Игорь Владимирович Марков
Повесть о государевом слонопасе
Надо Лизу расспросить, решил он и пошёл домой обедать.
В доме никого не было. Жена с дочкой, наверное, куда-то ушли. Получив новую государственную должность, он редко появлялся тут днём, и его прихода никто не ожидал. На дубовых досках стола, накрытый чистым полотенцем с вышитыми красными петухами, лежал каравай хлеба. Глиняный кувшин с квасом, давно уже потерявший родную крышку, прикрылся расписным чайным блюдечком с отбитым краем.
Острый солнечный луч пробивался сквозь маленькое окно и вычерчивал на чисто вымытых досках пола белый перекошенный квадрат с чёрным крестом оконной рамы посередине. В соседней церкви беспричинно звякнул колокол. Глядя на оконный крест, Никита машинально перекрестился, но подумал, что делает какую-то глупость, сплюнул и чертыхнулся.
Под окном на лавке лежала хозяйственная сумка Лизы, которую она часто брала на прогулку с дочкой. Обычно сумка, набитая разной женской и детской ерундой, походила на раздувшийся рыбий пузырь, но сегодня она сдулась и расплющилась как опавший осенний лист. Длинный кожаный ремешок упал на пол, да и сама сумка повисла на краю лавки – того и гляди свалится. Никита нагнулся, чтобы перевесить её на крючок возле двери, – из бокового кармашка с оторванной застёжкой-палочкой выпал листок бумаги, аккуратно сложенный в четыре раза.
Опытный читатель, воспитанный на лучших авантюрных романах мировой классики, конечно, сразу догадался, что это была за бумажка, а для менее искушённых поясню: это была та самая любовная записка Фариза.
Уж чего-чего, но такого коварного удара под ребро Никита совсем не ожидал. Жизнь вроде бы стала налаживаться, жалование прибавили, в скором времени, глядишь, государь всерьёз слоновьим войском озаботится. И вот Никита Петров сын Мамонтов уже не просто какой-то там непонятный слонопас, а командир эскадрона, или как там правильно по-военному слоновьи отряды называются. А дальше, бог даст со временем, состоится и Его величества государев Всея Руси слоновий полк. И это тебе уже не дьяк какой-то приказной, а целый окольничий. А там ещё один шаг – и вот Никита Петрович – уже боярин…
И это всё благополучие Лизка-дура хочет взять и бросить? Мало того – хочет взять и променять на какого-то безродного иноземца? Вот уж точно – дура!
Никита выскочил на улицу и быстро зашагал прямо по середине пыльной мостовой, не задумываясь о том куда и зачем он идёт. Извозчики встречных и попутных повозок придерживали лошадей и кричали ему, чтобы освободил дорогу. Он нехотя принимал в сторону, но потом снова возвращался на середину проезжей части, шарахаясь от пешеходов на дощатом тротуаре.
Разные мысли передумал он за несколько часов бесцельного кружения по Москве. Развод с молодой женой отверг сразу: православная церковь разводов не одобряет, требует для этого представить веские причины. Бесплодие жены – явно не подходит. Супружеская измена? Замучишься доказывать. В любовную записку никто не поверит. Бумага, как говорится, – всё терпит. Мало ли что на бумаге написать можно. Скажут, – ты сам эту записку написал и в сумку подкинул, чтобы неугодную жену в монастырь сослать. Нет, голубчик, если мы из-за каждой подмётной писульки будем жён в монастыри ссылать – на Руси глины не останется, чтобы кирпичи для крепостных стен лепить. Взял жену – следи, чтобы не баловалась. Можешь даже побить её, если заслужила, но разводиться – не моги.
Может убить её тогда, неблагодарную?
Нет! Не хочу я её убивать. В чём она таком виновата, чтобы смертью карать? В том, что персиянину приглянулась? … Да и Иришка – как она будет без матери расти? И что ещё тесть с тёщей скажут? Скажут: сам виноват, не любил их дочку, не заботился о ней… А женщине много ли надо. Сказал ласковое слово – вот она и растаяла, как свечка на солнце.
Это всё укротитель её с толку сбивает! Записочками околдовывает! Они это умеют, иноземцы проклятые. Книжки сочиняют, стихи разные, срамные. Слава тебе господи, что до нас эта пакость ещё не дошла. Спасибо государю – Алексею Михайловичу – да святым отцам православным, что не пускают эту заразу на Русь-матушку. Людишки наши слабы, а бабы особенно, зря их только грамоте учат. Начитаются немецких книжек и захотят всякое-разное, как у них там заграницей… Слыхал я, наши ребята из Посольского приказа рассказывали, что там на Кукуе-то в Немецкой слободе творится. Срамота сплошная.
Надо персиянина убить.
Дурная мысль неожиданно стрельнула в голове, как пробка из бутылки с перебродившим квасом, которую забыли в тёплом уголке за печкой.
А что? Так и надо сделать! Прикончить гада, и делу конец. Нечего наших баб совращать и к себе переманивать. Что у них там в Персии своих баб что ли не хватает, на наших зарятся… Оно и понятно: наши покрасившее ихних будут – и лицом, и фигурой… А они, говорят, своих жён в тряпки с головы до ног заматывают, чтобы, значит, не видел никто. Если бы красивые были, то, наверное, не заматывали. Чего красоту от людей скрывать…
Точно – убить его гада надо! Вот только как? Не самому же… У меня и не получится, наверное. Хорошо бы подходящего человека для такого дела сыскать. Тут бы Андрей Данилыч мог кого-нибудь присоветовать, не зря же его который год губным выбирают. Он всех местных ушкуйников наперечёт знает. Но нет, его нельзя…
Переполненный преступными замыслами, к вечеру оказался Никита в одном из кабаков, неподалёку от Красной площади. Внутри душного помещения было темно. В центре зала дымила печка, не понятно для чего растопленная в летнее время. Через низкие почерневшие от старости потолочные балки перетекали тонкие струйки сизого дыма. В смрадной атмосфере питейного заведения вполне можно было обойтись и без водки – посиди минут пятнадцать, вдохни поглубже, голова сама собой закружится.
Никита сидел уже второй час. Перед ним стояла квадратная бутыль толстого зелёного стекла, из которой он иногда плескал по нескольку глотков в кружки, подставляемые извечными кабацкими попрошайками. Опрокинув в беззубый рот благотворительную порцию, попрошайки кланялись благодетелю и, почтительно пятясь задом, удалялись в облюбованный ими дальний угол, старались не мешать хорошему человеку думать его скорбную думу. Лишь один забулдыга – тот, который с ввиду не достиг ещё самого дна социальной пропасти, в поношенной, но вполне опрятной одежде, – задержался и присел на край грубой деревянной лавки по другую сторону стола.
Завязался неторопливый разговор. Собеседник, заинтересованный в увеличении дозы алкогольного подаяния, проявлял повышенную внимательность к страданиям молодого барина, и после третьей чарки, уловив суть проблемы, позволил себе задать несколько осторожных уточняющих вопросов. Он, кажется, узнал Никиту – видел его на днях в слоновнике, и догадался о каком злодейском иноземце тот рассказывает. Два хороших уважаемых человека, подкреплённые значительным количеством традиционного русского напитка, всегда поймут друг друга, а при необходимости и окажут требуемую помощь, если не делом, по причине общего расслабления организма, то уж мудрым советом, всенепременно.
Вместе с последними каплями, выпавшими из квадратной бутылки, было принято окончательное и бесповоротное решение: басурманина надо кончать! А исполнить эту деликатную работёнку сможет один надёжный человечек, из местных, за довольно-таки умеренную плату. А если при этом будет затронут и государев интерес, то можно даже скидочку выпросить. Уж очень он обижен на Алексея Михайловича, государя нашего самодержавного и великого князя.
Солнце уже закатилось, стемнело, и настало самое время для деловой встречи и проведения переговоров с Соловьём Разбойником.
– Ну и что ж ты, красавчик, от меня хочешь? – спросил Соловей, поворачиваясь к Никите изуродованной щекой. Шрам, похожий на вторую букву славянской азбуки, подтверждал бессрочную лицензию, выданную государством на разбойную деятельность, и свидетельствовал о профессиональных способностях его владельца.
– Одного гада надо убить, – сказал Никита, стараясь чётко выговаривать слова.
– А сам-то ты что? … Боишься?
– Почему боюсь? Я не боюсь. Просто – он мне друг.
– Во дела… Так кто он тебе: друг или гад? Ты бы уж определился для начала.
– Не друг он мне больше. Он мою жену увезти хочет.
– Куда?
– В Персию.
– Далеко… А она?
– И она хочет с ним уехать… Наверное…
– Так может быть это и к лучшему? Пускай себе едут. Им в радость, и тебе спокойно. Зачем тяжкий грех на душу брать.
– Нет… Я её люблю…
– Тем более. Любишь —отпусти на волю. Может быть ей с тобой плохо.
– А чего это ей со мной плохого-то? Я не пью, не гуляю… Сегодняшний день – не в счёт… Это я так – с горя выпил… Жалование всё до копеечки домой приношу. Вот недавно – в должности меня повысили, а потом – ещё повысят.
– С чего это ты так решил?
– Как с чего? А с того самого. Мне сам государь обещал… Так и сказал: служи, Никита, а я тебя своей милостью не забуду.
– Так ты что, мил человек, в Кремле служишь, что ли?
– Почти… Рядом с Кремлём – во рву.
– Землекопом?
– Каким ещё землекопом? И не землекопом вовсе. Я государев слонопас!
– Кто, кто? – засмеялся Соловей.
– Не важно, – отмахнулся Никита. – Слона государева пасу… Так ты берёшься его убить или нет? Отвечай, не томи!
– Кого убить? Слона?
Разбойник утирал выступившие от смеха слёзы, довольно редкие для его суровой профессии. Уж очень весёлая история закрутилась вокруг царского подарка. Это же тот самый Никита, о котором говорила давешняя барышня, та что взорвать слона хочет. Это, значит, как раз муж её… Ну и дела творятся на белом свете, прости Господи.
– Какого слона? – возмутился Никита. – Слон-то тебе чем помешал?
– Мне? Ничем. Слон, как слон. Я его, правда, толком-то и не видел. По понятным причинам не могу днём в людных местах появляться. – Он постучал согнутым пальцем по страшному шраму на щеке.
Никита тряхнул головой, приводя в порядок рассыпавшиеся мысли.
– Укротителя надо убить, – сказал он твёрдо.
– А-а-а… – протянул Соловей. – Это того, который у тебя жену отбил? Тогда понятно… Так бы сразу и сказал.
– Я и сказал. Это ты меня всё путаешь со своим слоном… А откуда ты, кстати, про мою жену знаешь?
– Как откуда? Ты же сам и сказал.
– Я? – удивился Никита и икнул. – Значит точно – не жить ему, собаке.
– Басурманина убить можно, – сказал Разбойник после недолгой паузы. – Чего ж его не убить-то. Он же нехристь. У него и души-то нет.
– Это почему же души нет?
– Как почему? У некрещёного души никогда не было и быть не может. Откуда ж она у него возьмётся, если он в бога не верует.
Соловей медленно с чувством перекрестился. Никита хоть и был сильно пьян, но заметил, что в словах и действиях собеседника затаилась ехидная ухмылка, как будто он втихаря посмеивается над ним: вот ведь дурачок-заказчик подвернулся, с такого и денег можно срубить побольше.
– У них свой бог, – ответил Никита, стараясь не поддаться на провокацию.
– Какой ещё свой?
– Ма-маго-метанский…
– Бог у всех один, – подытожил Соловей философский спор, не давая ему разрастись в бестолковую пьяную болтовню. – Ладно, паря, берусь я твой заказ выполнить. Только мне аванец нужен. Для подготовки, так сказать, акции. Половину денег сейчас, а половину после окончания работы.
– Хорошо, – согласился Никита и кивнул головой. – По рукам. Только у меня сейчас с собой денег нет. Ни копеечки. Последние вот на эту отраву выгреб… – Он постучал ногтем по горлышку пустой бутылки. – Через неделю задаток принесу. Подождёшь? … Ну крайний срок – через десять дней. Когда жалование выплатят. Скажи только – куда?
– Ты же со слоном во рву будешь? – почёсывая давно нестриженную голову спросил Соловей.
– Ага. Где ж мне ещё быть-то?
– Вот я тебя там вечерком сам разыщу, когда стемнеет. Заодно и на слона твоего взгляну.
– А как же ты туда проберёшься?
– Ну это уж не твоя забота. У меня в Кремле свои ходы имеются.
***
В том году холода наступили довольно рано. Ещё вроде бы август в полном разгаре, а кажется, что на дворе уже октябрь. Слон, привыкший к жаркому климату, от резкой перемены погоды простудился и заболел. Он больше не задирал толстый хобот и не трубил победно на всю округу. Тихонько прислонившись к холодной кирпичной стене, он жалобно чихал и кашлял. Купцы, снабжавшие слона провизией, прикатили несколько бочек красного вина. Фариз разбавлял его горячей водой с мёдом и поил больного.
Вечером укротитель задержался в зверинце дольше обычного – пытался защитить от непогоды государев подарок: натянул между стенками рва большой кусок парусины, наподобие палатки, и разжёг для тепла в нескольких железных корзинах древесный уголь.
Стемнело. Торг на верху давно затих. Иногда со стороны Красной площади доносился неуверенный стук колотушки озябшего сторожа или нестройная песня загулявших пьяниц, которым любая погода всегда нипочём.
В тёмном углу палатки появилась фигура. Она как будто сама собой свернулась из болтающегося полотняного края, а может быть, вылепилась из наклонной кирпичной кладки. Фигура постояла неподвижно, приглядываясь к обстановке и, убедившись в безопасности, вышла на освещённое место. Её тень от пламени костра прыгнула в сторону и беспокойно заметалась по стенам зверинца. Живой Соловей Разбойник был раз в десять меньше своего чёрного растрёпанного двойника и от этого показался Фаризу маленьким безобидным человечком.
– Тебе чего? – спросил он спокойно, но для верности положил ладонь на рукоятку тяжёлой чугунной кочерги, которой только что ворошил горящие угли. Его уже два раза пытались ограбить местные бандиты, прознавшие о высоком жаловании, назначенном царём иноземному гостю.
– С тобой повидаться, – ответил Соловей.
– А ты кто?
– Человек.
– Вижу, что не верблюд. А как ты сюда попал, человек?
– Пришёл.
– Да ты, как я погляжу, не очень-то разговорчивый… Ну, повидался? Так иди себе дальше.
Соловей сделал два шага навстречу. Фариз демонстративно покрутил кочергой в железной корзине. Угли вспыхнули красным светом и затрепетали злобными раскалёнными бабочками, которые быстро погасли, выпустив на волю облачко маленьких искрящихся мошек.
– Да ты брось кочергу-то, – сказал Соловей.
– Почему? – спросил Фариз.
– Обжечься можешь.
– Да уж как-нибудь поберегусь, не волнуйся.
– Ты один? – спросил Соловей.
– Нет. Я со слоном.
– Смешно, – хихикнул Разбойник и приблизился ещё на пару шагов. – А Никита где?
– Не знаю. Домой, наверное, ушёл. А тебе что, Никита нужен?
– Нет. Я уж с ним повидался, намедни. И сговорился…
– О чём?
– Чтоб убить тебя, нехристь! – театральным голосом прорычал Соловей.
Фариз выхватил из корзины кочергу и выставил её перед собой наподобие бердыша. Красный раскалённый кончик почти упёрся в грудь незваного гостя.
– Осторожно, – сказал тот. – Рубаху прожжёшь, а у меня сейчас как раз с одёжкой плоховато.
– Ещё шаг – и рубаха тебе больше не понадобится, – сказал Фариз, поднимая конец кочерги к перебитому в давней драке разбойничьему носу. Раскалённый металл высветил на правой щеке страшный шрам в форме «буки». Соловей отшатнулся назад.
– Да ладно, ладно тебе, – сказал он. – Шуток не понимаешь. Сразу видно – не русский. Очень мне надо убивать тебя… Хотя, должен признаться, задаток на это дело я уже получил.
Фариз неподвижно стоял с вытянутой рукой, не понимая, как реагировать на его заявление.
– Никита – дружок твой – поспособствовал.
– Никита? – удивился Фариз и опустил кочергу. Горячий конец нырнул в дождевую лужу и недовольно зашипел. Белое облачко пара поднялось вверх и быстро растаяло.
– Он самый, красавчик.
– Почему?
– Говорит, что ты у него жену увёл.
Фариз промолчал.
– Говорит, что за границу хочешь её увезти. В Персию…
– И что? Меня за это убить надо? А тебе-то вообще какое до всего этого дело? В Персию, или не в Персию… Тебе-то что?
– Свой интерес имею… – задумчиво сказал Соловей и махнув головой в сторону спросил: – Этот что ли слон государев?
– Этот, – подтвердил Фариз.
– Здоровая скотинка, нечего сказать. Для такой зверюги одного бочонка, может, и не хватит совсем…
– Какого бочонка?
– С порохом.
– А зачем порох?
– Чтобы взорвать.
– Кого?
– Кого, кого? Слона, конечно. Чего тут непонятного?
– Вот этого?
– Ну а какого же ещё. На Руси, почитай, никаких других слонов и нет. Слышал я, правда, что на севере в старину жили какие-то волосатые слоны – мамонты. Но, думаю, врут люди. Выкопают из земли гигантские рога с костями и думают, что слоновьи…
– А ты думаешь они чьи?
– Не знаю… Может быть, какого-то зверя морского… Говорят, в Студёном море водятся такие звери. Под водой плавают, а потом на землю выходят и норы роют. Вот люди в этих норах их рога и находят.
Разговор странным образом перескочил с криминальной на научную тему. Похоже, что популярная зоология интересовала собеседников больше, чем смертоубийство, но их прервал неожиданный далёкий выстрел.
– Палят чего-то, – сказал Фариз.
– Это стрельцы балуются.
– Почему балуются? Может быть, они злодея ловят.
– А может и злодея, – лениво согласился Соловей. – На Москве злодеев, что грязи… – И возвращаясь к главной теме прерванной беседы, спросил: – С моим-то интересом как поступим?
– А какой у тебя интерес?
– А разве я не сказал?
– Нет…
– За границу хочу уйти…
– А я-то тут при чём? Уходи.
– Один не смогу. Мне помощник нужен. – Соловей повернулся к собеседнику правой щекой. – С таким пачпортом меня на первой же заставе арестуют и на сук подвесят.
– А если с помощником? Не арестуют?
– Если напролом переть, то, конечно. А если с умом действовать, то глядишь и проскочишь… Можно, например, меня снизу под телегой привязать. Пограничники в грязь без нужды падать не будут, чтобы под каждую телегу заглядывать. Или, например, в мешок с мукой зарыться…
– В муке задохнёшься.
– Ну тогда в сено спрятаться… В крайнем случае заставу можно и стороной обойти. Да мало ли способов, как границу пересечь. Главное, чтобы напарник был надёжный.
– А ты думаешь, что я надёжный? – ухмыльнулся Фариз. – Ты же меня убить хотел. Деньги взял.
– Ну так не убил же. Кстати, эти деньги тебе пойдут. За помощь.
– А ты как же без денег?
– Обо мне не волнуйся. В Москве не пропал – и в Персии не пропаду. К тому же у меня кой-чего припасено…
Фариз ничего не ответил. Честно говоря, он и сам уже подумывал о возвращении домой: что-то в Москве холодно стало. А как же Лиза? Она ведь тоже хотела с ним уехать. И на кого он слона оставит? Никита с ним один не справится. И как ему вообще теперь эту семейку понимать? Жена слона хочет взорвать. Муж вообще – его самого собрался убить… Хорошо ещё, что они одного человека наняли. А пройдёт несколько дней, увидят, что он заказы выполнять не торопится, и других злодеев найдут. А новые долго размышлять не станут: один слона завалит, а второй – укротителя… Нет, бежать надо из этой ужасной Московии. Назад – в Персию… А там что? Шах! Спросит: что это ты, Фариз, так рано ввернулся и мой подарок без должного присмотра оставил? Или хочешь меня с русским царём поссорить? И на кол! И это ещё в лучшем случае – на кол, а то повелит кожу с живого содрать… Бр-р-р… Подумать страшно…
– Ну что? Берёшь меня с собой? – прервал его размышления Соловей.
– Договорились, – ответил Фариз. – Только тебе немного подождать придётся: или когда ваш царь меня домой отправит, или когда мой шах меня обратно вызовет… Ну или когда я сам решу, что могу слона без своего присмотра оставить.
– Понятно, – сказал Соловей. – Только и меня пойми. Я ведь тоже долго тянуть не смогу. Мои клиенты могут для тебя и других – более шустрых исполнителей подыскать.
Слон, который оказался невольным препятствием на пути к лучшей жизни для нескольких людей, виновато поднял хобот и попытался протрубить в своё оправдание, но вместо этого громко чихнул. Слякотная московская осень оказалась сильнее могучего организма.
***
Слон серьёзно заболел. С каждым днём он всё сильнее чихал и кашлял. Фариз поил его горячим вином, поддерживал огонь в железных корзинах, пытался как мог утеплить неуютный зверинец. Но холодный ветер задирал края самодельной парусиновой палатки и выдувал с трудом накопленное тепло.
Никита старательно помогал ему. Вместе с остатками водочного похмелья постепенно выветрилась и обида на бывшего приятеля. Казалось, что зря он всё это затеял. Фариз, может быть, и не писал ту записку, а Лиза, может быть, и не читала её вовсе, а так просто случайно подобрала с пола и положила в сумку. Вдобавок ко всему и со слоном проблемы начались. Что будет, если он помрёт? – думал Никита. – Опять в Земский приказ возвращаться. На жёсткую дубовую скамейку, к перу и чернилам. Марать пальцы, переписывая бесконечные бумаги, разбираться в чужих скучных делах, мечтать о повышении жалования на три копейки… Тоска зелёная! Болото!
Фариз тоже думал. Никиту он не боялся: если сразу не убил, то и теперь не убьёт. А вот, как объяснить русскому царю, почему он не уберёг ценный подарок. И что Алексей Михайлович ещё напишет по этому случаю шаху. Может оказаться, что из-за несчастного животного испортятся межгосударственные отношения. Не дай бог, ещё война начнётся. И по более мелким поводам между государями конфликты случались. А тут всё-таки целый слон – предмет очень даже крупный и заметный.
В отличие от мужчин Лиза думала мало. Она покорно ждала и тихо надеялась на скорую развязку. Но дни тянулись скучно и медленно. Никита каждый вечер возвращался домой поздно, быстро ужинал, неласково бурчал себе под нос о проблемах на работе и заваливался спать. Подруга, информированная о всех делах, происходящих на пять вёрст вокруг Красной площади, рассказала, что слон заболел и не сегодня-завтра сам околеет без посторонней помощи. И тогда уж, наконец, свершится задуманное – откроется дорога к светлой новой жизни, и всем будет хорошо. Кроме Никиты, конечно. Да и он, как видится, скорее всего не пострадает.
Но неожиданно, как это обычно и бывает на Руси, произошли несколько событий, которые изменили планы героев нашей истории.
Первое событие случилось непосредственно в царском дворце.
Придворный лекарь – англичанин Самюэль Коллинз получил из Лондона письмо, содержание которого он сообщил государю лично во время утреннего осмотра. В послании говорилось, что в английской столице началась эпидемия бубонной чумы. Масштаб заболеваний значительно меньше, чем был во время эпидемии «чёрной смерти», почти за триста лет до этого, но тоже весьма значительный. Городские власти организовали по этому поводу специальную санитарную службу. Когда кто-нибудь умирал, били в колокол, и на этот скорбный звук приходил специально обученный чиновник – «искатель смерти». Он осматривал труп и определял причину. Если фиксировалась смерть от чумы, то дом вместе со всеми обитателями закрывался на 40-дневный карантин, а у дверей выставлялся караул, который следил, чтобы люди не разбегались раньше срока. На стене заразного дома рисовали красный крест и делали надпись «Господи, помилуй нас».
Как водится, с принятием социальных ограничений начала процветать коррупция. Для «искателей смерти» это было самое доходное время: за небольшое вознаграждение они фиксировали вместо чумы другую причину смерти, и эпидемия свободно распространялась по городским трущобам. К тому же, малограмотный народ считал причиной смертельной болезни не каких-то маленьких блох или переносящих их крыс – с ними они давно уже свыклись и научились жить в близком соседстве, – а иные, неведомые силы.
Шибко умные говорили про ядовитые испарения земли, необычную погоду и заболевания домашней скотины. Но им мало кто верил. Большая часть лондонских обывателей не сомневалась, что причиной страшной напасти является комета, появившаяся в осеннем небе и висевшая там до января 1965 года. А шибко глазастые разглядели даже мелкие подробности: сияющее в ночной вышине чудовище имело змеиное тело и голову орла, на шее у него висел полумесяц, а на спине блестела огромная морская раковина с семью кровавыми звёздами.
Комету видели все, и версия о её главном участии в появлении страшной болезни была наиболее популярной.
Наблюдали страшную комету и жители русской столицы. К счастью чума до них, по причине установления холодной погоды, не добралась, но всякие разные страшные слухи по городу начали расползаться. Москвичи говорили о войне, вспомнили монголо-татарское иго и ожидали появления из сибирских степей нового Мамая или Батыя. Подмосковные крестьяне опасались холодной бесснежной зимы, неурожая озимых и голода. Особо нервные граждане принялись скупать соль, муку и овёс (спички и керосин в те далёкие времена ещё не изобрели). Цены на рынке подскочили, но продержались не более двух-трёх дней. Тема предстоящего дефицита продуктов питания не прижилась: урожай в конце лета был собран неплохой, и кое-какие запасы на чёрный день в амбарах и погребах имелись.
Комета продолжала висеть в ночном небе, но ничего ужасного не происходило. В общественной жизни столицы возникло короткое затишье, которое своей неопределённостью ещё больше взволновало беспокойные сердца московских обывателей. А, как известно, если возникает спрос, то обязательно появится и предложение.
Временный информационно-слуховой вакуум заполнил мало кому до того известный Маркел – обычный юродивый, побирающийся на ступенях Покровского собора. Это место ещё со времён Василия Блаженного почиталось русскими людьми, как наиболее правдивое средство массовой информации. Потому и слова, брошенные в толпу юродивым, были восприняты коренными жителями и гостями столицы не как бред сумасшедшего, а как разумная гипотеза, требующая внимательного осмысления и публичного обсуждения.
Своей короткой и сбивчивой речью Маркел перевёл внимание граждан от «небесной планиды, являющей собой творение и умысел божий, а посему никакого вреда народу православному причинить не могущей», к богомерзкому зверю, засланному проклятыми иноверцами на святую Русь явно с недобрыми намерениями.
У сумасшедшего тут же появились сторонники и толкователи, которые подхватили свежую идею и напомнили православным, что подобное в России уже происходило. Почти сто лет тому назад иноземцы привезли в Москву точно такого же слона и тоже в качестве подарка русскому царю – Ивану Васильевичу. После чего законный государь скончался, Борис Годунов зарезал маленького Димитрия – последнего царевича из рода Рюрика, Москву захватили ляхи, и вообще с тех пор на Русь посыпались всякие несчастья… А Иван-то Грозный был ещё тот государь, о-го-го, – не чета нынешнему… И вот дождались – опять такой же слон, и опять из-за границы. Как бы снова чего не вышло…
В чём заключалась логическая связь была между убиенным царевичем и слоном Ивана Грозного, ни сам слабоумный Маркел ни его толкователи не объясняли, но этого и не требовалось. Каждому русскому человеку и без того ясно: все беды его родины проистекают от заграницы…
Среди посетителей многочисленных лавок и кабаков торговой площади завязывались дискуссии, которые часто перерастали в жаркие споры, а иногда и в драки, на тему – что есть слон. Просто такое большое животное или орудие вражеского влияния? Мнения разделились примерно поровну, но в одном оппоненты оказались единодушны – слон есть животное нечистое. И главная его опасность – в том, что он производит в своём нутре нездоровый воздух, и выпускает тот воздух в столичную атмосферу посредством богомерзкого хобота. А нынешний экземпляр вдобавок к этому ещё чихает и кашляет. А Никитка Мамонтов, что при нём в слонопасах состоит, и этот басурманский нехристь-укротитель находятся со слоном в близком контакте. Весь день во рву сидят, а потом наверх вылазят и свободно по городу ходят, как ни в чём не бывало, с людьми общаются и иноземную заразу разносят.
