Иван Белов
Заступа: Чернее черного
Нет, ну а чего, если уж все катится в жопу, на хорошее надеяться нечего. Бучила тяжко вздохнул и забрался в возок, провонявший мокрой шерстью, гашишем и табаком.
– Сел.
– Да как скажешь. – Рух послушно примостился на сиденье, прижав кого-то тощего и костлявого. В бок тут же ткнулось твердое. И вряд ли пряник. Рядом плюхнулся Васька. В темноте сопели и пыхтели несколько рыл, в ночном зрении начали вырисовываться расплывчатые фигуры, но тут кто-то сдернул плотную тряпку с масляного фонаря, и возок залил приглушенный мигающий свет. Насчет нескольких рыл Рух не ошибся, возок оказался забит чертями, как бочка селедкой. Аж пять рогатых: напряженных, взвинченных и вооруженных до самых зубов.
– Здорово, Николя засратый, – поприветствовал черт с ветвистым шрамом на правой щеке, ряженный в шикарный драповый редингот и кепку-шотландку, натянутую по самые уши.
– З-здравствуй, Б-Бастрыга, – заикнулся Васька.
– Где деньги?
– Н-нету, – втянул голову в плечи Василий.
– Я почему-то так и подумал. – Бастрыга глянул на Руха. – Дай угадаю, ты, упырь, тоже не в курсе, где мои деньги?
– Ты удивительно проницателен, – улыбнулся Бучила. – Не поверишь, я вообще ничего не знаю о твоих деньгах.
– Слыхали, братишки, он не знает. – Бастрыга блеснул золотым зубом. «Братишки» закивали и захихикали, кривляясь как… да, точно, как черти у зеркала.
– Я тебе ничего не должен, – пискнул Васька. – И не твое это дело, я все сам провернул и добыча моя.
– Сам провернул? – удивился Бастрыга. – Не, вы видели?
– Чего тянуть, железом каленым прижечь, враз запоет, – предложил черт в непомерном цилиндре, лезущем на глаза.
– И под когти иголочки, – посоветовал второй.
– Ну что мы, изверги какие? – погано усмехнулся Бастрыга. – Ты, Николя, разве порядка не знаешь? Так я напомню тебе, если в городе сливки какие снял, должен в общий котел тридцать процентов отдать. Слыхал о таком?
– Не слыхал, – буркнул Васька.
– А-а-а, вон оно как. Дырявая у тебя башка, Николя, и дырок в ней скоро прибавится. За сколько продал ту хрень?
– Сто гривен, всем чем хошь поклянусь, – отозвался Василий.
– Врет, сучонок, – возразил Рух, испытав мстительное удовольствие. – Тыщу точно взял, а может, и больше.
Черти возбужденно загомонили:
– Тыща.
– Тыща.
– Мать моя, в сапогах.
– О-го-го!
– Цыть у меня, – оборвал Бастрыга. – Неплохой улов, да, Николя? Значит, отдашь две. Сроку неделя.
– Почему две? – вскинулся Васька. – Побойся бога!
– Богу на меня наплевать. – Бастрыга сплюнул на пол. – Три сотни должен в котел, семь сотен семьям братишек, которых Шетень пришил из-за тебя и еще, Сатана видит, пришьет, и тыщу за проценты вернешь.
– Да где ж я возьму? – завопил Васька.
– Твои проблемы. И его, – ожег Бастрыга взглядом Бучилу. – Сроку неделя.
– Веселые вы ребята, – развел руками Бучила.
– Ага, цирк тут у нас, – кивнул Бастрыга. – Весь, сука, вечер на арене.
– Я Шетеня хотел наказать, пусть малой-малостью, но все лучше, чем так, – вдруг захныкал Васька. – Брат твой Кирдяпа в прошлом годе погиб.
– И чего? – насторожился Бастрыга.
– Дела он с Шетенем вел?
– С Шетенем.
– Так Шетень и надоумил его банк тот брать, а сам в полицию доложил, вот Кирдяпа со своими и погорел. У банка засада ждала.
– Откуда знаешь? – Глаза Бастрыги остекленели.
– Подслушал, как умруны его говорили. Смеялись еще.
– Почему мне не сказал?
– А чего ты ему сделаешь? – Васька подался вперед. – У него силища, ух. И умруны. И полиция у него в кулаке. Раздавит тебя, как блоху.
– Блохи, знаешь, любого могут затрахать, замучается чесать, – глубокомысленно изрек Бастрыга и убрал пистолет. – Отдашь деньги, а там поглядим. Не отдашь – не обессудь. А на Шетеня управу найдем, пусть через год, через два, но мое время настанет. Пошли, ребята.
И они ушли. И Васька почему-то хотел вместе с ними уйти.
К церкви Великомученицы Тамары прибыли точно в намеченный срок. Восьми еще не было, а Рух уже зябко подпрыгивал на углу деревянного храма, размышляя о превратностях злодейки-судьбы. Сука, еще каких-то два дня назад лежал себе и раздумывал о всяких интересных вещах, ждал Нового года и никому не мешал, и вот херак, среди ночи трясешься за сто верст от родного дома, посреди клятской столицы, обязанный вернуть деньги и идиотскую статуэтку одновременно колдуну, бандитам и драным чертям, с шансами на успех данного предприятия примерно как у монашки сохранить невинность в портовом борделе.
– Заступа. – Васька робко потрогал его за рукав.
– Иди на хер.
– Ну прости. Где бы так повеселился еще на Новый-то год?
– Я и без тебя веселюсь, о-го-го.
– Ага, один сидишь, словно сыч.
– Почему один? – возразил Рух. – С водкой. И в окошко гляжу. Знаешь сколько интересного в окошке перед Новым годом показывают? А теперь тебя вижу. И на пухлого сейчас буду глядеть.
– А если он не придет? – шмыгнул соплями Васька.
– Тогда можешь ложиться и помирать.
– А ты?
– А я, видит бог, выкручусь, – без особой уверенности сказал Рух. – О, а вот и наш загадочный друг.
– Добрый вечер, господа, – из темноты подошел Ковешников, одетый в длинное пальто, треуголку и с армейским ранцем за плечами. – Рад вас снова увидеть.
– Не можем ответить взаимностью, – сухо поприветствовал Рух.
– Здрасьте, – пискнул воспитанный Васька.
– Еще раз обговорим условия, господа, – понизил голос чиновник. – Дело делаем вместе, я иду с вами на равных правах.
– Ты нам будешь только мешать, – фыркнул Бучила. – Мы взломщики-виртуозы. Этот вон, – он кивнул на черта, – больше сейфов взломал, чем ты плюшек у маменьки стрескал. Быстро управимся, получишь свой полугривенник…
– Я с вами, – уперся Ковешников. – Или дела не будет.
– Ну хорошо, хорошо, уговорил, пухляш языкастый, – примирительно воздел руки Рух. – Я так полагаю, нужный дом где-то рядом?
– Совершенно верно! – Ковешников подтянул повыше воротник, спасаясь от ветра. – Прошу за мной, господа.
Он увлек их мимо Великомученицы Тамары, замер на углу церковной ограды и указал на двухэтажный особняк на другой стороне улицы.
– Вот тут живет покупатель, Борис Григорьевич Жиборов, купец второй гильдии, имеет четыре лавки с тканями и собственную малую мануфактуру. Страстный коллекционер различных диковин. Женат, трое взрослых детей. В доме на данный момент, по моим сведениям, проживают Жиборов с женой, кухарка, конюх и две служанки.
– Ты, что ли, волшебник какой? – изумился Рух. – Откуда дровишки?
– Навел справки и подготовился, – гордо задрал нос Ковешников.
– Только трусы готовятся. Настоящие герои на Бога надеются.
– А в доме точно кто есть? – спросил Васька. – Снег перед воротами не гребен, и огней в окнах нет.
– О, еще один прозорливец на мою голову, етишкин рот, – Бучила нехотя признал Васькину правоту. Вот глазастый засранец.
– Из дома никто не выходил уже три дня, – доложил Ковешников. – Я каждый вечер после работы слежу. И перед работой заглядываю.
– Тебе заняться, что ли, нечем? – удивился Бучила. – Ах да, у тебя же бабы нет. Все беды от отсутствия баб! – И предположил: – Раз снег не чищен и огни не горят, может, за город смотались на праздники? Так это вообще упрощает дело до невозможности. За мной, гвардия!
Он перебежал улицу, юркнул в переулок и прижался к без малого полуторасаженному забору спиной.
– Васька, давай на карачки, я с тебя попробую заскочить.
Черт с готовностью хлопнулся на колени и подставил горбатую спину, Рух запрыгнул на него и только тут догадался, что план говно. Васька жалобно всхлипнул и, не выдержав тяжести, подломился, ткнувшись рылом в сугроб. Рух нелепо взмахнул руками и брякнулся сверху, окончательно вдавив несчастного чертушку в снег.
– Васька, сука.
– А чего я? В тебе весу-то сколько…
– Да я как пушинка, а ты… – Рух осекся. Ковешников молча скинул ранец, отстегнул ремешки и вытащил веревочную лестницу с железными крюками.
– Умный, да? – спросил Рух.
– Предусмотрительный. – Ковешников взмахнул рукой, и лесенка зацепилась когтями за край.
– Так, не лезь вперед батьки. – Рух оттолкнул чиновника и ловкой белочкой шмыгнул по лесенке вверх. Выставив голову, обозрел диспозицию и остался доволен. Купеческий дом темной громадиной высился совсем рядом, в стороне угадывалась конюшня. Собак вроде не видно. Но так обычно оно и бывает, псин не видать, а потом портки в клочья порвут…
Рух мысленно перекрестился и спрыгнул, завязнув в сугробе по пояс. Ну вот этого еще не хватало. Бесячья зима.
– Не торопитесь, я тут увяз, – прошипел он, пытаясь освободиться. Кто б его слышал… Зашуршало, и сверху сверзился Васька
– Вы как там? – Над забором показалась голова Ковешникова.
– В порядке. – Рух швырнул черта через себя. Васька описал пологую дугу и приземлился почти что у дома.
– Погодь, я сейчас. – Бучила выбарахтался из сугроба и дал Ковешникову знак спускаться.
Под стеной дома собрались взмокшие, возбужденные и настороженные.
– Окно будем вскрывать, решеток нет. – Васька заглянул в темнеющее окно и вытащил из-под шубы гнутую железяку в локоть длиной. Затрещало ломающееся дерево.
– Держи-держи! – Васька засуетился, и Рух едва успел подхватить выпадающее стекло. Черт запустил руку внутрь, нашаривая шпингалет, щелкнуло, и окошко открылось.
Рух залез первым и чутко прислушался. Внутри стояла гробовая гнетущая тишина, ни голосов, ни звона посуды, ни шагов, ничего из того, что обычно слышится в нормальных домах. Может, и правда уехали? В полутьме просматривались мягкая мебель и книжные полки.
– Все спокойно. – Рух посторонился, пропуская подельников.
– Холодно как, – пожаловался Васька.
– Раз не топлено, значит, точно нет никого, – обрадовался Бучила. – Так, ваше благородие, где купец коллекцию прячет и чахнет над ней?
– Чего не знаю, того не знаю. – Ковешников зажег фонарь, разогнавший тьму на пару шагов. – Будем искать. Только чур разделяться не надо. Я один не пойду.
– Боишься?
– Есть такое, – признался Ковешников.
– А я вот ничего не боюсь. – Васька бесстрашно полез вперед. Пьяный, что ли? Вроде не пил…
Дверь вывела в залитый чернотой коридор, украшенный гобеленами со сценами волчьих облав и видами разных слюнявых собак. Рух невольно поежился. Не к добру такие картины, ох, не к добру, их обожают охотники, и будет неприятно, если хозяин вдруг все же дома и у него есть ружье…
Васька сунулся в первую попавшуюся дверь, раздался сдавленный вопль, бесстрашный черт вылетел обратно, с размаху убился об стену и упал, то ли потеряв сознание, то ли притворившись мертвым.
Рух вытащил один из позаимствованных у Альферия Францевича пистолей и осторожно заглянул внутрь, готовясь к самому худшему. И сам с трудом подавил рвущийся крик, когда навстречу из темноты выросла огромная оскаленная фигура. Какая-то сука догадалась поставить медвежье чучело прямо возле двери. Стены комнаты были густо завешаны головами невинно убиенных зверей. Вот никогда херни этой не понимал. Бучила громко сглотнул и закрыл проклятую дверь.
– Что там? – с придыханием спросил Ковешников.
– Трофеи охотничьи. – Рух легонько пихнул Ваську ногою под зад. – Вставай давай, смельчак недоделанный, медвежьего чучела испугался.
– Чучело? – Васька тут же вскочил. – А я подумал, хана чертушке разнесчастному. Зашел, а он как напрыгнет, а я… а я… Больше первым хрен куда я пойду. Погибну, и вы погибнете без меня.
– Я почему-то так и подумал. – Бучила пошел дальше по коридору. Чутье подсказывало, если тут собрание всякой добычи, то и коллекция диковин может быть рядом совсем. Он успел краем глаза увидеть, как Васька снова шмыгнул в комнату. Раздался шум, что-то упало. Рух закатил глаза. Геройский черт мстил коварному чучелу.
В следующей комнате была чья-то спальня, в соседней – чулан, забитый старой мебелью, корзинками и тряпьем. За поворотом открылся обширный холл с камином, мягким диваном, креслами и наряженной елкой. Интересно, какой дурак придумал деревья в дом тащить и пакостью всякой блестящей увешивать? Мода эта года как три из Европы пришла.
Рух прошел еще немного вперед, не ощущая никакого присутствия людей. Дом напоминал тихое, хорошо ухоженное, богатое кладбище.
Кладбищем он, впрочем, и был. Бучила толкнул очередную дверь и оказался на кухне, с печью, огромной плитой и длинным столом. Прямо у порога в луже замерзшей крови лежал безголовый труп в черном платье и белоснежном фартуке. Кто-то из прислуги, скорее всего.
– Ох, ёпт. – Васька зажал рот рукой.
– Самое подходящее слово, – согласился Бучила. – Такое ощущение, что тут уже побывали до нас.
– Страх какой. – Ковешников посветил фонарем. – Голову зачем отрезать?
– Ну мало ли, вещь в хозяйстве полезная. Студень знаешь выходит какой? С хреном да под водочку, ммм…
– В тебе хоть капля святого есть? – вздохнул Ковешников.
– Да она из меня ажно брызгает, ты, на свое счастье, со мной просто еще мало знаком. – Рух переступил мертвеца, опустился на одно колено и не без труда перевернул тело. Противно хрустнул кровавый ледок. Женщина была зарублена в спину, скорее всего, топором, из страшной раны торчали осколки ребер и переломанный, смятый в крошку хребет. На полу валялся поднос и разбитые вдребезги чашки. И это было только начало.
Второе тело отыскалось в соседней с кухней кладовке. Тучная, широкобедрая женщина лежала ничком, присыпанная сверху горохом, гречкой и белой мукой. Кроме головы, у этой не хватало куска ягодицы.
– Все интереснее и интереснее, – шепнул Рух. – Вот вам и огни не горят, и снег не чищен.
– Я за домом сколько следил, а они мертвые были, – выдохнул Ковешников.
– Хреново следил, – усмехнулся Бучила. – Есть предложение – кладем клят на статуэтку эту задратую и валим тем путем, что пришли. Если нас тут заметят, станем первыми и единственными подозреваемыми. По мне, так лучше от Шетеня прятаться.
– Ни в коем случае, – возразил Ковешников. Вот от кого от кого, а от чиновника Рух такого не ожидал.
– Я без бабы золотой не уйду, – поддакнул Васька.
– Сговорились, да? Ну смотрите, потом не жалуйтесь. – Бучила пожал плечами и двинулся дальше. Нет, ну ладно Васька, этому без статуэтки верная смерть. А Ковешников какого хрена кобенится? Не из-за полугривенника же? А если из-за этой мелочи, то значит, мозги вообще не ночевали в башке.
Он приметил на полу тоненькие и прерывистые ниточки крови. Неизвестный убийца забрал головы с собой. Ну ёб твою мать, что за народ? Дом ломится от добра, бошки на кой черт кому-то сдались? Извилистый след тянулся по коридорам и привел к неприметной двери, открывшейся без малейшего скрипа. Вниз, в густую, чернильную темноту уводили ступени, и спускаться туда отчего-то никакого желания не было. Но уж раз назвался груздем…
Рух поглубже вдохнул, словно собираясь нырнуть, и осторожно пошел вниз, держа пистоль наготове. Позади сопела и шмыгала гвардия. Ступеньки закончились небольшой площадкой и еще одной дверью с четко очерченным оранжевым контуром. За дверью горел свет.
– С боков прикрывайте, – распорядился Бучила, рванул за ручку и залетел в огромный подвал. В лицо ударила волна пахнущего гнилью сырого тепла, свет неприятно резанул по глазам. Саженях в трех впереди, у стены, моргала россыпь толстых свечей, окружая стоящую на постаменте, мягко поблескивающую золотую фигуру обнаженной женщины с отталкивающими звериными чертами лица. А между свечами, лицами к статуэтке, покоились пять тронутых разложением, изляпанных кровью голов. Четыре женские и мужская, лохматая и с бородой. На одной женской голове топорщилась шелковая наколка – головной убор всякой горничной богатых домов, две простоволосые, а четвертая была украшена ажурной серебряной диадемой. Жуткий, вселяющий ужас алтарь.
– Ну вот, а я предлагал по-тихому смыться, – печально сказал Рух.
Васька как-то странно икнул, подергал его за рукав и прошептал:
– Рушенька. Рушенька, дорогой, глянь, там кто-то есть.
Бучила отвлекся от кровавого алтаря, уже и сам уловив потаенный шорох во мраке. Ковешников, бледный как смерть, закусивший губу, поднял фонарь повыше, но жидкие отблески умирали во тьме. Темнота шла рваными клочьями, сгущалась и искривлялась, и в этой темноте прятался зверь. Уши заложило от истошного крика, пахнуло потом и нечистотами, мелькнула горбатая тень, и Рух успел выстрелить в последний момент. На границу зыбкого света выскочила черная фигура, схватила пулю и грянулась на пол. Под ноги Руху подлетел топор с запекшейся кровью на лезвии и клочьями налипших светлых волос.
– Васька, иди погляди, – заорал полуоглохший Бучила, готовя второй пистоль.
Черт что-то неразборчиво проблеял в ответ и поспешно спрятался в тень.
– Я по-смо-трю, – голос Ковешникова донесся урывками, он тяжело, с присвистом задышал и мелкими шажками направился к любителю топоров. В левой руке фонарь, в правой невесть откуда взявшийся пистолет. Вот сука, все это время был при оружии и ничего не сказал. И стрелять не стал. Какая скотина. Под телом, безвольно раскинувшим руки, набухало багровое, пахнущее медью пятно.
– Погодь. – Рух, не привыкший доверять мертвецам, пальнул еще раз, целя в башку. Затылок лежащего лопнул осколками черепа и ошметьем мозгов.
– Вот теперь иди! – окончательно оглохший Бучила помахал пистолем, разгоняя едкий пороховой дым, и тут же принялся за перезарядку. Ковешников подошел вплотную и осторожно ткнул тело стволом, намеренный отскочить при малейшей опасности.
– Готов! – Слух постепенно возвращался.
Рух убрал пистолеты и подступился к распростертому мертвецу, Ковешников как раз перевалил убитого на спину. Неизвестный был гол, дороден и безволос, не считая редкой спутанной бороденки и грязного колтуна на простреленной голове. Тело, заплывшее жиром, сплошь покрывали прежде невиданные угловатые знаки, вырезанные на плоти чем-то острым, наверно ножом. Кровь в порезах давно запеклась, странные знаки, а может и буквы, приковывали внимание и будили в голове похабные, будто вложенные кем-то мысли, сплетаясь в слова на чужом языке. Ковешников, видимо, почувствовав то же самое, замотал башкой и покачнулся на внезапно ослабевших ногах.
– Чуешь? – спросил Бучила.
– Мутит меня, – охрипшим голосом сообщил чиновник. – Щас упаду.
– Нечисто тут что-то. – Рух поморщился. В висках тюкало, надсадным звоном отдаваясь в ушах. И дело было совсем не в стрельбе…
– Вы чего, слабачки? – Васька как ни в чем не бывало прочапал мимо, заглянул в лицо мертвеца и ахнул. – Ого, да вот этот хрен статуйку у меня и купил!
– Это купец Жиборов, – подтвердил Ковешников. У него из-под треуголки тянулись струйки пота.
– То есть это как? – удивился Бучила. – Выходит, наш купчишка обзавелся золотой поганью, на радостях затворился в доме, порубал всех, кого смог, и устроил в подвале поганое капище?
– Выходит так, – согласился Ковешников.
– Чудны дела твои, Господи. Ну или кто там задумал такое дерьмо. – Бучила встряхнулся, прогоняя липкую дурноту. – Ладно, тут уже явно никому не помочь. Васька, хватай статуэтку и валим.
Васька не двинулся, как-то странно кося глазами хрен знает куда. Ого, видать, и чертушку пробрало, уж на что они стойки ко всякой колдовской мутотне.
– Василий! – повысил голос Бучила.
– Василий останется стоять, – голос Ковешникова донесся словно издалека.
Рух повернулся и увидел сначала дикие глаза чиновника, а потом направленный в живот пистолет.
– Это зачем? – задал первый попавшийся идиотский вопрос Рух.
– Я заберу артефакт, – сообщил Ковешников. – Запру дверь, вы посидите в подвале, а потом как-нибудь выберетесь, вы же взломщики. Не дергайся, упырь, у меня заряжено серебро.
– Все предусмотрел, наш пухляш! – изумился Бучила. – А прикидывался поборником чести, про полугривенник плел и прочую хероту. Я одного не понял, зачем тебе мы?
– План был простой, – усмехнулся Ковешников. – После ограбления я бы сдал вас полиции. Элегантно и очень умно. Кто ж знал, что тут такое произошло.
– Так тебя бы самого упекли, – сказал Рух.
– А вот это уже мое дело. – Ковешников указал пистолетом. – Оба, быстро туда.
– Рушенька, сделай хоть что-нибудь, – взмолился Васька. – Он же хреновину заберет!
– И пусть забирает. – Рух демонстративно поднял руки. Лезть на рожон из-за статуэтки очень уж не хотелось. Как известно, пуля-дура и по извечному закону подлости прилетит в сердце или в башку. И чего, прикажете помирать в самом расцвете лет?
– Да как же, Заступа! – Васька заистерил. – Да он же… а меня… Шетень шкуру спустит!
– Угомонись, – приказал Рух, и Васька осекся. Бучила сделал еще шаг назад и покосился на убиенного купца. Если теория верна…
– Ты дивно благоразумен для упыря. – Ковешников попятился к алтарю, нашарил статуэтку, и… теория оказалась верна. Как все же прекрасно гением быть! Предатель дернулся, будто получив поленом по затылку, зашатался и упал, сметая свечи и головы. Глаза закатились, обнажив белки, тело с хрустом выгнуло дугой и затрясло.
– Васька, забирай! – Рух накинулся коршуном и пинком выбил статуэтку у Ковешникова из ослабевшей руки. Чиновника били конвульсии, изо рта повалила пенистая слюна.
– Чего случилось-то? – Васька подхватил артефакт.
– Ты когда идола у Костоеда украл, он в чем был?
– В ящике со стеклом, – наморщил узенький лобишко черт.
– Ящик свинцом был обшит?
– Да откуда ж я знаю? Деревянный, а сверху железо какое-то.
– Откуда ф я фнаю, – передразнил Рух. – Рога вырастил, а толку нет. Будто не ведаешь, что свинец – лучшая защита от колдовства. А статуэтка эта колдовством черным наполнена до самых краев и из себя его дуриком прет. В башку лезет, и уже неясно, где твои мысли, а где не твои. Мы с пухляшом это сразу почуяли, одному тебе хоть бы хрен, вы, черти, невосприимчивы к выкрутасам таким.
– Подожди, – замер Васька. – Хочешь сказать, купец…
– Припер покупку домой, – продолжил Рух. – Поставил на видное место, и эта красотулька быстренько подчинила его. Ставлю сто к одному, она купца и заставила домашних топором порубить и устроить алтарь. Крови хотела и поклонения, Костоед хитрый, на голодном пайке паскуду держал. Кто-то умный, вроде меня, запретил ее из ящика вынимать. Представляю, как подмывало его. А купец, дурная башка, при покупке лапал статуэтку?
– Осмотрел, конечно, – кивнул Васька. – Я еще гляжу, его будто на мгновение кондратий хватил, глаза выпучил и застыл.
– Слабая она была, много лет спала, а теперь нажралась, – пояснил Рух. – Вот нашего пухляша и накрыло, нечего руки шелудивые распускать. – Он пару раз смазал Ковешникова по щекам. – Эй, твое благородие, доброе утро!
Ковешников сдавленно застонал и с трудом разлепил правый глаз.
– Давай-давай, не прикидывайся! – Бучила еще раз, с большим удовольствием, хлестнул по пухлой щеке. – Вот, с возвращением. А теперь, друг мой ситный, попробуй рассказать что-то такое, отчего я перехочу тебе кишки выпускать. И пошустрее, я тороплюсь. Я так понимаю, ты, крыса канцелярская, изначально примерно представлял, сколько стоит статуэтка.
– Деньги мне не нужны, – прохрипел Ковешников. – Отпусти меня или пожалеешь, упырь, я агент Республиканской тайной полиции, шестой отдел.
– Брешешь.
– Какой смысл? – поморщился неудачливый похититель. – Можно подумать, это тебя остановит. Секретарь четвертого класса, шестой отдел, контроль и надзор за проявлениями чародейства и колдовства.
– Вот еще не хватало, – изумился Рух. – Становится все интереснее.
– Работаю на «Ярмарке чудес» под видом обычного чиновника, – сообщил Ковешников. – Моя задача оценивать товары и заносить в каталог. Скучная работенка, через ярмарку в девяноста девяти процентах случаев идут подделки и никому не нужный хлам с индексами колдовства от пятнадцати до десяти, реже девятки, восьмерок за три года не видел. Вот по дурости я статуэтку эту неправильно оценил, статуэтка и статуэтка, даром что древняя, поглядел, даже в руки не брал, ну и шлепнул индекс четырнадцать. А потом черт дернул меня, прости, Василий, каталог полистать, и увидел похожую. А у нее индекс пятерка! Пятерка! И все признаки сходятся. Если начальство узнает, прямая дорога под трибунал!
– И ты решил статуэтку вернуть, – окончательно все понял Бучила. – А тут как раз сыскались два дурака.
– Один дурак-то, – пискнул Васька. – Я его сразу подозревал.
– Ну пусть один, – неожиданно легко согласился Рух. В голове сам собой складывался очередной, без самой малости гениальнейший, план. – Васька, сейчас получишь инструкции и мухой летишь к своему другу Бастрыге. Надо отправить весточку колдуну нашему драному и еще кое-кому. А потом к Лаваль. А я пойду искать того бездушного мужика, который на ярмарке услуги свои блядские предлагал. Для тебя, агент поиметый, тоже найдется работа. Все, нехер сидеть, за дело, дьявол вас подери!
Из бесшумно открывшихся ворот терема Осипа Шетеня плавно выехали сразу две темные кареты на полозьях и ускоряясь улетели в подступившую новогоднюю ночь. Ворота тут же закрылись, превратив угодья колдуна в неприступную крепость. Улочка тонула во мраке, сугробах и блескучей поземке, наметающей с крыш. Медленно тянулись минуты. В звенящей на морозе тишине звонко брякнул металл, всхрапнули лошади и из неприметного тупичка выехал терпеливо дождавшийся своего времени элегантный возок с гербовой алой розой на плотно закрытой двери. Графиня Бернадетта Лаваль, устроившаяся внутри, дробно прилязгивала зубами, пряча в муфточке нос. Вроде недолго таились, а от стужи не спасали ни соболиная шубка, ни душегрейка, ни накинутый сверху безразмерный тулуп. Ничего, сейчас согреемся… Она уже чувствовала, как горячая кровь приливает к вискам и по телу струится азартная дрожь. Так бывает, когда 31 декабря, вместо запланированного бала у князя Вертье, ты, вся такая красивая, трясешься от холодрыги в каких-то трущобах и готовишься безмерно грешить по милости невесть откуда свалившегося на голову бесстыжего упыря. Нет, на Бучилу зла она не держала, тогда, конечно, когда он в лесу проломил девчонке башку, хотела поганца прибить, но это быстро прошло. Прямо какая-то магия, решительно невозможно долго ненавидеть этого мерзкого самовлюбленного вурдалака. И не понять, в чем причина, может, в вечной поганой ухмылке или оценивающем прищуре страшных пронзительных глаз. Год строила изощренные планы мести, но как-то без особого задора и огонька, мечтала, как эта неотесанная деревенщина будет валяться в ногах и молить о пощаде, но стоило вурдалаку появиться на пороге, и вот одна из первых красавиц республики, графиня и ведьма, бросает дела и мчится на другой конец города в обледеневшем возке с целью, которую священнику раскрывают только на смертном одре. А что он проделал с несчастным Альферием Францевичем? Неужели и эту несусветную подлость придется простить? Ну точно магия, куда без нее?
Под тулупом зашуршало, и она почувствовала вороватое прикосновение к лодыжке, тихонечко переместившееся выше и выше.
– Это чьи шелудивые лапчонки? – спросила Лаваль в пустоту. – Ведь оборву.
Осторожное поглаживание тут же пропало, пронеслись хихиканье и сдавленный шепоток.
– То-то же, – сказала графиня и чуть напряглась. – Приготовьтесь, приехали.
Возок остановился, Лаваль видела через заиндевевшее стекло, как Прохор спрыгнул в снег, зачем-то отряхнул рукавицей валенки и постучался в ворота. В калитке открылось окошечко, Прохор замахал руками, показывая на карету. Окошко захлопнулось, отворилась калитка, и на улицу вышел грузный высокий мужик. Настороженно огляделся по сторонам и шагнул к возку. Прохор дернул примерзшую дверь, впустив волну ледяного воздуха.
– Приехали, барыня, – доложился кучер и отступил.
– Вечер добрый, ваше сиятельство, – внутрь сунулся стражник в лохматой шапке и дыхнул луком и перегаром. – Вы одна?
– Со свитой, – лениво отозвалась Лаваль. – Тут еще три фрейлины, личная белошвейка, цирюльник и карлик с членом в четыре вершка.
– Шутить изволите? – Страж мельком убедился, что возок пуст. – Хозяин предупредил о вашем приезде.
– Дошло послание? – улыбнулась Лаваль. Письмо Шетеню с обещанием наведаться в гости и хорошенько развлечься она написала всего полтора часа назад, для верности сбрызнув духами. Жирной скотине такое должно было понравиться.
– Дошло, ваше сиятельство, как не дойти? – кивнул страж. – Хозяин на радостях был, шампанское тащить приказал и баню топить. Да только не дождался, взял и уехал вот прям перед вами.
– Уехал? – притворно изумилась Лаваль.
– Еще депешу доставили, – пояснил страж. – Хозяин прочитал и враз озлобел, орать матерно принялся, упыря какого-то наизнанку вывернуть грозил. А потом велел готовить кареты и – фить, улетел. Сказал, мигом обернется, туда и сюда, а вам, ваше сиятельство, велел ожидать, пожалуйте в дом, отогреетесь.
Дверь закрылась, страж захрустел по снегу и скрылся в калитке. Ворота дернулись и разошлись, пропуская возок. Бернадетта глубоко задышала, окутав карету искрящимся паром. Лишь бы не облажаться сейчас. Лаваль перекрестилась и тут же, левой рукой, сложив пальцы знаком Бафомета, осенила себя пентаграммой, одновременно призывая на помощь и Бога, и Сатану. Кто-нибудь из них обязательно да услышит…
Возок замер в воротах, не позволив створкам закрыться.
– Ты чего встал? – донесся недовольный голос стража.
– Не знаю, – заохал Прохор и подал условный сигнал. – Полозье чёль зацепилось, мать его так.
Лаваль сбросила тяжеленный тулуп и подобрала длинную юбку, скрывающую согнувшихся в три погибели под лавкой чертей. Вот и обещанные фрейлины прибыли… Васька, а с ним еще пара рогатых, метнулись наружу: быстрые, ловкие, невообразимо опасные в замкнутом пространстве и темноте.
– Какое полозье, чего кота тя… – прогудел страж и тут же осекся, в лунном свете блеснула острая сталь, послышался удивленный возглас и булькающий хрип. Бернадетта выпрыгнула из возка и чуть не наступила на труп. Страж, с выпученными глазищами, сипел перерезанным горлом и скреб ногами окровавленный наст. В двух саженях правее шла толчея, мелькали клинки, черти азартно резали еще какого-то мужика, слугу, а может конюха, на свою беду оказавшегося возле ворот.
– Василий! – позвала Лаваль.
– Здесь, хозяйка. – Васька выскочил из схватки и преданно заглянул в глаза.
– Зови остальных. Прохор, проезжай!
Васька сунул два пальца в рот и издал протяжный разбойничий свист. В ответ тоже засвистели и вслед за сдвинувшимся с места возком в ворота заскочили разом с десяток чертей, замерзших, подвыпивших и ужасненько злых.
– Милоха, ты со своими давай с черного хода! – Васька взмахнул длинным кинжалом.
– А ты с хера ль раскомандовался? – набычился кряжистый, совсем уж невысокого ростика черт со сломанным и криво сросшимся пятаком.
– А кому командовать, тебе, что ли, рыло? – осведомился Васька, пятясь под защиту Лаваль.
– Бастрыга чего сказал?
– Я твоего Бастрыгу на херу вертел!
