: „Покроет тебя Божие начало“». По смерти разорвали господа все имущество, один только маленький с садом домик оставив палочнику. Здесь он, простую жизнь провождая один, тосковал по отцу. В седьмой год весною, воскресным утром, прохаживаясь по высшим своего райка местам, чуть было не наступил на змею. Расколотил ей тростью голову и так шибко ударил, что некая часть трости, как шелуха, отпала. Почувствовал он в ушах своих неслыханный пред сим звон и дивный голос таков: «Глупый! Чего ты плачешь? Кого ищешь? Я всегда с тобою». Обняла его несказанная радость. Открылся ему слух. И там-то он усмотрел, что его трость есть двойная. Снял он подлую поверхность. Открылась новая, золотая палка, драгоценнейшими каменьями насаженная от самого верха до самого конца. Ее голову составлял один самый большой голубой сапфир. На голове живой образ отца его вечными написан красками, а вокруг оного слова сии: «Покроет тебя Божие начало». Вот так-то ты, слушай! Знаешь Христа, как сей, находясь глух и глуп, знал отцовскую палку. Невероятным тебе кажется сие слово, что, узнав Моисея, узнаешь одним взором и Христа. Ты ж еще чудное услышишь слово. Не только когда доведется тебе узнать Адама, или Авеля, или Ноя, или Иисуса Навина, или Халева, или Иова, или Соломона, или Иеремию, или Павла, но когда хотя самого себя хорошенько узнаешь, изволь знать, что одним взором узнаешь и Христа. Один есть весь вышепомянутый род Авраамов, ни числа, ни начала, ни конца не имеющий, все четыре стороны наполняющий. «Если кто может, – говорит бог Аврааму, – исчесть песок земной, то и семя твое изочтет». Впрочем, не конец то, после чего еще нечто следует. Но после сего рода ничего уже следовать не может. Все погибает огнем Божиим, и сами нечестивых останки, а потому уже и не останки, что не остаются. Не терпит ничто огненного лица Божиего. Все, как хворостные, горят, кроме сего семени, о котором в Исайи: «Яко же небо новое и земля новая, которые я творю, пребывают предо мною, – говорит Господь, – так станет семя ваше и имя ваше». То же и в Иеремии: «Возвеселитесь веселием. Воскликните на главу язычников. Слышно сотворите и похвалите». Скажете: «Спасет Господь людей своих, останок Израилев». Сей-то род есть ищущих Господа, ищущих лицо Бога Иакова, перед которым никакой язык устоять не может: «Как огонь исходит от лица его». Из сего богоспасаемого рода, хоть одного узнав, всех узнаешь. Во всех их один новый человек, и они в нем, а он в отце своем. Но понеже ни одного из них узнать не можем, то по крайней мере узнать самих себя постараемся. Сим образом можем узнать истинного человека, «созданного по Богу в правде и преподобии истины». А се ж то самое есть и живот вечный. Узнав же его, во мгновение ока преобразимся в него, и все наше мертвенное поглощено будет животом его. Слушай, что такое сам он говорит своему любителю, который в его род отродится и с ним заодно быть желает: «Если не познала саму тебя, о добрая жена, изойди ты в пятах паств и паси козлища твои у шалашей пастушеских». Напишите же слова сии вечными красками на сердце вашем и на мыслях ваших. Передайте голос сей Божий в наследие и потомкам вашим, да останки их будут благословенны, и вселятся на земле доброй, и насытятся пшеницы, вина и елея, и воспитаются на воде спокойной, и утучнеют хлебом слова Божия, и так землю свою вторицею наследят, и веселие вечное над головою их. А если кто не узнает себя, сей не может слухом услышать голоса Господа Бога своего, чтоб отворил ему Господь сокровище свое благое – небо. И не получит, не увидит, не уразумеет сладчайших сих Божиих обещаний во Исайи: «Тогда разверзется рано свет твой, и исцеления твои скоро воссияют, и предидет перед тобою правда твоя, и слава Божия обнимет тебя. Тогда воззовешь, и Бог услышит тебя, и еще говорящему тебе скажет: „Се пришел“. И будет Бог твой с тобою всегда и насытишься, как желает душа твоя. И кости твои утучнеют и будут, как сад напоенный и как источник, в котором не оскудеет вода. И кости твои прозябнут, как трава, и разботеют, и наследят роды родов».
«Смиренная и колеблемая, не имела ты утешения. Се я уготовляю тебе анфракс, камень твой, и на основание твое сапфир, и положу на забрала твои иаспис и на врата твои камни кристалла, и ограждение твое, камни избранные. Се пришельцы придут к тебе мною, и вселятся в тебя, и к тебе прибегнут. Се я создал тебя, не как кузнец, раздувающий угли и износящий сосуд на дело. Я же создал тебя не на пагубу, чтобы истлеть». Что ж то за пришельцы? «Возведи вокруг очи твои и глянь: все силы собрались и пришли к тебе. Живу я, – говорит Господь, – как всеми ими, что в красоту облачились и обложили себя ими, как утварью невеста».
