Ислам Ибрагимович Ибрагимов
Фабио и Милена
Часть 2.
Глава 1.
По прибытии в тюремную часть, перед осмотром и распределением по камерам они имели честь познакомиться с главным Надзирателем этой тюрьмы, который был безмерно рад такой чести.
– Добро пожаловать мой дорогой Фабио, наслышан, наслышан. Что ж, надеюсь, что твоя жалкая душонка не найдет здесь покоя и не станет пускать корни в моей тюрьме, я лично об этом позабочусь. Перед тем как пройти в свою камеру внимательно осмотрись по сторонам на былых преступников вроде тебя. Сейчас они больше напоминают призраков, не знающих ничего кроме мольбы о пощаде. Впрочем, чем-то они такие же, как и твой дружок, похоже, он перенес личную трагедию, не правда ли? – Обратился он к Сергею.
– Закрой свою пасть папаша. – Сказал Сергей.
Надзиратель нисколько не был удивлен такой выходкой. В своем уме Надзиратель уже подсчитывал нюансы их наказаний, чтобы те как можно скорее их сломили, для него это было самым настоящим искусством, ломать стержень в людях, обнаруживать их слабости и давить на их старые раны, если потребуется он мог довести и до безумия не избегая даже столь радикальных мер. Именно он был здесь наказанием и воздаянием, он был и матерью, и отцом для заключенных. Для него было неслыханной радостью, попытать счастье сломить Фабио, это был новый уровень.
– Вот значит как. – Лишь вымолвил Надзиратель и охранники уже приготовились достать палки и избить Сергея прямо на месте, но Надзиратель взмахнул руками в обе стороны чтобы они не вмешивались. – Что ж, сегодня так уж и быть, я прощаю тебе твою выходку, но знай, что здесь ты не найдешь ничего кроме расплаты за свои проступки подонок. Уведите их!
После проверки они переоделись и направились по блоку к своим камерам в сопровождении двух охранников. В этом блоке помещалось двадцать камер слева и двадцать справа отчего заключенные могли разглядывать друг друга через решетки. Озираясь по сторонам и вглядываясь в лица, Фабио действительно нашел заключенных испуганными, сломленными людьми, которые походили на подавленных собак, затравленных и обезвоженных такой жизнью. Сложно было поверить, что люди, находящиеся в этих камерах, были убийцами и киллерами, которых осудил Совет.
Первого в камеру поместили Сергея, прямо посередине блока. Фабио хотелось убедиться, что Сергей не потерял рассудок, но его повели дальше вместе с Миленой и он не сумел ничего разглядеть. Фабио и Милену поместили в последних камерах, располагавшихся друг против друга. То была либо несметная щедрость со стороны Надзирателя, либо хитрость, которую пока еще было трудно разгадать.
Камеры были одиночные: кровать, раковина, туалет с маленькой стеночкой и, собственно, в этом и состояла вся щедрость по отношению к заключенным, если не брать в расчет также пустых голых стен, испещренных мелкими царапинами, пятнами и дырками. Фабио сел на дощечку, которая приходилась ему кроватью, пока охранник запирал за ним решетку. К удивлению, Фабио, тот решил представиться:
– Звать меня Павел, белья ты не получишь в отличии от твоей дочери. Подъем в шесть, отбой в десять, есть будете в камерах. Вопросы?
Фабио промолчал.
Как только охранник ушел, Фабио прошептал Милене что любит ее, и она ответила ему тем же, затем они легли спать каждый по своим койкам. Фабио иногда приподнимался чтобы удостовериться уснула ли Милена и как только она перестала ворочаться он выдохнул и сомкнул глаза.
Фабио проснулся от криков. Он резко встал, метнув взгляд в сторону камеры Милены, которая, в свою очередь глядела на него стоя у решетки и руками опираясь на нее. Фабио что-то заметил в ее лице, но возобновившийся крик вдруг привлек к себе все его внимание и тогда Фабио прислушался.
– Твари, ах вы, ай! – Это был голос Сергея. Его избивали охранники, в то время как Надзиратель что-то поговаривал.
– Закрой свой рот иначе еще больше достанется, чертов придурок!
Слышались глухие удары дубинками по телу.
– Я вас достану, вы все получите за Наставника! – Сергей взревел на весь блок, он плакал, он смеялся и был безумнее некуда, он плевался кровью и Фабио казалось, что плевал он в охрану.
– Ах ты чертов…
– А-а-а. – Дикий хохот вновь прошелся по блоку.
Фабио посмотрел на Милену и в лице ее он разглядел сочувствие и ужас. Она смотрела на Фабио и качала головой из стороны в сторону, губы ее напряглись точно еще немного и рыдания вырвутся наружу, но она не плакала, лишь всхлипнула и закрыв глаза облокотилась лбом к решетке.
– Все будет хорошо доченька, слышишь? – Зашептал Фабио. – Все будет хорошо…
– А-а-а, недоноски, твари, я вас всех перестреляю! – Послышалось как решетка со скрипом открылась, и охранники вместе с Надзирателем покинули камеру, закрывая ее на ключ. Сергея оставили наедине с собой, и он поговаривал что-то невнятное и стонал. Иногда его выворачивало и весь блок был свидетелем этому. Фабио обвел взглядом заключенных, которые подобно ему силились расслышать что происходит. В их лицах просвечивал откровеннейший страх и глядя на них можно было заключить, что они знали не понаслышке какого это оказаться избитым до полусмерти. Фабио боялся за Милену и переживал за Сергея, которому пришлось поплатиться рассудком, возможно если бы не Фабио, то Сергея не было бы здесь, он считал себя виновным за все происходящее и вина за случившееся нахлынула на него волной. Он сел на кровать положив локти на колени и упер руки в подбородок, он размышлял насколько же его душа была черной и как мало добра на свете он сотворил.
Милена легла в постель, подавленная от произошедшего. Она боялась, что и ее отца будут избивать так же, как Сергея и от одной мысли об этом ей становилось плохо. Сочувствие, которое она испытывала к Сергею, не приносило ничего кроме дополнительного несчастья и сколько бы она не пробовала не думать о плохом, мысли все равно текли беспрерывной рекой в ее голове. Подушка Милены становилась влажной от слез, ей было тошно с самого первого дня проведенного здесь ведь предчувствие грядущей боли не оставляло ее в покое, а мысли ее точно восстали против нее и характерная для нее оптимистичность, эта радужная и детская искорка гласящая что все будет хорошо, что нужно немного потерпеть необратимо оставила Милену на произвол судьбы.
Сергей возлежал на полу в собственной крови, он и не понял, как все произошло, вот он спал как вдруг откуда ни возьмись появились эти сволочи нагрянувшие как гром средь бела дня. Все на что ему теперь хватало сил так это валяться в собственной крови на полу и время от времени выворачиваться наизнанку прямо в туалет, такой грязный и немытый прямо как лица охранников.
Глава 2.
Следующим днем Фабио стал свидетелем новых беззаконных побоев со стороны охранников, и он предполагал, что делают они это как раз-таки для того, чтобы сломить их дух и держать в постоянном страхе их сердца. Подавленные, окровавленные заключенные еще долгое время не могли прийти в себя после безжалостного суда против них, после не менее преступного правосудия, которое вершили эти словно бы каменные, непроницаемые люди с дубинками, сведущие только о том, как правильно проявить боль в чужом теле. Они не стремились сразу же сломить того или иного заключенного, они делали это медленно, постепенно, изо дня в день, выказывая с каждым новым разом все большее изобилие силы, тупого превосходства, животной страсти, которая разрасталась, удовлетворяя их мнимые инстинкты, заполняя их мозг жалким чувством удовлетворения.
Оказалось, что выходить из камер было никому не дозволено и поэтому многие пытались проводить время так, как считали нужным, не лишенные творческого подхода к решению задачи все были заняты своими делами: ходили по камере из одного угла в другой или же спали целыми днями, бодрствуя лишь при очередном приеме пищи, был и человек, который играл на флейте и звали его просто Иван Флейта. Оказывается, Надзиратель разрешал ему играть один час в день дабы развлечь охрану и собственно всех остальных, но когда охране не хотелось концерта или когда им надоедала музыка они сразу же возвещали об этом Ивану и тот в свою очередь незамедлительно прекращал, тогда тишина вновь расстилалась по блоку.
Фабио узнал об этом многим позже, а в день, когда он впервые услышал, как заиграла флейта, он был ошеломлен тем, что кому-то было позволено иметь такую роскошь как флейту и тем более на ней играть. Впрочем, его ничуть не беспокоила мелодия флейты и он даже нашел ее приятной на слух и успокаивающей, он лежал на постели после обеда и слушал музыку, простирающуюся с другого конца блока, и обдумывал как бы ему выбраться отсюда.
Внезапно для себя Фабио решил познакомиться с человеком, который находился в предыдущей камере от него. Он встал к стене и постучал по ней, подойдя к углу решетки, где начиналась другая камера.
– Чего тебе? – Прошептал чей-то голос. Милена с любопытством наблюдала за отцом.
– Ты знаешь кто я? – Спросил Фабио
– Конечно знаю, все знают кто прибыл к нам вчера. И что с того?
– Хорошо, а кем ты будешь?
– Я Поляк, по крайней мере все меня так называют, так что особо выбирать не приходиться.
– Почему здесь все такие потерянные?
– А сам не понял еще? Из нас всю душу выколачивают как на скотобойне, тьфу! Проклятые охранники, дай им волю они и до смерти забьют и такое бывало.
– Кто играет на флейте? Охрана?
– Да нет же, это Иван Флейта, всем нравится, как он играет, никто и не знал, что он умеет. Поэтому по рукам его не бьют, чтобы играть хоть мог. Как-то нужно было сыграть хоть на чем нибудь в праздник в честь защитника отечества, к нам съехались пару шишек из Совета приглянуть что здесь да как, вот и Иван вызвался, позже ему разрешили играть часок другой каждый день дабы мы здесь от скуки не померли. Хоть это не особо помогает, но все же лучше, чем ничего.
– Откуда меня знаешь? Я о тебе не слышал.
– Я тоже не слыхал про тебя пока сюда не попал, всем было интересно что же станет с тобой и с дочкой твоей, здесь порой включают наше радио с новостями, вот мы и слушали как ты линчевал этих подонков, работающих на Совет, слышал, что еще чуть-чуть и ты разнес бы малый Совет, жаль, что так и не вышло.
– Давно ты здесь?
– Два года уже исполнилось с того момента как я попал в эту дыру, никто даже знать не знает где я и что со мной, впрочем, так со многими здесь. Знаешь что? Я могу дать совет, даже не надейся, что каким-то образом у тебя получится покинуть это место живым, боюсь это невозможно и еще хочу сказать тебе такую вещь, не показывай им свои слабые места, так как именно туда они и будут бить.
– Что-ж, спасибо Поляк.
– Будь здоров Фабио, впереди только беспросветное будущее, не сулящее ни черта хорошего.
Фабио взглянул на Милену, которая подслушивала их разговор, он улыбнулся ей и кивнул, она сделала тоже самое.
После ужина к камере Фабио подошли двое охранников вместе с Надзирателем и он тут же понял в чем дело. Фабио протянул пустой железный поднос вместе с пустыми тарелками. Те опустили поднос на пол, и охрана, достав дубинки начала открывать железные двери. Милена спала до тех пор, пока Надзиратель не повысил голос:
– Поздравим все вместе нашего друга Фабио! У него сегодня первая взбучка, ай да Фабио! – Эхом разнеслось по всему блоку. Милена встала с кровати и взглянула на отца с тревогой, перерастающей в ужас. Он незаметно пока охрана была занята открытием решетки поднял указательный палец к губам, но Милена словно и не поняла ничего. Охранники встали напротив Фабио и надели на него наручники. Он понимал, что сопротивление бесполезно и поэтому не стал дергаться и пытаться что-либо изменить, он вспоминал слова Наставника: «Вам грозит лишь предназначенное вам».
Охранники повалили его на пол и наручники на руках Фабио звякнули оттого, что он попытался смягчить падение и приземлиться на руки. Его начали избивать у всех на виду, удары обрушивались на него градом и звук соприкосновения дубинок с его телом раздавался по блоку так же явно как ноты что играл временами Иван Флейта.
Фабио чувствовал боль, каждый удар эхом разносился по телу, кровь точно кипела, ярость была подобна вулкану что никак не выведет наружу кипящую свою лаву, мысли проносились так же, как проносятся поезда проезжая по рельсам. Глухая пронизывающая боль душила его, роняла и поднимала его дабы снова низвергнуть, истощить, наполнить новой, ужасной, всесторонней болью, дабы один за другим ударами сломить эти стены человеческой воли внутри него, создавая дыры способные пропустить чужака в крепость его разума, в место где мысли имеют свойство зарождаться и проникнув туда потушить эту волю, принуждая поверить слову боли, сменяя огонек надежды на вездесущий мрак.
Отнималась рука, затем бедро, почки, а плечо вдруг стало влажным, теплым и начало кровоточить. Те остановились и уставились на Надзирателя.
– Чего вы остановились? Бейте его, бейте сильнее!
– У него кровь! —Объявил один из них не зная продолжать ли расправу или нет.
– Что там у него, задерни его жалкую рубашонку, ах, ну конечно, пулевое ранение да старичок? Ничего, сегодня мы лишь познакомили тебя с традицией нашего прекрасного заведения, так как девчонку твою мы бить не будем, она здесь все же не спроста в этой камере напротив, или ты думал мы такие сердечные и добрые раз поместили вас друг против друга, ха! Ты будешь получать за двоих старичок. – Сказал Надзиратель, нагнувшись к нему и смотря исподлобья на лежачего и ничего не представляющего из себя Фабио. Голос Надзирателя сделался властным и грубым. – Она будет глядеть как ее отца избивают, будет наблюдать как рассудок потихонечку покидает твою голову, она воочию увидит кем ты в последствии станешь и к старости, если конечно доживешь до нее, ты уже и не вспомнишь кто она мать его, такая. – Надзиратель выпрямился, Фабио лежал, стараясь совладать с эмоциями, ему сейчас как никогда необходимо было заглянуть глубоко внутрь самого себя, оказаться в колодце его знаний и опыта, прожитого за все дарованное ему время. Фабио понимал какие последствия будут от излишних слов и потому промолчал.
Милена стояла у решетки держась за нее руками и едва сдерживала подступившие слезы. Грудь ее содрогалась от беззвучных рыданий, глаза покраснели от слез, которые словно маленькие части ее невинной души обратившиеся в жидкую форму покидали тело болезненно и безвозвратно. Голова закружилась, а ноги подогнулись, Милена опустилась на колени. Она наблюдала за тем, как Фабио поволокли куда-то. Несмотря на незримую боль он смотрел ей вслед, а охранники и Надзиратель настолько были заняты своими мыслями что не придавали никакого значения Фабио, они полагали что он без сознания. Милена узнала пустой взгляд отца, и вся боль, которая досталась ему, перешла к Милене. Дрожь прошлась по ее телу и вместе с ней внезапная боль точно подхваченная простуда широкой поступью закрадывалась внутрь.
Сидя на холодном полу, она кивала как бы соглашаясь с той мыслью, что пришло время расплаты, а время, когда она была счастлива, закончилось и бесследно прошло, обратившись в бесчувственные и далекие воспоминания. Она все так же находилась среди полуживых людей, раскинутых по камерам, где-то молча сидел или лежал Сергей, от которого впервые за долгое время не было слышно ни звука. На Милену глядел какой-то лысый мужчина и взгляд его был полон сострадания, он отвернулся и ушел в тень своей камеры исчезнув так же, как и радости, которые пережила Милена вместе с отцом. И сейчас ей больше всего хотелось, чтобы это ее избили до полусмерти, чтобы она оказалась на месте отца, который с нечеловеческой терпимостью снес все удары, мужественно отмалчиваясь и сохраняя самообладание. Она видела, как Надзиратель был недоволен такой выдержкой и явно не получил того, чего так неистово жаждал, но у Надзирателя было одно веское преимущество – огромное количество времени, которое он может использовать дабы достичь желанной цели и сломить их дух. Милена всеми силами боролась с беспросветными мыслями и в этот момент как нельзя кстати подал голос Сергей, словно чувствуя ментальную безысходность Милены, он начал поддерживать ее из своей камеры, даже не подозревая как трудна была для нее та минута.
– Наставник никогда не говорил мне о плохом, он был всем для меня, а эти твари не пожалели его, тогда как он пожалел бы их, он не видел в людях того дерьма что они являют свету, слышишь Милена? Каким бы ни был человек он всегда шел к тому навстречу, он всегда помогал тем, чем мог помочь. Боюсь, я не настолько свят, я как камень, болтающийся под ногами, никчемный черт возьми камень! И в один день я утону в море, может меня закинут туда детишки или я сам доберусь до туда, это не важно, важно другое, как бы ни было тяжело сейчас нам нужно выстоять, нам нужно глотать свои слезы и ждать пока раны затянуться, нам нужно терпеть и жить ради цели которой так трудно достичь. Все что нам остается это ждать случая, надеяться, что когда-нибудь у нас появится шанс, когда нибудь мы из маленького зерна станем огромным деревом. Я уверен, Фабс не спроста такой тихий, он и через наручники поотрывал бы им головы, нет, сейчас не время и не место, Наставник никогда не учил меня тому, что навредит другим, он всегда обращался со мной как с сыном и я потерял своего отца, но ты еще не потеряла, ты все еще здесь и мы вместе. Разве кто-либо одолеет нас, когда мы вместе? Да никогда черт возьми, ни при каких обстоятельствах! Раны всегда заживают, очень медленно, но это так. Черт, не умею я произносить такие мать его речи, но я стараюсь правда, стараюсь ради тебя маленькая убивашка, чтобы ты не переживала. Мы отомстим этим уродам за каждую слезу что ты проронила, я отлично знаю как месть работает во благо духу, месть поднимает тебя с колен, месть заставляет вставать снова и снова. Кормить ее не составляет труда, обратный отсчет уже пошел, я знаю, что мы здесь не задержимся, мы будем держаться друг за друга и свергнем мать его весь мир!
Вдруг заключенные оживились и заревели вдохновленные речью Сергея, тогда как он возлежал на своей дощечке и чувствовал невыносимую боль при каждом слове, но несмотря на это эмпатия и сочувствие к Милене сподвигло его пренебречь своим состоянием и произнести слова поддержки. Она не была для него чужим человеком, для него она была совсем еще маленькой, и он понимал, как ей невыносимо наблюдать за тем что творят эти беззаконники с ее отцом и хотя время что они провели вместе как капля в море, он все же не смог сдержаться от наставления, от поддержки которую должен был выказать, хотя и очень редко делал что-либо подобное. В мыслях его постоянно появлялся Наставник, который точно переродился и нашел пристанище в голове своего ученика – так знания, обретенные нами от мудрецов, остаются с нами даже после их смерти и являются ни чем иным как их посевом в почве нашего разума. Сергей даже после смерти Наставника не переставал думать о нем и те светлые воспоминания, с которыми он был неразрывно связан, сыграли свою существенную роль для того, чтобы побудить его произнести столь нетрадиционные, но весьма своеобразные слова сопереживания.
Все что могла почувствовать Милена это слабое облегчение, она знала, что Сергей невесть какой странный, но она тепло приняла его поддержку, ей даже стало не по себе, когда весь блок начал одобряюще кричать. Фабио уже несли обратно умытого и перевязанного. Ноги его колыхались по пути смотря носками в разные стороны, положив его на землю охранники отворили камеру и в тот момент Фабио взглянул на Милену и разглядел ее заплаканное лицо излучающее боль и муку, он и сам почувствовал себя в ее положении, ему было больно сознавать что она страдала, он и не знал кому из них было хуже…
Фабио поволокли по полу в камеру и закрыли за ним. Обругивая все на своем пути охранники удалились, предупреждая чтобы ни звука не было слышно.
– Пс-с! – Шепнул из-за угла своей камеры Поляк. – Ты держался молодцом, старик, слышал бы ты, как твой дружок подсобил твоей дочке, прямо-таки благородный малый.
Фабио ничего не смог ответить, лишь издал какой-то звук, который только мог произнести дабы дать понять, что слушает Поляка.
– Я думал он у вас сумасшедший, – продолжал Поляк, – похоже вчерашние тумаки здорово ему помогли прийти в себя, такое бывает сплошь и рядом, держись главное там не раскисай, боль временна, все временно, что поделать, раз на нашу голову свалилось это бремя, может однажды все встанет на свои места, мы сорвемся с цепи, мы вырвемся. Тьфу! О чем заговорил? Видишь, как подействовал монолог твоего дружка? Ему бы в ораторы.
Фабио положил голову на холодный пол, когда Поляк смолкнул. Он чувствовал предел собственных сил. «А кому сейчас легко?» – думалось Фабио, и правда, ведь никогда жизнь не была легкой и задорной ежедневно. Люди умирают, голодают и убивают друг друга, молодожены разводятся, дети покидают отчий дом, вырастают и забывают о родителях, старики писают в штаны и проклинают всех подряд, молодые мечутся из стороны в сторону и сами толком не знают, чего же они хотят. Если ты убиваешь, если избрал путь убийцы, то заплатишь за это сполна, если что-то ценишь, то не будет вечен предмет этой ценности, и что есть тюрьма для Фабио, когда вся жизнь являлась для него тюрьмой и лишь маленькая девочка скрашивала эти денечки, лишь ради нее он жил и будет жить.
Лежа на полу Фабио, повернул голову чтобы взглянуть на Милену, которая никак не могла найти себе места и ходила по камере озабоченная своими мыслями. Разные чувства заботили ее, никак не давая возможности думать здраво, заставляя ее забывать о настоящем всецело отдаваясь прошлому и будущему. Печаль заполняла ее сердце и ей меньше всего хотелось бы нести эту ношу. Каждый миг, проведенный в заточении, становился все хуже и ее пугала та действительность, неопределенность и та безвыходность, которая ложилась ей на плечи.
Следующий день прошел бесследно не отличаясь ни хорошим ни плохим, лишь Сергей изредка скрашивал наступивший вечер выкрикивая несуразицу, он мог и запеть на весь блок и заплакать, совсем не стесняясь посторонних, Фабио и Милену этот факт не сильно смущал и, хотя они были осведомлены о его безумии, все же они тревожились за Сергея, который становился с каждым днем все больше и более неуправляем, чем сильно досаждал охране, так как они не могли бить его слишком часто, иначе он мог попросту истечь кровью и умереть. К тому же, как назло, после побоев Сергей делался еще непереносимее чем прежде, тем самым как бы по-своему наказывая блюстителей закона в блоке.
В тот вечер Фабио лежал на своей дощечке в сонливом и бессознательном состоянии, в глазах его трудно было что-либо разглядеть, так словно он глядел прямо в бездну, которая развернулась пред ним и отразилась в его глазах.
Когда охранники покинули блок остался один лишь Надзиратель. Он взял табуретку и пошел прямиком к концу блока, туда, где располагались камеры Фабио и Милены. Стоило ему сесть как Фабио сжал руки в приступе гнева ловя на себе тупой взгляд Надзирателя, но сомнений быть не могло, он пришел не для того, чтобы вершить правосудие тумаками, многие были озадачены этой выходкой и ждали что будет.
– Знаете какой сегодня день? – Промямлил Надзиратель и ответом ему послужила тишина. – Сегодня самый обычный день, самый что ни на есть обычный.
Фабио не понимал к чему он клонит. С другой стороны, на него смотрела Милена и беззвучно, шевеля одними губами, она поинтересовалось у отца что происходит, но Фабио лишь пожал плечами. Надзиратель мечтательно глядел перед собой, так словно это водка подтолкнула его на столь странную выходку и взял небольшую паузу собираясь с мыслью.
– Накатил сегодня, а босс? – Послышался голос Сергея. – Чертов пьянчуга, поставить бы тебя на место разок.
– Умолкни подобру-поздорову. – Рявкнул он и вновь сделался мечтательным и смотрящим в необозримую даль. Как ни странно, Сергей послушно умолк, то ли от обиды то ли давая возможность этому жалкому червяку высказаться.
– Время все так же ускользает, все плыве-е-е-т, куда-то, все ухо-о-дит, – Надзиратель вытащил сигарету и засунул в рот, а потом словно и забыл про нее, оглядываясь пустующими глазами по сторонам, – я ведь тоже человек, я ведь тоже, будь я проклят творение, а чего мне не быть им а? Все мы парни в одной лодке, ага. – Он умолк на время, и сигарета перестала болтаться. – Время все идет и идет, прямо как на параде, солдаты все ходят и ходят, а вот для кого эти доходяги ходят, куда они идут и зачем? Куда мы все идем то?
– Да никуда мы не идем босс. – Ответил незнакомый голос.
– Флейта, а ну-ка меньше слов, больше дела, давай сыграй-ка мне, только не громко, а спокойно, как солдаты, идущие куда-то там… Далеко.
Музыка флейты наполнила блок, умеренным спокойным тоном и Надзиратель начал покачиваться из стороны в сторону и притаптывать лакированным ботинком.
– Жизнь смерть, смерть жизнь, когда умираешь думаешь о жизни, а когда живешь о смерти.
– Ха-ха! – Хохотнул Сергей и умолк.
– Я ведь и не таких видывал, как этот упырь, здесь бывали всякие, здесь была сама смерть и ее мы тоже избили, и ее мы тоже сломили, да. Все вы в один момент попадаетесь нам, жалкие и беспомощные, без своих пушек и автоматов, без гордыни и мощи, всех вас ожидает одна участь.
– Тебя тоже босс. – Сказал лысый, который наблюдал вчера за Миленой.
– Меня? – Лицо его сделалось жутким от напряжения и раздражения. – На твоем-то месте, я бы точно не возникал, когда ты прибыл сюда у тебя, хотя бы были волосы.
Тот смущенно ушел в темноту, явно взятый за живое.
– Туда-сюда, здесь-там, горе-счастье, радость и… Не радость. Знал я здесь одного заключенного, в те времена я только начал знакомиться с этим миром, в котором приходиться видеть ваши рожи по утру. Звали его Евгений Щекин, крепкий был здоровяк, как скала, мы его били что есть силы до самой усталости и последнего пота, а ему хоть бы что, наплевать, лежит спокойно и не шелохнется. Ох мы с ним, ой-ой-ой, наш Надзиратель тогда ай-ай-ай, ни в какую, нет, ну никак. – Наступила пауза и Надзиратель как будто осмотрел кинопленку тех давних событий и продолжил: – От него и слова нельзя было услышать, он был скалой, он был морем, здоровенный как бык, спокойный. Я ему тогда говорю: «Я ведь найду твое слабое место, я найду проход в твою душу», а он молчок, лишь смотрит, как бы сквозь, а может и насквозь. Такие дела.
Снова пауза.
– Месяцы плыли, время все шло и шло, раны его заживали, и мы вновь наносили ему новые побои и понимали, что нам его не сломить, мы исчерпывали силы быстрее чем успевали доставить ему боль. Это был крепкий орешек, скала, море! Такой нигде не попадется, ему нечего терять, он само совершенство, сама неотвратимость, а мы букашки на его пути, нам до него не достать, нам его не одолеть, нет.
Надзиратель выдохнул.
– Два с половиной года прошло, нам досаждало бить его, но мы продолжали, в то время как удовольствие получал скорее он нежели мы, так быть не должно, это ни в какую, мы здесь трудимся, мы здесь чтобы сломить ваши души, мы здесь для того, чтобы унизить вас за ваши проступки. Он не имел права проводить время без боли, без мучений! И вот однажды я прохожу мимо его камеры и гляжу как он лежит ближе к стенке, видна лишь спина, огромная как камень, я приказал ему встать, он не встает, я говорю, что сейчас позову остальных, он неохотно повиновался и медленно покорно встал, смотря мне в лицо. Глаза его были красными точно кровавое море и две слезы вдруг покатились по его щекам. Я смотрел на него как пораженный и не смог вытянуть из себя ни звука, казалось, он в какой-то степени пребывал в том же духе. Его нижняя губа тряслась, а руки сжимались в кулаки и разжимались. В тот день я узрел это, в тот день он сломался, сделал шаг назад, сдался, да, прямо-таки убит. Эх, это была интересная личность, это была интересная партия скажу я вам, два года я терпел, искал, пытался и места себе не находил, но в итоге он сам сделал все за меня, позже деревяшка та, ну на которой он спал набухла от слез. Эх, здоровяк Евгений, он мог сожрать нас всех здесь и глазом не моргнув, но ему не хватило сил, никто не выходит сухим из этого моря.
Надзиратель вдруг заметил сигарету во рту и зажег ее, дым начал заполнять пространство вокруг, а тишина никак не нарушалась, было слышно, как он вдыхал сигаретный дым, как сигарета его тлела при затяжках, было слышно абсолютно все, даже как тараканы бегали из угла в угол.
– Время, время, да что я так прицепился? Подумаешь! Вон эти двое из охраны даже не знают Евгения, знаменитого орешка! Он был в камере того который умом тронулся, никак не запомню его имени, больно много он болтает.
Сергей буркнул себе под нос, но ничего не ответил, догадываясь кого он имеет в виду.
– Да время бесцеремонно движется вперед, совсем безжалостно быстро и в то же время, медленно, незаметно и порой даже уж слишком. Секунды превращаются в минуты, минуты в часы не для кого это не секрет. Все эти размышления, думы, время и так далее… Человек задает одни и те же вопросы, проживает одни и те же ситуации, время порой просто смеется над нами, переставляя судьбы с места на место, а мы все спешим, то падаем, то встаем, то помогаем то просим, мы оглядываемся и понимаем время прошло, река успела утечь безвозвратно, даруя нам на память нечто доброе или дурное. Ведь помять коварно не помнит чего-то обычного и повседневного, нет, только чересчур хорошее или плохое. Время ломает, время лечит, время строит и рушит, ждать время – это терять его, смотреть назад – пропускать напрасно. Мы не можем идти все время, иногда мы останавливаемся и даже без собственной воли на это, иногда бежим и торопимся не пойми куда, иногда кричим и плачем вспоминая, иногда печалимся что упустили. Не иначе как чья-то злая шутка, а время все потешается над судьбами, кто ждет своего часа, который был оглашен как смертный приговор, кто никак не хочет знать того, что будет дальше, боясь, что там в дали уже все давно решено за него. Слишком жизнь эта коротка чтобы понять все на свете, слишком малым временем мы располагаем и мы торгуем им как хотим, меняем на деньги, на любовь, на детей, меняем на вещи, на жизнь, нам не жалко ни гроша времени выданного нам в подарок, а кому и вовсе осточертело его время и тем самым он неминуемо обрывает свою жизнь, да, действительно такое сплошь и рядом, однажды мы проснемся глубокими старцами и все что у нас останется это пленка нашей памяти, обширной, радостной и печальной, заставляющей смеяться, жалеть, рассказывать другим. Кожа наша станет дряхлой и будет выглядеть как скомканный кусок бумаги. Иногда нас будет заносить в прошлое, время станет нашим старым и добрым другом, а иногда и злейшим врагом, который никак не сделает свой последний удар. Быть может жизнь у нас такая, сложная и неопределенная, может так оно и есть, а мы все ждем и ждем чего-то хорошего, в то время как оно ускользает из-под рук.
