Ингар Йонсруд
Братство
Глава 12
Колеса велосипеда проваливались в глубокие ямы, размытые дождем на гравиевой дороге. На последнем подъеме дороги от Хьельсоса к холму Хьярлихетсберге он сдался и слез с велосипеда. Его дыхание было тяжелым, сердце колотилось. С опушки леса доносился сладкий запах влажной земли, а над возвышавшимся перед ним склоном нависло свинцовое небо. Он промок и чувствовал себя подавленным и замерзшим.
Поднявшись на склон, журналист телеканала TV2 Йорген Мустю прислонил велосипед к скамейке в парке, посмотрел на мокрое сиденье и остался стоять. Встреча была назначена на шесть часов. Сейчас было пять минут седьмого. Йорген обвел взглядом озеро Маридалсванне, раскинувшееся в нескольких десятках метров внизу. Серые облачка, оторвавшись от туманной завесы над долиной, блуждали над морем, как отбившиеся от стада овцы, и исчезали у берега в районе Фриша.
Ожидавший, должно быть, стоял здесь уже долгое время. Но в темной спортивной одежде, флисовой куртке и лосинах для бега, он был почти незаметен между стволами деревьев. Йорген заметил его, только поднявшись на плато. Человек был высокого роста. В руке он держал спортивный рюкзак. Йоргена поразило, в какой хорошей форме тот был для своего возраста.
– Прошу прощения за опоздание, – сказал он. – Я был на встрече.
Йорген выдержал паузу.
– Я совсем не из тех, кто выбирается на велосипедные прогулки в такую погоду. Моя жена думает, что я завел себе любовницу, – сказал он, поглаживая себя по округлому животу.
Одетый в темное виновато улыбнулся.
– Будем надеяться, наша встреча окажется для вас полезной, – сказал он, открывая рюкзак.
– Вы знаете Аннетте Ветре?
Йорген покачал головой.
– Неважно. Вы знаете ее мать. Кари Лисе Ветре.
Мужчина многозначительно посмотрел на Йоргена.
– На этой флешке вы найдете две фотографии. На одной – Аннетте Ветре, на второй – Мухаммед Халед Умар.
Йорген, наморщив лоб, вопросительно взглянул на собеседника: он знал этого человека.
– Мухаммед Халед Умар час назад был объявлен в розыск в связи с тем, что пятеро человек были застрелены в местечке под названием Сульру, всего в паре километров отсюда, – сказал мужчина, показав головой в направлении Сульру. – В Сульру жила община. Они называли себя «Свет Господень». Аннетте Ветре состояла в ней.
Йорген испуганно уставился на него.
– Боже правый… Аннетте Ветре? Она мертва?
– Исчезла.
Собеседник Йоргена направился к лесной дороге.
– Успеваем к вечернему выпуску новостей?
Глава 13
Вена. Апрель 1937 г.
Он никогда никого не бил. А сейчас ударил ту, которую любил девять лет. Ударил раскрытой ладонью, со всей силы.
Грохотание тележек уличных торговцев и стук лошадиных подков по брусчатке на Малерштрассе заглушили звук шлепка. Отбили часы на Церкви Святой Анны. В маленькой квартирке пахло мылом.
– Эльза, что ты натворила?
Его произношение едва отличалось от местного. Молодой норвежец слушал звучание собственного голоса, пока хрупкая женщина с опавшим животом не выпрямилась. Щеки Эльзы Шрадер пылали огнем. Голос звучал отстраненно, как будто между нею и мужчиной была стена.
– Профессор сказал, что ты именно так и отреагируешь, но это было мое решение. Это был мой ребенок.
– Это наш ребенок.
– Это был не ребенок.
Он резко скинул чемодан с постели. Его вещи разлетелись по полу. Одежда, книги, для которых он все-таки нашел место, обувь, набор для бритья и расческа. Расческа. Он присел на колени. Пошвырял вещи в чемодан. С ненавистью посмотрел на нее. С той ненавистью, которую всегда испытывает к предателю человек, которого предали. Женщина, обещавшая быть с ним всегда, ушла.
– Я родила уродку, Кольбейн. Ей сейчас лучше.
Эльза смотрела в пол, не осмеливаясь поднять глаз, пока он не схватил чемодан и не ушел.
Это были непростые роды. Акушерка и врач говорили, что не понимают, почему малыш так долго не появляется на свет. Мужчина много часов просидел в смрадной комнате ожидания. Медсестры сновали туда-сюда, успокаивали его, каждый раз проявляя глубочайшее почтение. Оба, Эльза и Кольбейн, были уважаемыми учеными и работали на него. На знаменитого профессора Элиаса Бринка.
Ее кончики пальцев все еще хранили нежное тепло детской кожи. Он чувствовал запах новорожденного тельца, и эхо настойчивого плача, которым младенец требует материнскую грудь, отдавалось в его ушах. Но Эльза была непоколебима с того самого момента, как она, в первый раз взглянув в кроватку, увидела непропорционально большую голову, щуплые конечности и огромный половой орган.
– Почему она не умерла? Почему появилась на свет? – разревелась Эльза. Вагоны стучали по рельсам. Весенний воздух, проникавший сквозь щелку в окне, пах удобрениями и свежевспаханной землей. Он видел простых крестьян среди виноградных лоз, мужчин с запыленными лицами с сигаретой во рту, заливисто смеявшихся женщин на станции, воодушевленных предстоящей поездкой. Казалось, мир может быть только прекрасным.
Тучи над Европой сгущались. В крестьянской Норвегии было не место таким, как он. Так что пусть будет Лондон.
Глава 14
Лондон. Февраль 1943 г.
Липкий зимний туман смягчал очертания окрестностей. Кольбейн Име Мунсен торопливо шагал по брусчатке. Оставалось пройти немало погруженных во тьму улиц до его подвальной квартиры на Риджмонт-Гарден, и у него уже не осталось сомнений в том, что его кто-то преследует.
Им снова овладело отчаяние, ведь это случалось не в первый раз. Страх накатывал и раньше, оставляя в душе глубокие раны. Однажды он бежал в панике до тех пор, пока не перехватило дыхание. В другой раз он прятался в темноте от слепящих окон миллионного города. В последний раз он просто остановился посреди лондонской ночи, представив, что таким образом сможет противостоять собственному воображению. Ведь никакого преследователя не было. Почему кто-то должен его преследовать? Ведь никто ничего не знает.
Но этим вечером его опять колотила дрожь. Сегодня все было иначе. Он был уверен, почти полностью, что на этот раз не ошибся: кто-то за ним идет.
Он сунул руку в карман выцветшей куртки и нащупал костяную ручку гребня. Сжал ее так сильно, что гравировка с его инициалами впилась в ладонь. Был бы это нож, а не этот нелепый подарок его отца к выпускным экзаменам – расческа. Кольбейн прибавил ходу.
Вечерняя лекция проходила в Галапагосской аудитории на факультете естественных наук Биркбека[13]. Хотя они и были коллегами, Кольбейн никогда не разговаривал со старым профессором, стоявшим на кафедре.
Нет, зачем самому именитому биологу университета тратить время на такого как он? На ничтожного магистра с навевающего сон отделения, занимающегося рептилиями амниотами? Иногда он размышлял, что за рептилией был он сам. Ящерицей, скорее всего. В Вене он щеголял, словно австралийская плащеносная ящерица – напыщенная, пестрая и самоуверенная. Но здесь он был один. Здесь нужно было сливаться с окружающей средой, как хамелеон. Никто не должен узнать о его прошлом. Никто не должен узнать. Это его уничтожит. На этот раз – навсегда.
Если бы лектор представлял, кто сидит на заднем ряду в Галапагосской аудитории, он был бы польщен. Ведь стареющий британец сам был новоиспеченным евгеником. Хотя так больше и не принято было называться. Своим учителем профессор считал Чарльза Дарвина, который утверждал, что теория эволюции применима не только к одноклеточным организмам, растениям и животным, но также и к человеку. Ведь Дарвин показал, что расы меняются, обретая в борьбе своеобразие. И это, разумеется, относилось и к человеческим расам и как нельзя лучше соответствовало теории естественного отбора – что арийская раса как единственная наиболее приспособленная, достигшая наивысшего интеллектуального и социального развития, должна править миром. Другое было бы просто насмешкой над эволюцией.
Впервые этот страх появился у Кольбейна во время лекции, когда он встретился взглядом с профессором, и тот, кажется, узнал его – возможно, вспомнив фотографию, статью или один из бесчисленных симпозиумов, где встречались поборники евгеники. Профессор перевел взгляд, но неприятное чувство от того, что его могли узнать, не покидало его.
Он поспешил вниз по каменной лестнице в подвальную квартиру. Достав из кармана ключ и вставив его в замок, Кольбейн замер как вкопанный: он увидел длинную тень. Тень принадлежала человеку, стоявшему на верхней площадке лестницы.
Глава 15
Лондон. Февраль 1943 г.
– Нам надо поговорить, – прошептал низкий голос.
– Это ты! – тихо сказал Кольбейн.
– Наконец-то я тебя нашел, – ответил человек.
Они молча пошли пешком от Риджмонт-Гарден через Гайд-парк. Кольбейну пришлось напрячься, чтобы не отстать от почти двухметрового великана. Наконец они остановились напротив кирпичного дома эдвардианской эпохи в престижном районе Кенсингтон. Убедившись, что они одни, высокий мужчина открыл дверь.
Норвежец опустился на лавку в беленой кухне.
– Нам понадобится вот это, – сказал его собеседник. Зашторивая окно, он потянулся так, что его сшитые когда-то на заказ поношенные хлопчатобумажные брюки едва не лопнули. Что-то зазвенело. «Гленливет». Односолодовый виски.
– Они следят за тобой, Кольбейн.
Шотландский акцент был тот же, как он его запомнил. Значит, он все-таки не сошел с ума. Его действительно преследовали.
– Они…? Власти…? Ты о чем?
Джон Монкленд Эктон пристально посмотрел на него, поставил на клетчатую красно-белую скатерть два стакана для молока, откупорил бутылку и налил в каждый на два сантиметра спиртного. Ухмыльнувшись, он ничего не ответил. Лишь ухмыльнулся. Так значит, это правда. Кольбейн сбился со счета, сколько раз Элиас Бринк в гневе обвинял Джона в шпионаже в пользу Британии. И всякий раз Джон с негодованием опровергал эти обвинения: «Я предан науке. Вам лично и науке», – заверял он Бринка.
– Говорят, ты теперь называешься магистром. Что ты исследуешь, если ты хочешь, чтобы я тебе доверял? – спросил Джон.
Кольбейн достал расческу и пригладил русые волосы. Осушив стакан, он откинулся назад и почувствовал, как тепло алкоголя разливается по всему телу.
– Рептилий амниотов, – тихо ответил Кольбейн. – Ящериц и тому подобное, – добавил он, хотя Джон, конечно, и без того знал, о чем он говорил.
И это даже не было ложью. У него уже была степень магистра – его первая, которую он получил, когда занимался исследованиями в Бергенском музее.
Великан недоверчиво посмотрел на Кольбейна.
– Так значит, ты просто все бросил? С твоим талантом? С твоей славой?
– Вена – это законченная глава, – сказал Кольбейн, осушив стакан.
Джон подлил виски.
– Я ушел в тень. Мне нужна была новая страна. Новый город. Без призраков. Без прошлого.
Шотландец взглянул на него.
– И как, получилось? Все с начала?
Кольбейн фыркнул.
Джон покинул Вену вскоре после Кольбейна. Когда разразилась война, он стал дешифровщиком в британской военной разведке.
– Я работаю в особом неофициальном проекте. Нам запрещено о нем рассказывать. И о том, чем мы занимаемся, и о том, с кем работаем. Мы живем на военном объекте, и нас редко отпускают. Сейчас я здесь, потому что они думают, что я навещаю свою беременную сестру. И даже моя семья не знает, чем я занимаюсь.
Джон посмотрел Кольбейну в глаза.
– Я должен был убедиться, что за тобой нет слежки и что за мной нет хвоста. Только тогда я смог подойти к тебе. Человека в моем положении могут отдать под трибунал только за то, что я обменялся взглядом с таким, как ты.
Эти слова задели Кольбейна. «С таким, как ты». Как будто бы он ненавидел Элиаса Бринка меньше, чем какой-то самодовольный британец. Это было лишним подтверждением того, что он принял правильное решение – скрывать свое прошлое. Потому что они не поймут. Никто не поймет.
Шотландец замолчал, а затем продолжил.
– Наша работа – расшифровывать немецкие кодированные сообщения. По причине, которую я не могу тебе назвать, мы чертовски хорошо умеем это делать.
Он не хвалился. Его голос звучал, скорее, печально. Ему было нелегко говорить об этом вслух постороннему человеку, и Кольбейну стало интересно, почему тот доверился ему.
Джон поднял руку, словно прочитав его мысли.
– Сейчас поясню, – сказал он.
Он встал, подошел к висевшей у двери холщовой сумке и достал тз нее толстый конверт.
– Помнишь?
В конверте лежала латунная рамка размером с книгу с черно-белой фотографией под пыльным стеклом. На узком паспарту извилистым почерком было написано: «Вена, 1931». Кольбейн провел пальцем по лицам на фото. Ему не нужно было считать, он знал: их было восемь. Семеро студентов и один профессор на фоне больших арочных окон главного входа в здание университета, спроектированного архитектором Генрихом фон Ферстелем в 1884 году. UniversitätWien[14].
На заднем плане слева стоял швед Ульф Плантенстедт с зачесанными назад темными волосами, в костюме в черную полоску и с наметившимся вторым подбородком. Рядом с ним стоял Томас – австриец, математик. Его лицо украшала борода-эспаньолка, а волосы были зачесаны на прямой пробор. Он держал во рту трубку, что придавало ему надменный вид. Рядом стоял и сам Кольбейн, с изящной прической и гладковыбритыми щеками. Он выглядел счастливым. И, надо признать, не таким уж самодовольным.
– Как давно это было, – задумчиво произнес Кольбейн.
– В апреле будет двенадцать лет, – ответил Джон.
Рядом с Кольбейном стоял Джон. Он был на голову выше других. Кудрявые волосы торчали из-под темной фетровой шляпы, вроде тех, что носили чикагские гангстеры. Лицо Джона было угловатым и уверенным. Последним в заднем ряду стоял Зигмунд – химик с красивыми темными кудрями, в круглых очках. Он был единственным человеком на фотографии в лабораторном халате.
– Ты что-нибудь о нем слышал? – спросил Кольбейн, показав пальцем на еврея на фотоснимке.
Джон мрачно покачал головой.
– Я также беспокоюсь о том, что что-то могло случиться с Любовью. Судя по тому, что я слышал, Киев лежит в руинах.
Справа на переднем плане сидела крепкая советская женщина с лошадиным лицом. Ее светлые волосы были подстрижены «под пажа», а из-под бесформенного платья торчали толстые лодыжки. Рядом с ней сидел он. Профессор. Элиас Бринк.
Кольбейн тяжело сглотнул.
Бринк был центром фотографии. Он сидел, слегка подавшись вперед, его живые глаза горели. Шерстяной пиджак в клетку сидел на профессоре безупречно. Кольбейн хорошо помнил исходивший от пиджака запах лосьона после бритья «Лентерик». В руке профессор держал диплом с надписью: «Премия Рудольфа IV за выдающиеся исследования, 1931. Профессор Элиас Бринк». Профессору было ближе к сорока. Остальные люди на фотографии были моложе.
Левая рука профессора лежала вдоль тела, рядом с рукой другой женщины, сидящей подле. Но даже если присматриваться, как много раз делал Кольбейн, невозможно было понять, касаются ли руки друг друга. Это была рука Эльзы. С прямой спиной и с плотно сжатыми коленями она позировала рядом со своим наставником. Ее взгляд был самоуверенным и игривым. Ее длинные волосы – заколоты наверх, так что была видна ее стройная надушенная шея, и только одна прядь спускалась на платье, в которое она была одета в тот день. У Эльзы было маленькое бледное лицо, узкий нос и большие чувственные глаза и губы. Чувственные – такими они были всегда. Боковой свет нежным контуром очерчивал ее грудь. Она была красива настолько, насколько некрасива была Любовь.
Над головами стоявших мужчин на фотографии тонкой тушью было выведено: «Венское братство сохранится! Вечная жизнь! Вечная слава! Ваш друг Элиас».
– Венское братство, – прошептал Кольбейн.
У него был такой вид, как будто он лицом к лицу столкнулся с привидением.
Глава 16
Лондон. Февраль 1943 г.
Насколько Кольбейн мог судить, Джон Монкленд Эктон был гением. Джона приняли в братство профессора Бринка для ведения расчетов, прогнозирования и вычислений для новейших расовых исследований. Джон никогда не был любимчиком Кольбейна. Шотландский парень из высшего общества был для этого чересчур самодовольным и самоуверенным. Теперь Кольбейн понимал, что просто боялся его. Боялся, что широкоплечий остроумный математик станет ухаживать за Эльзой и уведет ее у него. Но угроза пришла с другой стороны.
– В корреспонденции, которую мы расшифровываем, иногда встречаются личные сообщения, – сказал Джон, пристально глядя на Кольбейна. – «Гретель опять болеет. Скучает по отцу», – привел он пример. – Это может быть секретная военная переписка, кодовые имена агентов и операций. Но, как правило, эти сообщения – именно то, чем они кажутся: вести из дома. Некоторое время назад я расшифровал одно такое сообщение.
Джон повторил его на идеальном немецком: «Любимая Э. Я так горжусь. Работаю интенсивно. Результаты присылают быстро. Братство живет. Мои самые теплые пожелания тебе и малышу ЭГ. Э.».
Кольбейн заметил, что Джон пытается распознать его реакцию.
– Оно было отправлено 12 октября 1942 года из военной комендатуры Южной Норвегии на станцию «Гейдельберг».
Кольбейн сидел молча, ожидая продолжения. Он теребил расческу, перебирая пальцами тонкие зубцы из слоновой кости. Они звучали словно арфа.
– Смутные подозрения посетили меня еще в бункере. Но когда я вернулся в казарму, я все окончательно понял. Братство. Сокращения. Э и Э. И ЭГ. Элиас и Эльза. И малыш ЭГ.?
Взгляд Джона замер на Кольбейне.
– Эльза…
Он почувствовал ком в горле.
– Эльза забеременела еще раз. Вскоре после того как ты уехал из Вены. У них с профессором родился ребенок. Сын.
Сын. Ярость медленно впивалась в него ядовитыми зубами и наконец вцепилась, как комодский варан. Он неистово сжал кулаки, вены на шее вздулись, и он почувствовал, как лицо исказилось в гримасе.
Несколько зубцов расчески сломались в его пальцах и упали на стол.
– Я знал, что у нее есть ребенок, – ответил он, обессилев. – Эльза писала мне. Значит, родился мальчик? Здоровый?
Джон тихонько кашлянул, чтобы сгладить неловкость ситуации.
– Думаю, да. Он родился, когда братство распалось. Я видел его всего однажды…
– А она когда-нибудь упоминала о своем первом ребенке? Нашем ребенке?
Джон уставился на скатерть.
– Боже, я ненавижу этого человека, – прошептал Кольбейн.
Он поднял голову.
– Так значит…
– Бринк с Эльзой возродили работу Венского братства?
Джон кивнул.
– Я нашел три сообщения, в которых говорится об этом.
Он показал на конверт, в котором лежала фотография. Кольбейн достал из конверта тонкие шелестящие листы бумаги. На каждом был штамп с надписью большими буквами: «Совершенно секретно».
– Вот первое. Отправлено 2 июня 1941 года. Полгода назад, – сказал Джон, показывая пальцем на одно из сообщений: «Приношу свою глубокую благодарность. Жду встречи. Разные мысли и предложения. Э.».
– Той же осенью, 5 сентября: «Первая поставка пришла поездом. В Греции большие возможности. Результаты тестов соответствуют ожиданиям. Э.».
Джон переместил палец на последний лист бумаги.
– И вот, накануне нового года пришло следующее: «Локуста, E24G554. Э.».
– Локуста, – тихо произнес Кольбейн.
– Локуста, – констатировал Джон. – Вот почему надо торопиться. Поэтому я и вышел на связь с тобой.
Глава 17
– Пакистанцы, сомалийцы, афганцы, шведы и поляки. Что может быть общего в их культурах? Они все хотят смотреть свое чертово дерьмо по телевизору.
Новая параболическая антенна появилась на веранде дома прямо напротив здания полиции на улице Окебергвейен в Грёнланне. На девяти из двадцати балконов красуются огромные тарелки, направленные на юг. Сегодня они установлены у сорока пяти процентов жителей Осло. Самая точная статистика иммигрантов в городе, по мнению Андреаса.
Фредрик стоял в пустой переговорной на седьмом этаже недовольный тем, что считает антенны, вычисляет проценты и думает об Андреасе. Даже продолжительный ночной сон не изгнал из тела усталость после часов, проведенных в Сульру. Он потянулся, поправил на носу тяжелые очки и вдохнул теплый свежий летний воздух, едва проникавший сквозь приоткрытое окно. Приоткрытое ровно настолько, чтобы избежать попыток самоубийства.
За ночь непогода утихла. Теперь по небу плыли летние облака. Обычно в это время на светофоре на улице Грёнланнслейере скапливалось много машин в ожидании зеленого, но не сейчас. Не в последнюю неделю перед государственными праздниками. Всего пара машин промчались, обгоняя велосипедиста в трико и двух молодых девушек с голыми ногами, бежавших трусцой по тротуару.
Еще прежде чем за спиной открылась дверь, Фредрик услышал доносившийся из коридора баритон Себастиана Косса.
– Нам остается наблюдать за тем, во что это превратят СМИ. Пятеро убитых. Бесследно исчезла целая проклятая община. Версия об исламском следе выглядит чертовски убедительной.
Косс произнес «чертовски» с сильным акцентом на «ч»: «Ч-ч-чертовски».
Помощник комиссара полиции замолчал.
– А вот и Бейер, о котором я говорил.
Косс сделал шаг в сторону и подмигнул мужчине, шедшему следом, думая, что сделал это незаметно. Низкорослый, кудрявый, с кустистыми бровями спутник Косса решительными шагами пересек комнату.
Фредрик протянул ему руку, чтобы поздороваться. Мужчина крепким рукопожатием влажной ладони попривествовал Фредрика. На шее у коротышки висел пластиковый значок с изображением королевского льва и тремя большими буквами: СБП.
– Самир Бикфая. Служба безопасности полиции.
Он произнес это бысро и отрывисто, с интонацией, которая выдавала, что норвежский – не его родной язык. Судя по виду коротышки, он был родом откуда-то из восточной части Средиземноморья.
– Очень приятно, – без особенного энтузиазма пробормотал Фредрик, опустив глаза. Следом в комнату вошла молодая стройная женщина, ростом по плечо Косса. Ее кожа была скорее смуглой, чем темной, а черные пышные волосы были зачесаны на прямой пробор. Лицо женщины было широким, с узким выраженным подбородком и круглыми скулами. Фредрик предположил, что она родом из Пакистана или Индии.
– А это Икбаль Кафа, – сказал Косс. – Она из аналитического отдела в СБП, подчиненная Бикфаи. Кафа – специалист по исламскому фундаментализму и терроризму. Я включил ее в твою команду. Она будет связующим звеном между полицией Осло и центральным управлением в этом деле.
– Вот как? – неуверенно произнес Фредрик.
Это был новый поворот в деле.
Выдержав паузу, Самир Бикфая сказал:
– Как вы понимаете, в СБП очень серьезно отнеслись к этому случаю. Работая вместе с полицией, мы сможем более эффективно работать с потоком информации, применяя наши общие знания и опыт.
Самир, может быть, и не учил норвежский с самого детства, но его речь была образцом типичного норвежского бюрократического пустословия. Говоря это, Бикфая положил руку на нижнюю часть поясницы молодой девушки-агента, где короткий пиджак сливался с обтягивающей юбкой. Та показала ему свой маленький кулачок, решительно откинула его руку и сделала еле заметный шаг в сторону.
– Кафа Икбаль, СБП, – представилась она.
Кафа посмотрела сначала на Бейера, а потом перевела взгляд на Косса.
– Икбаль – это моя фамилия.
– Вот как, – хмыкнул помощник комиссара полиции.
– Тут написано Икбаль Кафа, – сказал Косс, показывая на ее бейдж.
– А на двери вашего кабинета написано Косс Себастиан, – парировала она. Ее рукопожатие было крепче, чем ожидал Фредрик.
– Мы будем работать вместе. Очень рада этому.
Фредрик мрачно посмотрел на Косса.
