Иван Белов
Заступа: Чернее черного
– Хватит, – прервала затевающуюся грязную свару графиня. – А ну, прекратить, я сказала. Милоха, делай что велено, слышишь?
– Слышу, – буркнул Милоха и, по-утиному переваливаясь, заковылял в темноту.
– Убивать только тех, кто сопротивляется! – крикнула вслед Бернадетта.
– Ну понятное дело, чай я не изверг какой, – отмахнулся Милоха и вместе с несколькими чертями скрылся за углом.
– Пошли, Васька, времени мало. – Лаваль первой двинулась к парадному крыльцу.
– Полуха, Дряба, Курмыш, дуйте за мной! – Васька вихрем пронесся мимо. – Прошу прощения, сударыня, никоим образом не могу пропустить даму вперед.
Двери ломать не пришлось, створки плавно открылись на смазанных петлях, и вся честная компания ввалилась в хоромы. Черти достали масляный фонарь и нырнули в теплую темноту. Послышались грохот и сдавленный мат. Сопротивления не было, дом был огромен и пуст. На то и расчет, уехавший колдун забрал охрану с собой, прикрывать жирную вонючую тушу. Шаги чертячьей штурмовой бригады гулким эхом отдавались под потолком. Первого живого человека встретили, только дойдя до середины длинного коридора. Черти прислушались, нырнули за неприметную дверь и вытащили из кладовки верещащего парня с растрепанными волосами и дикими глазами навыкат.
– Не ори, сука. – Васька хлестнул его по щеке.
Парень осекся и тихонько захныкал.
– Не тронут тебя, – пообещала Лаваль. – Зовут как?
– М-меня?
– Свое имя я знаю, дурачок.
– З-захаркою кличут, прислуживаю я тут.
– Покажешь, миленький, где Пустышки сидят?
– П-покажу. – Захарка с готовностью подскочил. – Хозяин их возле спальни держит своей, под надзором.
– Сколько их?
– Двое. – Захарка перестал трястись и повел банду по коридору. – Мишка да Павел, хозяин хотел третьего завести, да что-то у него не срослось. Уехал хозяин-то.
– Мы в курсе, – кивнула Лаваль.
– Мишку молодого с собою забрал, – отчитался Захарка.
– Значит, одна Пустышка в доме?
– Одна, барыня, одна.
– Охрана есть?
– Сашка-умрун при нем, – поежился слуга. – Остальные с хозяином укатили. Прислуга только в доме осталась, и мало нас, ночь же, все по домам.
Они миновали две просторные комнаты, Захарка замер возле резной двери и прошептал:
– Туточки и сидят.
– Спасибо, Захарушка, – улыбнулась ему Бернадетта. Дело осталось за малым. – Давайте, ребятки.
– Полуха, отворяй, – выдохнул Васька.
Тощий, не пойми в чем душа держится, болезненного вида черт распахнул дверь, и тут же оглушительно бахнуло. С башки Полухи сдуло мятый цилиндр, сам он ойкнул и поспешно отскочил, едва не сбив Лаваль с ног. Черти принялись не глядя палить в открытую дверь, коридор заполнился вонючим пороховым дымом и россыпями угасающих искр. Следом, куя железо пока горячо, зашвырнули взвизгнувшего Захарку, но выстрелов больше не последовало. Бернадетта залетела в комнату и в пляшущем свете масляной лампы увидела бросившуюся навстречу жидкую тень. Из дыма выскочило странное существо, с виду человек, но в раззявленном рту виднелся двойной ряд острых зубов. В левой руке пистолет, а в правой… Вместо правой руки разворачивался костяной многосуставчатый хлыст.
Восхищаться уродством колдовской тварищи времени не было, и Лаваль с ходу саданула приготовленным заклятием. Умрун со всего маху врезался в невидимую стену и упал, едва слышно завыв. В воздухе щелкнуло, и левое плечо опалило огнем. Бернадетта скосила глаза. Дорогущая шубка оказалась безбожно испорчена, графиня чувствовала, как вниз по руке, к локтю, побежали горячие струйки. Вот же паскуда! Сзади напирали бравые черти, скулил Захарка, а с пола поднимался умрун.
– Нет-нет, не вставай, дорогуша, – хищно улыбнулась Лаваль и вложила в новое заклятие боль, вскипевшую ненависть и смертельную обиду за испоганенную шубу. Умруна впечатало в пол и расплющило, жутко хрустнули сломанные кости, грудная клетка вмялась, лопнула землисто-серая плоть. Из расколовшегося черепа выплеснулся студенистый мозг. В воздухе кружились колючие огоньки – след сотворенного колдовства. Бернадетта охнула и чуть не упала, подскочивший Васька подставил плечо и заботливо спросил:
– Как вы, ваше сиятельство?
– В порядке, – выдохнула Лаваль. – Пустышку ищите.
Черти разбежались по комнате и через мгновение вытащили из-под кровати красивого мужика с кудрявой бородкой и бессмысленными неживыми глазами. Он не сопротивлялся и не орал. Даже не испугался. На смазливом лице приклеилась вечная дурная улыбка. Бернадетта кивнула. Пустышку уронили на колени, дернули за волосы и чиркнули по открывшемуся горлу ножом. Дело сделано, господа…
– Захарка, – позвала графиня, немного придя в себя. – Где Шетень держит вурдалака?
– Вурдалака? – Захарка старался не смотреть на то, что осталось от умруна. – Идем, барыня, покажу.
По пути встретили банду Милохи, черти тащили на себе узлы, забитые всяким добром, слышался треск мебели и глухие удары. Сам предводитель как раз показался в коридоре, с натугой волоча тяжеленные напольные часы.
– Мародерите? – спросила Лаваль.
– Не пропадать же добру, – буркнул Милоха. – Там это, на кухне пожар начался, сваливать надо, чичас весь дом полыхнет.
– Подожгли, сукины дети? – не удивилась графиня.
– Оно само, – спрятал глазенки черт. – Кто ж знал, что если уголья из печки повышвырнуть, все полыхнет? Не иначе новогодние, мать его, чудеса.
– А это что? – Бернадетта заглянула в разоренную комнату и увидела на полу, в луже крови, сухонькую старушку. – Я же сказала – убивать только тех, кто сопротивляется.
– Так она и сопротивлялась, – шмыгнул пятаком Милоха. – Прямо взбеленилась, нас увидав, как давай кидаться. С виду божий одуванчик, а на деле чистый сатаниил. И обзывалась ишшо. Пришлось успокоить, тут и переборщили мои обормоты слегка. Ну все, мы помчали, и вам советуем.
– Захарка, веди, – приказала Лаваль. Дальше бежали. Тяжелую дверь пришлось взламывать, но черти созданы ломать, поганить и уничтожать. Из открывшегося провала вытекал пахнувший смертью и разложением мрак. Вурдалак, сидящий на коленях у дальней стены, медленно, через силу поднял голову на крики и шум. Белые глаза щурились от непривычного света.
– Васька, кол у тебя? – внезапно охрипнув, спросила Лаваль.
– У меня. – Васька опасливо вышел вперед.
– Делай, как Бучила велел.
Вурдалак вдруг рванулся, натянув цепь, словно сторожевой пес, и замер, издав глубокое горловое ворчание. Он ждал. И в его взгляде Бернадетта видела благодарность. И немой упрек за то, что раньше они не пришли…
Мороз крепчал, больно кусаясь за нос и пытаясь настырно запустить ледяные лапищи за воротник. Набежавшие было тучи рассеялись, и над городом раскинулся кристально-черный купол бескрайнего звездного неба. Новгород затаился в ожидании праздника, до Нового года оставалось несколько коротких минут. Только со стороны далекой Софийской площади, традиционно отданной под народные гуляния, доносился гул развеселой толпы.
Рух Бучила, одинокий, напряженный и чуточку пьяный, сидел на задворках Малой Воронецкой мануфактуры, привалившись спиной к стене заброшенного склада, и чертил палочкой на снегу всякие интересные загогулины. Он чувствовал, как позади, за кирпичной стеной, прячутся люди, пахнущие водкой, железом и порохом. А значит, Васенька на этот раз не подвел. Рядом, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту лежал Венька по прозвищу Блудень, тот самый мужик без души. Рух его отыскал без труда, держа в памяти имя и улицу. Первый встречный на улице и указал. Дальше дело было за малым – вызвал на улицу, вдарил по башке и утащил в темноту. Что твой всамделишный вурдалак.
От томительного ожидания чуть ломило виски, и, когда в переулке послышалось лошадиное фырканье и шелест полозьев по льду, Рух почувствовал облегчение. А ведь все висело на волоске. Впрочем, ничего необычного. Да впрочем, оно и сейчас не перестало висеть… Два возка замерли в темноте, похожие на огромные, выше человеческого роста, гробы. Из первого вышли две темные фигуры, из второго три и помогли спуститься четвертой, огромной и тучной. Шетень пришел. Не мог не прийти.
– Доброго вечерочка! – Рух беспечно помахал палочкой.
– Ничего доброго. – Шетень, одолев десять шагов, дышал загнанной лошадью, обвиснув на руках у своих умрунов. – Ты что себе позволяешь, упырь?
– Мне нужна безопасность, – усмехнулся Бучила. – Поэтому мой гонец и позвал тебя на встречу в нейтральное место. И ты явился по первому зову какого-то приблудного упыря, и знаешь почему? Тебе нужна статуэтка. Очень сильно нужна.
– Где она? – выдохнул Шетень.
– Деньги принес?
– Принес. Ивор, покажи.
Умрун, замерший у колдуна за спиной, выступил вперед и тряхнул кожаными мешками. Сладкий звон серебра было не спутать ни с чем.
– Три тысячи гривен, – подтвердил Шетень. – Как ты и просил, жалкое ничтожество. Но даже если ты каким-то чудом с ними отсюда уйдешь, я тебя поймаю, расплавлю что там останется и залью тебе в глотку, слышишь, упырь?
– Если бы каждый желавший мне смерти держал свое слово, я бы уже умер раз примерно пятьсот, – отмахнулся Бучила. – Каких-то жалких три тысячи. Реальная стоимость этой хреновины минимум в десять раз больше. Полагаю, это была одна из самых ценных вещей в коллекции Кондрата Дербыша, также известного как Костоед.
– Дербыш обыкновенная посредственность, дилетант. – Шетень пренебрежительно фыркнул. – Его удел резать глотки. Тащит все, как ворона в гнездо, ни системы, ни смысла. Я просил продать, но этот напыщенный идиот отказал. А отказов я не терплю. В любом случае этот дурак не понимал, чем владел.
– Дурак, говоришь? – Из пролома в стене заброшенного склада выступил человек. Высокий, поджарый, с завитыми усами и хищным лицом. За ним выходили люди, еще и еще, всего около дюжины. Те самые, пахнущие водкой, железом и порохом. Собранные, настороженные, похожие на диких зверей. Среди них Рух опознал одноглазого и еще двоих участников давешних сумасшедших гонок по городу. Банда Костоеда как она есть. Куранты на Часозвоне принялись отбивать двенадцать, и каждый удар сопровождался ревом разгулявшейся, подогретой вином и пивом толпы. Один, два, три…
– Кондрат? – удивился Шетень, жирные щеки предательски затряслись.
– Не ожидал? – скрипучий голос Дербыша ничего хорошего не сулил. – Я тут послушал твои интересные речи. Какая же ты все же тварь, колдун. А я был к тебе добр, вел с тобой дела, пустил в свой дом. И так ты мне отплатил?
Семь, восемь, девять…
– Кондрат, послушай. – Шетень вскинул пухлую руку, и Бучила мог поручиться, что это был жест примирения, но никто разбираться не стал. Чародей был чересчур резок, и взвинченные люди Дербыша приняли это угрозой.
Двенадцать!
Разом пальнули с десяток стволов, и грохот выстрелов утонул в канонаде полыхнувшего фейерверка. Черное небо расцвело огромными шарами зеленых, желтых и алых огней. Умруны успели заслонить хозяина, но Шетень все равно схватил жирным пузом несколько пуль и сдавленно заорал. Грохнули новые выстрелы, клубами поплыл едкий пороховой дым. Два умруна упали, выплескивая на снег темную кровь. Люди Костоеда, по всему видать, подготовились и разили полумертвяков серебром. Воздух вдруг стал колючим, словно наполнившись тысячами мелких иголок. Рух вскочил и пригнувшись бросился бежать вдоль стены, отлично знакомый с признаками творящегося колдовства. Успел как раз вовремя, у троих бандитов головы вдруг разлетелись, как подгнившие тыквы, окатив все вокруг кровью, костями и кусками мозгов. Шетень пришел в себя.
– Режь! – страшно заорал Костоед, выхватил короткий широкий тесак и увлек своих в стремительную атаку. Им навстречу кинулись уцелевшие умруны, сбрасывая черные развевающиеся плащи и обнажая свою страшную сущность, плату Сатане за посмертную жизнь – щупальца, когти, клешни и костяные мечи вместо рук. Столкнулись с матерным воплем и криками, кто-то успел выстрелить в упор, залпы фейерверка залили поле боя сине-зеленым огнем. По всему Новгороду рвались шутихи и петарды, возле Кремля гулко били холостыми крепостные орудия. В небе набух и с треском лопнул фиолетовый шар, разбросав снопы пламенеющих искр. И под этим сияющим всеми цветами радуги небом люди и нелюди с упоением резали друг дружку позади темнеющей громады Воронецкой мануфактуры.
Рух благоразумно обошел кровавое побоище стороной и устремился к дыбящимся в темноте возкам, на ходу вытягивая из-под шубы пистоль. Лишь бы успеть! Экипажи как раз начали разворачиваться, орали кучера, щелкали хлысты, фыркали и били копытами кони. Неужели решили бросить хозяина? Ясное дело! Теперь Рух был точно уверен, что в одном из возков скрыто главное сокровище колдуна. И именно это сокровище спасали верные слуги.
Бучила заскакал бешеным зайцем, ломая наст и черпая полные сапоги. Беги, сука, беги! Он поднажал из последних сил и успел вскочить на подножку уезжающего первым возка. Кучер, молодой детина со странно блестящими глазами, недоуменно вскрикнул, и Рух ударил его стволом прямо в раскрывшийся рот. Кучер подавился выбитыми зубами и снопом повалился на укатанный снег. Бучила спрыгнул и рванул дверь на себя. В возке было пусто.
Приглушенно бахнуло, вылетело выбитое стекло, правую щеку опалило, словно огнем. Бучила отскочил и увидел позади вторую повозку, кучер с перекошенной рожей торопливо перезаряжал короткий мушкет. А вот это вот ты, братец, конечно, зря! Рух в два прыжка сократил расстояние и пальнул чуть не в упор. Тяжелая пуля угодила кучеру в грудь. Он харкнул кровью и обмяк.
Бучила подскочил к возку, дернул ручку, но открывать не стал, вихрем обежал повозку сзади и распахнул дверь с другой стороны. Внутри, пялясь на противоположную дверь, сидел закутанный в шубу тот самый светловолосый отрок, которого Рух видел в доме у Шетеня. Пустышка.
Парнишка повернул голову на шум и тихонько спросил:
– Ты кто?
– Красавчик в охерительном пальто. – Бучила ухватил его за воротник и дернул наружу. Пустышка не проявил ни страха, ни волнения, ничего. Глаза остались пусты. Человек и в то же время не человек. Таких и убивать не грешно.
Рух вытащил второй пистоль и прострелил парнишке башку. Пока все складывалось просто отлично. А нет, не все. Он повернулся и увидел саженях в пяти от себя умруна. Тварь застыла, чуть покачиваясь и орошая черной кровищей утоптанный снег. Левая рука – обычная, как у людей, висела плетью, надрубленная чуть выше локтя. Вторая – кривая иссохшая лапища с длинными когтями вместо пальцев – сжималась и разжималась, невольно притягивая внимание. Славная битва при Воронецкой мануфактуре закончилась, от Костоеда и его людей остались куски окровавленного мяса, оторванные руки и горы дымящихся на морозе кишок. Снег превратился в кровавую кашу. Умрун уцелел только один, раненый, ослабевший, но все еще достойный противник. Даже более чем. Особенно с учетом, что пистоли разряжены и из оружия остался только топорик с ухватистой рукояткой из коллекции того же Альферия Францевича, дай бог ему здоровья и хорошей жены. В небе не переставая рвались разноцветные огненные шары. Сука, мать его, какая же будет красивая смерть…
Умрун издал надсадный хрип и сдвинулся с места, подволакивая левую ногу. Рух мельком оглянулся, прикидывая путь к отступлению, а когда повернулся обратно, увидел, как за спиной чудовища, из наметающей с крыши склада пурги, выступили несколько едва различимых теней. Ударили выстрелы, и умрун, дико взвыв, рухнул плашмя. Тени задергались, заголосили, захохотали, и Рух увидел подошедших из темноты чертей. Первым, насвистывая веселый мотивчик, шел Бастрыга в своем шикарном рединготе и мягкой кепке-шотландке на рогатой башке. В одной руке дымящийся пистолет, в другой – заполненная наполовину бутыль.
– Здорово, упырь! – крикнул он. – С Новым годом, етить тя в дышло!
– Здорово, рожа поросячья, – отозвался Бучила. – С Новым годом. У меня тут для тебя подарочков воз. Вот этот умрун из тех, кто ваших убивал.
– Этот? – Бастрыга навис над копошащимся умруном. Пули перебили страшилищу ноги и, скорее всего, повредили хребет. Умрун сдавленно рычал и царапал когтями окровавленный снег. Черти, числом в шесть пятаков, вооруженные, как на войну, и запасшиеся бутылками на целую роту, окружили его неплотным кольцом. Загомонили все разом:
– Во урод какой.
– Чего разлегся, тварь?
– Рохля, пни по яйцам его.
– Иди на хер, он меня цепанет.
– Трус поганый.
– Кто трус? Кто трус?
– Так, тихонько, господа. – Бастрыга прекратил балаган, вытащил из четверти пробку, сделал добрый глоток и протянул Руху.
Бучила отказываться не стал и принялся пить, словно воду, пока не почувствовал, как глаза лезут на лоб, а в животе разрастается адское пламя.
– Спирт? – Он откашлялся и вернул бутылку владельцу.
– Вкусный, да? – закивал Бастрыга и принялся поливать умруна. – Давайте, господа, не жалейте для нашего нового друга.
Господа, ряженные в засаленные пальто, жилетки и котелки, воняющие псиной и табаком, восторженно заржали и завопили, щедро поливая умруна из бутылей.
– Ну вот, с праздничком, красавец ты мой. – Бастрыга чиркнул спичкой и превратил умруна в пылающий синим пламенем шар.
– Теперь главный подарок. – Рух увлек чертячьего предводителя за собой. – Сука, да где же он? Ага, вот.
Шетень лежал в сугробе, устремив глаза в звездные небеса. На жирных щеках намерзли сопли, слезы и кровь. Он держался руками за пузо, пытаясь остановить багровые струйки.
– О, колдун траханый! – изумился Бастрыга. – Вот уж не ожидал!
– Как дела, Шетень? – мило улыбнулся Бучила.
– Думаете, ваша взяла? – Шетень кашлянул кровью. – Веселитесь пока. Мы еще встретимся.
Глаза колдуна закатились, его затрясло.
– Че-то болеет, что ли? – обеспокоился Бастрыга. – Может, дохтура звать? У меня такие дохтура, залюбуешься, еще никого не вылечили, но стараются, жуть.
– Колдун переселяется в другое тело, – пояснил Рух. – У него для этого Пустышки припасены.
– Вот паскуда! – Бастрыга рванул из ножен кинжал.
– Погоди, не суетись, – удержал Рух. – Если убьешь, он все одно улетит, все, тварь, предусмотрел. Ну, кроме моей гениальности. Я одной Пустышке башку прострелил, там у возочков отдыхает теперь.
– Но ведь есть и еще? – повел носом Бастрыга.
– Есть, как не бывать. Вторую в полночь должны были прибить наш общий знакомец Николя, будь он неладен, и графиня Лаваль. Вот щас и увидим, получилось у них или нет.
– Допустим, получилось, – глубокомысленно изрек черт. – Но где гарантии, что их только две?
– Гарантий нет, тут тебе не шляпная мастерская, – признался Рух. – Могут быть и еще, но это вряд ли. Я максимум трех заготовленных Пустышек видал, и тот колдун был древним и сильным, наш Шетень ему не чета.
– Твоими бы устами да водки хлебнуть. – Бастрыга снова приложился к бутылке.
Его подручные развлекались с догорающим умруном. Синее пламя почти улеглось, страшно обожженная тварь еще ворочалась и стонала на разные голоса. Черти грели лапы над огнем, передавали по кругу бутыль и вели светские беседы:
– Живучий, падла.
– Тепло ли тебе, девица?
– Пахнет как вкусно.
– Чурыга, глянь, человече горит!
– Ща погодь, потушу!
– Чурыга, сука, ты на меня ссышь!
Рух тяжко вздохнул и сказал Бастрыге:
– Поднимай орлов, пусть тащат колдуна на склад. И там у входа мужик связанный. Его тоже пущай волокут.
На складе было темно и страшно, ветер выл в проломах и прохудившейся крыше. Черти, шустрые и полезные сволочи, быстро развели огромный костер, стащив кучу досок и разворотив кусок трухлявой стены. Венька валялся рядом с колдуном и что-то мычал.
– Это кто? – поинтересовался Бастрыга.
– Бездушный один, – пожал плечами Бучила. – Пытался услуги свои навязать, вот и пригодился, стервец.
Шетень, похожий на мертвеца, вдруг дернулся и засипел, из-под век выкатились обратно зрачки, и он заорал.
– Ух, блядь, напугал, – отскочил и пьяно захихикал Бастрыга. – Он разве не сдох?
– Полетал-полетал и в старое тело вернулся, – хитро прищурился Рух. – А это значит…
– Что все Пустышки повыбиты, – догадался Бастрыга.
– Ты вроде черт, а умный такой, – уважительно сказал Рух. – Все верно, сбежать ублюдок не смог.
– И чего теперь? – дохнул перегаром Бастрыга.
– Раны смертельные, значит, помрет, – отозвался Рух. – Туда ему и дорога. Но есть один вариант. Колдун, если не нашел, куда всунуться, залезает в первого попавшегося бездушного, если таковой окажется рядом с телом. Нашему как раз повезло. Ну или нет.
Шетень испустил дух, и в тот же момент Венька по прозвищу Блудень дернулся, выгнулся колесом и сдавленно завопил. Из глаз, носа и ушей хлынула жидкая кровь.
– Он теперь Шетень? – на всякий случай уточнил Бастрыга.
– Ага, – подтвердил Рух. – Самый что ни на есть, только в теле другом.
– Колдовать будет? – опасливо отстранился черт.
– Это вряд ли. Связанный и с кляпом не опасен пока. Чтобы освоиться в новом теле, понадобится несколько дней. Так что долго с ним не тяни.
С улицы донесся приближающийся перезвон, и Бучила вышел со склада в морозную ночь. Черти суетились вокруг обгорелого умруна. Слышались хруст и аппетитное чавканье.
– Здесь отрежь.
– Вкусно.
– Поджаристый, сука.
– А внутри сочный еще.
– Я пасть обжег.
– Так придержи хлебало свое.
По занесенному снегом проулку подъехали сразу два возка с гербами графини Лаваль. Первым правил Прохор, а вторым жизнерадостно скалящийся Васька.
– Заступушка! – Черт бросил поводья, спрыгнул и кинулся обниматься. – Рушенька, дорогой. С Новым годом!
– Здорово-здорово. – Бучила сдержанно похлопал его по спине. – И тебя с праздником. – Он отстранил Ваську и заглянул в блудливые умильные глазки. – Как все прошло?
– Как по нотам! – Васька замахал лапами и затараторил: – Подъехали к дому, графиня ой умница, говорит охране – мол, приехала к господину Шетеню в качестве подарка. Ну эти дурни осмотрели возок и запустили в ворота, а мы втроем у графини под юбками прятались. Выскочили, стражу порезали, ворота открыли. Ну а там уже повеселились вовсю. Сгорел терем, бездомный колдун-то теперь.
– Думаю, это меньшая из его проблем, – усмехнулся Бучила. – Им теперь Бастрыга занимается.
– Бастрыге я денег должен. – Васька сразу взгрустнул.
– Это все мелочи, – успокоил Рух.
– Идола Ковешникову отдал? – спросил Васька.
– Отдал. Он шкатулку свинцовую притащил, в нее и засунули. Пускай лучше у них хранится, чем по рукам будет ходить и людей совращать. И надо отсюда потихонечку уходить, я велел Ковешникову нагрянуть после нас и забрать победу себе. Ну если таковая случится. Повезло пухляшу. – Бучила кивнул на возок с нахохлившимся Прохором. – Графиня там? А чего не выходит?
– Ты это, Заступушка, лучше беги, – пискнул Васька. – Чето-то злая она на тебя. Грозилась убить.
– Ну тут нет ничего необычного, – беспечно отмахнулся Рух, подошел к возку и открыл дверь. – С Новым годом, сударыня!
Из возка вылетела варежка и ударила в лоб. Бернадетта, в короткой соболиной шубке и шапочке с хвостом, сидела злая, надутая и очень красивая.
– Ты чего? – удивился Рух.
– А ты не знаешь? – фыркнула Лаваль. – Кто-то подсыпал Альферию Францевичу толченый бесов елдак в кофий.
– Это не я, – соврал Бучила. – Мне-то оно на хрена?
– Ах не ты. – Из возка вылетела вторая варежка. – Лжец и негодяй! Как ты мог, у Альферия Францевича последняя потенция еще при канцлере Ростоцком была. Знаешь, как он удивился? А я знаешь, сколько горя хлебнула, когда муженек вдруг решил супружеский долг выплатить разом за восемь наших совместно прожитых лет? Подлец ты. И шутки дурацкие. У Альферия Францевича кровь куда не надо вся отлила, теперь плохо ему. А если бы случился удар?
– Ну не случился же, – буркнул Рух, раздумывая над тем, что невинная шалость и правда могла плачевно закончиться.
– Ненавижу тебя!
– А я вот тебя обожаю! – Бучила запустил руки в возок, сграбастал графиню и потащил на себя. Лаваль брыкалась и истошно визжала. Рух подавил сопротивление и завалился в снег, подминая ее под себя.
– Пусти, пусти. – Графиня затихла, на покрасневшем лице играла улыбка. Та самая, одновременно обещающая все хорошее и все плохое. Припухлые влажные губы манили. Рух наклонился и…
– Эй, вам нечем заняться? – сбоку откашлялся Васька. – Потом нацалуетесь, пошли, Заступа, чего покажу.
– Ничего не поделаешь, надо идти. – Рух поднялся, схватил протянутую руку и поднял заснеженную Лаваль.
– На черта меня променял? – притворно обиделась графиня.
– Ну он красивый такой…
– А ты все же подлец.
– Не без этого. – Бучила увлек графиню за Васькой.
Черт, состроив крайне загадочную харю, распахнул двери возка, на котором приехал. Внутри все было до отказа забито небольшими мешочками из алого полотна.
– Это чего? – спросил Рух.
– Идола-то я продал, а что денежки пропил – соврал, – дернул ушами Васька. – Не, ну пропил, конечно, но малую часть. Остальное-то вот оно.
Черт вытянул мешочек и ковырнул когтем завязку. Рух не поверил глазам, в мешке лежали оловянные солдатики, перемешанные с кучей конфет.
– Игрушки тут и сласти всякие. – Васькина морда едва не порвалась от улыбки. – Я как идола спер, сразу решил – деньги надо на благое дело пустить. Вот, накупил подарков дитя´м. Тут не все, остальное в надежном месте припрятал.
– Господи, какой же дурак, – ахнул Бучила. – Это мы тут все чуть не передохли из-за сраных конфет?
– Подарки это, – смешался Васька. – Нельзя без подарков дитя´м. Не по-божески это, не по-людски. Пущай порадуются, а мне, может, на небе спишут грехов.
– Как ты их собираешься разносить, тупая башка? – спросил Рух. – Представь, сколько в Новгороде детей?
– Много, – растерялся Васька. – И чего делать?
– Господи, куда вот ты без меня? Зови Бастрыгу и поскорей, – распорядился Бучила и пошел на место побоища.
Когда Васька привел Бастрыгу, Рух указал на немножечко окровавленные кожаные мешки и сказал:
– Здесь три тысячи гривен, Васькин должок и тысяча сверху за крохотную услугу.
– Это какую? – навострился Бастрыга.
– Собирай всех чертей, которые в городе есть, будете помогать. Я тебе объясню. Ну, чего встали? Вперед. И мне, старику разнесчастному, придется ноги топтать. Вы со мною, сударыня?
– Конечно, с тобой, – рассмеялась Лаваль.
И они трудились всю ночь. Небо над Новгородом пылало огнями, и улицы полнились смехом и песнями. Наступивший новый, 1680-й, год обещался стать лучше других. Врал, конечно, поганец, но это было не важно. Поутру всякий без исключений ребенок в городе увидел на пороге подарок. А у приютов святой Анны и святой Варвары нашли по целой горе. И каждый ребенок в тот день улыбнулся. И улыбки эти, хоть на мгновение, сделали этот поганый мир чуть светлей.
