Иван Белов
Заступа: Чернее черного
Ночные гости рассыпались по полю, одним броском одолели открытое пространство и скрылись за низкой и длинной конюшней. Графский особняк с виду все еще мирно спал, но Рух слышал, как внутри мягко хлопают двери, раздаются отрывистые команды и люди занимают боевые посты. Непонятным оставалось одно – на что рассчитывают эти придурки, атакуя укрепленную усадьбу, которую нахрапом не взять?
На углу конюшни мигнула блеклая вспышка, приглушенно бахнуло, и пуля, душераздирающе просвистев в ночной тишине, ударилась в стену далеко справа от облюбованного Бучилой балкона. Ого! Спустя мгновение тьма осветилась целой россыпью вспышек и пули заколотились о беленный известкой фасад. Одна, самая злая, угодила в каменные перила, высекла искры и прожужжала над ухом. Твою мать. Рух инстинктивно вжал голову в плечи и вывалился с балкона в галерею, опоясывавшую весь второй этаж. Торчать на открытом месте было дурацкой затеей. Он поднялся и сконфуженно откашлялся, увидев приникших к окнам людей. Графские слуги прятались за стенами, сжимая мушкеты, и на Бучилу никто внимания не обратил. Будто перепуганные вурдалаки выпадают с балкона каждую ночь.
– Тихо, – прошептал высокий дюжий детина и приложил палец к губам.
Рух сунулся к окошку и увидел, как нападавшие уже бегут сломя голову от конюшни к особняку, волоча на руках немаленьких размеров бревно. Дерево, что ли, будут сажать? Еще одна группа рыл в двадцать обнаружилась в саду, нещадно истоптав графские розы и занимая позиции от большой вычурной беседки и до фонтана с мраморными львами, крылатыми амурами и голыми бабами. Тут же со стороны сада ударили частые выстрелы, где-то рядом с дребезгом просыпалось расколотое стекло. Ребятишкам с бревном оставалось одолеть шагов сто, когда над головой фыркнуло, засвистело, хлопнуло, и всю округу залил ядовитый оранжевый свет. Ничего себе! Бучила приник к окошку и увидел расцветший высоко над поместьем бутон фейерверка. Ну и граф, ну и башка – все предусмотрел, додумался, как ночь превратить в белый день. Нападавшие теперь были как на ладони, и весь особняк утонул в мушкетной трескотне и пороховом дыму. Трое упали, словно подкошенные, бревно выпало, кто-то истошно завыл, искусственный свет погас, и обрушившаяся тьма стала такой непроглядной, что отказало даже вурдалачье ночное зрение. Бах! Взорвался новый огненный шар, сыпанув пылающими желтыми искрами с черных небес. Рух на мгновение превратился в слепого щенка, а когда зрение вернулось, оброненного бревна уже не было, на земле остались только неподвижные и корчащиеся тела. Со стороны сада раздались редкие выстрелы, резанули истошные вопли, и особняк сотряс глухой мощный удар. И сразу еще и еще. Сукины дети успели подтащить свой сраный таран и теперь усердно колотили в парадные двери. Снизу слышались крики и отрывистые команды. Граф Нальянов спокойно и без паники выстраивал оборону. И все-то у него под контролем, аж завидки берут.
– Вон тот живой, у колодца! – азартно заорал один из защитников. – Никита, срежь его на хер!
– Ща!
Грохнул выстрел.
– Ушел, сука, ушел!
– Да не, попал!
– Ага, как же. Сажени на три промахнулся, че я, не видел?
Бунтовщики мелкими группками пытались перебегать к дверям, падали, словив пулю, орали, вставали и продолжали бежать. Или уже не вставали… Было в этой атаке что-то самоубийственное, будто они все разом посходили с ума. Или не посходили…
Рух почувствовал острый укол в правый висок. Интуиция взвыла, призывая спасаться, бежать. Что-то неуловимо изменилось, и он не мог понять что. Под слепящими вспышками фейерверков бежали бунтовщики, часто и страшно колотил в двери таран, трещало дерево, скрипел металл, грохотали выстрелы, вроде ничего необычного, но по особняку вдруг поплыл едва уловимый будоражащий аромат свежепролитой крови. Может, с улицы нанесло, может, кого-то ранила случайная пуля. Воняло, будто кому-то вскрыли горло или живот. И точно не одному.
Рух, не желая оставаться в неведении, пошел на запах, бьющий в нос все острей и острей. Запах крови густел, разливаясь в воздухе и вселяя тревогу. Бучила запрыгал через ступеньки, слетел по лестнице вниз и оказался в огромном холле, перед парадной дверью, сотрясаемой ударами импровизированного тарана. Оборону здесь держал сам Михаил Петрович и четверо слуг, вооруженных до самых зубов. Дверь, и без того массивная и окованная железом, для верности была заколочена досками и укреплена решеткой из металлических прутьев.
– Мишка, угости понизу этих паскуд! – Нальянов размахивал шпагой, сжимая в другой руке пистолет. Что твой пират из книжки с картинками.
Полноватый небольшого роста слуга сноровисто откинул заслонку в трех пядях от пола и пальнул из мушкетона в открывшуюся дыру. Гулкие удары тут же прекратились, снаружи послышались жуткие вопли. Кому-то не особо удачливому отстрелили колено. А примерно представляя разлет картечи, скорее всего, даже не одному.
– Так их! – обрадовался граф и увидел Бучилу. – О, какие нелюди! Ну, что я говорил, друг мой Заступа? Умыли нехристей кровушкой! Мою затею с фейерверками оценил?
– Ничего затея, – согласился Бучила, совершенно не разделяя радости боевитого графа. Здесь, внизу, запах крови ощущался стократно, заставляя ноздри раздуваться и трепетать. – Да только хер с ним, с фейерверком. Что-то нечисто в хозяйстве твоем. Сколько в домишке дверей?
– Кроме этой, еще две, – быстро ответил Нальянов и заметно напрягся. – Одна сзади, вторая в правом крыле. Тебе зачем?
– Прогуляться хочу, душновато тут что-то у вас, – пошутил Рух, прекрасно понимая, что чутье никто не примет всерьез. – Охраны там много?
Ответить граф не успел. Как раз справа, из глубины особняка, донесся приглушенный визг, будто там взялись резать огромного порося.
Бучила устремился на звук, выскочив в длиннющую широкую анфиладу, уставленную тяжеленной изысканной мебелью, вазами и устеленную коврами. Со стен сурово посматривали предки хозяина. Сам граф, судя по надсадному сопению, пристроился сзади. Впереди, в кромешной тьме, обозначилось движение, мелькнуло белое испуганное лицо, и прямо на Бучилу вылетела молоденькая, залитая кровью служанка в симпатичном передничке и сбившемся на затылок кружевном чепчике. Она с размаху напоролась на Руха, заколотилась и заорала так, что хоть святых выноси.
– Заткнись, дурра! – Бучила подавил яростное сопротивление. – Свои, слышишь, свои. Вон граф твой со мной. Чего ты мечешься и орешь?
– Варвара, ты? – Нальянов слепанул зажженной свечой. – Все хорошо, милая, все хорошо.
– Господи, Михаил Петрович. – Служанка обмякла. Рух чувствовал, как левая ладонь, придерживавшая ее за талию, намокла от липкой крови. – Разбойники там. – Она всхлипнула. – С черного хода зашли и всех поубивали, я еле спаслась.
На другом конце анфилады Бучила увидел вооруженных людей, рыскающих по комнатам в молчании и темноте.
– Граф, убери на хер свет, – прорычал Бучила и выбил свечу. Успел как раз вовремя. Вдалеке вспыхнуло, и прилетевшая пуля врезалась в стену где-то над головой. Бучила пальнул в ответ без всякой надежды хоть в кого-то попасть. Так, для острастки. И ударился в бега, рванув графа вслед за собой. – Отступаем, ваше сиятельство! Беги, хули ты встал?!
Нальянов оказался не таким храбрым дураком, как сначала подумалось. Видать, оттого на службе шкуру в относительной целости столько времени и протаскал. Ретироваться начал без лишних вопросов, подхватив стонущую служанку и поспешив следом за героически удирающим Рухом. Сзади стреляли еще, пули жужжали рассерженными осами, одна угодила в огромную люстру, рассыпав море хрустальных осколков, отливающих в темноте агатовой чернотой. Заорали и заголосили уже не скрываясь, послышался дробный, быстро приближавшийся топот.
Бучила вылетел в холл и бешено закричал ошалевшим слугам:
– Бегите отсюда, придурки!
И вихрем промчался мимо.
– Отходим! – вторил старый граф, перекинул им раненую служанку, и вся честная компания, похватав оружие и горящие лампы, обратилась в повальное бегство. Оборона Воронковки, по всем сраным приметам, провалилась, не успев толком начаться.
– Двери, двери! – закричал Нальянов. – Заступа!
Рух первым вылетел из холла в огромный зал, украшенный позолотой и вензелями. Какие на хер двери? А, вот он о чем… Бучила подождал отступающих и с трудом принялся сдвигать толстенные тяжелые створки.
– Навались! – Граф увлек своих орлов, и двери наконец-то захлопнулись, пропустив напоследок пулю, чиркнувшую одного из слуг по щеке. Вот сука, щель-то оставалась едва ли в пядь шириной. Вот обязательно залетит!
– Теперь в это крыло можно только через второй этаж попасть, выгадали времечко! – неизвестно чему обрадовался Нальянов. – Ох, суки, как они пробрались?
– Да хер ли гадать? – крикнул Бучила. – Как нам теперь из этой крысоловки сбежать?
Его начала потихоньку захлестывать безрассудная смертельная паника. Усадьба из крепости превратилась в ловушку, и выхода не было. По крайней мере, казалось именно так. Еще чуть-чуть, и весь особняк будет набит бунтовщиками до самых краев. И окон, мать его, нет… Сейчас дай волю, с любого этажа бы сиганул. Лучше ноги переломать, чем если порвет озверевшая, хлебнувшая крови толпа. Хотя еще обиднее, когда сломаешь ноги, и тебя, хромого и воющего, поймает та самая озверевшая, хлебнувшая крови толпа.
– Есть шанс! – Граф ринулся через зал. – Нам только дай бог до подвала добраться.
Из зала выскочили в широкий залитый тьмой коридор. Отовсюду неслись крики, звуки ударов и выстрелы. Бунтовщики, казалось, были повсюду, стремительно захватывая гибнущий особняк.
– Сюда. – Нальянов устремился к стене и затопал сапожищами по каменной лестнице вниз, в цокольный этаж. Рух поскользнулся, едва не упал и покалеченным зайчишкой запрыгал за ним. В затылок тяжело дышали и отдувались слуги. Какого хера он, интересно, творит?
Лестница кончилась, оборвавшись в длинной комнате с низким сводчатым потолком, заставленной ящиками, корзинами и пузатыми бочками. Пахло соленой рыбой и плесенью. Следующая комната оказалась винным погребом со стеллажами вдоль стен, с разложенными пыльными, затянутыми паутиной бутылками.
– Сотню лет собирали! – ни с того ни с сего охнул граф. – Дед еще начинал. Теперь все прахом пойдет. Дьявола сыть!
Рух машинально сцапал первую попавшуюся бутылку, выдернул пробку зубами и забулькал прямо на ходу, дергая кадыком. Вкуса не чувствовал – винишко, стоящее, наверное, целое состояние, пошло как простая вода.
Следующее помещение он уже узнал. Здесь горела парочка ламп и стояли десятка два добротно сколоченных нар. Сюда поселили деревенских из Нефедовки. Людишки все были здесь и испуганно жались к стене. На общем фоне выделялись только необычайно спокойная Серафима и Аленка, заслонившая мать с черенком от метлы наперевес. Войско мечты, мать его так.
– Как настроение? – нарочито весело пропел Бучила. – Не ждали меня?
– Ждали, как же не ждать? – откликнулась Серафима, немного смягчившись в лице. – Страх-то какой, говорят, бунташники нападение учинили.
– Штурмуют особняк, и хорошо получается, я вам скажу. Мое почтение. Они уже внутри, бодренько режут всех, кто под руку попадет. Но у нашего радушного хозяина имеется план чудесного спасения. Ну правда же, граф?
– Если опередим врага, то вполне! – подтвердил Нальянов. – У меня тут припрятан подземный ход на всякий непредвиденный случай. Но до него сначала надо добраться. Поспешим!
«Надо же, и ход подземный припрятан», – восхитился Бучила. Не граф, а золото золотое. И приказал деревенским:
– Так, кто помирать не спешит, бегом за мной и не отставать.
– А как же коровки? – простонал тощий бородатый мужик. Тихон или Феофан, дай Боженька памяти. Или Ерема. Да какая на хер разница?
– Ты дурачок, что ли, местный? – умилился Бучила. – Какие коровки? Забудь. От коровок твоих рожки да ножки остались уже. О семье подумай, полудурок малахольный. Руки в ноги и бегом, выкидыш коровий.
И ринулся следом за графом уже не оглядываясь. Пристроился ли сзади мужик и все остальные, его нисколько не волновало, такая катавасия пошла, нынче каждый сам за себя. Соседнее подземелье оказалось огромным дровяником, под самый потолок набитым березовыми поленьями. Здесь было очень сухо, от резкого пряного запаха бересты кругом пошла голова. В проходах между гигантских поленниц мог идти только один человек, так что колонна отступающих растянулась длиннющей змеей. Дальше цоколь превратился в затейливый лабиринт забитых рухлядью комнат, крохотных каморок непонятного назначения и расходящихся в разные стороны коридоров. Очередная лестница плавно увела вниз, в огромный темный подвал с кирпичными стенами, сочащимися влагой и холодом. Местами с потолка свисали длинные белесые корни. Под ногами то шуршали мелкие камни, то хлюпала жидкая грязь. Отблески масляных ламп отбрасывали причудливые жуткие тени.
– Далеко еще? – спросил Рух, догнав графа.
– Немножко осталось, – прохрипел Нальянов. Бег вымотал хоть и крепкого, но все ж старика. – И надо молиться, чтобы бунтовщики туда вперед нас не добрались. Как они двери взломали, ума не приложу. Невозможно было сие. Видать, правильно про них говорят – колдуны и дьяволу продались.
Они свернули за поворот и нос к носу столкнулись с бегущими навстречу людьми. Рух едва не пальнул с перепугу из единственного заряженного пистоля и сдержался только в последний момент, увидев приметные чепчики и кружевные передники. В узком проходе обнаружились две горничные и молодой чисто выбритый мужик в ливрее зелено-желтых графских цветов.
– Ваша милость! – всплеснула руками служанка лет двадцати с миловидным, усеянным веснушками лицом. – А мы уж не чаялись! Что творится, что творится…
– Убивают всех, еле спаслись! – заголосила вторая, постарше, со строгим иссохшим лицом, сжимая в одной руке еле теплившуюся лампадку, а вторую держа за спиной. – К тайному ходу бежим, да не знаем, где он. Спасайте, хозяин!
– Марфа, Настька, Трофим, – удивился Нальянов, – неужто живые? Как же я рад! Трофим, сукин сын, ты ведь в правом крыле дверь охранял, сумел, значит, утечь? Что там случилось? Хотя ладно, потом, все потом…
– А мы тебя, Мишенька, искали, – прошипела вдруг та, что постарше, и узкое некрасивое лицо стало хищным змеиным. Она швырнула лампадку Руху в лицо и резко рванулась навстречу, в пляшущем оранжевом свете мелькнула острая сталь. Граф странно всхлипнул и недоуменно посмотрел вниз. В животе у него торчал длинный нож.
– Марфа? – недоуменно выговорил Нальянов и саданул ей в отместку эфесом. Молодая бешеной кошкой сиганула на увернувшегося от лампадки Бучилу, размахивая широким и тяжелым тесаком для колки лучины, он и моргнуть не успел, как левое плечо обожгло. Сукин сын Трофим успел откуда-то вытащить нелепого вида самопал и принялся торопливо раздувать нехотя тлевший фитиль. Все это уложилось в мгновение, и тут же коридор взорвался криками, стонами, матом. Веснушчатая вновь занесла тесак, рожа перекосилась, растеряв всю миловидность.
– За крестьянскую царицу! – заорала она.
– Ошалела, паскуда? – Бучила успел перехватить вооруженную руку и от души врезал лбом в оскаленное лицо. Хрустнуло, крик вбился в горло вместе с кусками черепа и выломанных зубов, веснушчатую откинуло, она сделала пару нетвердых шагов назад и упала плашмя. Нальянов успел заколоть Марфу шпагой, прыгнул к Трофиму, но тот, так и не совладав с самопалом, бросил оружие, развернулся и опрометью ударился в бег, оря ломким фальцетом:
– Здесь они, здесь! Все сюда! Сюда! Сю…
Крик резко оборвался. Ах-ах, ну и дурак. Рух одобрительно хмыкнул, увидав, как незадачливый беглец со всего маха в кромешных потемках напоролся на низкую кирпичную арку башкой и свалился без признаков жизни. Треск проломленного лба был приятен и сладок на слух.
Какая бы херня тут ни творилась, разбираться было некогда. Совсем близко послышались приглушенные крики. Сучьего Трофима все же услышали.
– Граф, живой? – Рух повернулся к Нальянову.
– Ж-живой, всего лишь царапина, – просипел граф. Брехал, конечно. Лица на нем не было, он выронил пистолет и зажимал рукой рану в левом боку. Сквозь пальцы толчками плескала нереально черная кровь.
– Идти можешь?
– Могу, надо спешить, – выдохнул Нальянов, перешагнул мертвую горничную и поспешил вперед, прямо в жуткую темноту.
Насчет «могу» граф, конечно, тоже соврал. Вот такие нынче дворяне пошли, враль на врале и вралем погоняет. Отмахал шагов двадцать, захромал, засипел, выронил шпагу и привалился к стене.
– Притомились, ваше сиятельство? – посочувствовал Рух и приказал слугам: – Хватайте хозяина и тащите. Быстро!
Двое дюжих парней из тех, которые вместе с графом охраняли парадную дверь, кинулись к Нальянову.
– Не трогать, не трогать, я сам! – Михаил Петрович забился у них в руках. И откуда только силы взялись? Мгновение назад помирал, а тут заартачился. – Я дворянин, – захрипел Нальянов.
– Да всем похер. – Бучила жестом велел слугам заканчивать дело. – Пока ты тут строить из себя благородного будешь, нас переловят, как крыс. Все, двинули!
– Шпага, шпага… – запричитал граф.
– Забудь, какая шпага тебе? – вызверился Рух. – Идти куда?
– Т-туда, – Нальянов кивнул на темнеющий коридор и обмяк. – Немного осталось.
– Немного, – передразнил Бучила. Не подвал, а катакомбы поганые, пока из конца в конец пройдешь, жить не захочется. Понастроят хором, а ты тут бегай-страдай.
Он первым ворвался в следующую комнату, стены и потолок сразу отхлынули, подарив долгожданный простор. Оглядеться толком не успел, в коридоре напротив замелькали отсветы, резанули громкие голоса, и тьма извергла из себя с десяток вооруженных, размахивающих факелами людей. Хотя поначалу показалось, что нелюдей. В глаза бросились белые черепа вместо лиц, словно мертвяки, разложившиеся до кости, восстали и взялись шнырять по графским владениям.
Рух пальнул навскидку, попав прямо в раззявленный криком рот, обнажил тесак и храбро прыгнул назад, давая людям Нальянова показать себя. Их-то много, и бабы нарожают еще, а такой красивый и умный вурдалак на всем свете один, надобно его поберечь. Вражина, словивший пулю хлебалом, передумал страшно орать и упал, хлестнув мозгами на бегущих следом подельников. Бучила даже расстроился. Думал, что мертвяки, ан нет, живы-живехоньки, а черепа – всего лишь грубые рисунки на оскаленных рожах. Да и то не у всех. Только у самых одаренных, видать.
Графские слуги, натасканные и вышколенные старым воякой, не сплоховали, с честью выдержав первый, самый страшный удар. Оглушительно бахнули выстрелы накоротке, жутко звякнула сталь, кто-то завыл, темнота заклубилась облаками порохового дыма, украшенными по закраинам расплывчатой оранжевой дымкой от света факелов и мерцающих ламп. Рух секанул наотмашь, практически ничего не видя и ориентируясь лишь на блеск лихорадочных глаз. Рука дернулась, значит, попал. Куда, в кого, один черт разберет. Все смешалось, завертелось в смертоносном вихре, утонуло в матерном вое и стонах. Едкий запах сгоревшего пороха перебил аромат пролившейся крови. Слуга, бьющийся прямо перед Бучилой, охнул и отшатнулся, зажимая страшно рассеченное наискось лицо. Невысокий кряжистый бунташник набросился на Руха, споро орудуя саблей. Бучила отпрыгнул в сторону, прикрываясь раненым, ослепшим слугой, и ткнул острием из-под него, угодив атакующему в открывшийся бок. Тут же откуда-то из темноты вылетела узловатая дубина и угодила Руху в плечо. Левая рука онемела и повисла как плеть. Вот сука… Все перемешалось, бой превратился в яростную скоротечную свалку.
Бучила отмахнулся и наитием почувствовал новую опасность. Сзади появился кто-то огромный, страшный, провонявший потом, чесноком и скисшим вином. Рух отразил очередной взмах дубины, прекрасно осознавая, что сейчас его насадят на какую-нибудь мерзкую ржавую железку, как поросенка на вертел. Не смертельно, конечно, но и приятного маловато… Дурака с дубиной затянуло куда-то вглубь схватки, на его месте возник один из слуг графа, разя во все стороны палашом. Бучила шкурой почувствовал, как скотинина, подкравшаяся сзади, заносит оружие. Ну все, вот и песенке конец…
Но подленького удара в спину не последовало. Позади раздался сдавленный всхлип. Рух развернулся и увидел жирного, приземистого, почти квадратного бунтовщика с белым черепом, намалеванным на бородатом лице. Он давился хрипом и хватался за вскрытое горло руками, больше похожими на свиные окорока. А за ним застыла побелевшая Серафима, сжимающая окровавленный нож. Вот так сюрприз! Удивляться было некогда, поток нападавших иссяк, каменный пол выстлали вперемешку раненые и мертвецы. Отовсюду неслись стоны, хрипы и причитания. Запах крови и дыма был так густ, что можно было вешать топор. Большинство источников света погасло в разыгравшейся кутерьме, и подземелье тонуло в колыхающейся, живой темноте.
– Граф! Граф! – заорал Бучила.
– Тут я, – слабенько отозвался Нальянов.
«Слава богу, живой», – с облегчением подумал Рух. Сейчас для полного счастья не хватало бы только, чтобы граф окочурился, разрушив последнюю надежду на приемлемое завершение этой истории.
– К подземному ходу, быстро! – крикнул Бучила, прекрасно понимая, что совсем скоро тут будет не протолкнуться от подоспевших на шум и крики бунтовщиков.
– Раненые тут, – из полутьмы выплыло костлявое лицо Нальянова. Граф безвольно обвис на руках у слуги с рассеченным лбом. Кусок сорванной кожи с волосами сполз на щеку, превращая человека в страшное чудище.
– Ну и чего ты предлагаешь, на себе их тащить? – спокойно спросил Рух.
– Добить надо тех, кто не может идти, – прохрипел Нальянов, – иначе от разбойников примут самую лютую смерть.
– Добрый ты мужик, граф, – восхитился Бучила. – Но давай-ка в следующий раз, некогда нам. Иначе все в скорости примем эту самую лютую смерть. Веди, граф!
Нальянов, матерясь и постанывая, похромал в темноту, опираясь на плечо слуги, за ними Рух и все, кто еще мог хоть как-то идти. Кишка очередного бесконечного коридора вывела в небольшую комнату с низким сводчатым потолком. Граф устремился к противоположной стене, зазвенел связкой ключей, рывком распахнул низкую, узкую, совершенно неприметную дверь и захрипел:
– Сюда, сюда…
Рух пригляделся. Вниз, в кромешный мрак, сбегала каменная лесенка с окатанными временем и влагой ступенями. Будет здорово, окажись там уютненький тупичок…
– Идите, идите! – прохрипел граф. Со всех сторон, из коридоров и отнорков, неслись топот и крики. – Через сто саженей ход выведет в лес, в овраг.
– Так, пошли, не задерживай! – Бучила схватил подвернувшегося под руку слугу с лампой за шиворот и рывком отправил в открытую дверцу. – Не суетиться, смотреть под ноги!
Народишко послушно кинулся наутек.
– Петр, проводишь их, ты тут все знаешь. – Нальянов подтолкнул неотступно маячившего рядом слугу. – И это, саблю мне оставь, свою-то я потерял, растяпа этакий.
– Барин, да как же, да ка… – растерялся слуга и тут же осекся.
– Пошел отсюда, сказал, – оборвал граф и вырвал саблю. – Прощай, Петр. И ты, Заступа, прощай.
– Может, с нами? – на всякий случай спросил Бучила. Выбор старого вояки его нисколько не удивил. Как он там говорил? «Я ни разу не отступал»? Ну да, теперь и нечего начинать.
– Мне все одно – конец. – Нальянов поморщился. Кровь из раны в боку выплескивалась потоком. – А так, глядишь, успею забрать с собой хоть одного. Или пару. Проваливай, Заступа. Как спустишься, отсчитай четыре столба и этот, четвертый, сноси. И сразу беги, так как ни в жизни не бегал, за тобой обвалится все, и эти суки вас не достанут уже. Я бы и отсюда мог, да силенок не хватит. С богом.
– Прощай, граф, – кивнул Рух и последним устремился на лестницу. За спиной хлопнула дверь, лязгнул замок. Граф Нальянов остался капитаном на своем гибнущем корабле.
Внизу мелькали тени и свет, слышались тихие голоса. Бучила поскользнулся в потемках и едва не упал, схватившись за сырую кирпичную стену. Еще не хватало кубарем сверзиться под ноги подопечным. Явление во всей красоте, мать его так. Не оберешься стыда. Его встретили настороженным молчанием и застывшими мертвыми лицами. Люди толпились на крохотной площадке с единственным проходом в стылую темноту, шириной едва в пару локтей. Щас отсев толстяков произойдет…
– Чего стоим, кого ждем? – нарочито весело спросил он. – Ходу, друзья мои, ходу! Вихрем!
– А Михаил Петрович где? – растерянно спросил один из немногих выживших слуг.
– Остался задницы нам прикрывать, – сообщил Рух. – То ли герой, то ли дурак, то ли смерти заждался. Одно другому разве мешало когда? Все, не до разговоров, бегом!
Люди устремились в узкий проход, Бучила выждал немного и бросился следом. Где эти столбы драные? Ага, вот. Просмоленное бревно подпирало низкий, опасно нависающий потолок. Склизкое, лоснящееся, поросшее едва заметно светящимся мхом. Сука, мох. Только его и не хватало еще. Дальше столбы пошли через каждые десять шагов. Рух насчитал четвертый, уперся в стену спиной и надавил что было сил. Левая рука, отведавшая разбойничьей дубины, только мешала, не поднимаясь и обвиснув, как тяжелая мокрая тряпка, оттого рывок вышел курам на смех, столб даже не шелохнулся. Да твою же мать! Пальцы погрузились в противный, покрытый липкой слизью мох. От такого не жди никакого добра. Рух знавал одного копаля, грабителя древних могил. Так тот тоже вляпался в какой-то задристанный мох. Вроде ничего страшного, да только дней через десять руки копаля начали обрастать точно таким же мхом и избавиться от напасти не получалось, чего он только не пробовал: и к знахаркам ходил, и в церкви молился, и мазей всяких ведерко извел, и огнем прижигал. Через месяц весь покрылся черным мхом, загнил и помер в мучениях. Вот тебе и мох. В наше время ничего ручонками трогать нельзя…
Рух прекратил попытки и навалился на столб всем весом, здоровым плечом. Давай, миленький, давай… А если обсчитался и не тот столб? Математика не самая сильная сторона. Вот будет потеха… Опора вдруг дала слабину и сдвинулась с места. Над головой подозрительно затрещало. Нет, та опорушка, та. Столб провалился, и Бучила едва не упал следом за ним, с трудом удержался на ногах и опрометью кинулся по коридору, нещадно обдираясь о стены. Позади глухо ухнуло, словно вздохнул великан, пол под ногами заходил ходуном. Рух кинул взгляд за спину. Потолок, насколько хватало глаз, медленно оседал, оставшиеся столбы ломались, как спички, не в силах выдержать массу земли. Еще мгновение, и вся начальная часть подземного хода обрушилась. Оставалось надеяться на мастерство неизвестных строителей, иначе весь коридор грозил превратиться в натуральнейший склеп. И не хотелось думать, что будет с бедным вурдалаком, приваленным десятком берковцев [2] глины и каменных валунов. Интересно, сдохнешь с тоски и обиды или будешь тыщу лет землю несоленую жрать? Надо бы на досуге выяснить этот вопрос… По слухам, вурдалаки в могилках сотни лет могут живехоньки пролежать, и не дай божечки кому раскопать. Дюже злой выбирается из заточения вурдалак. И голодный прежде всего…
Строители, на счастье, все же не подвели, и нора обвалилась только там, где положено, наглухо отрезав дорогу возможным преследователям. А таковые бы точно нашлись. Хитро задумано. Недаром граф упомянул, что и из поместья можно такое проделать. Даже если вражины разыщут подземный ход и попытаются незвано-негаданно явиться на огонек, их ждет до крайностей неприятный сюрприз. Надо бы дома что-то подобное смастерить…
Узкий ход резко свернул налево. Огоньки отступающих основных сил маячили далеко впереди. Определенно, самое шустрое животное – это спасающий свою никчемную жизнь человек. Вона как улепетывают, хоть бы одна сука спохватилась, что куда-то запропастился героически раненный вурдалак. Неблагодарные сволочи. Потолок становился все ниже и ниже, и скоро пробираться пришлось, согнувшись в три погибели, то и дело скрябакаясь головой. В рожу вдруг ударил поток прохладного свежего воздуха, разогнав прель и затхлость подземного хода. Огоньки потухли, и Рух увидел среди кромешной тьмы светлеющее пятно. Через мгновение он пробкой вылетел из подземелья, едва не столкнувшись с мнущимся на выходе мужиком, и оказался в неглубоком овраге, густо заросшем папоротником и мохнатым хвощом. Над головой дыбились огромные елки, свесив с обрывистых склонов бородищи цепких корней. Среди ветвей проглядывали редкие звезды. За спиной зияла распахнутая, совсем крохотная, неприметная дверь, тщательно скрытая среди зарослей крапивы и бузины. Бучила захлопнул ее и понимающе хмыкнул. Снаружи дверца была обшита обомшелой сосновой корой. Днем в шаге пройдешь – не разглядишь. Где-то совсем рядом мелодично журчал ручеек и пищали оголодавшие комары. Скверня сменила цвет и заливала окрестности ядовитым бледно-зеленым сиянием.
Люди сбились в кучу, как овцы, слышалось тяжелое, надсадное дыхание. От запаха страха и пота кругом шла голова.
– Здесь ждите, – тихонько приказал Рух и полез по склону, осыпая песок и хватаясь за скользкие корни. Левая рука все так же не слушалась. Да чего с ней, черт побери? Разбираться с непослушными конечностями было некогда, Бучила спешил оглядеться вокруг и хоть немного сориентироваться. По прикидкам, потайной ход увел от поместья не особенно далеко.
Так примерно и вышло. Он с трудом вскарабкался наверх и с пригорка, саженях в полстах, увидел усадьбу. Вовремя утекли. Левое крыло барского дома горело, выбрасывая в темное небо клубы дыма и снопы оранжевых искр. Из окон летела мебель, посуда, картины, охапки одежды и прочая ерунда. Пожарная команда из озверевших бунтовщиков с матерными воплями и криками спасала хозяйское добро. В парке и перед домом было не протолкнуться от вооруженных, возбужденно галдящих, размахивающих факелами людей. На глаз сотни две, а может, и три, беснующихся, словно черти в аду. И разрастающийся пожар добавлял картине нужные краски. От нестерпимого жара лопались стекла, пламя гудело и через окна захлестывало на крышу.
За спиной затрещало, Рух скосил глаза и увидел взбирающихся по склону Серафиму с Аленкой.
– Я велел ждать, – строго сказал он.
– Страшно без тебя, – призналась Серафима и протянула руку. – Мы уж лучше тут, при тебе.
Бучила перехватил твердую, мозолистую от непрестанного труда ладонь и рывком вытащил Серафиму наверх, невольно зацепившись взглядом за колыхнувшуюся в распахнутом вороте крупную грудь. И предупредил:
– Здесь-то еще страшней. Усадьбу запалили, стервецы.
– Огонь очищает, – невнятно сказала Серафима и замерла, словно завороженная видом горящего дома.
– А меня, а меня! – запищала Аленка. – Меня поднимите! Про меня, что ли, забыли?
