Халит Зия Ушаклыгиль
Запретная любовь
Фирдевс Ханым спасла Бехлюля от мучений, вызванных тем, что разговор внезапно прервался:
– Бехлюль Бей! Пожалуйста, позовите Эмму? – сказала она.
18
Какое-то время вопрос женитьбы витал в доме в качестве странной шутки. Всякий раз, когда Аднан Бей видел Бехлюля и Нихаль, он улыбался и говорил: «Жених и невеста!» Даже Несрин и Шайесте смеялись над этим. Больше всего смеялись сами Нихаль и Бехлюль. Для них это была постоянная игра.
Поначалу Бехлюль, как и все остальные, смотрел на шутку про женитьбу как на детскую игру. Однако бывали минуты, когда он чувствовал, как рядом с Нихаль в его сердце что-то таяло и тогда невольно говорил себе:
– А ведь этот брак не такая уж невозможная вещь! – Затем он думал о другой:
– А Бихтер! Что будет с Бихтер?
После Кетте, с которой он впервые изменил Бихтер, какое-то время можно было подумать, что между ними всё кончено. Прошло несколько дней. Он не сумел остаться наедине с Бихтер и пяти минут. Она всегда держалась с обиженным выражением на лице. Он думал, что Бихтер не простит трёхдневное отсутствие, даже не захочет объяснений. Однако он не хотел допускать, что совсем потерял Бихтер и был уверен, что по воле случая она снова вернётся в его объятия. Эта вера была своеобразным утешением для его гордости, задетой стойкостью Бихтер, похожей на безразличие. Бихтер не пришла требовать объяснений и период обиды не только избавил его от большого бремени, но предоставил перерыв в любви, которая начала утомлять и даже дал возможность опять вернуться к Кетте и испить последние глотки любви с этой молодой белокурой девушкой. Он предполагал, что после Кетте вернётся к Бихтер более пылким и страстным, но пока находил в себе желание этой озорной девушки, нуждавшееся в удовлетворении. Он не хотел признавать только одну вещь: Бихтер ему надоела! Это оставит несмываемое пятно на его поклонении красоте в любви. По его мнению, Бихтер была одной из женщин, которых можно предать, но нельзя унизить, бросив их. Напротив, Бехлюль хотел, чтобы Бихтер бросила его для того, чтобы познать боль быть брошенным этой женщиной.
Хотя вера в то, что Бихтер не придёт в его комнату и не будет предлога для возобновления отношений, с каждым днём усиливалась, однажды ночью он увидел её возвращение в давно покинутое любовное гнёздышко. Конечно, Бихтер пришла получить запоздалые объяснения.
Бехлюль поразился, как быстро были сделаны эти объяснения и как легко они были приняты.
Бихтер словно поверила, обманулась, позволила себя обмануть, чтобы заплатить долг женской гордости и спасти облик. На самом деле, она опять пришла в эту комнату, чтобы обмануться.
Женская честь Бихтер уже не мешала делить любовь с проституткой, одной из тех, кто продавал тело каждому страждущему любви. Обнаружив предательство, эта женщина сознательно закрыла глаза, спряталась за чёрными стенами ложной веры, чтобы не чувствовать остатков запаха и не видеть призрака проститутки в руках, которые снова обнимали её.
Бехлюль был уверен, что увидит Бихтер, которая восстала против него, возвысилась из-за переполнявшей гордости, и не смог не почувствовать холод, когда увидел её такой униженной и согласившейся с обманом. Для Бихтер началась совместная жизнь с другими, незнакомыми ей людьми. Бехлюль то и дело исчезал и считал Бихтер, которая приходила, покорившись участи быть обманутой, всё более терявшей свою избранность. Тогда он поступал несправедливо и хотел унизить эту женщину. Теперь они провоцировали друг друга в те ночи, когда были вместе. Иногда Бихтер остатками гордости давала ему отпор и, даже не поцеловавшись, уходила, но именно она возобновляла отношения и возлагала на себя ответственность за ссоры.
Эта женщина постепенно становилась в руках Бехлюля жалким существом, которое он растопчет, измучает, в потом сделает орудием самых грязных желаний. Даже моменты их близости несли оттенок страдания. Бехлюль перестал заботиться о поддержании статуса этой изысканной любви. В его объятиях Бихтер с каждым разом всё больше становилась одной из них и не могла найти в себе сил продолжить протест чести, иногда желавшей отшатнуться.
Бехлюль много раз упоминал о Фирдевс Ханым и говорил:
– Она всё знает, однажды Вы увидите, эта женщина расскажет про нас то, что знает…
Бихтер в ответ на этот страх Бехлюля говорила:
– Что могло случиться, если знает?
У обоих не было сил упомянуть об Аднан Бее. Но когда Бехлюль говорил о шутке с женитьбой на Нихаль, то пытался убедить, что это наиболее действенное средство защиты от подозрений, которые могут возникнуть в доме. Когда шла речь об этой шутке, на губах Бихтер появлялась скорбная морщина мучений, она смотрела на Бехлюля потухшим взглядом, не говоря ни слова.
Она чувствовала, что эта идея, которая началась как шутка, перестала быть шуткой и в сердце Аднан Бея воспринималась как нечто большее. Эта женщина, соглашавшаяся на измену Бехлюля с кем угодно, чувствовала такие ужасные страдания из-за шутки с женитьбой, что бледнела когда видела, что Бехлюль разговаривал с Нихаль. Однажды ночью она призналась и сказала:
– Эта шутка убивает меня.
Бехлюль со смехом поцеловал её и сказал:
– Вы в своём уме? Женитьба на Нихаль! Это возможно? Вы забывате, что Нихаль – ребёнок. К тому же, эту шутку невозможно запретить!
Это заверение заставляло Бихтер замолчать, но не могло спасти её от страданий. Да, Нихаль была ребёнком, но пятнадцатилетним ребёнком. Да, эту шутку нельзя было запретить, но как можно было помешать осуществлению этой шутки? Она, сцепив руки, корчилась от страданий, когда спрашивала себя об этом.
Бехлюль не всегда мог оставаться равнодушным к этой шутке. Иногда его взгляд падал на Нихаль, он чувствовал, как что-то таяло у него в душе от тонкой поэзии её изящного лица и спрашивал себя:
– Кто знает? Может быть в ней поэзия и любовь, которые я ищу и не могу найти.
Тогда он невольно анализировал свою любовную жизнь, ещё раз проживал все старые воспоминания и, наконец, завязывал эту цепь воспоминаний последним узлом после того, как сплетал блестящие чёрные волосы Бихтер и светлые, похожие на белые, волосы Кетте и рисовал непонятное лицо, образованное из двух лиц. Что будет в конце? Он находил отсутсвие поэзии, сухость и безжизненность в цветах своих воспоминаний. Кто знает, может быть душа любви и поэзия жизни были скрыты в чистой и наивной груди ещё нераспустившегося бутона.
Он не мог управлять собой в отношениях с Нихаль и начинал видеть в ней молодую девушку, ежедневно понемногу утрачивая звание старшего брата. Иногда он ощущал безумное желание взять Нихаль за худенькие плечи, уткнуться лицом в её светлые волнистые волосы и вдохнуть её молодую душу, как смутный аромат нежного цветка. Затем он упрекал себя и старался несколько дней оставаться равнодушным к ней. Тогда он старался, чтобы шутка про женитьбу оставалась для них игрой, которая давала повод для смеха.
***
Однажды, когда Бехлюль рисовал карандашом странную голову на полях газеты, в его комнату вошла Нихаль и, обойдя Бехлюля, который будто не видел её, наконец, остановилась сзади и схватила карандаш через его плечо. Бехлюль неподвижно и безмолвно застыл с карандашом в руке, будто не подозревал о её приходе, а с его плеча свешивалась маленькая рука Нихаль, тонкое запястье которой касалось его губ. Затем его пальцы медленно задвигались по карандашу и схватили пальцы Нихаль. Она отпустила карандаш, не убрав руку. Бехлюль ощутил, как что-то растаяло в его сердце, когда почувствовал в руке её тонкую, мягкую руку, а у края губ её запястье, на котором виднелись синие вены, как будто оно прозрачное. Он поднёс её руку к губам и вдохнул тонкий запах нежного цветка. Нихаль ещё не отдёрнула руку, её грудь немного касалась сзади плеча Бехлюля. Минута опьянения, растворившая души обоих в мимолётных объятиях, прошла. Внезапно Нихаль вздрогнула, пробудилось что-то, дремавшее в ней, она отдёрнула руку, села рядом с Бехлюлем и сказала:
– Господин жених! Объясните мне, почему женятся?
В этом вопросе была такая странная наивность, в её глазах, ожидавших ответа, была такая милая детскость, что Бехлюль избавился от остатков смятения короткого поэтического момента, только что охватившего его, улыбнулся и сказал:
– Потому что!
Бехлюль приложил огромные усилия, чтобы опять вернуться в равнодушное состояние после краткого поражения. Бехлюль, ответивший «Потому что!» на вопрос Нихаль, не был тем Бехлюлем, который минуту назад невольно поднёс её руку к своим губам.
Нихаль, подражая Бехлюлю, сказала:
– Потому что! Потому что! Знаете, на кого Вы были похожи, когда произносили эти слова? На мадемуазель Де Куртон… Она мне тоже так отвечала. Когда спрашвали то, на что трудно дать ответ, – Нихаль подражала французскому мадемуазель Де Куртон – она, качая головой, говорила «Потому что!». Ах! Сколько я потеряла из-за этих недосказанных «потому что». Вот и теперь я не смогу узнать, почему все женятся.
Нихаль пришла в странное отчаяние, когда говорила это, но вдруг подумала о чём-то другом:
– Постойте, – сказала она. – Объясните мне то, что я никак не могу понять. Чтобы вступить в брак, нужно любить, верно? О! Я знаю это и даже то, что эта любовь – другая любовь… Например, понятно, что это не то, как я люблю своего отца, Бюлента, других… В таком случае что это такое, не похожее на другую любовь?
– Этот небольшой вопрос, Нихаль, может привести меня к вещам, которые невозможно тебе объяснить. Давай выберем самые лучшие примеры. Например, Нихаль, как ты меня любишь?
Нихаль закрыла глаза, пожала плечами и сказала:
– Откуда мне знать? К тому же, люблю ли я Вас? Думаю, что не люблю; наверное, так надо сказать? Не люблю настолько, чтобы выйти замуж. Слушайте, признаюсь, что сначала эта шутка про женитьбу меня очень забавляла, но теперь всё изменилось. О! Полностью! Теперь она меня раздражает!
Нихаль говорила так мило и по-детски жалобно, что её шутливый голос немного дрожал. Бехлюль смотрел на неё рассеянным взглядом. Уже некоторое время он испытывал невольную рассеянность рядом с ней. Он замечал в ней то, чего раньше не видел, а если и видел, то не обращал внимания. Нихаль не была красивой. В ней была неправильная и странная приятность, привлекавшая взор, которая была лучше красоты… Её тело и лицо были образованы из чего-то тонкого; по странному и шутливому совпадению даже от её имени исходило тонкое изящество высокого роста. Хрупкость в сочетании с неопределённостью цвета светлых волос, казавшихся пыльными, голубых глаз, то светлевших, то темневших от беспокойства, бледной кожи с едва заметными розовыми волнами делали Нихаль похожей на маленькое лицо, нарисованное остатками краски, случайно забытыми на кисти художника. Детскость из тонкой, защитной оболочки этого телесного существа передалась и душе Нихаль. Пятнадцатилетняя юная Нихаль, которая сегодня оставалась для всех ребёнком, завтра в звании женщины, жены, матери была обречена снова оставаться ребёнком. Бехлюль был самым близким свидетелем этого. Нихаль перенесла длительный период депрессии с детским протестом против страданий и мучений, оставивших след в её душе. Нихаль, которая, сцепив руки в характерной для неё детской манере, говорила, что теперь шутка про брак досаждала ей, всё ещё была ребёнком, но, может быть, за её ребячествами периода страданий, скрывавших глубокую душевную муку, было скрыто пока неведомое, новое состояние души, причинявшее ей боль. Когда Бехлюль спрашивал себя об этом, пьянящий ветер поэзии будто вселял новую жизнь в цветы любви, сгнившие в его сердце. Возможность впервые пробудить дрожь в чистой душе молодой девушки, зажечь искру поэзии и грёз в её прозрачных мечтах открывала такой чистый и сверкающий горизонт новой жизни для его сердца, уставшего от всевозможных любовных желаний, что побеждённый на минуту Бехлюль сказал Нихаль:
– Почему это тебя раздражает? Что-то мешает серьёзно относиться к этой шутке?
Этот вопрос прозвучал настолько естественно и искренне, что Нихаль пристально посмотрела на него большими глазами, как будто вдруг испугалась. Затем сказала в ответ на первую часть вопроса Бехлюля:
– Знаете, почему меня это раздражает? Попробую Вам объяснить. Но, смотрите, это немного запутано, я тоже не очень хорошо понимаю… Когда я вместе со всеми смеюсь этой шутке, то вдруг чувствую желание обидеться, превратить шутку в ссору. Тогда я заставляю себя не отвечать грубо отцу, Фирдевс Ханым. Подождите, я скажу ещё кое-что. Я же ничего не стесняюсь Вам рассказывать, верно? Вы это прекрасно знаете. Вы не поверите, я сейчас стесняюсь Вам это рассказывать. Я теперь Вас всё время стесняюсь. Видите? Мы решили стать друзьями, но это будет невозможно после появления этой шутки. Не обидетесь, если я ещё кое в чём Вам признаюсь. Сейчас я хочу, насколько возможно, закрыться в себе и держаться подальше от Вас и вообще ото всех, кто причастен к этой шутке. В доме все, кроме Бешира, говорят об этом при каждом удобном случае… О, если бы Вы знали, сейчас я люблю его больше всех. Понимаете, Бехлюль Бей? Я хочу сказать, что если и Вы не будете упоминать об этой шутке, я снова начну Вас любить.
Бехлюль ошеломлённо выслушал эти неожиданные признания чистого детского сердца. Когда Нихаль закончила, он протянул руку, взял её за руку и с небольшой дрожью в голосе сказал:
– Нет, Нихаль, давай поговорим об этом. Зачем этой шутке оставаться игрой?
Нихаль улыбнулась, желая убрать руку, и сказала:
– Теперь моя очередь. – Затем добавила, опять подражая мадемуазель Де Куртон – Потому что…
Бехлюль хотел заставить её сказать:
– Нет, скажи, скажи почему? Почему потому что?
Нихаль ответила без колебаний:
– Разве чтобы жениться, не нужно любить? Все это говорят, только что и Вы вроде согласились. В таком случае, я Вас не люблю. Люблю, но Вы понимаете?
Наконец, Нихаль убрала руку и встала. Она стояла рядом с Бехлюлем. Бехлюль тоже встал и на этот раз искренне признался:
– Но я-то люблю тебя, Нихаль! Я тоже поначалу не придавал большого значения этой странной шутке, но сегодня, особенно в эту минуту, слышишь, Нихаль, я не вижу никаких препятствий для того, чтобы пойти к дяде и сказать: «Эта шутка продлилась дольше, чем следует. Отдайте за меня Нихаль и пусть всё закончится».
Он на одном дыхании произнёс эту фразу. Губы Нихаль были бледны, у неё стучало в висках.
Вдруг что-то зашуршало и они повернули головы. Бледная Бихтер, толкнув дверь, вошла в комнату. Бехлюль закусил губу. Услышала ли Бихтер?
Бихтер сказала хриплым голосом:
– Бехлюль Бей! Вы сегодня поедете в Стамбул? У меня есть для Вас поручение! – Когда Бихтер говорила, она диким взглядом смотрела на Бехлюля. Нихаль, не задерживаясь, вышла из комнаты, а Бехлюль с трудом сдержал страшную вспышку гнева и ответил «Да».
Как только Нихаль вышла из комнаты, Бихтер села и, тяжело дыша, с решительным взглядом сказала с негодованием на всё готовой женщины:
– Эта шутка затянулась и, согласитесь, что больше так продолжаться не может.
В Бехлюле вдруг проснулось неудержимое чувство протеста против этой женщины, которая, невзирая на всевозможные опасности, пришла в его комнату и он ответил:
– Я тоже только что говорил Нихаль об этом. Думаю, этой шутке пора стать реальностью.
Бедная поверженная любовь Бихтер как будто пронзительно застонала. Из её горла вырвался хриплый дикий голос:
– Наконец-то! – сказала она, затем остановилась на секунду и продолжила:
– Значит, Вы, наконец, признаёте, что все игры окончены и Вам не нужно больше обманывать меня? Но этой женитьбы не будет, понимаете? Что угодно, даже Кетте! Видите, я даже знаю её имя, да, даже Кетте, но не Нихаль, этой женитьбы не будет.
Бехлюль мгновенно решил всё сломать, унизить эту женщину и незабывамым оскорблением вызвать между ними враждебность:
– Есть кое-что помимо этой шутки, что продлилось дольше, чем следовало. Отношения, дающие Вам право читать письма, найденные в моих карманах, слушать под дверью, о чём говорят в моей комнате, становятся невыносимой кабалой. Эти отношения не дают Вам права удержать меня от женитьбы.
В эту минуту Бихтер была не измученной, униженной и готовой на всё ради любви к Бехлюлю Бихтер. Она превратилась в Бихтер, о которой мечтал и которую хотел видеть Бехлюль, в Бихтер, которая пришла хищными когтями защищать данные ей права. Она ответила:
– Может быть от женитьбы как таковой, но моя безусловная обязанность – помешать этой женитьбе. – Она с дикой улыбкой продолжила. – Жениться на дочери дяди! Вашего дяди, который… – Вдруг она гневно встала. – Неужели Вы не понимаете, что когда она была здесь, вошедшая женщина могла крикнуть ей в лицо: «Этот человек, который обманывает тебя, до сей минуты обманывал и меня. Он не может быть твоим мужем, потому что уже отдал себя кому-то другому: мне!» Эта женитьба! Это что-то грязное, даже хуже: это убийство…
Бехлюль вздрогнул перед лицом этой угрозы, но не хотел быть побеждённым:
– Вы забываете, что между нами есть что-то более грязное, ещё большее убийство.
Бихтер отступила на шаг назад и ненавистным возгласом ответила на это жестокое оскорбление:
– Ооо!
Значит любовь, о которой он когда-то думал как о чём-то достойном и ценном, оживлявшем его и очищавшем от прогнивших чувств, сегодня стала грязным убийством, обвинение в котором было брошено в лицо бедной доверчивой женщины. Бихтер мгновенно вспомнила слова о зелёном любовном гнёздышке, которые то и дело повторялись устами этого мужчины на случай обнаружения их любви; она поверила этой лжи, как и всей лжи этого мужчины. Ооо! Какой горький обман! Они враждебно смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Был миг, когда Бихтер испугалась, что в рыданиях рухнет перед унизившим её мужчиной, и она, не желая больше здесь оставаться, ушла, не сказав ни слова.
У неё была последняя, смутная надежда… Может быть, этот мужчина не захочет её отпустить, и, когда она будет уходить, побежит, обнимет и скажет: «Нет, если между нами и есть ложь, то вот она. Остальные чувства были настоящими, да, только они настоящие!» Но Бехлюль не двигался и позволил этой женщине уйти, пожалев для неё даже умоляющего взгляда.
***
Выйдя из комнаты Бехлюля, Нихаль поднялась наверх и в холле увидела отца рядом с Фирдевс Ханым. Фирдевс Ханым жестом подозвала её и сказала:
– Нихаль! Послушайте, что говорит Ваш отец? – Нихаль с любопытством подошла. Тогда Аднан Бей с улыбкой сказал, словно речь по-прежнему шла о шутке. Раз Нихаль собиралась стать невестой, значит не осталось препятствий для покупки комплекта украшений с изумрудами, который так ей нравился.
Фирдевс Ханым использовала любую возможность и с каждым днём всё больше приучала Аднан Бея к мысли о женитьбе. Сегодня они кое о чём договорились и она сказала Нихаль, которая пока не дала ответа:
– Нихаль! Мы ещё кое-что решили. Через несколько дней мы отправим Вас к тёте, на остров. Во-первых, эта небольшая смена обстановки необходима для Вашего здоровья, к тому же Ваша тётя так жаловалась, что о ней забыли…
Нихаль не смогла скрыть радости по этому поводу:
– Это правда, отец? – сказала она. – Если бы Вы знали, как мне стало скучно здесь после того, как она ушла…
Нихаль говорила о мадемуазель Де Куртон. После её отъезда время в доме стало долгим и бесконечно скучным. Теперь ей становилось скучно от всего, она не могла читать книги, не могла играть на фортепиано, в доме была какая-то удушающая теснота. Тогда она брала одну из девушек и Бешира, шла на пристань и долго гуляла на свежем воздухе.
Поначалу её забавляла шутка про брак с Бехлюлем. Затем это стало давить на неё. Она невольно думала об этом по ночам и не могла заснуть. «Остерегайся Бехлюля!» – говорил голос в её сердце, похожий на голос мадемуазель Де Куртон. Неужели она сказала ей нечто подобное? Она не помнила. Однажды ночью, как будто во сне, кто-то, вероятно, мадемуазель Де Куртон, наклонился и прошептал ей на ухо эти два слова. С тех пор они звучали у неё в ушах.
Однажды, набравшись смелости, она сказала себе:
– Раз девушке непременно нужно стать невестой, то вместо того, чтобы быть с кем-то другим… Осмелившись один раз произнести, она невольно повторила это и старалась остаться одна всякий раз, когда повторяла, словно совершала большое преступление. Пообещав себе, она несколько дней старалась не вспоминать о шутке про брак. Но шутка преследовала её в доме на каждом шагу. Она начала стесняться Бехлюля. Теперь она не могла быть ему сестрой. Она обнаруживала в себе бесконечный протест. Неведомая рука как будто брызгала ледяными каплями на их отношения после того, как появилась эта шутка.
Нихаль ещё кое-что заметила. Бихтер не говорила об этой шутке, если не была вынуждена. Сначала Нихаль относила это к себе, но потом сделала вывод, что Бихтер была не довольна этим браком. Шутка становилась важной для Нихаль. Не считая уместным мешать тому, что мучило Бихтер, она негласно позволяла всем говорить об этом, иногда даже тайно поощряла.
В один из дней приехали Шакире Ханым и Джемиле. Они приезжали очень редко и всего на одну ночь. На этот раз они привезли важную новость: Джемиле стала невестой, о браке договорились, будет свадьба. К ней посватался сын литейщика, хороший, как говорили, парень, работал в мастерской отца, у которого был дом в Сулеймание. Эти подробности в устах Шакире Ханым были основой длинных историй. Пока Нихаль радостно обнимала Джемиле и целовала её в щёки, Несрин сообщила им о том, что произошло в особняке:
– Вы не знаете, – сказала она. – У нас тоже свадьба.
Шакире Ханым всё рассказали. Об этом больше не говорили как о шутке. Нихаль говорила с Джемиле и разрешила им посплетничать, словно ничего не слышала. Она лишь обратила внимание, как один раз Шакире Ханым краем глаза указала на что-то Шайесте и Несрин и сказала «И?» Казалось, что в этом ничего не выражавшем вопросе крылся глубокий смысл. Нихаль отложила вопрос на неделю. Она надеялась, что в течение этого времени столкнётся с тем, что объяснит его смысл. Нихаль не смогла узнать ничего, что увеличило бы важность этого вопроса после их отъезда, но в воображении она видела, как Шакире Ханым краем глаза указывала на кого-то и говорила «И?» (и неведомо как находила в этом связь с недовольством Бихтер).
Услышав про идею поехать на остров, Нихаль пошла к себе в комнату. Она собиралась закончить письмо мадемуазель Де Куртон. Нихаль получила от неё три длинных письма и в ответ написала чуть ли не небольшую книгу. Она подробно, в мельчайших деталях рассказала обо всём гувернантке. Но пока она не смогла упомянуть только об одном: о Бехлюле… Больше всего она хотела рассказать об этом, но, когда была готова поддаться этому желанию, чей-то голос говорил ей: «Остерегайся Бехлюля!» Сегодня она приложила к письму ещё один лист, чтобы рассказывать о поездке на остров, и написала: «Я возьму с собой только Бешира!» Потом её перо вдруг перескочило на другую тему и она добавила:
– Слушайте, ещё немного и я бы не рассказала Вам о Бешире. Бешир болен… Никто кроме меня этого не видит. Когда я говорю о его болезни, все, включая его, смеются, но поверьте мне: Бешир болен! Как мне это описать? У него такая вялая походка, такой потухший взгляд, такая блёклая, как потускневший лак, кожа, такая горькая, будто что-то рвётся, улыбка, что иногда мне хочется плакать из-за моего Бешира.
Нихаль не ошибалась, Бешир был болен. За прошедшие годы что-то плохое как будто уменьшало, постоянно утончало и делало похожим на сломанную игрушку этого худого, изящного, маленького эфиопа со свисавшими с казалось оторванных суставов руками, шаркавшими при подъёме по лестнице слабыми ногами и сдавленным грузом постоянной усталости телом. Случалось, что он забывался, когда приходил что-то сказать или слушал распоряжение и ему нужно было приложить усилия, чтобы встряхнуться и прийти в себя. Когда Нихаль спрашивала: «Что с тобой, Бешир?» – он открывал тонкие губы и с неведомо насколько горькой улыбкой, показывавшей белые, блестящие, ровные зубы, говорил: «Ничего!», и это «ничего», кажется, лучше любого языка объясняло и хорошо выражало печаль непонятой души, с которой даже сам он не мог справиться, эту неизвестную загадку. Тёмные страдания его души, которые навечно останутся неизвестными, состояли из такого горестного и мучительного «ничего», что это слово, тайным криком страдания стонущее в его улыбке, словно умирающей от яда, всё сказало и всё объяснило.
Однажды Нихаль попросила его руку, чтобы спрыгнуть с разбитой мостовой на пристани. Сквозь перчатку она почувствовала, что в эту прохладную погоду рука Бешира горит:
– Бешир! У тебя жар, ты болен, Бешир? Давай пойдём домой. Тебе нужно что-нибудь горячее! Ты сразу ляжешь в постель.
Нихаль заварила чай, добавила туда много коньяка и заставила выпить. Бешир, казалось, был счастлив умереть, окружённый заботой Нихаль. Но несмотря на приложенные ею усилия было невозможно удержать его в постели дольше одного дня. Улыбаясь и так заставляя простить себя, только в этом вопросе он не подчинялся Нихаль. Она то и дело говорила ему о его болезни, но он говорил, качая головой: «У меня ничего нет!» – и в этом ответе была такая уверенность, что все улыбались Нихаль и иногда даже она приходила к выводу, что ошиблась.
Затем услышали о его прогулках холодными ночами в саду и на пристани. Рассказали, как однажды ночью, после жалоб с мужской половины дома, Шайесте и Несрин испугались и несколько часов просидели под одеялом с мыслью, что это вор. Когда спросили Бешира, он или отрицал вину или говорил «Я не мог уснуть!».
Однажды, после возвращения с прогулки с Нихаль, у него вдруг запершило в горле и он несколько часов мучился от сухого кашля. С тех пор першение в горле повторялось и в особняке, как в гнилой груди, слышался громкий кашель.
Тогда Нихаль удивилась и не могла решить, что делать. Однажды Бихтер увидела, как она снова что-то кипятила для Бешира и сказала:
– Что за тревога? Он просто простыл! Не бродил бы ночами по холоду!
С приходом жарких майских дней кашель Бешира стал мягче. Но после приступов кашля он стал слабым, что заставляло думать, что он разбит и состарился. Нихаль сообщила ему, что они вместе поедут на остров и сказала:
– Мы будем много гулять на солнце, верно, Бешир? Потом мы скажем Бюленту, чтобы тоже приехал, прямо из школы. Вместе опять покатаемся на осликах. Не хватает только бедной мадемуазель Де Куртон…
Бешир обрадовался новости об острове почти как прежде, затем в его глазах появилась тень смутного беспокойства и показалось, что он о чём-то спросит, но он не спросил…
19
Нихаль взяла с собой Шайесте и Бешира. Стараниями тёти, которая узнала, что Нихаль приедет в гости на пятнадцать дней, для неё была подготовлена совершенно белая комната. Маленькая комнатка с видом на море, сверкавшее как большая серебрянная тарелка, наполненная осколками драгоценностей, и зелёный хребет острова Хейбели, на окнах которой развевались занавески из белого тюля, в углу стояла маленькая кровать с белыми пологами, на кресла были положены белые льняные накидки, встретила Нихаль улыбкой чистоты, радовавшей душу. Здесь было так светло от сиявшего солнца, плещущегося моря, простиравшегося длинными отблесками до горизонта неба, что это наполнило её лёгкие, задыхавшиеся за тяжёлыми шторами и частыми решётками особняка, свежим воздухом долгожданной весны. Хлопая в ладоши и целуя в щёки старую тётю, Нихаль говорила:
– О! Прекрасно! Прекрасно! – Но в комнате, как будто свободно открывавшейся в белой рубашке необъятному горизонту, не было ничего прекрасного, кроме весны: ни картины, ни украшений, совсем ничего. Глядя на голые белые стены, Нихаль сказала тёте:
– Пусть эта комната будет моя, только моя, ладно?
Старая тётя с улыбкой ответила:
– Я вижу некоторое затруднение в том, чтобы комната была только твоей. Может быть, есть тот, кто позже, например, в конце лета, хочет разделить её с тобой.
Нихаль снова обняла тётю и сказала:
– Ах, тётя, теперь и Вы начали? Я сбежала как раз от упоминаний об этом.
Старая тётя, улыбаясь, сказала многозначительным голосом:
– Кто знает? – Затем добавила:
– Я и Бехлюля всю зиму не видела. Он ни разу не проведал меня. Очень возможно, что в это время, воспользовавшись случаем…
Нихаль покраснела:
– Если так, я сбегу.
Затем она вдруг по-детски спросила:
– Тётя! Говорили, что для него снимут комнату в Бейоглу. Почему? Вы знаете? Теперь, наверное, он начал охладевать и к этому.
Старая тётя со времён замужества жила вдали от Аднан Бея. Она видела Бихтер раньше. С тех пор, как она высказала мысли об этом браке племяннику, между ними возникла какая-то отчуждённость. Оставшаяся между ними связь сводилась к визитам Нихаль и Бюлента, которых несколько раз в год отправляли к ней.
Но в этом году Аднан Бей приехал к тёте за неделю до приезда Нихаль, попросил прощения и в длинной беседе рассказал о планируемом замужестве Нихаль. Тётя сразу согласилась выполнить свой долг в вопросе замужества с увлечённостью, свойственной всем пожилым женщинам:
– Как хорошо! – сказала она. – Племянник и племянница!
Сегодня после последней фразы Нихаль между ними завязался разговор. Нихаль рассказала тёте о событиях в особняке.
– Ты не рассказываешь о самом важном, – сказала старая тётя и так многозначительно улыбнулась в ответ на вопрос «О чём?», что Нихаль покраснела и сказала: «Ах, тётя, Вы за два дня потеряете меня, если будете так делать!»
В субботу под вечер Нихаль вышла из комнаты, готовая к выходу на улицу. На ней была накидка без рукавов, державшаяся на плечах и свободно падвшая вниз, и тонкий японский тюль на голове, который мог покрыть только волосы. Она была прекрасна свежей, нежной, мимолётной красотой подобно сирени, тонувшей в белой дымке. Старая тётя бросила взгляд на этот изящный цветок и спросила:
– Ты уходишь, Нихаль?
– Да, тётя, если позволите! Мы с Беширом возьмём Вашу бричку… Поедем на пристань, вечером точно приедет Бюлент. Потом, может быть, мы ненадолго поедем к соснам. Думаю, что сегодня вечером будет лунный свет, верно, тётя?
Тётя убылалась:
– Нихаль, ты уверена, что едешь на пристань ради Бюлента?
Нихаль сначала остановилась, не понимая, потом покраснела. Вопрос коснулся того, что даже сама она до конца не определила, как будто раскрыл что-то, скрытое за лёгким покровом. Она волновалась больше, чем следовало:
– Ах, тётя! Вы всё время так делаете, – сказала она. – Видете? Теперь я не смогу поехать. Вы отменили мою маленькую прогулку.
Тогда старой тёте пришлось настоять и почти умолять обиженную Нихаль, которая стояла, опустив глаза. Почему? Она считала излишним такое достоинство Нихаль. Раз Бехлюль был официальным претендентом, значит для неё было естественным ждать его, а не Бюлента. Даже если эта небольшая прогулка при лунном свете будет совершена с Бехлюлем, старая тётя не стала бы возражать. Только…