Ирина Шерри
До встречи с собой
Не замечая ничего вокруг, резко поднимаюсь, на выдохе подхватываю свои вещи и, не реагируя на отклики Ника, скрываюсь в тени вековых деревьев. Их так много… И они такие большие…Что кажется, я вот-вот среди них растворюсь… Но голос Ника… Он то и дело приближается ко мне… Дышит в спину… И эта абстрактная близости сводит меня с ума.
Я без оглядки бегу вглубь, падая и вновь поднимаюсь, пока не выдыхаюсь из сил. Мокрая и изможденная долгой дорогой и волнительными событиями, прячусь от назойливого голоса в большом дубле одной из сосен и устало прикрываю веки.
Начать сначала
С трудом разлепив ресницы, медленно открываю глаза, что едва могут что-то различить во влажной чернильной темноте. Резкие звуки бушующей непогоды отдаются эхом по деревянным стенам домика, в котором я, судя по обстановке, нахожусь.
Странные ощущения в груди усиливаются, становясь всё более вязкими, когда металлические петли криво скрипят под действием внешней силы. Повинуясь маниакальному желанию спастись, медленно сжимаю пальцы в кулаки и через трубочку не спеша выдыхаю, мысленно считая до десяти.
Тень заходит в дом тихо, и словно одетый в рясу с ног до головы прислужник, медленно продвигается ко мне для кары. Израненное сердце словно старая собака, по-прежнему очаровательное и доброе снаружи, но без прежней силы внутри, отчаянно бьётся от стены ребер. Стукается как баскетбольный мячик о пол, и с импульсом возвращается обратно. Больно… И эта боль усиливается с каждым новым шагом незнакомца в тёмном одеянии. Я инстинктивно зажимаю рот ладонью, сдерживая жалостливый порыв закричать, когда он склоняется на до мной.
– Жива? – тихий хриплый голос звучит в тишине так громко, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закрыть уши руками.
– Дыа, – отвечаю, когда морщинистая ладонь касается моего лица, скользя по нему пальцами.
– Не бойся, девочка, – шепчет, считывая с дрожью мой страх, – ты в безопасности, – произносит старик, растягивая гласные.
– Кто вы? – сипло интересуюсь, когда он удаляется в противоположную сторону дома, по пути затрагивая металлические конструкции, что, подчиняясь, следом за ним издают музыкальный аккомпанемент.
– Ты могла умереть, – вбрасывает информацию, очевидно не намереваясь отвечать на мой вопрос, вместе с тем что-то металлическое грузно опускается на поверхность, после чего алюминиевый ковш зачерпывает воду, скрежеча по дну пластика, куда-то сливает.
Едва ворочая языком от сухости во рту, пытаюсь разговорить моего очередного спасителя:
– О чём это вы? – приподнимаюсь на локтях чуть выше, когда мужчина зажигает свечу на стене и вместе с серебряной кружкой в руках движется в мою сторону.
– Ты уснула в дупле одного из деревьев, совсем рядом с дьявольской травой, – протягивает мне ледяную воду, прежде чем сесть на стул чуть поодаль.
– С травой кого? – спрашиваю, промокнув горло водой. Ядреная какая.
– Дьявола, – произносит пожилой мужчина азиатской внешности с крупным лицом и мощинистым телом, весьма гармонично уживающимся с довольно маленьким ростом, ничуть не тушуясь под поим внимательным взглядом, – это красивое белоснежное растение вызывает галлюцинации и делирий.
– Эээ, – выталкиваю из себя, пытаясь подобрать упавшую челюсть.
– Содержащиеся в цветках вещества при длительном воздействии могут привести к смерти, – мужчина возвращается на импровизированную кухню, состоящую из одного подвесного шкафчика с оторванной дверцей и такой же неряшливой тумбы, играющей роль стола.
– Так Вы меня спасли? – спрашиваю в удаляющуюся спину. Морозный воздух просачивается через прогалы бруса, поэтому я съеживаюсь под обветшалым одеялом, прижимая колени к себе.
– Получается так, – он даже не дергается, произнося ответ. И это меня злит. Напрягает до такой степени, что я, не сдержавшись, реву:
– Зачем? Зачем Вы сделали это? – и вот уже я, босая и лохматая, едва стою посреди комнаты, разглядывая низенького мужчину лет шестидесяти.
– Как это зачем? – ни одна морщинка не дергается на его лице, лишь полы длинной мантии, вторящей движению ветра,– так или иначе любой человек хочет быть спасенным. Даже делая последний шаг, он с надеждой оборачивается назад.
– А если я не хочу…, – топаю ногой, задевая одну из половиц. Та неприятно поскрипывает, но не ломается.
– Значит этому есть причина, – старец протягивает мне помятую миску с рисом.
– Нет, никаких причин нет, – отнекиваюсь, приближаясь обратно к кровати.
– Девочка, отрицая возможное, ты лишний раз его подтверждаешь, – я падаю обратно на промятый матрац, а он продвигается ближе, словно коршун настигая меня. Вытягивает из под меня одеяло и вновь укутывает сверху. Смутные воспоминания о теплых руках, согревающих замерзшее тело, расторопное неравномерное движение по камням, боль от которых аукается в шее, объемная материя, оберегающая от ветра сверху.
– Кто вы? – спрашиваю, когда мужчина подносит ложку с рисом к моему рту.
– А кем меня видишь ты? – он продолжает свою миссию, при этом наконец-то отвечая на мои вопросы. Я следую его примеру, но для этого приходится раз за разом глотать безвкусные белые зерна.
– Мастером Угвэйем, – несколько рисовинок выпадает из рта.
– И кто он? – мужчина оставляет тарелку с едой в сторону, и я, прикрыв глаза выдыхаю. Больше в меня бы точно не влезло.
– Черепаха, – воображение тут же подкидывает картинку, на которой моя голова покоится на плече Алана, и мы, на фоне падающих с вершины звезд, неистово истощая запасы еды, смотрим мульт про нерасторопную и неуклюжую панду. Непохожую на других скитальцев. И не смотря на более успешных учеников, во чтобы то ни стало сохраняющей свою идентичность.
– Так явно об этом никто и никогда не упоминал, – хриплый смех из самого сердца захватывает пространство пустой комнатушки, отсутствие знаков уюта в которой гармонично сочетается с образом самого хозяина. Пустующее снаружи, и до края наполненное изнутри. Я заряжаюсь волной смеха, ныряя в неё с головой, пока изрядно не истощаю свои ресурсы.
– Тебе нужно еще немного отдохнуть, девочка, – старец медленно продвигается к играющей с тенью свечкой и, свернув губы трубочкой, задувает её. Она пытается отбиваться от потока воздуха, но не в силах ему долго противостоять.
– Но…, – мой унылый протест заведает на этапе зарождения, и я, под лавиной больших одеял, накинутых на меня мужчиной, проваливаюсь в сон, перед этим успев расслышать:
– Всё завтра! – хриплый голос растворяется в воздухе вместе с обладателем, словно никогда и не существовал.
Когда я открываю глаза, шаловливые лучи солнца играют с моим лицом, а воображение дорисовывает недостающие элементы на обветшалом холсте в виде стен. И к великому сожалению, хозяин дома не спешит их развеять. Напротив, звонкая мелодия природы, пробуждает во мне энергию, которую я решительно аккумулирую в действие: спрыгнув с кровати, на распашку открываю массивную дверь из бруса, и под тяжестью веса устремляюсь следом за ржавой кривой ручкой прямиком.
Неловкое падение выливается как молоко из металлических ведер, в стопку которых я с ювелирной точностью попадаю. На звук скрежечущегося металла слетаются люди, и вместо ругани, принимаются помогать. Одни протягивают руку помощи, другие бегут в ложбинку поляны за скатившимися туда вёдрами, третьи – неподалеку выжидают переклички.
– Спасибо! – спохватываюсь, когда, стоя на ногах, пробую отряхнуть замаранную пятую точку. Хорошо, что молоком не измазала рукава единственной тёплой кофты, и то не своей.
– Мама, ма— едва сдерживая слезы, канючит маленькая девочка, поглядывая на меня, – молоко убежало.
И тут до меня наконец-то начинает доходить. Я медленно кружусь вокруг своей оси, оглядывая свободные зеленые земли, в разных местах усыпанные ручными домишками и почти полностью засаженными огородами. На них в разных позах с раннего утра, судя по местоположению солнца, работают люди. Их одежда практически ничем не отличается от моей, за редким исключением, она то и дело танцует с ветром танго.
Та деревушка, о которой говорил Ник… Это не шутка.
– Мамочка, что нам теперь есть? – всхлипывает девочка, и я немею. Взгляд скользит по исчезающей в толщах земли белой жидкости, и я, повинуясь отчаянному чувству вины, опускаюсь на колени и пытаюсь вобрать в ладони как можно больше, надеясь хотя бы что-то спасти. Как специально почти всё вытекает сквозь пальцы. Скопившиеся в уголках глаз от собственной неудачливости слёзы грузно падают на землю, разбавляя жирность домашнего молока. В голове набатом проносятся рубленные фразы односельчан. И каждой минутой их голоса всё громче. Жестче. Они хлещут меня ими словно розгами по спине, так, чтобы окрашенная кровью боль растекалась по телу горячей магмой. На выдохе их сменяет россыпь звонких оплеух. От одной я вылетаю навзничь, возвращаясь обратно в реальность.
Маленькая рука словно шелковая материя прикасается к моей щеке, медленно поглаживая:
– Не плакай! – произносит светловолосая девочка, сидя на корточках напротив меня. Хватает меня за запястья своими ладошками, и подкидывает их в воздух, – Мама поругается совсем чуть-чуть, – и уже шепотом на ухо заканчивает, – но она быстро отходчивая, – и убедившись, что я услышала последнее, убегает за угол дома.
– Проснулась? – мужская рука касается моего плеча, и я невольно вздрагиваю. – Ого, – чуть присвистывает, оглядывая обстановку, – я тебе молока принес. А ты уже…, – и указывает подбородком на опустевшие ведра. На одутловатом лице заводит шарманку радость, и под неё заигрывают мушки на бесцветных глазах, распыляя радость повсюду. Бессознательно улыбаюсь в ответ.
– Прогуляемся? – я двигаюсь следом за старцем, довольно бодро шагающим по колдобинам.
– Так Вы скажете, кто Вы? – спрашиваю в удаляющуюся спину. Он идет так шустро, что я не успеваю даже глотнуть нормально воздуха, не то чтобы выдохнуть.
– Ответ давно в твоей голове, – внезапно мужчина останавливается, и я чудом избегаю столкновения пушистой рясой цвета горького шоколада.
– Вы монах? – спрашиваю, выглядывая из-за спины вид, который открывается с горы, на которую меня привели.
– Скорее проводник, – его голос подхватывают десятки пушистых облаков и медленно уносят вдаль.
– Почему я здесь? – слова зреют во мне словно семя, миллиметр за миллиметром, пока его величины не становится достаточно, чтобы приподнять крышку и вырваться из банки на встречу свободе.
– Потому что ищешь ответ, – мужчина не сводит взгляд с солнца, которое вот-вот займёт свой трон.
– Но я не знаю вопрос, – бросаю бессильно.
– Он придет сам, – проводник не облегчает мне задачу, напротив, превращает её в невыполнимую.
– Можно вопрос? – не унимаюсь я, обрести на границе неба покой мне вряд-ли под силу.
– Ответ не изменится, – звучит на выдохе.
– Но Вы не знаете, что я хочу узнать, – злюсь, разглядывая пухлого невысокого мужчину, смотрящего вдаль. В сравнении с ним я великан. И несмотря на это различие, он не оставил меня в лесу и донёс наверх. Чем спас. Только вот, смог ли он помочь Алану… Дошел ли он…
– Всё здесь, – старец поворачивается в мою сторону, и указательным пальцем правой руки стучит по лбу. Я нехотя поддакиваю.
Завтрако-обед спустя, старец подзывает меня к себе и просит донести большой округлый камент наверх. Я хочу отвергнуть просьбу, свернуться калачиком и тупиться в стену, прозябая в мыслях об Алане, да Винчи, оказавшимся Ником, о моём побеге, которые по кругу вертятся в голове. От твердолобости и самобичевания меня спасает хромота мужчины на каждом шаге и килограммы испарины, заполонившей кожу его лица.
– Куда идти? – спрашиваю, бойко хватаясь за дело. Хотя бы какая-то польза от меня будет. Не всё молоко разливать, да приключения находить.
– Тебе нужно взобраться на вон тот выступ, – мужчина пальцем тычет в окно, и мне приходится нагнуться, чтобы что-то разглядеть.
– Зачем, спрашивать бессмысленно, да?– Старец медленно кивает.
Водрузив ношу в руки, выбираюсь из дома и скорым шагом иду по тропинке вперед. Под большим весом руки опускаются и камень едва не падает, но я успеваю его аккуратно водрузить на землю.
– И что же мне с тобой делать? – вздыхаю, оглядывая неряшливый булыжник со всех сторон, но он не реагирует. Само собой. Ему жеЯо плевать на свои неровные грани. Это нам, людям, подавай идеальность, соответствие чужим оценкам и предустановленным критериям. И потом ломку в угоду собственному комфорту. А чтобы вот так, просто, позволить чему-то другому быть собой, без обрезаний и поисков эталонных решений?
Расплывчатым взглядом ловлю движение на поле. Инстинктивно дергаюсь, но тут же беру себя в руки, и, едва дыша, разглядываю, как пушистый грызун, спрыгнув с цветка, катит еду в норку.
– Точно! – подтянув штаны, принимаю опорное положение и толкающими движениями, продвигаю камень по влажной дороге прямиком к отвесному утесу. Ноги скользят по грязи, поэтому приходится приложить ражую долю сил, упорства, чтобы камень таки пробрался семимильными шагами доверху, и немалая доля отваги, которой приходится сражаться с отчаянием и мольбой. Раз за разом я сбегаю к поляне с очередной порцией травы, сухих веток и листвы, так кстати, выглянувшей на поверхность после зимы, подкладывая под сдвинутый с места булыжник.
Добраться до конца и не сдаться мне помогает слепая вера, едва живая надежда и желание во чтобы то ни стало выполнить свой долг за спасение.
Как только моя нога окончательно приземляется на указанное место «сбора», оглядываюсь вокруг. Безмятежное весеннее небо ластится на встречу шальному ветру, что то и дело разыгрывает зеленые травинки на сухой земле. И больше никого. Заговорщический шепот природы многоголосно подталкивает к одинокой беседке, о которой рассказывал Ник. Я отчаянно не хочу туда идти, но повинуюсь ободряющим объятьям ветра и ступаю на одну из ступеней. Со страхом оглядываюсь, будто кто-то может появиться из ниоткуда. Делаю второй шаг. За ним третий. Прохожу чуть глубже, боком больно стукаясь о белую раковину. Местами облупленную и покрытую трещинами, но до краёв полную водой. Как странно. Внизу куда больше сырости, чем здесь, на вершине, раз кругом всё сухое. Но внутри беседки откуда-то взялась вода. Кристально чистая, несмотря на сосуд, который не пощадило время. Я продолжаю свой путь дальше, неспешно прогуливаясь по покрытому мозаикой полу, заглядываю то в одно, то в другое открытое «окно», пока не оказываюсь на стыке неба и земли. Лишь с одного единственного ракурса горизонт уплывает под ноги, и я оказываюсь один на один с бесконечным небом.
– Лети! – шепчу себе я, но не могу раскрыть руки. И от слабости их хлестко опускаю. Они ударяются о бока, причиняя боль, но я не обращаю внимания, уныло разглядывая гладь воды. Медленно вожу по ней пальцем, вычленяя в череде движения похожие друг на друга. В отражении на меня смотрит молодая уставшая девушка с выгоревшими на солнце волосами. Её неряшливый вид мог бы многое о ней заявить, но точно не сказать наверняка. Она по-своему красива, пусть и сейчас не в лучшей своей форме. Черты лица за время пребывания в клинике заострились, тело осунулось, и взгляд стал чужим.
Последний раз так внимательно она разглядывала себя в зеркале в ночь, когда муж последний раз хлопнул дверью квартиры. Тогда в её глазах поселилась пустота. Но что сейчас? Изнуренная путешествием девушка из отражения выглядела гораздо лучше своей предшественницы. В глубине её взгляда наконец заплескалось чёрное море, а мир… будто перестал от неё что-то требовать. Но вот вопрос, который не даёт ей заснуть уже почти месяц. Почему она по-прежнему здесь, в этом грешном и несправедливом мире? Что изменило её присутствие? И разве нельзя было обойтись без неё?
– Нельзя, – будто шепчет на ухо ветер, подталкивая обратно к воде.
Нельзя… нельзя… Почему? Кто вобрал в себя возможность решать за неё? И кто позволил кому-то принимать такие ответственные решения в одиночку. А если… если бы она только сделала третий и последний шаг в сторону дороги, то мир потерял бы куда больше, чем её, жалкую и немощную. Как бы она не хотела, но её слабость сыграла на руку другому человеку, и, возможно, даже спасла жизнь. И это не единственное, что девушка в отражении успела сделать за такое короткое время. Она и думать позабыла о вызволенном дельфине, но учтивая память подкидывает воспоминания один за другим. Не сориентируйся тогда, мама потеряла бы своего ребенка, а она, наверное, никогда бы не научилась так сильно цепляться за свою жизнь. Совсем растворился в омуте памяти ельчонок, и бесчисленные попытки спасти маленький пушистый комочек… А Бель…. Как она безапелляционно отстояла своего новоиспеченного пушистого друга, который уже не известно сколько времени понуро ждёт её в гостинице Алана.
Алан… Едва она закрывает глаза, как по телу с молниеносной скоростью пробегают мурашки, которые тут же превращаются в тепло, а уголки губ приподнимаются. За какие-то жалкие две недели, Руслан стал неотъемлемой частью её жизни, и теперь, без него, ей… тоскливо. Только искренняя надежда в успех незапланированного мероприятия, держит её на плаву чувств. Она твёрдо верит, что он нашел, что искал. И теперь на пути домой. Или уже тискает Бель, что ластится к нему даже больше, чем к ней.
Ник… таинственный и беззаботный, он научил доверять своим инстинктами и сражаться с навязанными страхами. Интуитивно она всегда понимала, что Баритоновские исчезновения вовсе не случайность, но в силу своей ограниченности, не хотела задаваться лишними вопросами, жизнь и без того высасывала энергию. Но зато может сделать это сейчас, глубоко вдыхая грудью пропитанный свежестью с привкусом мяты воздух. Кто он? Ангел или демон? И почему частица её сердца так отчаянно тянется к призраку из прошлого? Неужели Ник воткнул в него жало с ядом, что об этом напоминает зудящая боль?
Девочка внутри знает ответ. Правда она так долго была взаперти, что выйти наружу для страшнее всего на свете. Но новая и решительная версии Кати, Кейт, готова протянуть руку маленькому ребенку, и понести ответственность за них обоих.
Их спонтанная встреча пройдет на одиноком деревянном причале пылающего оттенками зеленого и голубого озера, вылепленного точь-в-точь по воспоминаниям из прошлого. Семилетняя Катя окажется там гораздо раньше двадцатилетней. Оно и понятно. В маленькой девочке куда больше энергии и жизни, чем в её повзрослевшей версии. Малышка будет сосредоточенно всматриваться вдаль, прижимая к себе потрепанного мишку, который пусть и гипотетически, но хоть как-то напоминал ей о существовании матери, а она, уже давно уставшая от жизни, нерешительно будет к ней продвигаться. Тихо усядется рядом и, не говоря ни слова, посмотрит вперед. Сухие ветки будут воевать друг с другом за право скрыться за своими собратьями от осеннего мерзлого ветра, а он будет игриво спотыкаться о редкие цветные листы деревьев, срывая их один за другим. Неизменным останется тишина. И лишь когда с ней установится контакт, когда в этой первозданной тишине будет различим голос души, маленькая девочка выберется из укрытия.
Я знаю, почему ты здесь. Что ты чувствуешь?
– Я любила свою Ба всей своей неокрепшей душой, – шепнет она, глядя в глаза той, что пришла за ответами. – Я любила её за то, что она позволяла мне быть собой. Не ругала, не истерила, а медленно и одухотворенно беседовала со мной, размышляя о тех или иных проблемах. Я была с ней безразмерно счастливой. Но как и любому ребенку в переходном возрасте, мне было важно знать, почему? Почему мать меня бросила? Что стало камнем преткновения между идеальной Ба и моей кукушкой-матерью? По какой причине она бесшумно ушла из нашей жизни, оставив меня, словно дикую зверушку, в деревянном сарае? Что я сделала? Почему она позволила этому случиться? Почему её не было, когда мне было так больно? Почему она не защитила меня?
Признаться Ба в изуверствах почтенного человека, вхожим в дом каждого жителя деревни, было для меня немыслимым. Если бы Ба поверила, другие бы покрутили пальцем у виска. С ее ухудшающимся здоровьем выбор сводился к двум вариантам: либо правда убьет Ба, либо она примет её, но боль осознания ситуации окончательно обескровит её худощавое тело.
Провожая луну перед сном и встречая ранние кровавые рассветы, весной небо обычно разливалось алым , я молилась. Стояла перед иконами в углу холодной деревянной избы на коленях и по памяти зачитывала стихи. А после бежала выпускать коров из сеновала, убиралась у кур, шла на уроки, а потом предавалась грехопадению. Лишь на закате размышляя о том, где же она, моя мать.
Некоторые откровения из уст маленькой девочки жалят, какие-то колят, другие исцеляют и дарят надежду. Она вспоминает не только о боли, но и радости. О том, как впервые прикоснулась к пианино, и как очаровательны были звуки, которые словно лились из её пальцев. Памятует о душевных встречах с да Винчи и об их чудесных мини-путешествиях по округе посёлка. Она говорит, говорит без умолку, впервые найдя в себе желание и силы. Повзрослевшая версия Кати молчаливо слушает, но эмоции выдают её с головой. Она также перебирает события в своей памяти, и будто проживает их заново один за другим. В какой-то момент пребывающей из них информации становится так много, что ей хочется освежиться, и она с разбега ныряет в озеро, в след за своей маленькой копией. С интересом исследователей они плавают на глубине, разглядывая пузырьки с воспоминаниями. Веселые и грустные, наивные и навсегда счастливые… Катя заново знакомится с ними, на этот раз без сургучных печатей, наштампованных обществом. Смеясь и плача, кружась вокруг своей оси или молчаливо наблюдая со стороны, повзрослевшая версия Кати незаметно опускается на дно, расхаживая по нему словно по асфальту ногами. Она бродит по темноте, щурясь от редкого света воспоминаний. С каждым новым шагом теней становится больше, и они загораживают собой сияние скромных лучиков света. И в какой-то момент она оказывается с темнотой один на один. На равных. И на этот раз намерена дойти до конца. Без печали и сожалений о несбыточном. Она проходит через черный коридор, полный страхов и упреков, чьи потолочные своды уводят в непроглядную гладь озера, беспрестанно встречаясь на пути с уродливыми когтистыми лапами тьмы, пока не достигает двери, из под нижней щели которой уверенно выглядывает густо заполненный мерцающий белый цвет. Вобрав в себя как можно больше воздуха, так, что еще чуть-чуть и лопнет живот, она нащупывает холодную металлическую ручку с неприятным налетом и смело проворачивает её по часовой стрелке.
Невольно зажмурившись, она делает пару шагов вперед, и дверь за спиной с шумом захлопывается, вынуждая её открыть глаза. Неустанно щурясь от яркого освещения, девушка оглядывается по сторонам.
Рисуй!
Облачившись в белый, стены превращаются в бескрайный холст, а шум аккумулирует накопившуюся в теле энергию, чтобы через какие-то доли трансформировать её в искусство. Мысли набегают перед взором одна за другой, словно волны, ласкающие кромку берега, и девушка отдаюсь потоку вдохновения, проживая одну эмоцию за другой. Моменты прошлого превращаются в тёмные пятна зеленого, синего и коричневого, которые постепенно поглощают всполохи оранжевого, желтого и красного. Экспрессивно и неустанно Катя бьет ладонью будто кисточкой по пространству, разбрызгивая огненные оттенки, пока силы не оставляют её. Она присаживается на пол, разглядывая творение снизу вверх.
Я знаю, чего ты боишься!
Теперь, столкнувшись со страхами лицом к лицу, знает и она. Быстрый выдох словно после глубокой затяжки, возвращает ритм выбивающегося из груди сердца на место, и уже медленно и скрупулезно Катя вырисовывает голубое безоблачное небо и цветы один за другим. Большая часть из них тянется к далекому солнцу, уползая на самый верх, какие-то остаются в тени травы или и вовсе под землей.
Справившись с цветами, Катя широкими мазками отрисовывает отвесную скалу в правой части картины и птиц по периметру неба. Некоторые, кучкуясь, строят гнезда в каменных выступах утеса, другие свободно парят в небе, сражаясь с редкими облаками, которые приходится сделать видимыми.
Когда идеи заканчиваются, девушка оглядывает получившуюся картину еще раз.
Я знаю, что мне на самом деле нужно!
Истина находит своего адреса.
И камень, который так долго поднимала ввысь Катя, согретый лучами весеннего солнца, вторя однозначной картинке с подсказкой для нерадивых туристов, летит с обрыва прямиком вниз.
***
Шабутная маленькая женщина с яркоголубыми хризантемами на фланелевом халате на обратном пути никак не хочет покинуть мысли. Она поселилась в них тот самый день, когда я привела к ней Бренди, и отказывается убраться.
Что такого в ней? Что особенного в отчаявшейся женщине, которая ни разу за семь лет не поинтересовалась жизнью дочери? Что, чёрт возьми, в ней?
И какой причине я до сих пор ощущаю прилив скрупулезной нежности, что дозированно и сдержанно обуяла меня на лестничной клетке в ту странную ночь? Когда её худощавая рука касалась потной чёлки дочери, она будто гладила по волосам меня, а не Бренди. Меня узнавала по черточкам лица и успокаивала своими прикосновениями. О потери меня сожалела, а не за годы гордости, проведенные вдали от родной дочери.
Я не понимаю почему, но мне больно. Не за себя, а за неё: потерянную, но не сломленную, гордую и как прежде заносчивую.
Сколько же ограничений в голове женщины, раз она пожертвовала самым важным, в угоду собственного чванства? И не подавилась.
Я иду и иду, разглядывая мелкие детали одна за другой. Вот тут наконец-то проклюнулся зеленый листик, и он, изо всех сил, пытается удержаться на взбалмошном ветру. А здесь, в небе облако с размером в огромную вековую черепаху. Под ногами лужа в форме сердца. В тело будто залили топливо, поэтому на весь просветительский путь и кривляния на триста шестьдесят градусов уходит по моим ощущениям не больше часа. Я успеваю помочь женщине с коровой, отказывающейся идти по направлению дома, и утолить жажду в маленьком роднике, едва не промочив ноги.
– Сделано! – я помашу старцу, завидевшему меня издалека, рукой с горы, а потом слечу с неё, выставляя руки в стороны как это делают обычно птицы.
– Ты словно проснулась, и начала жить! – скажет старец при встрече, и крепко обнимет за плечи.
– Я буду той, кого всегда боялась.
– И кем же?
– Я буду собой.
p.s. дорогие читатели, не поскупитесь на реакции. Хочу знать, если вы читаете в процессе. Ваша обратная связь может повлиять на сюжет.
