Жанна Половцева
Идиот и дура
– Убьют на работе.
– Да уж наверняка.
– Не, тогда лучше едь!
– Я позвоню, пошли.
Старым косматым шаром опускалось за деревню солнце. Таким оно будет, наверное, через миллиард лет, когда остынет, и жизнь умрёт. Непонятная, ненужная, ни к чему не приведшая. Жека ненавидел закат – холодное солнце накрывало его тоской и бессмысленными вопросами о цели всего.
Ветка вожгалась в кресле, вздыхала, теребила платье, заплетала пальцы и косо поглядывала на Евгения. Где-то рядом с солнцем поднималась дымка. Тёплый запах травы и отчаянные тихие вскрики погибающего дня убаюкивали и утешали. Может быть, первый раз в жизни он наслаждался одиночеством. Странный и сладкий мир. Наверное, он устал. День не погибал, он просто ложился спать.
– Там река?
Ветка встрепенулась и, покрутив головой. Уставилась на дымку.
– Да, да там речка, ты хочешь поплавать?
Речка оказалась маленькая и неглубокая. Ручеёк. Зато уж прогрелась так, что вода была…
– Как парное молоко, – вздохнула Веточка и зажмурилась.
Евгений плюхнулся в речку, как в горячую ванну, полежал немного, потом поплавал вдоль берега, почти доставая руками дно. Веточка так и стояла по колено в воде неподвижная и задумчивая.
– Эй, ты почему не купаешься? – осторожно (кто её знает?) окликнул Жека.
– Наверное, я была маленькая, – сделала она вывод из каких-то своих мыслей.
– А вдруг речка стала меньше?
– Чёрный ворон, – неожиданно запела она,-
Чёрный ворон,
Что ты вьёшься надо мной,
Ты добычи не дождёшься,
Чёрный ворон, я не твой…
Пела она грустно и нежно, совсем не так, как поют эту песню – с грубым трагизмом. Звонкий чистый её голосочек, наоборот, вызывал отчаянную надежду и полёт, полёт куда-то вверх, на свободу. Вспархивали иногда завитушки волос с её щёк…
– Ты очень красиво… – прошептал Жека.
– Мама любила эту песню.
Она выбежала на берег, поднимая бурю брызг, пала на колени и заплакала. Жека обнял её тихонько и почему-то не стал успокаивать. Так они и сидели – плачущая дура и крутой разработчик провальных проектов.
Когда слёзы закончились, Ветка вскочила на ноги и, пританцовывая вокруг Евгения, загорланила с «иками»:
– Ой, со вечёра да с полуночи,
Ой, со вечёра да с полуночи,
Голова болела, голова болела…
Мы всегда с мамой пели…
Ой, да головушка моя болела,
Ой, да головушка моя болела,
Гулять захотела, гулять захотела!
А вы пели?
– Нет, – усмехнулся Евгений, уже ничему не удивляясь.
Ветка остановилась и нахмурилась.
– Тебя папа не любил?
– Да нет, любил. Правда, я думал иначе. А потом понял, что всё не так.
– Когда понял?
– Случай был один. Поссорились мы с другом моим Сегой Петровым. Смертно поссорились, подрались даже. Вот он и решил мне отомстить. Подкараулил нас с отцом – мы утром обычно вместе выходили – и сказал ему, что я курю.
– А ты курил?
– Нет, так, пробовал – отца боялся, да и не надо было мне кому-то что-то доказывать, я и так… Не важно. Словом, ждал Сега, что отец тут же и отлупит меня. А он схватил его за грудки и говорит: «Ты, поганец, сам куришь», – достал у него из кармана сигареты, бросил на землю и растоптал. «Если, – говорит, – ещё поймаю, отучу тебя от курева, получишь по полной программе!»
– А тебя не побил?
– Нет, даже не спросил. Сказал: « Ненавижу, когда друзей предают».
– Не поверил?
– Не это главное.
Ветка обдумала всё и решила:
– Он любит тебя.
– Наверное, это я – эгоист. Только не сложилось у нас доверительных отношений. Сейчас даже не знаю, где он. Нашёл, может быть, очередную пассию…
– У тебя ещё мама была?
Жека засмеялся: «ещё мама» – смешно.
– Я помню, когда отец первый раз женился, я услышал от соседских тёток «мачеха», и я её сразу возненавидел. Я представил себя Золушкой, которую мачеха будет заставлять работать день и ночь, а так как я мальчик и Принц мне не светил, то я понял, что спасать меня будет некому.
– И что, она заставляла тебя работать?
– Нет, конечно. Даже сказки на ночь читала. Но я всё равно относился к ней как-то… настороженно – постоянно ждал подвоха. Отец с ней быстро развёлся, так что привыкнуть друг к другу мы не успели. А потом были другие.
– И ни с кем не подружился?
– У-у! Они мелькали с такой скоростью, что я не у всех и имена помню. Как говорится: входили в двери и выходили в окно. Не до дружбы.
– Бедненький, – пожалела Ветка, не разделяя веселье Жеки, – как ты плохо жил.
– Я плохо жил? У меня было почти всё, что я хотел: акустика, гитара, секции-кружки, одежда, лагеря всякие, санатории, море…
– Я ведь не об этом…
– Я знаю, прости.
– А теперь я тебя буду любить, я же сестра. Всё будет хорошо.
– Ладно, договорились. Всё будет хорошо.
– Хочешь, вместе споём? Ты знаешь песни?
– Что-то знаю.
– А такую?
Выйду на улицу, солнца нема,
Девки молодые свели меня с ума.
Выйду на улицу, гляну на село…
Веточка заплясала вокруг Жеки, подбадривая его руками.
– … Девки гуляют, и мне весело, – подхватил Жека, с трудом преодолевая стеснительность. Но с каждой новой строчкой входил всё в больший раж. А потом плюнул на всё и закружился с Веткой по берегу, выдавая залихватские кренделя и горланя во всю глотку. Они долго дурачились, пытаясь поймать друг друга на незнании какой-либо песни (Жека проигрывал, переходил на современные, Ветка знала и их), плясали и смеялись и совсем обессиленные пали на траву.
– Ой, какие звёзды огромные! – зачарованно затихла Ветка.
Жека вдруг вспомнил гаишника, не удержался и захохотал.
– Что ты смеёшься? – подпрыгнула Веточка.
– Так, вспомнил.
– Расскажи, расскажи!
– Дяденька, какие звёздочки красивые, подарите, подарите, – передразнил он Ветку и «прижал язык», испугавшись, что она обидится, но она подхватила:
– Дяденька, подарите! Хочу звёздочки! – она смешно напрыгивала на Жеку и теребила ему плечи. – Дяденька, Дяденька! А как он рванул от нас!!! – изображая больше какую-то каракатицу, сильно утрируя все движения, Ветка побегала вдоль берега и вернулась. – Ой, какая пакость, какая пакость! Я заражусь! – запричитала она, стряхивая с себя и Жеки «пакость», – Жека давился он смеха.
– Стой! Так ты специально так себя вела?! – поймал он её руки.
– Ты что, тоже с ума сошёл? Как я могу специально так себя вести! – она изобразила подобный с зеркалом танец, но с машиной и более энергичный, – Отпусти меня! Отпусти меня! Хочу звёздочки! Хочу звёздочки! А-а-а! – бросилась на сиденье, хлопнула дверкой и застыла.
Жека постоял немного, обдумывая осенившую его догадку, и тоже сел, пощёлкал пальцами у её глаз – всё, полный ступор.
– Странная ты какая-то. Сумасшедшие такими не бывают.
Не шелохнувшись и даже, кажется, не открывая рта, она спросила:
– Ты много сумасшедших видел?
– Честно говоря, ни одного. В кино только.
Ветка молчала.
– Так то кино, – ответил за неё Жека.
Всю ночь они спали легко и безмятежно. Жеке снилось море – чистое и прозрачное, каким не бывает Чёрное. Он собирал со дна ракушки и давал их маме. Живые крабики расползались, утаскивая за собой свои домики, а мама смеялась и вытирала Жеку большущим махровым полотенцем с косматым солнцем на рисунке. Ветка кричала от восторга, бегая за крабиками по мокрому песку, и брызги блестели у неё на волосах. А отец шёл к ним с огромным арбузом и пел: «А тяжела ты ноша моя сирыя-а»… Арбуз упал и треснул. Они сидели все вместе вокруг него и руками доставали большие куски спелой мякоти. Ветка измазала щёки, строила смешные рожицы… Так весело и вкусно не было никогда в его жизни!
Ни на яву, ни во сне.
С утра попытались снова достучаться.
Веточка нервничала от ожидания. Услышала что-то за дверями и бросилась к замочной скважине.
– Открывает! Открывает! – запрыгала она.
В дверях стояла древняя старуха. Худая и обвисшая. Щурясь, разглядывала гостей, но, похоже, ничего не видела. Глаза были мутные и пустые.
– Вы кто? – Евгений ожидал, соизмеряя с её обликом, что голос будет дребезжащий и скрипучий, но она спросила мягко и приветливо.
Веточка очнулась от оцепенения и стала, крадучись, забираться за Евгения.
– Мы ищем Лёлю, – он протянул ей фотографию.
Старуха долго изучала изображение и вдруг скривилась вся, заплакала и стала наступать на Жеку, протягивая к нему свои тощие кривые руки. От неожиданности он было отступил, но за ним пряталась Веточка.
– Вы от Веронички?! – схватилась старуха за пиджак Жеки.
– Это моя мама.
– Веточка! – старуха оживилась и, отталкивая, Жеку, попыталась добраться до его спины. Веточка завизжала и бросилась бежать.
– Мне не догнать её, – затосковала старуха, наблюдая, как та пытается забраться в закрытую машину, наконец, она залезла под капот и замерла. – Я и есть Лёля, – пояснила старуха Жеке, – А Вы, наверное, Евгений? Я знаю про Вас всё, Вероничка писала, – махнула Лёля рукой, – так и не поправилась Веточка. Бедная девочка.
– А Вы ей кто будете?
– Я-то, так бабушка её.
– Бабушка? – пришло время цепенеть Жеке.
– Да, помирать уже пора. Я Вероничку-то поздно родила. На 43-ем годочке уж. Не живучи были другие-то. А ей повезло.
Евгений разглядывал бабушку, которой у него никогда не было, и о которой он всегда мечтал в детстве. А теперь он её нашёл. И что?
– Ветка, иди сюда немедленно, это Лёля! – крикнул он оборачиваясь.
– Это не Лёля, это не Лёля. Это не Лёля, – завелась Веточка, но из-под машины вылезла и осторожно подошла.
– Лёля это, постарела только. Понимаешь?
Веточка ещё некоторое время посомневалась, разглядывая старуху, и кинулась ей на шею.
