Роберт Джордан
Колесо Времени. Книга 4. Восходящая Тень
Сюрот перевела взгляд на обеих сул’дам, и глаза ее настороженно сверкнули. Она больше не доверяла никому из сул’дам, но сейчас ей приходилось полагаться на них, ибо выбора у нее не было. Без сул’дам невозможно управлять дамани, ну а без дамани… О таком и подумать немыслимо. Мощь шончан, все могущество Хрустального трона зиждилось на умении управлять дамани и пользоваться их силой. Что поделать, Сюрот нередко оказывалась в положении, когда у нее не было выбора. Взять хотя бы Алвин – приходится терпеть эту наглую особу, которая ведет себя так, будто и на свет родилась со’джин. Да что там со’джин – у нее такой вид, будто она сама из Высокородных и стоит на коленях только потому, что ей так вздумалось.
– Пура, – произнесла верховная леди. Должно быть, прежде, когда нынешняя дамани еще не угодила в руки шончан и была одной из ненавистных Айз Седай, у нее было другое имя, но Сюрот никогда его не слышала, да и не стремилась узнать. Лежавшая на полу женщина напряглась, но не подняла головы, она была хорошо вымуштрована.
– Пура, я к тебе обращаюсь. Скажи, каким образом Белая Башня управляет человеком, именующим себя Возрожденным Драконом?
Дамани слегка повернула голову и бросила испуганный взгляд на Тайсу. Она знала: если ее ответ не устроит высокородную леди, сул’дам заставит ее испытывать нестерпимые муки, не шевельнув и пальцем, – для этого служил ай’дам, серебристый браслет.
– Башня никогда бы не стала использовать Лжедракона, верховная леди, – промолвила Пура, едва дыша. – Сестры захватили бы его и усмирили.
Тайса устремила на верховную леди вопросительный взгляд, в котором сквозило возмущение. Дамани посмела уклониться от прямого ответа, более того, позволила себе намекнуть, что слова одной из Высокородных могут не соответствовать истине. Сюрот едва заметно покачала головой – она не хотела ждать, пока дамани оправится от боли, – и Тайса, безмолвно повинуясь, склонила голову.
– Я еще раз спрашиваю тебя, Пура, что тебе известно о том, как Айз Седай… – Рот Сюрот скривился от отвращения, будто она осквернила его, вымолвив эти слова. Алвин недовольно хмыкнула. – Как Айз Седай помогают этому человеку? Не вздумай отрицать это, наши солдаты сражались в Фалме с женщинами из Башни, с женщинами, способными направлять Силу.
– Пура… Пура не знает, верховная леди. – Судя по тому, как жалобно и неуверенно звучал ее голос, дамани изо всех сил старалась, чтобы ей поверили. Она бросила отчаянный взгляд на Тайсу. – Может быть… Может быть, Амерлин… или Совет Башни… Нет, они ни за что бы не стали. Пура не знает, верховная леди.
– Этот человек может направлять Силу, – резко бросила Сюрот.
Женщина на полу испуганно застонала – ей было известно, что мысль об этом приводит верховную леди в ярость. Сюрот передернулась, произнося эти слова, но выражение ее лица не изменилось. Многое из того, что случилось в Фалме, нельзя было приписать только Айз Седай: дамани ощущали присутствие женщин, направляющих Силу, и ничего не могли скрыть от сул’дам, носивших браслеты. Выходит, к этому был причастен мужчина, причем мужчина, наделенный невероятной мощью. Такой мощью, что несколько раз Сюрот с беспокойством ловила себя на мысли, что этот человек, возможно, и впрямь Дракон Возрожденный.
«Этого не может быть», – твердо сказала она себе. Впрочем, в любом случае это не заставило бы ее изменить свои планы.
– Невозможно поверить, – продолжала она, – чтобы Белая Башня позволила такому человеку остаться на свободе. Они управляют им, и ты ответишь мне как.
Плечи лежавшей на полу дамани задрожали – она рыдала.
– Отвечай верховной леди! – рявкнула Тайса, и Пура вздрогнула, словно ее хлестнули кнутом, – жгучая боль пронзила ее, пройдя через ай’дам.
– П-Пура не з-з-нает, – простонала дамани, нерешительно протянув руку, будто хотела коснуться ноги Сюрот. – Пожалуйста. Пура научилась повиноваться. Пура говорит только правду. Пожалуйста, не наказывайте Пуру.
Сюрот слегка отступила, ничем не выдав своего раздражения. Дамани принудила ее двинуться. И эта нечистая тварь чуть было к ней не прикоснулась. Леди почувствовала желание ополоснуться, как будто дамани и впрямь коснулась ее.
При виде столь кощунственного поведения дамани Тайса побагровела от ярости, и глаза ее едва не выскочили из орбит. Она, казалось, разрывалась между желанием пасть ниц рядом с дамани, чтобы молить госпожу о прощении, и стремлением поскорее наказать провинившуюся, да так, чтобы та надолго запомнила свой проступок. Поджав тонкие губы, Алвин устремила на Тайсу презрительный взгляд, всем своим видом давая понять, что в те дни, когда носила браслет она, ничего подобного не случалось.
Сюрот слегка приподняла палец и шевельнула им – каждая со’джин с рождения знала этот жест, означавший разрешение удалиться.
Алвин не сразу сообразила, что приказывает госпожа, – пытаясь скрыть свой промах, она набросилась на Тайсу:
– Убери это… существо с глаз верховной леди Сюрот. А после того как накажешь ее, отправляйся к Суреле и доложи ей, что сегодня ты выполняла свои обязанности так, будто впервые в жизни надела браслет. Скажи ей, что ты заслуживаешь…
Сюрот заставила себя не слышать голоса Алвин. Она приказала всего лишь удалиться, а обращать внимание на свары между сул’дам было ниже ее достоинства. Жаль, что она так и не узнала, пыталась ли Пура что-то скрыть. Ее соглядатаи доносили, что женщины из Белой Башни вообще не могут лгать. И действительно, даже под страхом наказания невозможно было заставить Пуру сказать неправду – например, назвать белый шарф черным. Впрочем, это еще ничего не доказывает. Она, Сюрот, не из тех, кто склонен принимать на веру слезы и мольбы какой-то дамани, заверявшей, что, несмотря на все муки, она не способна на ложь. В противном случае верховная леди вряд ли оказалась бы достойной возглавить Возвращение. Не исключено, что у Пуры сохранились остатки собственной воли; и возможно, ей хватило сообразительности на то, чтобы попытаться сыграть на распространенном убеждении, что Айз Седай не могут лгать. Ни одна из женщин, захваченных на материке, не проявила должной покорности, и ни одна из них не заслуживала доверия – не то что дамани, привезенные из Шончан. Только шончанские дамани, в отличие от прочих, смогли смириться со своей участью. Но кто знает, какие тайны может скрывать та, что прежде именовала себя Айз Седай?
Не в первый раз Сюрот пожалела о том, что при ней не осталась и вторая Айз Седай, попавшая в плен на мысе Томан. Если бы только можно было допросить обеих, то, сопоставляя ответы, она сумела бы обнаружить любые увертки и распознать ложь. Но сокрушаться было бесполезно. Возможно, вторая пленница покоится на морском дне, хотя не исключено, что ее выставили на обозрение при Дворе Девяти Лун. Те из судов, которые Сюрот не удалось прибрать к рукам, должно быть, пустились в обратный путь, через океан; вполне вероятно, на борту одного из них и находится эта женщина.
Сюрот и сама снарядила корабль с осторожным и взвешенным донесением. Она послала его полгода назад – сразу после того, как установила полный контроль над Предвестниками с помощью капитана и команды, которые служили под началом представителей ее рода с тех пор, как добрую тысячу лет назад Лютейр Пейндраг провозгласил себя императором. Отправка корабля была рискованной игрой, ведь императрица вполне могла прислать кого-нибудь на место Сюрот. Но не посылать доклада значило рисковать еще больше. В этом случае спасти верховную леди могла только блестящая и полная победа, да и то не наверняка. А пока императрице известно о Фалме, о поражении Турака и намерении Сюрот продолжать войну. Знать-то она знает, но какие делает из этого выводы и что собирается предпринять? Это заботило Сюрот несравненно больше, чем любая дамани, кем бы она ни была до того, как на нее надели ошейник.
И все же императрица знала не все. Худшее нельзя было доверить даже самому преданному посланцу. Об этом Сюрот могла сообщить императрице лишь лично, с глазу на глаз. Сохранить эту тайну стоило Сюрот немалых усилий. Из тех, кто знал о ней, в живых остались только четверо; двое из них никогда не обмолвятся ни словом, и отнюдь не по своей воле. «Только три смерти сохранили бы тайну еще надежней».
Сюрот сама не заметила, как заговорила вслух, пока не услышала голос Алвин:
– Но сейчас все три еще нужны верховной леди живыми. – Весь облик Алвин выражал надлежащее смирение, и голос ее звучал подобострастно, однако из-под опущенных век она ухитрялась внимательно следить за Сюрот. – Кто может сказать, верховная леди, что подумает императрица – да живет она вечно! – если узнает о попытке скрыть от нее подобные вести?
Вместо ответа Сюрот небрежным жестом отослала Алвин прочь. И снова Алвин помедлила, на сей раз выказывая откровенное нежелание уходить. Эта женщина возомнила о себе невесть что.
Наконец Алвин с глубоким поклоном удалилась, а Сюрот с усилием овладела собой. Эта сул’дам, так же как и две другие, являла собой проблему, которую она пока не могла разрешить, но терпение – отличительная черта Высокородных. Те из них, кому его недоставало, рисковали закончить свои дни в Башне Воронов.
Сюрот вновь вышла на террасу, и слуги встрепенулись в ожидании ее повелений. Гвардейцы по-прежнему стояли на страже, оберегая ее покой. Сюрот подошла к балюстраде и устремила взгляд на море, в сторону материка, лежавшего в сотнях миль к востоку.
То, что она успешно возглавила Предвестников и начало Возвращения, сулило ей в будущем немало почестей. Вплоть до того, что ее могли причислить к императорской фамилии, хотя подобное отличие и сопряжено с определенными сложностями. Но если вдобавок ей удастся захватить этого Дракона, каким бы он ни оказался, истинным или ложным, и найти способ управлять им и его невероятной силой…
«А если – когда – я захвачу его, стоит ли отдавать его императрице? Вот в чем вопрос».
Длинные ноготки Сюрот вновь принялись выстукивать ритм на широких каменных перилах.
Глава 2
Водоворот Узора
Стояла жаркая ночь, когда ветер с юга промчался над широкой дельтой, именуемой Пальцами Дракона. Рябь пробежала по запутанному лабиринту ручьев, речушек и проток – широких и узких, иногда сплошь заросших осокой. Заколыхался тростник, покрывавший отмели между едва поднимавшимися над водой островками. Островки те поросли чудными деревьями, корни которых, словно паучьи лапы, выступали из земли. Такие деревья не росли нигде, кроме дельты. Дельтой заканчивалась великая река Эринин, широкое русло которой было усеяно множеством крохотных огоньков – рыбаки ловили рыбу на свет. Неугомонный ветер неистово раскачивал лодки, огоньки плясали, и некоторые рыбаки постарше бормотали, что в такую ночь того и гляди дождешься лиха. Те, что помоложе, посмеивались, но и сами торопливо выбирали сети, – видно, и им не терпелось поскорее очутиться дома, подальше отсюда. В преданиях говорилось, что зло не смеет переступить твой порог, коли ты сам его не накличешь. И пока не доберешься до дому…
Когда ветер достиг раскинувшегося у реки великого города Тира, в нем уже почти не осталось привкуса морской соли. Крытые черепицей постоялые дворы и лавки теснились у подножия величественных, увенчанных башенками дворцов. Но ни один из этих дворцов не мог помериться высотой с исполинским сооружением, тянувшимся из центра города к самой кромке воды. То была легендарная крепость, Тирская Твердыня, древнейшая цитадель человечества, воздвигнутая вскоре после Разлома Мира. Народы и царства возвышались и уходили в небытие, вместо них возникали новые, которые также приходили в упадок, а Твердыня стояла. Словно о неприступный утес, разбивались о нее копья и мечи и сокрушалось мужество осаждавших ее воинов. На протяжении трех тысячелетий бессчетные армии штурмовали Твердыню, но она оставалась неодолимой. До сего дня.
Улицы города, кабачки и лавки опустели – с наступлением темноты горожане осмотрительно предпочитали не высовывать носа из дома. Тот, кто владеет Твердыней, правит Тиром – городом и страной. Так повелось издавна, и народ Тира считал этот порядок естественным. Днем горожане приветствовали своего нового властелина с таким же жаром, как и всех тех, кто правил до него, но к ночи, когда ветер над крышами завывал, точно тысячи причитающих плакальщиц, жались по углам и дрожали, несмотря на жару. В людях пробуждались странные надежды и мечтания, на какие никто здесь не осмеливался уже сотни поколений, однако надежды эти мешались со страхами, столь же древними, как Разлом Мира.
Порыв ветра развернул над Твердыней длинное белое знамя, устремленное будто к самой луне, и оно заполоскалось, словно ветер пытался сорвать его. Вместе со знаменем извивался, будто оседлав ветер, изображенный на нем змей с когтистыми лапами, львиной гривой и ало-золотой чешуей. Над Твердыней реяло знамя пророчества – пророчества, исполнения которого ждали с надеждой и страхом. Знамя Дракона, Возрожденного Дракона. Знак, возвещавший, что мир будет спасен, но спасен ценой грядущего нового Разлома. Как будто вознегодовав на непокорство горделивого стяга, ветер перестал трепать его и обрушился на каменные стены Твердыни. Знамя Дракона обвисло, словно в ожидании новых, более яростных бурь.
На одном из верхних этажей Твердыни, в комнате, выходящей на южный фасад, в изножье кровати с балдахином сидел на сундуке Перрин. Взгляд его был прикован к молодой темноволосой женщине, которая расхаживала из угла в угол. В золотистых глазах юноши читалась настороженность. Обычно Фэйли подтрунивала над ним, – видно, ее слегка потешала его склонность взвешивать и обдумывать каждый свой шаг, но сегодня вечером, с тех пор как пришла, она не проронила и десяти слов. Он ощущал стойкий аромат розовых лепестков, которыми была пересыпана после стирки ее одежда, – ее аромат. Но помимо этого, Перрин учуял запах тревоги, исходивший от девушки, и удивился – Фэйли умела держать себя в руках. Странно, отчего она так нервничает, – у него даже спина зачесалась, и вовсе не оттого, что он вспотел. Юбка девушки мягко шуршала в такт ее шагам.
В досаде Перрин поскреб свою двухнедельную бородку, которая начала курчавиться сильнее, чем его шевелюра, и, наверное в сотый раз, подумал, что не мешало бы побриться.
– Она тебе идет, – неожиданно остановившись, произнесла Фэйли.
Перрин неловко пожал широченными налитыми плечами, выдававшими в нем кузнеца. Девушка как будто прочла его мысли, и такое случалось не раз.
– Чешется, – смущенно пробормотал он и тут же пожалел о том, что произнес это столь нерешительным тоном. В конце концов, это его борода и он волен делать с ней что вздумается – захочет и сбреет.
Фэйли внимательно посмотрела на него, склонив головку набок. Высокие скулы и резко очерченный нос придавали ей суровый вид, но голос звучал мягко и нежно:
– Зато тебе к лицу.
Перрин вздохнул и снова пожал плечами. Она не просила его оставить бороду и никогда не попросит. Это уж точно. А он опять отложит бритье невесть на какой срок. Интересно, как бы повел себя в таких обстоятельствах его приятель Мэт? Небось поцеловал бы ее, ущипнул, рассмешил и в конце концов шутками да прибаутками убедил в своей правоте. Но Перрин никогда не умел обходиться с девушками так, как Мэт. Кто-кто, а Мэт никогда бы не стал в такую жарищу отращивать бороду только потому, что какая-то девица решила, что она ему к лицу. Впрочем, еще неизвестно, как бы он себя повел, окажись этой девицей Фэйли. Наверняка отец Фэйли горько сожалел о том, что она ушла из дому, и не только потому, что она его дочка. Фэйли утверждала, что он самый богатый торговец мехами в Салдэйе; оно и видно – девушка умела торговаться и всякий раз платила столько, сколько считала нужным.
– Фэйли, – проговорил он, – я вижу, что-то тебя тревожит, и дело вовсе не в моей бороде. Скажи, что же это?
Девушка упорно отводила глаза, глядя куда угодно, только не на него, и пытаясь делать вид, будто рассматривает комнату.
Всю мебель – от высокого платяного шкафа и толстенных, с Перринову ногу, столбов, поддерживавших балдахин, до стоявшей возле мраморного камина скамьи с мягкой обивкой – украшала резьба, изображавшая львов, леопардов, атакующих ястребов и охотничьи сцены. В глазницы некоторых животных были вставлены гранаты.
Как ни пытался Перрин втолковать домоправительнице, что ему больше подошла бы комната попроще, она, казалось, не понимала, о чем идет речь. Между тем ее трудно было заподозрить в недостатке сообразительности, ведь она командовала целой армией слуг, превосходящей числом Защитников Твердыни. Кто бы ни владел Твердыней и чьи бы воины ни оберегали ее стены, повседневная жизнь цитадели поддерживалась ее неустанными хлопотами. Но она смотрела на мир как уроженка Тира, и в ее глазах Перрин, невзирая на одежду и облик простого деревенского парня, вовсе не был простолюдином, прежде всего потому, что простонародью не положено было селиться в Твердыне, не считая, разумеется, Защитников и челяди. А главное, Перрин был одним из спутников Ранда – соратником, а может быть, и другом, – во всяком случае, приближенным самого Дракона Возрожденного. В глазах домоправительницы это ставило его вровень по меньшей мере с лордом страны, а то и с благородным лордом. То, что столь важная особа поселилась в столь скромных покоях, где не было даже передней, оказалось для нее достаточным потрясением, и, вздумай Перрин настаивать на комнате попроще, она того и гляди упала бы в обморок. Да и неизвестно, были ли здесь вообще помещения попроще, не считая, конечно, солдатских казарм и комнат для прислуги. Хорошо еще, что здесь ничто, кроме светильников, не было позолочено. Фэйли, однако, смотрела на все это иначе.
– Ты мог бы занять комнату и получше. Ты это заслужил. Можно побиться об заклад на последний медяк, что Мэт устроился не в такой каморке.
– Мэт любит показуху, – отозвался Перрин.
– А ты себя не ценишь.
Юноша промолчал. Он понимал, что ей не по себе, и причиной тому не убранство его покоев – и уж того менее судьба его бороды.
Выждав немного, Фэйли сказала:
– Похоже, лорд Дракон совсем позабыл о тебе. Теперь он все время проводит с благородными лордами.
Спина у Перрина зачесалась еще сильнее – он понял, что́ не дает ей покоя, и сказал нарочито непринужденным тоном:
– Лорд Дракон? Брось ты эти тирские церемонии. Его зовут Ранд.
– Перрин Айбара, он ведь твой друг, а не мой. Если у такого человека вообще могут быть друзья. – Девушка вздохнула и продолжила более миролюбиво: – Я тут подумываю уйти из Твердыни. Да и вообще из Тира. Вряд ли Морейн станет меня задерживать. Ведь уже пару недель, как о… Ранде прослышали и за городскими стенами. Ей уже не сохранить это в тайне.
Перрин подавил невеселый вздох:
– И сдается мне, она не будет тебе мешать. Так или иначе, ты для нее только лишнее беспокойство. Она, пожалуй, еще и денег на дорогу даст, лишь бы тебя здесь не было.
Фэйли подбоченилась и вперила в него взгляд:
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– А что бы ты хотела услышать? Что я хочу, чтобы ты осталась?
Раздражение в собственном голосе испугало Перрина. Он злился на себя, а не на нее. Злился оттого, что не предвидел такого поворота и не знал, что предпринять. Он привык делать все обдуманно, не спеша. Когда торопишься, можно, не желая того, обидеть человека, как вышло сейчас. Темные глаза девушки расширились от огорчения. Перрин попытался исправить свою оплошность:
– Пойми, на самом деле я очень хочу, чтобы ты осталась, но, может быть, тебе все же лучше уйти. Я знаю, что ты не робкого десятка, но Возрожденный Дракон да еще эти… Отрекшиеся.
Правда, вряд ли сейчас можно отыскать безопасное убежище – его нет и долго не будет; но места, где безопаснее, чем в Твердыне, еще остались. До поры до времени, во всяком случае. Но надо быть последним болваном, чтобы преподнести ей все это таким образом.
Однако Фэйли, похоже, задело, каким образом он ей все это преподнес.
– Остаться? – воскликнула она. – Озари меня Свет! Да все что угодно лучше, чем торчать здесь без толку, но… – Она легким движением опустилась на колени и протянула к нему руки. – Перрин, мне вовсе не хочется думать о том, что в любой момент из-за угла может появиться Отрекшийся, у меня нет желания ждать, когда Возрожденный Дракон всех нас убьет. В конце концов, он ведь уже сделал это в прошлом, во времена Разлома. Убил всех, кто был ему близок.
– Но Ранд вовсе не Льюс Тэрин Убийца Родичей, – возразил Перрин. – Я хочу сказать, что он и вправду Возрожденный Дракон, но он не… он не станет… – Перрин тянул, не зная, как закончить. Ранд был Льюсом Тэрином Теламоном, родившимся заново, – именно это и значило быть Возрожденным Драконом. Но значило ли это, что он обречен повторить судьбу Льюса Тэрина? Не только лишиться рассудка и сгнить заживо – такая участь ждала каждого мужчину, способного направлять Силу, – но и предать смерти всех, кто ему дорог?
– Перрин, я говорила с Байн и с Чиад.
Юношу это не удивило: он знал, что Фэйли проводит немало времени с айильскими девушками. С такими подругами хлопот не оберешься, но, похоже, эта компания нравится Фэйли в той же степени, в какой она терпеть не может общество благородных дам Тира. Только непонятно, какое отношение имеет это к их разговору, удивился Перрин и высказал свое удивление вслух.
– Они рассказали мне, что Морейн то и дело спрашивает, где находишься ты или Мэт. Не понимаешь? Раз ей приходится спрашивать, значит она не может следить за вами при помощи Силы!
– Следить при помощи Силы? – растерянно повторил Перрин. Ничего подобного ему и в голову не приходило.
– Не может. Давай уйдем вместе, Перрин. Прежде чем она спохватится, мы будем уже в двадцати милях за рекой.
– Я не могу, – печально ответил юноша. Он потянулся к Фэйли, пытаясь поцелуем отвлечь ее, но девушка вскочила с места и отступила так быстро, что он чуть не упал, и тут же скрестила руки на груди, всем своим видом давая понять, что заигрывать с ней сейчас не стоит.
– Только не говори мне, что ты ее боишься. Я знаю, что она Айз Седай и все вы пляшете под ее дудку. Возможно, она уже и… Ранда… опутала так, что ему не освободиться. Что же до Эгвейн, Илэйн и Найнив, то кто их поймет, – может, они и сами этого не хотят. Но ты, если решишься, можешь разорвать ее путы.
– Морейн тут ни при чем. Просто я делаю то, что должен… Я…
Фэйли резко оборвала его:
– Кончай заливать мне насчет того, что мужчина обязан исполнять свой долг. Я не хуже тебя знаю, что такое долг, и здесь ты никому ничего не должен. Может, ты, конечно, и та’верен, хотя по тебе этого не скажешь, но это он Дракон Возрожденный, а вовсе не ты.
– Выслушаешь ты меня или нет? – вспылив, вскричал Перрин.
Фэйли аж подскочила от неожиданности. Прежде он никогда не повышал на нее голос. Так – никогда. Но она промолчала, только вздернула подбородок и пожала плечами.
– Мне кажется, – продолжил юноша, – что моя судьба каким-то образом связана с судьбой Ранда. И судьба Мэта тоже. Мы связаны воедино, и если не исполним того, что от нас требуется, то и Ранд окажется не в силах осуществить предначертанное. Вот в чем заключается мой долг. Как могу я уйти, если это может погубить Ранда?
– Погубить? – В голосе девушки прозвучала нотка раздражения, но не больше. Перрин даже подумал, не стоит ли ему покрикивать на нее почаще. – Это тебе Морейн внушила? Перрин, пора бы уж тебе понять: не следует прислушиваться ко всякому слову Айз Седай.
– При чем тут Морейн? Я сам до всего додумался. Видишь ли, нас, та’веренов, что-то подталкивает друг к другу. А может быть, это Ранд притягивает нас обоих – меня и Мэта. Он ведь считается сильнейшим та’вереном со времен Артура Ястребиное Крыло, а то и с самого Разлома. Мэт, тот и вовсе не признавал бы себя та’вереном, если бы всякий раз не выходило одно и то же: попробует он уйти, а в конце концов возвращается к Ранду. И Лойал говорит, что никогда не слышал, чтобы появились сразу трое та’веренов одного возраста, да еще и родом из одного места.
Фэйли громко фыркнула:
– Много он знает, твой Лойал! Для огира он всего-навсего мальчишка.
– Ему уже за девяносто, – возразил Перрин, но Фэйли ответила лишь натянутой улыбкой. И то сказать, по огирским меркам девяносто соответствовало примерно возрасту Перрина. А то и меньше. Не очень-то много ему известно об огирах. Но в любом случае Лойал прочитал уйму книг, причем таких, каких Перрин в глаза не видел и слышать о них не слышал. Иногда юноше казалось, что этот огир прочитал вообще все книги на свете. – Он всяко знает поболее нас с тобой, – продолжал Перрин. – И он считает, что без меня вроде бы нельзя обойтись. Да и Морейн тоже так думает. Нет, я ее никогда об этом не спрашивал, но сама посуди, зачем бы ей за мной следить? Ведь не затем же, чтобы заказать мне кухонный ножик.
Фэйли умолкла, а когда заговорила, голос ее звучал сочувственно:
– Бедняга Перрин. Я удрала из Салдэйи на поиски приключений и вроде бы нашла то, что искала, – приключения, да еще какие, таких не было, наверное, со времен Разлома, но единственное, чего я хочу, – это убраться куда-нибудь подальше. Тебе же ничего не нужно, кроме твоей кузницы, а ты того и гляди попадешь в легенду, сам того не желая.
Перрин отвел глаза, но запах девушки продолжал кружить ему голову. Маловероятно, чтобы о нем стали рассказывать легенды, во всяком случае пока в его тайну посвящены немногие. Фэйли-то думает, что знает о нем все, но она ошибается.
Напротив юноши, прислоненные к стене, стояли топор и молот. Простые и удобные, с ухватистыми рукоятями длиной в руку, орудия эти полностью соответствовали своему назначению. У топора было изогнутое полумесяцем лезвие, уравновешенное клевцом – тяжелым смертоносным шипом. С помощью молота Перрин умел делать полезные вещи, им он орудовал в кузнице. Молот был более чем вдвое тяжелее топора, но всякий раз, когда он брал топор в руки, казалось, что все наоборот. Ведь за топор приходилось браться, чтобы… Об этом Перрину и думать не хотелось. Фэйли права: единственное, чего он хочет, – это быть кузнецом. Вернуться домой, увидеть своих родичей и снова работать в кузнице. Только не бывать тому – это он знал.
Перрин поднялся, дотянулся до молота и, подхватив его, уселся снова. С инструментом в руках он чувствовал себя как-то увереннее.
– Мастер Лухан всегда говорил: чему быть, того не миновать. – Перрин заспешил, понимая, что его слова смахивают на то, что Фэйли называла типично мужской околесицей. – Лухан – кузнец из нашей деревни, я у него в подмастерьях был. Да я тебе о нем уже рассказывал.
К удивлению Перрина, Фэйли не воспользовалась случаем упрекнуть его в том, что он своего ума не имеет, а повторяет чужие слова. Она вообще ничего не сказала, а только выжидающе посмотрела на него. И тут до него дошло.
– Стало быть, ты уходишь? – спросил он.
Фэйли поднялась, отряхнула юбку и довольно долго молчала, будто раздумывая, что ответить.
– Не знаю, – сказала она наконец. – В хорошенькую историю ты меня впутал.
– Я? Я-то здесь при чем?
– Ну, если ты сам сообразить не можешь, то я и подавно не собираюсь тебе растолковывать.
Перрин снова почесал бороду и уставился на молот, который так и держал в руке. Мэт наверняка бы сразу смекнул, что она имеет в виду. Или, например, старина Том Меррилин. Седовласый менестрель говаривал, что никому не дано постичь женщину, однако стоило ему выйти из своей крошечной каморки, сокрытой в чреве Твердыни, как его тут же окружали с полдюжины девиц, по возрасту годившихся ему во внучки, – слетались послушать, как под аккомпанемент арфы он поет баллады о великих подвигах и столь же великой любви. Фэйли была единственной женщиной, которую Перрину хотелось понять, но при этом он чувствовал, что говорят они на разных языках – как если бы рыба пыталась понять птицу.
Ясно, что сейчас она ждет от него вопроса. На этот счет сомнений у Перрина не было. Может быть, она и не ответит ему, но спросить он должен. А Перрин упрямо молчал. Он решил, что на сей раз перемолчит ее. Снаружи, во тьме, прокукарекал петух.
Фэйли поежилась и обхватила руками плечи:
– Нянюшка говорила мне, что это знак, предвещающий смерть. Правда, я в это не верю.
Перрин открыл было рот, чтобы заявить, что это глупое суеверие, хотя перед этим и сам поежился, но тут послышался странный скрежет и стук. Юноша мгновенно обернулся: оказалось, что топор упал на пол. Перрин только и успел, что нахмуриться, удивляясь, как это он свалился сам по себе, когда топор взмыл в воздух и устремился к нему.
Не раздумывая, Перрин взмахнул молотом. В звоне металла о металл потонул отчаянный крик Фэйли. Топор пролетел через всю комнату, отскочил от дальней стены и снова метнулся к нему, угрожающе выставив лезвие. Перрин почувствовал, что волосы у него встают дыбом.
В тот миг, когда топор проносился мимо Фэйли, девушка обеими руками ухватилась за его рукоять. Топор как живой извернулся у нее в руках и наставил стальной полумесяц прямо ей в лицо. Бросив молот, Перрин прыжком кинулся вперед и схватился за топорище – он едва успел предотвратить смертельный удар. Юноша боялся, что не переживет, если топор – его собственный топор – изувечит девушку. Он рванул топор на себя с такой силой, что тяжелый шип, уравновешивающий лезвие, чуть не вонзился ему в грудь. Хорошо, что удалось спасти Фэйли, только, похоже, самое страшное впереди.
Топор вел себя как живое существо, движимое злобной волей. И это существо стремилось убить его, Перрина, – юноша чувствовал это так ясно, как будто враг кричал ему об этом в лицо. Причем неведомый враг был не только злобен, но и хитер. Когда Перрин тянул топор на себя, не давая лезвию коснуться Фэйли, тот использовал его же усилие, пытаясь вонзиться в грудь юноши, а когда он отталкивал оружие, лезвие вновь угрожало Фэйли, как будто понимая: чтобы уберечь ее, Перрин вновь обратит топор на себя. Перрин сжимал рукоять изо всех сил, но топор вертелся у него в руках, угрожая то острым шипом, то стальным полумесяцем. Мускулы кузнеца вздулись узлами, ладони его горели, пот градом струился по лицу. Перрин не знал, долго ли он сможет удерживать топор. Безумие, просто безумие – но думать об этом было некогда.
– Беги! – прохрипел Перрин сквозь стиснутые зубы. – Беги, Фэйли!
На побледневшем лице девушки не было ни кровинки, но она отрицательно качнула головой и, продолжая бороться с топором, выдавила из себя:
– Нет! Я тебя не оставлю!
– Так мы погибнем оба!
Она снова замотала головой.
Издав горловой рык, Перрин отнял одну руку от топорища. Удерживать топор одной рукой было совсем невмоготу – вертящаяся рукоять жгла ладонь. Освободившейся рукой он схватил девушку и начал подталкивать ее к выходу. Фэйли взвизгнула и уперлась в него кулачками, но Перрин, не обращая на это внимания, прижал ее к стене и оттеснил к двери.
