Ира Титовец
Изнанка
Она повернула голову в сторону дыры окна. Там, сидя на ветке, смотрел на неё ворон. Огромная чёрная птица.
Тут кто-то засмеялся глупой мысли, крикнул вслух: «В хоровод давайте». Парни взяли друг друга за руки и медленно пошли кругом. Другой голос со смехом, пилой взвизгнул «жених и невеста, жених и невеста». Другие подхватили, захохотали, и ход круга усилился.
Кричали все разом, наперебой, вразлад. Роман Эдуардович, скуля, плакал и повторял все время «Мама».
Кто-то споткнулся в темноте, и хоровод полетел сильнее кругом. «Жених и невеста, вам здесь не место».
«Жених и невеста, вам здесь не место».
«Жених и невеста, вам здесь не место».
– Что тебе от меня нужно? – Закричала Люда, зажмурив глаза.
– Остановите круг! – Требовательный, громкий Костин голос разрезал напополам пространство. – Мне? Ничего. – Перешел он почти на шепот. Бесшумно приблизился, и подцепив край тюли, медленно стащил с головы, сметая за собой черные взлохмаченные волосы, что, наэлектризовавшись, протянутыми руками тянулись еще какое-то время за кружевной тряпкой.
– Тогда зачем это всё? Мне нужно идти домой. – Она сделала шаг в сторону, но он в секунду перехватил её локоть, и зашептал, склонившись губами к её уху:
– Это тебе нужно. Просто иногда близкому нужно помочь. Ты же сама видишь, что вокруг. Вокруг одна пустота. Они уже рождаются мертвыми, с чернотой внутри. Впереди ни у кого ничего не будет. Посмотри на них на всех! – Он обвел руками темное помещение. Парни поджимая губы жались по углам. Все молчали, кроме скулящего Романа Эдуардовича.
– Это всё ненастоящее, фальшивка! Но никому и не придёт в голову что-то менять. Тебе же если дать выбор, ты же не станешь ничего выбирать! – Он облизнул губы, переводя дыхание.
– Поэтому есть я. – Он чуть сильнее сжал её локоть. Сердце её стучало так же громко, как его шепот в ухе. Она умоляюще посмотрела ему в глаза. Его теплое дыхание почти согревало. – Ты же этого не хочешь?
– Все живут так, как им нравится, или всем устраивает их. Отпусти меня.
– Ты никогда не будешь счастливой, Люда. Ты по-настоящему живая. Поэтому тебе нужно помочь. – Костик отошел на несколько шагов назад. – Отпустите его! – Скомандовал, кивнув на тихо скулящего Романа Эдуардовича.
Тот, ссутулившись, и почти согнувшись, в несколько шагов дошаркал до Люды, и больно схватил её за локоть, вцепившись своей рукой. Он что-то неразборчиво бормотал, иногда переходя на сиплые гортанные стоны. Шум в голове Люды усиливался, рос, раздирал. «Не думай!» – Сказала она себе. «Ты на берегу моря молочно-белый песок и дымка утра. Кто-то, нагнувшись, собирает выброшенные водоросли. Ты идешь ему навстречу.»
– Отпусти меня. – Она устало повторяла одно и то же, мотнула головой, глядя себе под ноги. Становилось всё темнее. Черным гудронным пластом по всему небу роились тучи, вокруг всё окрасилось в монохромный непрозрачный сине-серый цвет. Редкие отблески света, тонкими лучами пробивающиеся через пласты туч вот-вот потонут в словно ручкой нарисованных кустах, и силуэтах деревьев. Еще немного.
– Толкни его, Люда! – Костик четко, коротко и тихо выплюнул эту фразу.
– Что? Ты рехнулся? – Ребята вокруг растерянно разомкнули руки. Никто не проронил ни слова. Люда огляделась, чуть поворачиваясь по сторонам, но все отводили глаза. Тишину нарушало только скуление и постанывание Романа Эдуардовича.
– Люда, он же урод, его ничего не ждет в этой жизни, кроме страдания. – Устало выдохнул Костя. – Просто толкни его. Там высоко, он не почувствует боли. Ты выиграешь эту игру. Ты другая, пойми, тебе это самой нужно.
– Какая игра, это живой человек. Его мама ищет там по всем улицам бегает. – Люда сгорбилась, ссутулившись под залетевшим в окно потоком ветра. Роман Эдуардович тоже встрепенулся, и задрожал. Залепетал сильнее «мама-мама-мама-мама». Почти задыхаясь, выговорил четко еще раз, задергавшись, переминаясь с ноги на ногу, но не двигаясь с места, крепче сжав локоть Люды.
– Человек создан для зла, дорогая. Кто-то по глупости укрощает себя, загоняя в ловушку жалостливого вранья, но мы же знаем, что к чему. У иных людей годы уходят на то, чтобы уговорить себя, заболтать своё внутреннее животное. «Я хороший», гладят они себя, давая десятку на любую благотворительность. «Я хороший», сжимаются кулаки, но не дают в ответ, когда тебя ударили или оскорбили. «Я хороший» кричат они ночью в черное окно, просто я очень вежливый, просто меня сделают изгоем», шепчут они в пустое открытое окно. Но ты не такая! Ты же понимаешь, что лучше быть распоследним негодяем, но честно себе сказать об этом, чем годами, да что там годами, целую всю жизнь жевать одну и ту же пластинку. – Она молчала, не глядя на него. Сердце стучало так, что казалось вырвется птицей наружу.
– Толкни его! – Зло, яростно закричал Костик что есть сил.
«Мама!» – С диким, животным криком Роман Эдуардович бросился поперек рук и тел, парней, что стояли плечо к плечу полукругом, закрывая собой проход к лестнице. Он тащил за собой и Люду, не в силах расцепить пальцы. Он не мог так быстро прорваться через ребят, что не давали ему пройти, сцепив руки, и стоя плечо к плечу, и зарычал. Обнаженные желтые зубы делали его похожим на обезумевшее животное.
Он держал Люду за руку так крепко, что кожа побелела вокруг его хватки. Ей уже было все равно. Очень странно ощущать себя животным, что без суда привели на забой. Столкнувшись с плотной толпой, он дернулся назад, и, зацепившись ногой за кирпич, пошатнулся в сторону дыры. Схватившись двумя огромными руками за Люду, и, издав рыдающий, сдавленный вопль, он сделал нелепое движение, оступился, и оба они повалились в темноту.
Роман Эдуардович летел, безнадёжно запрокинув голову вбок, как будто хотел посмотреть, что там позади.
Она ощутила вдруг за острым страхом облегчение, как будто больше не было проблем, не было страхов, не было ничего, что нужно было решать прямо сейчас. В этом здании. В этой жизни.
Перед ней было море, соленый ветер, и ракушка в руках. Звуки постепенно замерли.
Стало легко, и очень холодно.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. лес
Глава 1.
Она приземлилась на кучу пыльного тряпья, сброшенного в темном углу. От удара пыль залпом взвилась вертикально вверх, уперлась в сводчатый каменный потолок, и бесшумно, медленно оседала, переливаясь песчинками там, где попадала на луч дневного света, проходившего через вход в грот. Страх, сдавивший горло не давал глубоко дышать, и грудь вздымалась часто-часто. Двигаться не хотелось, но руки тревожно шарили повсюду, словно стараясь зацепиться за что-то знакомое, найти что-то осязаемое и не немое. Со стороны входа, заслонив яркий свет, на встречу медленно двигалась фигура. Из-за света сзади, казалось, что она со всех сторон светится, как нимб, розово-желтой полоской. Глаза защипало, и пришлось прикрыть их тыльной стороной руки. Откуда-то сверху чуть слышны были стоны и крики. Звук будто был выкручен на минимальную громкость.
Она инстинктивно отползла к самой стене пещеры, путаясь в тряпках, случайно наматывая на ноги рукава старых кофт, озираясь, нет ли еще какой лазейки или щели, куда можно было бы спрятаться. Глаза меж тем привыкли к яркому свету, и то, что медленно приближалось, уже не казалось таким страшным. Плотный халат, наброшенный поверх белой льняной кофты, был распахнут, и чуть трепыхался краями от непонятно, откуда здесь взявшегося сквозняка. На голове у мужчины была странного вида шапка, расшитая причудливым узором.
– Ты кто такая? – Прищурился хозяин пещеры. Его и так сильно раскосые глаза вытянулись в нитку.
– Мы упали! Мы спасались от прилива в замке! – Она вскочила на ноги, и сбивчиво и пискляво выпалила на одном дыхании. Грудь заходила волнами еще чаще.
– Мы? Кто мы? – Он огляделся. – Ты одна сюда свалилась.
Она тоже вертела головой по сторонам. Пещера была большая, с высоким сводом по центру. По углам лежали обрывки одежды, тонкие кожаные ремни, обрывки мятой грязной простыни, подошва ботинка, осколок чашки. Посередине еще тлел черными кусками обугленной древесины очаг, обложенный по кругу камнями. Над костром на крепких рогатинах, зажатых камнями, был прилажен чугунный чайник, обгоревший и покрытый сажей.
– Что ты тут ищешь? – Мужчина сделал шаг вперед.
– Робина нет! – Она суетливо обшарила все тряпки, на которые упала, осмотрела каменные приступы вокруг. – Скажите, где Робин? – Она прикрыла глаза обеими руками, наверное, надеясь, что это затянувшийся сон, и ей поможет открыть и закрыть глаза. Открыла – ничего не изменилось. От рук, перетеребивших все углы пахло пылью и затхлостью.
– Если его тут нет, значит он, возможно, там? – Мужчина поднял указательный палец наверх, обошел её, и с неудовольствием, на некотором расстоянии, рассматривал большую дыру в потолке. Настоящий тоннель. Это оттуда шел сквозняк. Это оттуда доносились слабые звуки – как будто кричит кто-то, беготня и громкие стоны. Мужчина тоже прислушивался к этим звукам. Он с досадой потер спину, поправляя замявшийся халат, и с таким удивлением смотрел на эту дыру, будто тоже её видел впервые.
– Дыры этой не было. И тебя не было. – Его голос был очень ровный, равнодушный, экономящий на звуках.
– Мне бы очень хотелось обратно. – У неё раскраснелось лицо, и она как будто что-то крутила в руках, хотя у нее там ничего не было. Как будто небольшая бумага, свернутая свитком, которую можно скручивать и раскручивать раз за разом, всё тоньше и тоньше.
Лицо начало гореть. В голове нарастал гул, глаза щипало. Она еще раз перетрясла каждую тряпку на полу, обшарила ладонями каждый камень пола, и беззвучно открывая и закрывая рот, набирая в грудь воздуха для нового вопроса, но так и не решаясь что-то сказать, просто села со стороны ближайшей стены пещеры. Мужчина молчаливо наблюдал за ней со стороны, не вмешиваясь.
– Ну вот что, давай-ка ты обратно иди. Пока дыра еще в пещере есть, и слышно голоса, можно обратно попробовать попасть. Ты одна сюда прилетела, давай-ка помогу тебе туда забраться. – В его руках появилась откуда-то деревянная самодельная лестница, и моток веревки. Он засуетился, приставляя лестницу к дыре, стараясь не вставать под сам лаз.
– Давай, полезай наверх, а там веревкой уцепишься за выступ и как-нибудь уж проберешься. Пока еще виден ход, тебе нужно вернуться. Я подсажу, а там тебя само прихватит и потащит. Не бойся. – Он протянул веревку, смотанную кольцом.
Лестница не выглядела надежно, это были палки, скрученные между собой бечевкой. Дыра, казалось, стала чуть больше, чем была в самом начале.
Она поднялась на несколько перекладин лестницы, сжала в руках веревку.
– А вы точно не видели тут никого, кроме меня? Я не одна упала сюда – Она опять начала шарить глазами о пещере. – Со мной был мой друг. Робин.
– Никого здесь кроме тебя не было, да и тебя тут не ждали, уж поверь мне. Кидай веревку наверх, и проваливай отсюда! – Мужчина внезапно почти сорвался на крик. Без предупреждения, подтолкнул вверх, поцарапав плечо огрубевшей ладонью.
Она приблизилась к дыре вплотную. Темный пористый камень, с полосками-царапинами, кругом идущими по всей поверхности. Дыра шла наверх.
При приближении звуки стали резче, стали слышны сирены, и крики людей. Из дыры пахнуло сырыми опавшими листьями. В пещере же не было никаких запахов, кроме пыли, и ветоши, а при приближении к тоннелю появлялся запах сырости, земли, и сладковатой гнили. От лаза шло движение воздуха, несущее наверх. Или внутрь чего-то совсем иного. Она замерла, и выпустила веревку из рук.
– Знаете что? Я не могу уйти без моего друга, я не могла попасть сюда одна, мы вдвоем упали. – Она быстро спрыгнула с лестницы – У нас разрушился замок из песка, и мы прыгнули в дыру. Мне нужно найти его.
– Он у жнецов. – Чуть слышно сказал мужчина, и нахмурился.
– Что еще за жнецы? – Уми недоверчиво посмотрела на него, но он не ответил.
– Лезь обратно, здесь никого ты не найдешь.
– Мне нужно на воздух! – Она рывком, в несколько шагов проскочила через всю пещеру, чуть задев мужчину локтем, и выскочила наружу.
Ей показалось, что он гонится за ней, поэтому побежала еще быстрее, не разбирая дороги, глядя себе под ноги – по сухой траве, песку, и утоптанной серой глине так быстро, как могла, не оборачивалась. Когда земляные валы закончились, она, задыхаясь, встала, поставив руки на колени, и, тяжело дыша, осмотрелась.
Вокруг не было воды, лишь степь, и земляные бугры. Пепельно-желтые обрывки травы, едва двигавшиеся от горячего, медленно ходящего воздуха, и до горизонта – ни одного дерева. Под ногами – каменистая широкая дорога. Она подняла высушенную добела шкурку насекомого, похоже, что осы, лежавшую рядом с ее ботинком.
Далеко впереди черным маревом маячил лес.
–А где океан? – она сказала вслух сама себе.
– У них нет океана. Только степь и лес – Ответила она самой себе, и испуганно озираясь по сторонам, медленно повернула в обратную сторону.
Небо становилось все плотнее, облака медленно наползали друг на друга с других концов света, и были небрежно развешаны комковатой желтой ватой, вынутой из старой плюшевой игрушки. Солнце палило нещадно, обжигая кожу, что и так горела при каждом порыве ветра, что обдавал с ног до головы сухой пыльной волной. Хотелось в тень, обратно, внутрь холодной пещеры.
Устав идти, она привстала, и осмотрелась. Вдоль косой песчаной насыпи шло огромное поле со спелой, необычайно большой кукурузой. За кипящим желто-зеленым маревом шло уже убранное пространство, с серыми бустылами срезанных стеблей, жестким ершиком торчавшими на километры вперед.
Поле с кукурузой бурлило, шло волнами. Початки – огромные, шевелящиеся, обернутый множеством желто-серых волокон, чуть пульсировали, иногда вспыхивая бледным полупрозрачным светом. Вспыхивали, и сметались огромными косами с края.
Почувствовав движение сверху, она задрала голову и увидела длинный ряд идущих по полю, плечом к плечу. Жнецы! Большие, уходящие плечами в небо. Как будто сложенные из бумаги для оригами, матово-серого цвета. Того и гляди вспыхнут под палящим солнцем. А они и не думают останавливаться, машут косами, оставляя покос позади себя. А полю их нет конца и края. Жнецы идут ровно, молча, только желтые брызги летят из-под кос.
Тут ей в голову пришла мысль.
– Жнецы! Жне–цыыы! – Будь здесь эхо, хором бы разнеслось по округе. Но эха здесь нет. Она вдыхает полную грудь воздуха, и кричит ввысь, больно запрокинув голову. И ещё, и ещё раз.
Тут что-то начало происходить. Как будто время встало, или сломался огромный механизм. Наступила тишина, сломавшая любые другие звуки. Ветер исчез.
– Странно. И страшно. – Успела сказать вслух она. Но тишина стояла такая, что слышно было, как часто бьется сердце. Сверху началось такое колебание, как будто один за одним летели с гигантской крыши листы фанеры и шифера, воздух пришел в движение, и, из-за облаков показалось огромное, исполинское лицо ближайшего к краю поля жнеца. Увидев её, он на секунду скрылся обратно в облаках, но спустя несколько секунд все пространство пришло в движение – бумажная фигура, встав на одно колено, склонилась головой к её голове. В одной руке он продолжал держать огромную рукоятку, уходящую за облака, второй держался за колено. Это было что-то среднее между деревянным манекеном, и лицом человека, которого рисуют на уроках изобразительного искусства, с грубыми, как по пунктиру сложенными краями черт лица, без глаз, но с большим ртом. Столько силы, нечеловеческой и бессловесной было внутри. Лицо повернулось к ней, поравнявшись губами с макушкой.
– Что. Тебе. Нужно. – Провыло ветром, горном, вороньим криком.
– Мне бы узнать… – Она запнулась. А что ей нужно узнать? Как попасть домой? Нужно что-то конкретное.
Фигура зашевелилась, было видно, что ещё секунда, и она скроется опять в облаках, продолжив работу, хорошо если не раздавит девчонку от досады потерянного времени.
– Стой, стой! Не знаешь ли ты, как найти Робина? Это мой друг.
Жнец сипло, с надрывом, словно кто-то кидал камни в ведро, начала подниматься. Подул очень сильный ветер, принёсший удаляющееся сверху:
– Глупая. Девчонка. – И голова скрылась в облаках. Воздух опять набрал силы, косы заходили маятниками, ровно и слаженно, с шелестом проходясь ряд за рядом.
Она сидела и плакала на каменистой дороге рядом с полем. Одна, без Робина, без бабушки. Что же теперь будет?
Уми поплелась к пещере. Старик сидел у входа, скрестив ноги. Он, завидев её, начал махать руками, мол и нечего идти сюда, поворачивай обратно.
– Я обратно хочу. – Пискляво, задрожав произнесла Уми.
– Отчего же ты сразу не пошла, пока ещё можно было проскользнуть обратно? – Закричал старик.
– Не знаю. Я хотела вернуть Робина. А его здесь нет. Я обратно хочу, к бабушке. Там океан. – Её трясло, голос сделался тихим и слабым.
– Я не знаю, как тебе помочь, дыра закрылась окончательно. Ещё час назад оттуда сыпало песком, и слышался гул голосов, а сейчас смотри – Он постучал палкой по камню свода пещеры. – Камень и камень. – Стук гулом прошёлся по всей пещере.
Уми легла на живот, лицом к земле, и беззвучно плакала. Старик пошёл внутрь пещеры. Выбрал из двух пиал белую, всыпал мелко порубленных веток, и щепоть бурой массы, на вид как дорожная пыль, залил кипятком, с только что снятого с огня чайника, и, усевшись у входа пещеры, замер в ожидании, когда немного остынет и можно будет прихлебнуть беззубым ртом.
Уми, недолго пролежав, медленно встала, и подсела к нему.
– Что же мне делать?
– А я почем знаю? Выпей вот, и иди отсюда. Он протянул ей свою пиалу, но, не дождавшись встречного движения, чуть отодвинулся.
– Что же мне делать? – Повторила она механически, даже не задумываясь о том, что там бубнит старик.
– Все хотят знать, что им делать, девочка. Если бы я знал, что мне нужно делать, может и не сидел бы здесь. А так никто мне не сказал, что делать, значит и спрос только с меня – что же я наделал. – Старик тут расхохотался, от беззубого черного рта потянуло гнилью, и тухлым илом.
– Я не знаю, куда мне тут нужно.
– Бывает. – Старик чесал свой бок и смотрел на голое запястье руки. – Ты бы шла своей дорогой. – Он запахнул халат, резко встал и загромыхал чашками в глубине пещеры.
– Куда же мне идти?
– Ну что ты заладила! – Голос старика начал подниматься в тембре. – Иди отсюда я сказал, пока жнецов не позвал. Иди! Не захотела обратно, так значит иди. Вон видишь, черный дым валит на том конце леса? Тебе туда и дорога.
Уми не пошевелилась, только сжалась еще сильнее.
– Проваливай! – Заорал он вдруг. – Крик рокотом пролетел кругом по пещере, и дойдя до Уми, оборвался. Старик сплюнул под ноги, и сам себе под нос проворчал «Балаган».
Она встала и, медленно переставляя ноги, пошла по той же дороге, минуя насыпи, лоснящееся поле, каменистые перекаты. Жнецы были уже далеко. Уже еле были видны пещеры, белел халат старика, что так и сидел у входа, и сам больше походил на соляную фигуру, когда она приостановилась, чтобы осмотреться.
Перед ней до горизонта шло скошенное поле. Ни травинки. Над полем гудело, как будто невидимый рой пчел завис в небе. Но пчел не было, не было и цветов вокруг. Бурые бустылы колосьев, давно отсохших и увядших. Очень далеко впереди виднелся острыми зубьями лес. Из глубины леса валил густой черный дым, что, впрочем, казался нереальным, потому что стоило ему подняться чуть выше макушек деревьев, его подхватывал ветер и мигом, радостно и жадно растрепывал на части.
Пришлось идти через поле, царапая в кровь ноги, и, каждый раз спотыкаясь, причёрпывая сухой серой земли по самую щиколотку.
Гул усилился.
Уми обернулась – сплошное поле, она далеко прошла, ни дерева, ни пригорка, чтобы спрятаться, случись что. Прищурила глаза, всматриваясь в линию, где небо соединяется с полем. Солнце жгло веки, искажало цвета, горизонт рассыпался на блики и лужицы. Вдалеке, весело подскакивая на кочках, неслось перекати-поле. Большого размера, в метр диаметром, плотным комом сплетенное из выбивающихся частей. Этот оплёток колесом всё катился и катился вперед, не меняя направления, увеличиваясь в размерах, прямиком на неё.
Да оно совсем не простое, это перекати поле – сплетенное из рук, ног, голов, отдельных частей тела, торчащих пальцев и вихров волос. Уми решила остановиться, и просто ждать. Оно не просто катилось, оно стонало и ругалось, подскакивая на кочках, одна из голов отчаянно охала и кляла всё на свете, слышались хлопки ладонями, пересвист и стон.
Оно подкатилось, и замерло настороженно чуть поодаль.
– Ты кто это такая? – Пискляво спросила одна из голов. Рыжие вихры были примяты, с ошметками сухой травы и комками грязи. Голова крутила шеей, чтобы посмотреть Уми в глаза, но не получалось.
– А ну, колупаи, разверните немного! Вперед чуток, я разгляжу кто это, вроде новенькая. – Колесо зашевелилось, вылезла одна рука откуда-то снизу, вторая синюшного цвета появилась сбоку, и они, как веслами, двигали это неровное колесо тел, пока наконец голова не стала ровно.
– Ага, новенькая. – Большой шрам у края рта был как бы продолжением губ, порождая ухмылку каждый раз, как голова даже чуть улыбалась.
Дотронувшись до ее голой грязной щиколотки, рука вздрогнула, метнулась к слипшейся плоти, откуда вышла. Колесо тел загудело, завибрировало. Одна из нижних голов, сплевывая серый мутный сгусток, заорала:
– Не трогать! Не трогайте ее! – Рука судорожно терла пальцами о комковатую сухую землю. Уми стояла, как вкопанная.
– Ну накаркали, вороны ититые. И стоило тащиться только! – Рыжая голова примяла губы, брезгливо глядя вниз на руку, что всё еще оттиралась о землю.
– А куда мне идти? – Осмелела она, видя, что никто не собирается к ней даже прикасаться.
– А тут всего два пути. Початки сами образуются, туда не влезть. – Голова кивнула в сторону зеленого поля, нехорошо прищурилась, и сплюнула ей под ноги. – А тебе в лес надо, там тебя живо проводят куда следует.
– Кто проводит? Куда следует?
– А вот сама и увидишь, Расщеколда. – Головы заржали на все лады, – Ну, чего застыла? Зенки выпятила. А ну проваливай отсюда, пока не провалилась, гниль шалая! – Колесо медленно, недобро глядя всеми головами, начало надвигаться на неё. Уми сделала пару неловких шагов назад. Перекати поле смолкло, у ближайшей из голов раздувались ноздри, а губы плотно сжались. Никто больше не смеялся, не разговаривал. Только напряженное дыхание, да частный перебор стучащими ладонями слышался, передвигая себя вперед понемногу.
Уми выдохнула, и побежала в лес. Не оборачиваясь, и не думая, что бы значил нарастающий гул позади. Бежала, забыв счет шагам, лишь бы выбраться из этих бустылов сухого поля поскорее.
На излете поля она обернулась. Живого колеса нигде не было видно, вдали только колыхались рубахами Жнецы, плечами уходя, и скрываясь в облаках, возвышаясь над шевелящимися початками, над бледным скошенным пустырем, над всем, до чего доставал глаз. Косы маятником, слаженно чесали всё, что выросло.
Впереди черной, еловой, неприветливой полосой стоял лес, что начинался с крутого холма наверх, который как приступ к крепости, не разрешал просто так, с наскока войти.
Цепляясь за растущие промеж ели кусты, она взобралась наверх, и, оказавшись на ровной земле, двинулась туда, где было больше солнца, где деревья не казались не так плотно растущими, и виднелось некое подобие звериной узкой тропы.
Идти мешал густой подлесок, она, царапая ноги пролезла мимо колючих кустов, и, перелезая через упавшие деревья, все же старалась не упускать из виду тропу.
Шла долго, пока под лопатками не заныло.
Только тогда она встала посредине небольшой поляны, покрытой мхом, и огляделась, прислушиваясь. Не было слышно ни птиц, ни комаров, ни ветра, что обычно треплет макушки деревьев. Ни хруста веток от мелькнувшей белки, или проломов сухого мха под ногами более крупного животного. Ничего. Огромный белый шар солнца стоял еще высоко, с трудом пробиваясь через плотную завесу мутных облаков. Во рту быстро пересохло, сердце колотилось, как рваный пакет, зацепившийся за кусок арматуры на стройке, в глазах пестрили разноцветные точки.
Всматриваясь в каждый доступный глазу уголок вокруг поляны, и сделав три или четыре оборота вокруг себя, она вдруг тяжелым кулём осела на бок. Она не знала этих деревьев, что росли по краям. Нижней юбкой шли кусты с острыми шипами, но без ягод или цветов. Зато мох был как обычный мох, сухой, царапающий кожу. По щекам побежали слезы.
– Кто здесь? – Крикнула налево.
– Кто-нибудь слышит меня? – Крикнула направо. Эха здесь не было, и слова не разлетелись широкой призмой через деревья, а попадали прямо под ноги. Поцарапанные ноги начали зудеть.
Медленно поднявшись, она побрела наугад, не трогая опухшие глаза, и не глядя по сторонам, не вычисляя, куда её может привести этот путь. Долго пробиралась через колючие кусты, с мягкими мраморными листьями, что невысоким, но плотным ковром покрывали всё пространство под ногами. Это длилось так долго, что ноги затекли, их приходилось высоко поднимать, словно важная цапля шагает из одной части илистого болота в другую.
В лесу что-то дернулось, оборвалась ветка дерева. Ближе стало слышно, как треснул сухой мох. Звук её шагов будто раздвоился, и шелестящим эхо брёл отдельно, чуть позади.
Шорк. Шорк. Шорк.
Она, остановилась, оглядываясь в одну и в другую сторону. Ничего не видно, кроме густых зарослей. Она громко выдохнула, и ускорила шаг.
Шорк. Шорк. Шорк.
Как будто хромает кто-то, подтягивая больную или зашибленную ноги, царапая ботинком по земле, и разгребая хвойное дно леса на две половины. Это были настоящие шаги за её спиной. Уми резко развернулась. Только густые тени прятались за могучими стволами деревьев. Но шаги были как у взрослого человека. Очень близко.
– Кто тут? – Нерешительно спросила она. Никто не ответил.
Сердце колотилось часто-часто, и, не решившись осмотреться или подождать немного, Уми понеслась вперед, не оборачиваясь, раздирая лодыжки о колючий подлесок.
Постепенно лес менялся. Появились сосны, сначала сухие, и сучковатые. Потом больше, и крупнее, чуть разбавленные деревьями, названий которых она не знала. Красная матовая кора, переливаясь в лучах заходящего солнца отливала зеленым, и желтым, и чуть синим – в зависимости от того, с какого угла смотреть. Пару раз Уми останавливалась, перевести дыхание, и, опершись на красное дерево, очень удивилась – на ощупь кора была жесткой, гладкой, и теплой. Расстояние меж деревьев увеличивалось, кусты исчезли, и старые еловые иглы шелухой шуршали под каждым взмахом стопы.
Лес осветился напоследок, как через оранжевое стекло. По земле шли полосами широкие тени от деревьев, длинными схлестывающимися лентами, уходящими внутрь, в черноту горизонта.
Треснула ветка. Она вскинула голову в эту сторону, силясь разглядеть, кто или что это. Глаза слеплялись от равномерного густого сумеречного света.
Под ноги покатился камешек, брошенный с той же стороны. Уми чуть подняла голову, и на высоте в два человеческих роста увидела осторожно выглядывающего мужчину.
Подойдя ближе, стало понятно, что он никакой не великан, а просто стоит сбоку, на большой ветке, почти обнимая дерево, в заляпанном длинном черном платье, с седыми волосами, спутанными кочками, висящими по бокам.
– Ты кто такая? – Тихо просил он грубым, низким голосом.
– Я не знаю куда мне идти. Меня там бабушка ждет – Она неопределенно махнула рукой. – Но, кажется. Обратно дороги нет. – Уми неудобно закинула голову, чтобы можно было смотреть в глаза, когда говоришь. От этого голос немного срывался.
– Обожди. Слезу. – Мужчина, подхватив подол платья, ловко и очень быстро спустился с дерева. Вблизи он оказался нестарым мужчиной с орлиным носом, и большими размашистыми бровями над синими, полуприкрытыми глазами. И абсолютно седой.
– Чаю будешь? – Спросил он, и, не дожидаясь ответа, махнул рукой, мол, пошли за мной. – На этой поляне безопасно разводить костер. Пройдя метров десять, в густых кустах нашлась самодельная деревянная тренога, и закопченный черный чайник, уже наполненный водой. Кострище было неподалёку, замаскированное еловыми ветками.
– Как ты сюда попал? – Спросила Уми без особой надежды на ответ. Она ходила за ним по пятам, рассматривая, что он делает. Мужчина с дерева не отвечал. Молча развел костер. Молча откопал из углубления рядом с тропой чашку и какую-то миску. – Вместо чашки вполне сойдет. – Потряс перед её носом.
– Как и все – Пожал плечами. Сырые поленья трещали, и никак не хотели разгораться. Встав на колени, он протяжно дул в самый центр костра. Подбросив мелких прутов с земли, он еще долго дул, и размахивал плотным куском бересты над деревяшками. Нехотя, но разгорелось пламя. Когда вода закипела, он сгреб немного еловых веток с земли, остатков шишек, и сухой травы, да так и бросил щепотью в чайник.
– А почему здесь все пьют чай? – Уми, обжигая рот, прихлебнула из миски с облупленной синей краской.
– Хе – крякнул он, тоже обжегшись. – Есть и пить здесь не хочется, а согреться всем охота. Я всё время мерзну. А когда мерзнешь – ничего не надо, ни двигаться, ни говорить, ни жить. Потому все и пьют, наверное. Мне этот чайник, можно сказать, в наследство достался, от одного дурачка, что шел к черным трубам. – Он посмотрел ей в глаза, нехорошо посмотрел, и надолго замолчал.
– Я не хочу здесь оставаться. Я хочу к бабушке обратно. Наверное, можно как-то выбраться из этих мест.
Он молчал.
– Ты пробовал идти дальше?
– На поле с жнецами делать нечего. К жнецам и соваться нечего, только лишних проблем наберешься. И остается только вот это. – Он обвёл обеими руками по сторонам, словно трогая по краю невидимый шар. – По краям везде черный лес, туда я не хотел бы соваться, да и тебе не советую.
– Куда же нам идти?
– Да, похоже, что идти некуда. – Он мрачно усмехнулся.
– Я здесь встречаю иногда людей, тебя вот встретил. Была недавно целая толпа женщин в уродливых восточных костюмах. Все на одно лицо были, суетные, крикливые. Но их быстро переловили. Здесь еще живет горстка непонятно кого, за опушкой. Вот они и ловят всех нездешних. – Он усмехнулся. – Они правда за опушкой на поляне живут, оттуда же начинается дорога, по которой они ходят в тот, другой лес. Оттуда черный дым валит постоянно, но я ни разу не заходил далеко, страшно там. Есть места, куда человеку соваться не положено. Хотя мне очень интересно, что там. Даже эти ловцы ходят по тропе, трусят один за одним. Я ни за что не пошел бы туда человеком. Страшно. Был бы зверем, тогда бы только пошел. Часто про это думаю. Что, если можно было бы зверем стать. Расступился бы черный лес? Может сбросил бы покрывало своей жути, из липкой темноты вырисовались бы стволы и лапы деревьев. Овраги, усеянные корнями и изрытые кабанами не были бы такими пугающими. На кромках мелких ямок еще пахнет слюной и мокротой пятачков, отталкивая, как от чужого огороженного, и гоня чужака дальше, и дальше в глубь леса. Я бы хотел почуять под землей тепло заячьих тел, сбившихся в ночной ком. Ощутить на каждом кусте по птице, тревожно спящей, и расстроиться, что всё равно не достать. А под листьями лежат прошлогодние вертушки, не сбросившие семян, да так и загнившие, засеревшие под грудой опавших листьев. Но я не зверь, Уми. Так это жаль иной раз. Вот сижу у костра, и каждый сломанный сук в черноте леса причиняет жуткую, почти физическую боль от страха.