Игорь Сотников
Палиндром
И вот это понимание этой необходимости Лизой, а с другой стороны на неё давит другая необходимость, с требованием прямо сейчас, ничего так и не решив, покинуть Верно, и не даёт ей возможности хоть на что-то решиться. О чём Верно скорей всего догадался и он, может это и нехотя, говорит ей. – Что ж, иди, если так надо.
Ну а произнесённое слово всегда облегчает путь для ответного слова, и Лиза, наклонившись к столу и оперевшись на него руками, смотрит на Верно и тихо его спрашивает. – Ты хотел бы ещё встретиться?
– Ты знаешь ответ. – Не сводя своего взгляда с Лизы, даёт ответ Верно.
– А если я предложу в качестве места встречи, край света? – спрашивает Лиза.
– На другое и не соглашусь. – Незамедлительно следует ответ Верно.
– Тогда сегодня в девять вечера, там и встретимся. – Подмигнув Верно, сказала Лиза. После чего она отстраняется от стола и, бросив прощальный взгляд на Верно, больше ничего не говоря, отправляется к выходу из ресторана. Когда же она исчезла в дверях ресторана, то Верно с Простотой возвращаются друг к другу, внимательно смотрят друг на друга и тут же одновременно замечают лежащую на столе визитку, так и ждущую, когда её заметят. Ну а кого она ждёт, то тут без вопросов со стороны Простоты, который ничего не имеет против, чтобы Верно первым изучил эту, скорей всего оставленную Лизой визитку.
– Служба транспортного контроля, аэродром Ке… – Не дочитав написанное на визитке, Верно вопросительно посмотрел на Простоту. Ну а Простота умеет на лету схватывать и понимать такие зрительные посылы. – Можешь не беспокоиться, мы справимся. Так что лети.
– Ты уверен? – спросил Верно.
– Главное, чтобы ты был уверен в том, что ты делаешь. Ведь это у тебя всё так запутанно и сложно, где нужно вверить себя другому человеку, что для многих уже крайне сложно и чуть ли невозможно сделать. А у нас всё как обычно, никто ни кому не верит и не доверяет, и все только друг друга и подозревают, и прибить готовы. – Усмехнулся Простота, блуждающим взглядом глядя куда-то в пространство за Верно. Где он вновь натыкается на что-то такое, что как и в прошлый раз вызывает у него живейшую заинтересованность. И Простота, забыв о Верно, начинает следовать своим взглядом за этим что-то или кто-то. Тогда как Верно со своей стороны, на этот раз не столь внимателен к Простоте, и он, будучи занят своими мыслями, даже не замечает всей той заинтересованности, которую демонстрирует Простота.
Правда это длится совсем не долго, а ровно столько, сколько потребовалось смахивающему на крайне знакомого для Простоты человеку или по другой идентификации, – я где-то видел, но никак вспомнить не могу где, – чтобы пройти от подземного перехода, находящегося на той стороне улицы от этого ресторана, в котором свои места занимали Верно и Простота, из которого он только что вышел, до входа в одни из первых встреченных на его пути дверей, ведущих во всё в стекле, небоскрёбного типа здание, где может быть всё что угодно.
Ну а как только Простота потерял из виду этого, теперь и не вспомнишь, что за знакомого человека, то Верно засобирался на выход. Да так быстро и по-своему неожиданно для Простоты, что он и не заметил, как остался за столом один. Правда ненадолго. И стоило Простоте бросить взгляд в окно, в здание напротив, то он тут же принялся себя мучить воспоминаниями о том где-то ранее им виденном типе, которого он дал себе зарок, обязательно вспомнит, или он будет до посинения сидеть, пока не вспомнит. И, пожалуй, узнай об этом его решении управляющий ресторана, то он, наверное, до смерти перепугался бы за своё и будущее ресторана, куда никто больше не придёт, как только все узнают, что там посинел от ожидания заказа посетитель (эту версию в газетах озвучат его конкуренты по ресторанному бизнесу).
И тут виной не просто его неверие в то, что этот, явно не дружащий с головой тип (и здесь всё верно – такие зароки дают только недружелюбные типы, да и если он что-то не помнит, то это верный признак его недружелюбия), вспомнит того, кого он не помнит, а основанная на собственном опыте уверенность – он если кого-то хочет вспомнить, то уж точно не вспомнит, а вот тех, кого он и помнить и видеть не хочет, то те обязательно к нему домой в выходные припрутся.
Правда управляющий ресторана и не из таких сложных ситуаций находил выход, и он и на этот раз постарается вывернуться, послав соглядателей в здание напротив, чтобы они там всё выведали о том вспоминаемом его посетителем типе, а как выведают, то проходя мимо стола с этим принёсшим столько беспокойства посетителем, ненароком сообщат ему имя того вспоминаемого им типа.
Но это только в теории так легко всё получается, и посланные управляющим соглядатели в лице рыжего мальчика на посылках Борьки и более ответственного Сени, потому что он менеджер первого звена, вот так сразу смогут найти искомого ими и вспоминаемого беспокойным клиентом типа, тогда как на практике всё выходит с точностью наоборот, даже если этот объект всеобщего поиска ведёт себя вызывающе внимание и открыто. – Вот я каков! – сбив тростью шляпу с мимопроходящего важного господина, вот так эффектно обратит внимание на себя этот господин с тростью. А так как он с тростью, то этот важный господин с которого сбили шляпу, ничего в ответ не возмутится и даже сладко улыбнётся, мол я всегда к вашим услугам, когда вам захочется сбить с кого-нибудь шляпу.
Но так как такое встречается только в идеале, а в жизни такое редко встретишь, то скорей всего, все поиски этого господина так бы и остались безуспешны. Ну, а зная то, что этот неуловимо знакомый для Простоты господин, вёл себя крайне иначе, то можно даже не сомневаться в том, что он так бы и остался не найден всеми этими людьми на посылках.
Так этот господин, о котором нам пока что известно то, что он был неуловимо знаком для Простоты, и в его руках была вроде как трость, которая как потом при ближайшем рассмотрении выяснится, была не совсем тростью, а это был зонт в виде трости, зайдя в это небоскрёбного типа здание, где было всё что твоей душе пожелается, будучи человеком крайне к себе внимательным, а к окружающим людям предусмотрительным, вначале осмотрелся по сторонам и только после этого выдвинулся вперёд, туда, куда только он и ещё один заранее предупреждённый человек знал.
Ну а так как этот человек с тростью был человеком предусмотрительным к окружающим людям, а та встреча, на которую он шёл, была такого рода встреча, что о ней никто ничего не должен был знать, то он как вошёл, то так сразу и затерялся среди той массы людей, которыми всегда наполнены залы этих небоскрёбов, где всё есть.
И если насчёт его шагового хода по направлению к пункту назначения, более-менее всё ясно, – он был бесшумен и размерен, – то вот насчёт хода его мысли, то тут не всё так однозначно. И хотя можно верно предположить, что он скорей всего думал о предстоящей встрече, всё же это только отчасти так. А думал он, время от времени поглядывая на свои часы, о том, кто же первым окажется на месте обговорённой встречи – он или его собеседник. И это не такой уж и праздный вопрос, которым себя тешат люди, которым нужно чем-то занять свои мысли во время вынужденного безделья, как например, сейчас, по дороге в одну малоприметную забегаловку, где можно вдали от любопытных глаза переговорить и решить волнующие тебя вопросы. А дело в том, что в зависимости оттого, кто первым или не первым прибудет на эту встречу, можно будет сделать выводы о степени заинтересованности встречающихся лиц друг в друге и степени важности для каждого из них, рассматриваемого ими вопроса.
– Если сэр Рейнджер уже там, то это значит, что я им больше нужен, чем они мне. – Размышлял по дороге человек с тростью, кем также был господин Мюллер. – А если я, то получается, что это он мне окажет честь. – И видимо второй вариант с опозданием сэра Рейнджера не понравился Мюллеру, раз он искривился в лице и даже остановился, чтобы ещё раз взглянуть на часы. Ну а показанное часами время, тоже не совсем нравится господину Мюллеру, принявшемуся размышлять над сутью этого времени. – И ведь опаздывать никак нельзя. – Рассудил Мюллер. – Сочтут за дешевку. – Мюллер зачем-то оглянулся по сторонам, затем ещё раз посмотрел на часы и, махнув рукой, со словами: «Чего гадать-то», – решительно выдвинулся по направлению к своей цели.
Когда же господин Мюллер достиг нужного этажа, для чего ему пришлось воспользоваться лифтом и сделать ещё пару лестничных подъёмов, а затем достиг этого малоприметного заведения, которое и не пойми на что существует, – на чаях с травами, которыми здесь полощут горло случайным посетителям, и аренду не отобьешь, – то он вначале даже растерялся, увидев перед собой эту атмосферу тайны, которая всегда стоит в заведениях выполненных по Фэн-шую, в китайских мотивах.
Но ему не дают в удивлении застояться на пороге и, возникшая из дымки ниоткуда, судя по одетому халату с драконом и другим внешним лицевым видам, скорей всего китайка, уже прихватила его за руку и, приговаривая: «Вас уже ждут», – ведёт его куда-то внутрь. И хотя господин Мюллер человек предусмотрительный к людям, он на этот раз даже и не интересуется у этой милой приговорщицы о том, кто его там уже ждёт и случаем она не ошиблась, перепутав его с кем-то ещё.
Ну а когда он, втолкнутый в какую-то комнату, где вот сразу и не разобрать, что там внутри находится, – стоящая внутри темнота и подвешенный на крючке в стене выполненный в классическом китайском стиле светильник, с таким же светом местного орнамента, без привычки не позволяют увидеть тех, кто здесь внутри находится, – то, наверное, уже поздно спрашивать, куда тебя так бесцеремонно втолкнули – с тобой тут что захотят сделают, и даже пикнуть не успеешь.
– Вы пунктуальны. – Из темноты комнаты до Мюллера донёсся голос сэра Рейнджера, тем самым заставив его успокоиться. – А вот я в последнее время слишком спешу… жить. – Засмеялся сэр Рейнджер. – И это не мудрено понять. Отмеренного времени мне куда меньше осталось, чем многим на этом свете, так что приходится поторапливаться в этом жизненном деле. – Здесь сэр Рейнджер видимо понял, что он поспешил с этим своим разговором, а прежде надо было пригласить господина Мюллера присесть, а уж потом заводить разговоры. И сэр Рейнджер приглашает Мюллера за стол, а когда он занимает своё место за столом, то сэр Рейнджер, чью хитрость с его объяснением своего более раннего прибытия, Мюллер на раз раскусил, опять берёт слово. Да не просто так, а знаково хлопнув в ладоши, типа мне терпится начать осуществлять задуманное.
– Ну так что скажите? – с долей нетерпения обращается с вопросом к Мюллеру сэр Рейнджер. И хотя Мюллер только слегка оглушён этим хлопком ладошек сэра Рейнджера (что поделать, уже не тот возраст, и в контузию ему редко случается выхлопать собеседника), он не потерял здравость мысли и рассудительность. И он отлично осознаёт, что сэр Рейнджер по праву своего положения – человека первого прибывшего на встречу, а значит хозяина положения, а не как он гостя – имеет право задаваться вопросами, и он ими и задаётся.
Так что делать нечего и Мюллер вынужден признать, что он прогадал с временем прибытия на встречу. – Хотя я приди раньше него, то этот старый лис, обязательно что-нибудь другое придумал. – Тут Мюллер себя успокоил и дал ожидаемый сэром Рейнджером ответ.
– Сделал, как и договаривались. И ваше послание было доставлено строго в руки нашему клиенту. – Сказал Мюллер. Но сэра Рейнджера такой ответ совсем не устроил и он задал уточняющий вопрос. – И что Шиллинг?
– Как вы и предполагали. Места себе не находит. – А вот этот ответ Мюллера был уже ближе к той сути, которую от него желал услышать рассмеявшийся сэр Рейнджер.
– И как он это делает? – через искренний смех спросил Мюллера сэр Рейнджер. И видимо Мюллер и сам заразился желанием искрить смехом, раз он начал давать такие, прямо не могу, а сводит лицо в улыбке ответы.
– Его всё время тянет присесть, а не можется. Ваш рисунок стоит перед его глазами и не даёт ему совершить ему эту непоправимую глупость по отношению… Ну вы сами знаете, к чему. – Сказал Мюллер, уже и сам не подпадающий под описание серьёзного человека. Отчего сэра Рейнджера развезло по всему дивану от смеха. Да с такими перебоями в дыхании, что можно было подумать, что господин Мюллер не так прост, и он применил против сэра Рейнджера секретное оружие, которое пока его не убьёт имеет свои побочные эффекты, как эпилепсивные судороги лица, с большим выделением воды из всех его поверхностей, и многократное сокращение живота до скручивания в узел сэра Рейнджера. Который после такого применения смехотропного или смехотворного оружия, либо помрёт от обезвоживания организма, либо от заворота кишок, или от стыда за то, что от смеха впал в детство и наделал в штаны.
Что возможно пришло в голову и самому Мюллеру, при виде на последнем издыхании сэра Рейнджера, перехватывающего время от времени кислорода из внешних пределов. А как только пришло это всё в голову, то он оказался в некотором затруднении насчёт продолжения этого разговора. Продолжать ему шутить или нет. А если нет, то после того как сэру Рейнджеру захочется поскорее отжить своё, то забыть о правилах оказания первой помощи, или же сразу же покинуть пределы этой комнаты. – Нет, я ему делать дыхание рот в рот ни за какие богатства мира не буду. – С еле скрываемым отвращением посмотрев на сэра Рейнджера, Мюллер решил если что, то сразу бросать здесь сэра Рейнджера одного.
Между тем сэр Рейнджер немного пришёл в себя, после чего обратно занял сидячую позицию, откуда и спросил Мюллера. – Так что он теперь, никогда присесть не сможет?
А такой вопрос определённо подразумевал под собой психотропный ответ со стороны Мюллера. Который без труда нашёлся бы что ответить такого смеховзрывного, но сэр Рейнджер при таком близком расстоянии как-то по особенному теперь пугающе для Мюллера выглядит, – не буду я ему делать искусственное дыхание, не сдаётся Мюллер, – и это несколько смягчает ответ Мюллера.
– Наверное, может. – С долей задумчивости сказал Мюллер. – Но никто из нас там находящихся этого не видел. – Здесь Мюллер замолчал. Но потом видимо не выдержал и добавил то, что не смог сдержать в себе. – И я его понимаю, – теперь уже с долей невероятной серьёзности сказал Мюллер, – ему теперь без оглядки, вы понимаете о чём я, не сесть. Вот и приходится придерживать одного, стоячего положения. – И не успел Мюллер закончить эти свои понимания новой жизни Шиллинга, как сэр Рейнджер уже замахал руками от распирающего его смеха, в который погрузило его не по возрасту разухабистое воображение.
И опять господин Мюллер вынужден переживать за себя, глядя на сэра Рейнджера, борющегося со смехом, а точнее за свою жизнь. – Ой, уморил! – держать за сердце, через облитое весёлыми слюнями лицо проговорил сэр Рейнджер, поднимаясь. – Чуть не помер со смеху. – Вытирая лицо платком, сказал сэр Рейнджер. Но тут он вдруг на половине своего лица останавливается, в один момент становится серьёзным и, посмотрев не скрытым под платком глазом на Мюллера, спрашивает его. – А ты случаем, не этого добивался?
И хотя сэр Рейнджер не был окончательно точным в своём вопросе, помертвевший в лице Мюллер всё отлично понял, что он имел в виду. А вот как скрыть это своё понимание сэра Рейнджера, то вот с этим вышли сложности – он своим бледным видом себя во всём выдал. Но видимо сэр Рейнджер так шутит, и он, похлопав Мюллера по коленке, успокаивает его.
– Ничего, всегда успеешь. – Говорит сэр Рейнджер, возвращаясь в себя прежнего, весёлого господина. Ну а такое возвращение требует для своего поддержания новых порций радостных известий. Правда господин Мюллер не так как сэр Рейнджер скор на такие перемены настроения и желание жизни, и поэтому сэр Рейнджер сам берёт слово.
– Я бы дал один весьма существенный совет нашему вице-президенту. – С глубокомысленным видом сказал сэр Рейнджер. – Надеюсь, вы не опередили меня с этим советом. – Сделал оговорку сэр Рейнджер, серьёзно посмотрев на Мюллера. После чего говорит этот свой совет. – Никогда не клади все яйца в одну корзину, а иначе потом и присесть не сможешь. – Но видимо начальный темп был сбит, и на этот раз эти господа ограничились лишь лёгкими смешками.
Когда же Мюллер и сэр Рейнджер порадовались за такую предусмотрительность людей банкирского склада ума, сэр Рейнджер опять хлопает в ладоши и говорит: «А теперь серьёзно». – Здесь следует небольшая пауза, длившаяся столько, сколько понадобилось упасть на стол выбитой из ладоней сэра Рейнджера пыли. – Вот же фокусник. – Подумал Мюллер, удивлённо наблюдая за падающими в свете лампы ошмётками и не пойми чего. – Наверное, в переходном в другое измерение возрасте начинаешь отдавать взятую во временное пользование свою материальность, и постепенно растворяться в окружающем мире, так сказать, начинаешь быть ближе к истокам, к земле. – Так обосновал про себя эту видимость Мюллер.
Сэр Рейнджер между тем заводит свой серьёзный разговор, который выглядит как продолжение прежнего разговора. Но только для людей не сведущих, тогда как для господина Мюллера это не так. – Теперь, когда сигнальный старт для фальстарта прозвучал, только от господина вице-президента зависит, кем ему быть. Курочкой несущей золотые яички или же тем, кто так не бережлив с собой. Интересно, а сколько человек может стоять на своих ногах, не садясь отдохнуть? – вдруг перепрыгнув с одного на другое, задался вопросом сэр Рейнджер. О чём никто их них видимо никогда не задумывался, и чего скорей всего никто из них не знал. Так что то, что они об этом прямо сразу задумались, было ожидаемо. Как и то, что их мысли крутились вокруг Шиллинга, который в их воображении почему-то переминаясь с ноги на ногу, ходил из стороны в сторону по периметру своего кабинета, а когда ему это опротивело, то он начал ходить вокруг да около своего, так на него призывно смотрящего кресла.
– Присесть, не присесть? – задавался вопросом Шиллинг, глядя на мягкую поверхность своего кресла, видя перед собой рисунок сэра Рейнджера.
– А кто и что мне мешает?! – Шиллинг попытался бахвальством своего громкого голоса взять себя на испуг и продавить решение сесть на стул. Но стоило ему только посмотреть на лежащий на столе рисунок сэра Рейнджера, который он вытащил из ящика стола, как только остался один в кабинете, где на него смотрела неприглядная картина его положения не определённости, ни сидя, ни стоя, на пути к подъёму или присядке и не пойми к чему, как он в сердцах махнул рукой на кресло и ответил на вторую часть постановки своего вопроса. – Плохому танцору всегда что-то мешает!
Ну а как только он нашёл ответ на этот вопрос, то он тут же нашёл ответ и на другой, столь для него мучительный вопрос: как реагировать на этот посыл сэра Рейнджера?
– Посмотрим. – Полный решимости постоять за себя и больше не быть не состоявшимся танцором, которого только зовут танцевать на вторые роли, в качестве подтанцовки, заявил Шиллинг. Ну а этой представленной в воображении сэра Рейнджера и Мюллера картинки, им было достаточно, чтобы найти для себя ответы на мучающие их вопросы, которые пока они так раздумывали, опять вышли на первый план (а эта картинка случившегося с Шиллингом, возникла не на пустом месте, а как результат работы их аналитического ума, в одно микро мгновение обработавшего, сопоставившего и проанализировавшего все входные (раздражитель в виде рисунка сэра Рейнджера) и наличные (характерность Шиллинга) данные, которые и выдали на гора этот итоговый результат).
– Ну а теперь, к делам нашим насущным. – Сказал сэр Рейнджер, посмотрев на напрягшегося Мюллера. – Нам предстоит ответить на очень для нас всех важный, стоящий на повестке дня вопрос. Что было раньше, яйцо или курица? – И почему-то Мюллер совсем не удивлён такой постановке вопроса со стороны сэра Рейнджера, редко замеченного в ясности выражения своих истинных намерений. А вот туманно и не понятно, оставляя для себя возможность для отступления, перекладывая всю ответственность за принятие решения на собеседника, то тут сколько хочешь. Так что самым разумным поведением Мюллера было его ответное молчание.
Сэр Рейнджер, посмотрев на Мюллера краем глаза, заговаривает. – Понимаю, вопрос не так лёгок, и раз он до сих пор существует и задаётся, то логично будет подумать и решить, что ответа на него так и не было найдено. Хотя не без своих достаточно интересных гипотез. Какая есть и у меня. – Сэр Рейнджер делает внимательную паузу к Мюллеру, который вроде не против выслушать эту его гипотезу. Что не может приободрить сэра Рейнджера, и он приступает к озвучиванию своей гипотезы.
– Мне кажется, что все бравшиеся за решение этого вопроса люди, всё больше философского склада ума, не туда, а вернее сказать, не тем взглядом смотрели на эту проблему. И вместо того, чтобы рассматривать этот вопрос по отдельности, – вначале яйцо, а затем курицу, или наоборот, – и в одной только направленности – взглядом только на них – нужно было на всё это смотреть в совокупности единого целого (Пауза). Что такое по своей сути яйцо? Это начало. И здесь я нисколько не оговариваюсь и спешу, без должных на то оснований давая ответ на этот философский вопрос, где всё же спрашивается, что было прежде, а не о чём-то другом. – Сделал оговорку сэр Рейнджер. – Ну а курица уже по своей сути есть тот наглядный будущий итог, к которому будет всегда стремиться это начало. А теперь посмотри на всё это со своей человеческой стороны и примерь увиденное на себя – для этих целей и появился из глубин возникновения этот вопрос. – Обращается к Мюллеру сэр Рейнджер.
– И что человек видит? – после короткой паузы продолжает сэр Рейнджер. – А он видит, или вернее будет сказать, перед его глазами на протяжении его развития, всегда будет и стоит этот его итоговый результат своего развития или вид (в фигуральном значении), и при этом он почти никогда не замечает своих начал. Без которых между прочим, не может быть этого итога. А это в свою очередь ведёт к тому, что никто не хочет следовать отмеренной природой дорогой, а все хотят всё и сразу. – Сэр Рейнджер замолчал, выжидая понимания со стороны Мюллера.
– И что я должен сделать? – спросил Мюллер, должно поняв эту прелюдию сэра Рейнджера к настоящему разговору.
– Немного. – Улыбнувшись, сказал сэр Рейнджер. – Довести до сведения интересующих нас лиц наши предложения.
– Я слушаю. – Придвинувшись к сэру Рейнджеру, сказал Мюллер.
– Если они без всяких условий не примут наше предложение о составе комиссии до конца недели, то их ждёт большой сюрприз на ежегодной чайной церемонии, даваемой президентом. – Сказал сэр Рейнджер, пристально смотря на Мюллера. И видимо он сумел в нём увидеть то, что позволило ему раскрыть некоторые зашифрованности спрятанные в этом его послании (а может это входило в планы сэра Рейнджера).
– Это мероприятие хоть и носит аполитичный характер, но только на словах выступающих на этом мероприятии политиков, только и делающих, что живущих чужими нуждами и страданиями людей с этими нуждами. И хотя там не будет делаться никаких политических заявлений, – этому бл*ть диктатору, голову завтра же оторву, – сами понимаете, что всё самое важное будет декларироваться между этих слов о чужом благе или вообще без слов, через несущие в себе скрытые послания информационные сигналы. – Сэр Рейнджер сделал так ему необходимую паузу, чтобы передохнуть, после чего продолжил говорить.
– А в чайных церемониях всё имеет своё значение. И тот, кто нужно тот поймёт, что будет значить тот или иной сигнал. – Здесь сэр Рейнджер взял со стола заварочный чайник и, глядя на Мюллера, принялся разливать из него чай по маленьким чайным чашкам стоящим на столе. Когда же он разлил чай, то чайник им возвращается на прежнее место, а сам он, протянув руки к своей чашке, приглашает Мюллера присоединиться к нему. Мюллер со своей стороны ничего не имеет против, и вслед за сэром Рейнджером берёт свою чашку в руки. После чего он дожидается момента, когда сэр Рейнджер сделает глоток из своей чашки, а как только это происходит, то он и сам распробывает налитый ему в чашку чай.
И тут какой бы на вкус и цвет не был в твоей чашке чай или что другое, то ты не имеешь просто никакого права выразить своего неудовольствия. А если тебя спросят, как это сделал сейчас сэр Рейнджер: «Как тебе?», – то ты даже не думай хитрить и напускать на себя неискренность – мигом раскусят. А ты, выдержав самую малость, необходимую тебе понять как это тебе, – результат этого обозрения может разниться от помоев до нектара богов, – с улыбкой на устах должен выразить благодарность сэру Рейнджеру за то, что он приобщил тебя к такому сказочному удовольствию (даже если они на вкус как помои).
На что сэр Рейнджер в умиротворении согласно кивнёт в ответ (даже если он уверен в том, что ты пьёшь помои – он из-за своего старческого маразма вместо чая заварил свои носки, о чём только что вспомнил, когда ногам стало холодно – хотя зная сэра Рейнджере, быть настолько уверенным в его забывчивости нельзя, наверняка всё специально, чтобы проверить, подстроил) и, сделав ещё один глоток, если он, конечно, не переборщил со своими носками, спрашивает Мюллера по существу вопроса (возможно догадался, что Мюллер лукавит насчёт того, что ему понравились эти помои).
– А вот вы на так, исходя от только вам известных ваших знаний, можете определить, что вы сейчас пили? – Что и говорить, а этот вопрос сэра Рейнджера не может не озадачить Мюллера, даже если он никак не связан с характером его отношений со своими носками, которые хоть и дают крепкую заварку, но всё же по вкусу, и всё по признанию сэра Рейнджера, как помои.
Где первое, что на ум Мюллера приходит, так это его осознание того, что он проявил не позволительное упущение и вёл себя не предусмотрительно по отношению к сэру Рейнджеру. Который мигом его на этом подловил и цианидом отравил. Что заставляет Мюллера прислушаться к своему организму, который только журчит в ответ, и вроде больше никаких призывов о помощи нет, кроме позывов в одно место, куда вечно его зовут последствия его сидячего образа жизни.
И хотя это мало успокаивает Мюллера, всё же у него нет достаточно веских, – как минимум пробило дно в его штанах, – оснований для обвинения сэра Рейнджера в желании его отравить, и он перенаправляет свой ход мысли на попробованный им напиток. О котором он ничего кроме как сказать, что это чай …ах да, зелёный, не может. И Мюллер ещё немного посомневался в себе и сказал что надумал:
– Это зелёный чай.
Ну, а судя по тому, что лицо сэра Рейнджера расплывается в улыбке, то он попал в точку. Правда из ответа сэра Рейнджера выяснится, что в точку с запятой. – А добавить ничего не хотите? – спрашивает сэр Рейнджер. На что Мюллер непонимающе смотрит на свою, ещё почти что полную чашку чая, и совсем не понимает этого вопроса сэра Рейнджера. Но здесь уже сам сэр Рейнджер виноват, раз он так двусмысленно выражает свои мысли (что поделать, издержки его профессии).
Но раз сэр Рейнджер так, хоть и запутанно сказал, то он всё равно будет выжимать из создавшейся ситуации по полной. И он начинает со всем вниманием к Мюллеру и его чашке выжидать его ответных действий. И Мюллер не растерялся. Так он подносит чашку ко рту, делает глоток, а когда в результате его действий в чашке образуется место для добавки, то он, поставив чашку на стол, сквозь зубы, которые теперь придётся пару дней отчищать самыми эффективными пастами от запаха помоев, говорит:
– А теперь можно добавить.
На что сэр Рейнджер расплывается в улыбке и только сейчас говорит о том, что Мюллер не совсем правильно его понял. – Я имел в виду чай. – Сказал сэр Рейнджер. – Что вы ещё можете о нём сказать. Как вы его ещё можете охарактеризовать.
И, наверное, лучшей характеристикой для этого чая было бы то, если бы Мюллер прямо сейчас же выплеснул его в лицо сэра Рейнджера. И не просто выплеснул, а с размаху, чтобы у сэра Рейнджера не оставалось и тени сомнения в том, как нравится этот чай Мюллеру. – Вот где я его вижу, козёл! – по окончании своего манёвра с чаем надев на голову сэра Рейнджера чашку, заявил бы Мюллер.
Но это только фантазии, возникающие в голове человека вынуждаемого к ответам. Которые так и остаются неосуществлёнными. Тогда как в осуществлённой реальности, той, которая не в голове, Мюллер после короткого раздумья даёт ответ.
– На мой вкус слишком терпкий. – Поморщившись, сказал Мюллер.
– Вы так считаете? – почему-то удивился сэр Рейнджер, заинтересованно посмотрев на свою, а затем на чашку чая Мюллера. Трудно было понять о чём размышлял сэр Рейнджер, – о консистенции своих носков, а может о более реальных вещах, например о том, а не ошибся он с заваркой, заварив вместо ослабляющей внимание мяты, укрепляющей сознание полыни, – но это не столь важно, когда сэр Рейнджер человек сам себе на уме. И сэр Рейнджер возвратившись к Мюллеру, с хитрицой в глазу посмотрев на него, обращается к нему. – Терпкий это хорошо, но я хотел бы, чтобы вы дали ответ по другому, по политическому существу. – И тут Мюллер сразу и не понял, что имеет в виду сэр Рейнджер, но потом всё же сумел сообразить и через вопрос ответил на этот его вопрос.
– Вы хотите знать страну происхождения этого чая? – прищурившись в ответ, спросил Мюллер.
– Было бы интересно узнать. – Сэр Рейнджер вслух поинтересовался об одном, а про себя через этот же вопрос о другом. – Попробуй отгадать, чьи на мне носки. – Усмехнулся про себя сэр Рейнджер, вдруг неожиданно для себя сообразив, что и сам неуверен в стране изготовителе своих носков. – А ведь сейчас отечественного трикотажа и не найти. Он ведь весь импортируется. Но тогда откуда? – задаваясь последним вопросом, сэр Рейнджер похолодел внутри себя, подспудно уже даже не догадываясь, а зная страну изготовителя своих носков. – Оттуда, откуда и чай. – Сделал вывод сэр Рейнджер.
Что же касается Мюллера, то он находясь вне ведении таких возможных маразмических закидонов сэра Рейнджера со своими носками, что позволяло ему сохранять чистоту и здравость мысли, без того налёта грязи, который обволок мысли сэра Рейнджера, мог и подошёл с большей объективностью к рассмотрению этого вопроса (несмотря даже на разящий смрад из его рта и крепкое желание калёным железом выведать у сэра Рейнджера, что он там такое отвратное заварил, что аж зубы сводит и искривляет прикус).
– Могу только предположить. – Сказал Мюллер.
– Предполагайте. – Следует ответ сэра Рейнджера.
