Ислам Ибрагимович Ибрагимов
Фабио и Милена
Глава 8.
Иван Флейта с самого утра заполнил блок музыкой вполне заменяя свет утреннего солнца на протяжное пение флейты. То был звук схожий на пение птиц что непрестанно встречают щебетанием каждый свой новый день, радуясь и посвистывая мелодии на ветвях деревьев. Это было не привычное время для игры на инструменте не только для всего блока, но и для самого Ивана и таинственная музыка с утра по-разному влияла на заключенных, которые просыпались в смятении или же слышали этот странный звук глубоко во сне недоумевая, но все так же теряясь в закоулках этого бренного мира не смея просыпаться. Быть может, для иного слушателя играла не простая мелодия чем-то напоминающая музыку органа возводя протяжные долгие ноты и сменяя их на последующие, то был крик, но свободы ли, или же крик вечного заключения?
С чего вдруг Иван Флейта начал играть, инстинктивно ощущая наступления утра? Этот вопрос еще предстояло разрешить.
Ясно было одно, Иван Флейта играл так как никогда ранее и те, кто, пренебрегая сном и ворчливостью внимали этому внезапному концерту смогли бы догадаться об этом помня каждую ноту той или иной мелодии музыканта. Это был яростный звук, рушащий стены, это был стон судьбы, бьющей исподтишка и звон милосердия звучал непрерывно в этой на первый взгляд странной, но удивительной мелодии, заставляя каждого слушателя биться в замешательстве, но в конце концов придя к напрашивающемуся выводу: Иван Флейта выжил из ума. И подобно накаляющейся лампочке музыка проходила через этап развязки, которую не знал даже сам автор мелодии и в один миг музыка перестала и, хотя все лампочки оставались в целостности и сохранности, все же вполне можно было уловить эту незримую стеклянную грань, которая в один момент, внезапно, в клочья разорвалась.
Казалось, еще немного и Иван заиграет новую мелодию, но ничего кроме тишины нельзя было расслышать, лишь пару раз звякнул инструмент Ивана, а это означало что тишина больше не нарушится, и сонные заключенные провалились в сон, не придавая никакого значения последней мелодии Ивана Флейты, пока охранник спустя некоторое время не заметил что-то подозрительное в его камере и не воскликнул:
– Черт возьми! Иван Флейта перерезал себе глотку!
Как оказалось сделал он это собственным инструментом, сразу же после прощального концерта.
Даже Сергею ничего было сказать по этому поводу, он молчал, воздавая в душе своей почести человеку, которого собственно и не знал вовсе. Так или иначе Иван Флейта был больше, чем простой человек для каждого заключенного. Его игра заполняла именно те места в людях, которые более всего нуждались в этом, для всех это была огромная потеря, ведь даже охрана и Надзиратель сновали после погребения с угрюмыми и задумчивыми лицами весь день. Сегодня тишина была во власти и теперь пришел ее черед играть свою мелодию.
Милена чувствовала себя плохо еще до того известия о трагичном самоубийстве Ивана Флейты, а после этого известия и подавно. До этого ей никогда не приходилось иметь дело с подлинной скорбью. Что-то словно нашептывало на ухо девочке, что с нее хватит, что происходящее уже переполнило чашу всякого терпения. Ей казалось словно она предвидела своими чувствами смерть Ивана и от этого ей становилось все хуже. Ей не с кем было поговорить обо всем волнующем и тревожащем ее, она так соскучилась по словам отца, по его улыбке и радости, она готова была на все лишь бы вернуться туда назад, где все было иначе, где она была счастлива даже когда убивала.
Слезы никак не шли, но такое чувство что вот-вот нагрянут. Настроения не было совсем, не чувствовался вкус еды, а дни казались долгими и сырыми. Ей все чаще хотелось, чтобы ее поколотили, чтобы избили ее до полусмерти, чтобы сердце вдруг выпрыгнуло из груди и перестало биться.
Она не желала знать, что будет дальше, не желала так же переживать того, что вскоре предстоит. Ей безумно хотелось послушать Наставника, и она не знала почему, но все равно желала этого ведь он внушал людям надежду. Теперь Милене было ясно почему Сергей так убивается горем по нему, ведь он и правда умел проникнуть в сердце с первой же секунды, как жаль, что она не знала его, как жаль, что так мало было сказано.
Ее словно душили чьи-то незримые руки, они давили на голову и сжимали сердце. Она изморилась задаваться вопросами, устала слышать ответы на эти вопросы в виде безутешного безмолвия. Ей более ничего не хотелось, и казалось, что так будет продолжаться вечно, каждую секунду ее жизни, и больше к ней никогда не постучится счастье, она сойдет с ума прямо как Сергей, она уже считала себя безумной, ей казалось, что все это лишь мираж, тогда как на самом деле все уже кончено и безвозвратно потеряно.
Но все было не так, просто не могло так быть, она не делала ровным счетом ничего, хотя до безумия хотелось двигаться, прыгать, что-либо произнести. Таким образом тело ее словно желало удостовериться живо ли оно, а если живо, то надолго ли?
– Мама… – Едва слышно даже для себя произнесла Милена совсем бездумно и нечаянно. – Мамочка…
Одиночество подобралось к ней очень близко, она вновь ощутила себя сиротой, брошенной и одинокой, никто не мог сейчас помочь ей, невидимый враг все время атаковал ее, а другие даже не догадывались о страданиях, тяготивших ее. Сердце словно бы обливалась кровью и кровь заполняла каждую частицу души. Душа слышала собственный плачь, слышала отчетливо и ясно. То были слезы маленькой девочки, которая никому не была нужна в том мире, в котором для нее не нашлось даже любящего сердца матери.
Милена испытывала на себе всю тягость судьбы, как мир может спать спокойно зная, что она страдает? Как может спать спокойно тот человек, или те люди что бросили ее на улицу как ненужную вещь и чем она их так рассердила? Или опечалила? Что же это за жизнь, где одни лишь испытания, где нет радости и счастья, стоит ли продолжать жить человеку, который не видит в жизни ничего кроме муки и агонии? Как быть сердцу, когда оно обливается кровью и плачет, взывая и моля о пощаде? Кто же виновник всех этих бедствий, всего того зла, что есть на земле, ужасных последствий и предшествующих действий? Как жить, когда жизнь являет собой лишь удары судьбы и последствия их, когда проблемы затмевают собою всю жизнь, оставляя лишь свои следы в памяти? Когда нет больше радости, нет! Есть лишь темница, тьма и вопиющая тишина, нет больше ничего кроме проблем, лишь страдания, горечь!
– Нет! – Вскрикнула она в своей голове. – Это ложь! Ложь, ложь! Паршивая, гнусная ложь!
Никто не любил ее, и никто не позаботился о ней в самую трудную минуту ее жизни.
– Обман, лживый обман!
Она умрет, так и не узнав вкуса любви и заботы, умрет совсем одна и не почувствует больше ничего кроме боли и отчаяния, вся ее жизнь пробежит перед глазами в тусклом свете и ей не предстанут прекраснейшие моменты ее жизни, напротив явятся наихудшие из всевозможных. Ее существование было напрасным, все кого она когда-либо любила, отвернулись от нее, она совсем одна, никому ненужная маленькая душа, мечтающая наконец покончить со всем этим.
– Нет! – Кричала она, так же далеко и еле слышно, кричала пронзительно прямо в сердце, лишь бы эта ложь перестала навязывать свои козни и прошла прочь. Так оно и случилось, Милена ушла в сон, найдя наконец покой от собственных мыслей, пожирающих ее душу.
Глава 9.
В последнее время в камеру к Фабио проникал ветерок, который нежно и заботливо охлаждал его голову. Он находил в этой мелочи тысячи причин и следствий, он пытался понять как этот славный, дивный сквознячок смог проникнуть в такое злосчастное место. Фабио более не был в состоянии здраво мыслить и временами ему казалось, что и его постигла участь быть очередным сумасшедшим в этой тюрьме, лишь изредка ему доводилось замечать ход своих мыслей и с каждым днем он все более замечал, что теряет надежду выбраться из пучины, называемой безумием. «А ведь вполне может быть, что мы сами помогаем себе сойти с ума в этом коварном месте» – думал Фабио, «ведь нам самим выбирать как сносить все это».
Но остановить сей процесс весьма затруднительно, всегда сложно идти наперекор самому себе, всегда трудно перешагивать сквозь свой опыт, свои воззрения, свою правоту, сложно оттолкнуть всю гордость, страхи и другие болезни. Что же человек в конце концов такое и как может разумное существо быть таким сложным и неясным? Каждый видит мир по-своему, каждый по-своему видит других и себя, каждый по-своему реагирует на ситуации и это чертовски сложно. Другому покажется что это просто и ясно. Почему людям всегда хочется чего-то? Почему им хочется жить и умирать, хочется страдать и плакать, защищать друг друга и убивать? Человек механизм, который сам себя не знает, машина которой нужно найти свое предназначение, свою судьбу. Иногда твоя судьба забирать жизни, а потом платить за это, платить за то, что ты таков каков ты есть.
– Я таков каков я есть, но разве виновен я в том, что так распорядилась судьба? Моя ошибка лишь в том, что я втянул в это мою Милли, разве мог я не справедливо с ней поступить? Она вовсе не виновна, она не понимала, она была слишком юной, она не думала о жизни как о чем-то ценном. Как же глупо я поступил! Она не виновна, ведь она поняла, что не хочет убивать, она поняла, что это безрассудно и несправедливо, она никогда не будет в ответе за те убийства ведь я, я тот, кто повинен в этом! Я тот, кто научил ее, а она все поняла. Я глупец никогда бы этого не понял, да и слишком поздно было что-либо изменять, я понял лишь когда встретил ее, она спасла и себя и меня, но после я все же совершил ошибку, мне чудом удалось самому избежать тюрьмы, когда я покончил с этим. Как же мог я так оплошать вновь, вернуться и втянуть ее в это? Нет мне прощения, нет мне покоя пока дочь моя расплачивается за то, чего она не понимала! Я хотел бы погибнуть множество раз, хотел бы чтобы меня сожгли заживо, лишь бы она жила счастливо и была в безопасности, ведь сейчас все свои страдания она сносит из-за меня. – Фабио не переставал думать о последствиях, предписанных ему судьбой за свое прошлое, такое тяжелое и грешное прошлое. Он хотел бы искупить вину, хотел бы обернуть все вспять, но ничего изменить уже увы никак нельзя было. Оставалось лишь поддаться этой воле и понять, что отныне пришел час расплаты и все что постигло его было лишь плодами, которые он посадил давным-давно.
– Мы сами в ответе за то, что натворили и я покончу с Советом если мне выпадет такая возможность. Я покончу с ними раз и навсегда и люди больше не будут убивать друг друга за жалкие деньги, хватит уже линчеваний, хватит мести, хватит ненависти, мне нужно только выбраться отсюда любым способом и это будет моей платой и той ценой, которую я заплачу за те ужасные вещи, которые натворил. Лишь бы выбраться, лишь бы сбежать. Прошлого не изменишь и все что мы можем это сделать все прямо здесь и сейчас, дабы в будущем не было тех ошибок, на которые пошли бы другие. Убей человека просто так и ты преступник, а убей на войне ты герой, и пусть лучше люди будут героями, ведь этого хочет народ, убивать друг друга на войнах, быть пушечным мясом, возвращаться домой калеками или вовсе не возвращаться, да есть люди, убивающие других за деньги и им нет оправдания, нет оправдания ни одному из них! О как же я был слеп, как много я сделал плохого моя Милли! Как же твой отец плохо поступал, разве есть мне оправдание? Простишь ли ты отца за то, во что он втянул тебя? Нет мне прощения, я не прощу, никогда, ни за что, покуда есть Совет и есть цель, пока есть такие люди как Надзиратель мне не будет прощения, пока киллеры убивают друг друга, стреляя и отнимая жизни за деньги и славу я не усну! Куда же это приведет нас? Какой пример мы покажем потомкам? Нет, это неправильно, это ужасно неправильно. Нам следует одуматься, следует пойти назад, обернуть все вспять, хотя бы в собственном сердце и навсегда отказаться от страшных убийств, от несправедливости и слепоты наших сердец. Довольно! – Рассуждал Фабио удивляясь самому себе.
Глава 10.
Надзиратель вновь показался в блоке после долгого своего отсутствия. Он хромал и едва волочил за собой свою ногу, в лице его выражалась та злобная ухмылка, которая бросалась в глаза и обнаруживала злой умысел, затаившийся в этой душе. Нельзя было не заметить и линии морщин, разветвленных по всему его лицу от бессонных ночей, проведенных в ненависти и жажде отмщения. Он, не стесняясь своей хромоты пару раз прошелся по блоку и каждый раз заключенные чувствовали, как холодок подобно каплям дождя стекал по их спинам длинными каплями, а в горле неистово трепетало сердце, казалось одного Сергея не тревожила его сварливая физиономия, и походка отставного генерала, раненного в ногу, ничуть не пугала его.
Сергей знал, что за свой проступок он будет наказан если не смертью, то чем-то превосходящим даже такую участь как смерть. Весь страх Сергея словно бы обрел самостоятельную оболочку и передался Фабио и Милене которые волновались ничуть ни меньше остальных, считая его хоть и далеким от них человеком, но все же близким к родству за его присутствие и поддержку.
Единственное что в силах затронуть сердца троих – это боль другого. Именно она властвовала здесь как нельзя кстати, и тех, кого нельзя сломить самим по себе, ломят с помощью родных.
Этот день длился довольно долго и медленными шагами именующимися минутами он дошел до своего завершения без каких-либо происшествий, что несколько утешило многих если не большинство заключенных, которые вскоре с легким сердцем легли спать.
Фабио проснулся от грома шагов, капающих по полу так же рьяно как град по стеклу. Вскоре шум прекратился и тогда Фабио вычислил шаги и понял, что они достигли камеры Сергея. Фабио невольно напрягся и взглянул на Милену, она стояла молча и смотрела в сторону камеры Сергея. Вдруг послышался голос:
– Твой час настал жалкий ты мерзавец. – Сказал Надзиратель и Фабио завидел в глазах Милены ужас. Послышалось как взвелся курок, после чего стало ясно – Надзиратель решил расквитаться с Сергеем.
Сергей смотрел прямо в дуло пистолета и застыл, вспоминая минуту, когда Фабио едва не забил его до смерти и ее силуэт вновь стал проглядывать из-за густого мрака. Пульс его участился, минута была мучительно долгой, голова внезапно прозрела и все встало на свои места, его горло щелкнуло, проглатывая слюну и звук этот разнесся по блоку так же явно как выстрел последующий за ним.
Милена зарыдала и упала на пол без сил. Фабио опустился на дощечку и выдохнул так словно пришлась на его голову.
– Сергей… Я и не думал, что мы пройдем с тобой такой короткий, но славный путь… Друг мой, я никогда не забуду твоей помощи и поддержки, без тебя мы бы не справились со всем в одиночку. Пускай смерть не разочарует тебя, встреть своего Наставника и никогда больше не теряй его. Я отомщу им Сергей и пускай за это мне придется поплатиться сполна. Твоя смерть не напрасна и за твою жертву я наделаю тысячи жертв. Покойся с миром мой друг…
Вдруг послышались еще выстрелы и еще, они были, как и первый словно издалека. Фабио, казалось, что они слишком долго пробыли в тишине слушая лишь собственные мысли и поэтому слух вполне мог подвести разум.
Но пока Фабио прощался с Сергеем и пока в его сердце непрестанно отзывался плач Милены – два колокола его горя, ему увы не удалось разобрать как в действительности после первого же выстрела шаги охраны и Надзирателя обратились в бег напоминая звук порхающих крыльев, уносящихся от внезапной беды и как после этого выстрелы возобновились в трехкратном и возрастающем количестве.
Одной лишь Милене взбрело в голову что выстрел был извне, ее утонченный слух никогда не подводил свою владелицу и потому она, страшась собственной надежды на чудо, дабы не терзать себя мыслью о спасении друга, дабы встретиться лицом к лицу с суровой истиной и принять ее какой бы горькой она ни была, вскрикнула:
– Сергей, Сергей, ты жив? – С горечью вопросила она.
– Он выставил пистолет, но не выстрелил, милочка… Миленочка, я жив, жив как гора, поднимающаяся на небеса! Этот чертов Надзиратель смотрел мне в глаза, а потом убежал, он понял с кем шутки плохи, ха-ха! – Веселился Сергей.
Для Милены его голос был слаще музыки флейты, и она прикрыла рот рукой и взглянула на отца, который был поражен не меньше ее самой. Впервые за долгое время Милена всего на пару мгновений выглядела счастливо, пугаясь и вместе с тем радуясь этому забытому чувству она захлопала в ладоши и слезы радости потекли с ее глаз, а улыбка еще долго не могла сойти с ее уст. Для Фабио этого было достаточно для того, чтобы прийти в себя, он не переставал поглядывать на дочь ведь ее радость помогла ему выкарабкаться из пучины скорби, в которой он едва не оказался.
Выстрелы прекратились. Спустя некоторое время послышались голоса, двери отворялись и стонали так же, как стонали в этих стенах люди, кромсаемые дубинками. Послышались далекие шаги и вскоре отворилась со скрипом главная дверь ведущая в блок. Заключенные затаили дыхание завидя целую толпу вооруженных до зубов людей и когда они дошли до камеры Сергея тот не постеснялся их спросить:
– Вы еще кто черт возьми такие?
Они хранили молчание до того момента пока не дошли до камеры Фабио и Милены являвшимися последними. Фабио вгляделся в толпу и узнавал в этих лицах киллеров. Внезапно в его голову закралась мысль словно Фабио потерял связь с реальностью, сошел с ума и после смерти Сергея не смог больше удерживать рассудок в здравом состоянии и мысль эта встревожила его. С трудом справившись с закравшийся идеей он все же сумел взять контроль над собой и не зная явь это или сон, он спросил:
– Кто вы?
– Мы пришли за тобой Фабио, меня зовут Дмитрий, я предводитель этого собрания. Мы не намерены больше служить Совету и еще черт знает кому, мы пришли за тобой чтобы раз и навсегда покончить с этой тиранией, нам надоело что нас используют как орудие, а потом из-за ненадобности выбрасывают в тюрьмы. Мы будем сражаться за свободу и поэтому мы пришли за тобой.
Фабио не знал, что на это ответить, в глазах его двоилось, а мысль заплеталась в коварный узел. Фабио сел на дощечку и смотрел то на стену, то на пол, пытаясь найти, подыскать хоть одно слово, но он так ничего и не смог из себя вытрясти.
– Чего стоишь, Миха? Открывай камеру, не видишь ему нужно в себя прийти. – Сказал Дмитрий и Миха в тот же миг нервно затряс ключами в поисках нужного, но ему все же пришлось пару раз засунуть в замочную скважину не тот ключ. Решетка открылась, Фабио вновь оглядел всех стоящих перед ним людей и сказал:
– Моя дочь… Откройте ее камеру… Выпустите мою доченьку.
Все вдруг начали оглядываться и долго искать камеру Милены не пришлось. Миха вновь проделал ритуал открытия решетки и в этот раз ему понадобилось больше времени на поиск нужного ключа, но в конечном счете решетка со скрипом открылась, и Милена сразу же побежала к Фабио который стоял, не веря тому, чему он был свидетелем и вскоре они обняли друг друга так словно не виделись целую вечность.
– Все хорошо доченька, теперь все хорошо, ну, не плачь Милли… – Фабио почувствовал себя не в своей тарелке, ведь Милена плакала, конечно, не в первые, но сейчас обнимая дочь Фабио, мог прочувствовать эту ужасную горечь, эти эмоции, которые как термиты снедали ее душу. Фабио было больно, ведь он всегда будет ощущать на себе все то плохое что она в себе носит, он как ее родитель всегда будет переживать за нее, а слезы Милены всегда будут выжигать в Фабио все то живое что от него оставалось.
– Моя Милли, что бы не постигло тебя, чтобы не случились, знай, что я буду рядом, я всегда буду чувствовать то же что и ты, я всегда буду плакать вместе с тобой и смеяться, ты знаешь… Знаешь ведь, что нет для нет меня ничего дороже… И никогда не будет.
Они отпрянули друг от друга, и он вытер ей слезы и поцеловав ее в лоб повернулся к толпе, наблюдающей за ними.
– Вы можете освободить всех? Я уверен, что здесь есть люди, которым не безразлична судьба Совета.
– Конечно, конечно. – Ответил Дмитрий, смотря на Миху, тот в свою очередь кивнул и начал, перебирая ключами открывать каждую камеру, а в это время Фабио взял за руку Милену, и они пошли искать камеру Сергея.
Сергей взирал, оглядываясь вокруг с пытливой жадностью, когда же он увидел приближающихся Фабио и Милену он начал подпрыгивать и улыбаться.
– Ты в порядке? – Спросил Фабио.
– Черта с два! Но как я рад Фабс, как я рад что теперь-то пришла наша очередь задавать жару. Вот зададим, вот устроим!
– Нам нужно время, план и подготовка.
– Что же там было, когда Надзиратель подошел к твоей камере? – Спросила Милена.
– Он подошел ко мне и вытянул ствол, этот гад намеревался пристрелить меня как скотину на скотобойне, «он выстрелил» – думал я, выстрелил черт возьми и забрал мою душу! Я стал дергаться в поисках кровоточащей раны, хотел плюнуть ему в лицо своей кровью, но вдруг они замерли, выстрел оказался снаружи, они рванули как ужаленные в задницу и поступили правильно.
Миха подошел с ключами к камере Сергея и, ко всеобщему удивлению, отворил решетку с первого раза. Сергей вышел, глядя то на Фабио то на Милену и мгновением позже все трое обняли друг друга в порыве волнительного воссоединения.
Сергей пытался найти приглянувшуюся ему девушку, но ужасно расстроился тому, что ее нигде не было видно, в это же время Фабио и Поляк выкрикивали имена друг друга пока в конце концов чуть было не столкнулись лбами, но все же они горячо обнялись и похлопали друг друга по спине.
– Фабио! Признаться, я даже не знал, как ты выглядишь, все-таки камеры у нас… Сам понимаешь.
Поляк был седой, но вовсе не старик. У него была короткая и не слишком густая борода, которой словно бы не хватило на подбородок. На его голове заметно проглядывала небольшая лысина. Он был крепок, но исхудал за время своего заточения.
– Я тоже Поляк, я тоже. – Ответил Фабио горячо улыбаясь другу. – Ты как, поможешь нам свергнуть Совет?
– Боюсь, что после всего этого времени что я здесь провел, будет многим лучше если я спрячусь со своей семьей в каком-нибудь отдаленном уголке и начну жизнь по-новому. Я много думал об отмщении, но я уже не тот, кем был раньше, как и любой из нас.
Фабио кивнул и положил руку ему на плечо. – Я поступил бы так же, но боюсь, что не смогу спать спокойно пока Совет и дальше будет учинять то зло соучастниками которого мы были. Я считаю, что, покончив с ними, я расплачусь за свое прошлое и тогда смогу уйти на покой.
– Ты даже не представляешь, как сильно ты поможешь людям в нашем положении, а также тем, кто никак не может завязать с этим делом. Я рад что имел честь иметь знакомство с тобой.
– Напиши мне Поляк, когда все уляжется, когда ты почувствуешь, что все хорошо, когда поймешь, что воздух стал свободнее, а брат не убивает брата, напиши мне и мы будем рады увидеть тебя снова и познакомиться с твоей замечательной семьей.
– О! Что ты, я обязательно сделаю это, для меня будет большой честью…
– Спасибо тебе Поляк, надеюсь, что скоро увидимся.
– Прощай брат, но не навсегда, знай, что я буду молиться за тебя и твою дочь, и буду ждать вас в гости.
Они пожали руки и обнялись еще раз напоследок. Фабио пошел к общей толпе, ближе к Милене и Сергею.
Дмитрий собрал вокруг себя толпу заключенных, которых ему довелось освободить. Он говорил о Совете выражаясь в их сторону яростно и жестко, он четко выговаривал каждое слово и выглядел так словно был прирожденным оратором. Заключенные кивали, а порой и выкрикивали вместе торжественные и гласные слова одобрения. Речь шла может не о каждом, но о многих тех, кто подвергся напасти и предательству со стороны Совета. Дмитрий говорил о том, как Совет сначала принимает тебя к себе, кормит и поит, а потом, когда твое время близится к концу или когда у тебя появляются сомнения, другие планы, ты становишься использованной вещью, которую подобает выбросить, а иногда и просто уничтожить. Совет безжалостно разделывался со своими товарищами, с людьми, которые посвящали этому делу свои жизни, но в итоге оказывались взаперти с тиранами Надзирателями, калечившими душу, уничтожавшими все живое и человеческое в людях, стирая в порошок эту невинную первозданность, душу, которая родилась на свет дабы творить нечто благостное пусть даже таким страшным путем. Дмитрий призывал каждого объединиться, иначе их вновь найдут, запрут в новых камерах и будут снова издеваться над тем, что от них осталось. Дмитрий ясно дал понять каждому что пришел исключительно за Фабио, потому что его история помогла многим, таким же отцам, дочерям, сыновьям и так далее, наконец ясно взглянуть правде в глаза.
– Пора бы уже покончить с диктатурой Совета, если не словом, так силой! – Говорил Дмитрий.
Они условились встретиться через пару дней в Петербурге и после освобожденные и освободители проследовали к выходу из тюрьмы, наблюдая картину безжизненных тел, возлежавших на том же самом холодном полу в неестественных позах. Вот Павел лежит и больше не смеет бить и угрожать кому бы то ни было своей дубинкой. Проходя мимо его бездыханного тела, некоторые плевали на него или отругивая и бранясь пинали его безжизненную оболочку. Далее шли охранники, сменяющие иногда друг друга, даже они получили по заслугам и их смерть только порадовала большинство. В самом конце у входных дверей, а если быть точнее за ними, на крыльце возлежал Надзиратель собственной персоной. Долгие годы его лицо внушало страх, ненависть, обиду, плачь, безумие, страдание и муку точно лицо злосчастного тирана, лицо безумца, не знающего пощады и теперь все вдоволь могли отыграться на нем за те муки, за всю боль что он причинил им.
Несколько человек возглавляемые Дмитрием прошли к автомобилям, но перед этим Дмитрий переговорил с Фабио, им было все равно кто валялся у входа и почему вокруг его тела сгустилась остальная толпа. Милена стояла рядом с отцом и стоило Фабио попрощаться с Дмитрием и повернуть голову в сторону крыльца, как ему открылась жуткая картина глумлений над покойным Надзирателем. «Люди сошли с ума» – думал Фабио, тогда как они, забыв про всякую человечность продолжали издеваться над останками этого бесчестного человека. Фабио было противно наблюдать за этим. Он заметил, как Милена смотрела в ту же сторону и отвернул ее голову.
– Там Сергей, это он видимо начал…
– Не важно Милли, эти люди прошли через многое, знали бы мы то, что они знают и сами бы стали такими.
Они кричали, смеялись и мычали как животные, но в конце концов кого-то вывернуло наизнанку прямо на труп, и все вдруг отошли, приходя в себя. Фабио подозвал Сергея, и они направились в сторону шоссе дабы сесть в непримечательный автомобиль какой-нибудь благосклонной семьи, возвращавшейся из отпуска или дачи и воспользоваться их добротой чтобы доехать до города или ближайшего отеля.
Спустя некоторое время они уже ехали в сторону города, но до города как им сказала Мария, сидящая за рулем доброжелательная девушка, она, к сожалению, не доедет. Мария была не в меру улыбчивой, рассказывая о чем бы то ни было она не знала когда ей вовремя остановиться и поэтому временами ее уносил порыв собственного повествования, который нередко обрывался ею в те минуты, когда она сознавала что все же перешла черту. После милой светской беседы между пассажирами и Марией все стали молча думать о своем. По краям дороги выступал лес что своей длиннотой и шириной приковал внимание изголодавшихся по видам пассажиров. Они взирали в окна автомобиля не отрываясь заставляя Марию дивиться и недоумевать этому странному порыву. Это бесконечное небо с его облаками, солнце, пикирующее в небесах то появляясь, то исчезая за ними прямо как играющий родитель со своим младенцем, пряча лицо за ладонями, а потом вновь являя себя своему чаду со словами: «ку-ку!», так же и солнце в тот день, игралось вместе с жителями этой голубой планеты. Иногда целыми стаями летели птицы развернув крылья и поддаваясь течению ветра. Глядя на этих птиц, забывалось всякое несчастье, уходили на второй план недавние страдания, кровоточащие раны не успевшие затянуться как подобает забывались с детской непринужденностью, обращенной к каждой болячке. Птицы вдохновляли людей своим полетом, как бы высоко мы ни забрались, нам не удастся передать той свободы, с которой птица размахивает своими крылами.
Фабио повернулся и взглянул на Милену, которая, не отрываясь смотрела в окно, тем же был занят и Сергей. Фабио лицезрел улыбку на лице дочери и сам он невольно начал улыбаться при виде ее неподдельной радости, наблюдая за сладостным счастьем, коснувшимся ее лица. Фабио повернулся и глядел перед собой, он взглянул на небеса и заметил процессию птиц, которых трудно было распознать, не имея бинокля. Наблюдая за ними, Фабио почувствовал, как он парит вместе с ними по небесным просторам полным надежды и радости. Он летел над землей и ничто не могло остановить его в этот чудесный миг, переполненный счастьем, уж слишком прекрасен он был, слишком прекрасен чтобы быть правдой…
Доехав до своей деревушки Мария высадила их на обочине и направилась в глубь деревьев и двухэтажных домов с огородами, пьянствующими стариками, а также детьми, которые исследовали зеленый мир, игрались в песочницах и наслаждались теплыми солнечными днями щеголяя без своих маленьких футболок. Совсем еще юные они глядели на своих старых родителей или прародителей с недоумением, «а точно ли мама и папа это? Какие-то они странные» – говорил их детский взгляд, обращенный на пьяных и бесстыжих пап и мам.
Отблагодарив всей душой Марию за ее любезность и неравнодушие, они последовали в сторону города, до которого как сказала Мария всего рукой подать – тридцать километров. Уже смеркалось, ветер раскачивал сонные деревья с той же нежностью с какой мать раскачивает своего ребенка. Трое путников шли в задумчивом безмолвии, в нарушаемой лишь проезжающими автомобилями тишине.
– Ты сегодня на удивление неразговорчив, не заболел? – Обратился Фабио к Сергею.
– Сам не знаю, что за чертовщина накатила, словно язык проглотил, тело побаливает от тумаков этих грязных охранников.
– Да у меня тоже порой побаливает, но такое чувство, будто оно всю жизнь болеть будет. А ты как себя чувствуешь Милли?
– Хорошо, только от солнца отвыкла ну и… Есть хочется.
– Ничего, скоро дойдем до города, думаю нашу машину никто не трогал, а там и деньги, и оружие. Нужно надеяться лишь на то, что машина все еще на месте.
– Думаешь… Мы справимся с Советом? Со всеми этими негодяями?
